you won't be the death of me

Сехун стоит на остановке, морщась от холодных капель, что изредка попадают ему на лицо. Дождевые тучи серые и тяжелые, а еще грязные и муторные, никак не прорвутся сплошной стеной ливня, как в тропиках, предпочитая мучить противными брызгами. Сехуну слегка непривычно среди толпы людей, с появлением собственной машины он не пользуется общественным транспортом, он даже не знает, почем проезд. Парень с удовольствием сейчас закурил бы, но серая Toyota сломалась так некстати, поэтому про густые затяжки непозволительно крепкой за рулем придется на время забыть. Вместе с толпой остальных ожидающих Се заходит в маршрутку, протягивает деньги водителю и, покорно забрав сдачу (надо же, больше, чем он ожидал) садится на место в конце салона. Куда и зачем он едет, Сехун еще не знает. Настроение не задалось с утра, прыгало по разноцветным полосам, останавливаясь на самых неприветливых тонах. Вот парень и решил отправиться куда глаза глядят. Летний день не ждет его, но Сехун все равно займет в нем свое место. Вообще-то, он мог настроиться на нужную ему волну. Стоило немного постараться – подобрать подходящую музыку или тщательно перерыть коллекцию дисков, отыскивая любимую комедию, ту самую, и погода тут вовсе ни при чем. Беда в том, что Сехун не знает, какая волна – его. Он такой по жизни – потерянный и отстраненный. Порой он выдает совершенно неожиданные вещи – красится в радужный или берет кредит на машину – слишком шикарную для обычного студента. Но Сехун никогда не жалеет. Ему комфортно вот так, одному и печальному, в поисках своего. Водитель включает радио на полную, от чего Сехун недовольно вздыхает про себя. Наигранно веселая попса раздражает, а от преувеличенного оптимизма в искаженном частотами голосе певички зубы сводит. Парень затыкает уши наушниками-капельками и наугад тыкает в экран. Играет нечто заунывное и тягучее, вероятно, поселенное в плейлист его бывшим. Сехун не противится и думает, что эта навязчивая инструменталка напоминает ему об американских городках тридцатых годов, когда там пусто, темно и пыльно. И непременно дождь, без грома и молний, зато проливной, вязкий, с аккомпанементом скрипящих на ветру сломанных ворот. Быть может, эта волна на сегодня – его? А завтра случайный звук или картина за окном подскажут ему что-то другое. Каждый день в поиске. Каждый день никому. Сехун выходит за два квартала от кафешки, в которой часто бывал. Он любил это место, потому что столы отделены занавесками-ширмочками, а подвальное помещение сырое и прохладное. Он сошел с автобуса немного рано, но парень не против вот так пройтись под сопровождение мрачноватой мелодии по мокрым лужам, равнодушным взглядом скользя по прохожим. Они почти не интересуют его – Сехун уже выстроил себе в голове атмосферу сегодняшнего дня, и посторонним там не место. Не хватает маленькой детали, и погруженный в свои мысли Сехун останавливается на светофоре практически на автомате. Парень поднимает глаза и видит эту деталь, тот маленький штрих, который превосходно завершает картину. На противоположной стороне стоит смуглый брюнет. Темные волосы красиво уложены, открывают высокий лоб и чуть завиваются на концах. Черная майка с глубоким вырезом и облегающие джинсы – непростительно легкий наряд для такой погоды, но Сехун одобряет. Кожа незнакомца покрыта загаром. Такой остается после двух-трех недель на морском берегу, когда весело и безответственно, а еще много людей, таких же молодых и пьяных. Но Сехун думает, что парень идеально подходит этому дню, невероятно гармонично вписывается в продрогшую городскую серость и слякоть, и даже до одури летняя бечевка на шее не в силах отогнать это впечатление. Вспыхивает зеленый свет, и Сехун ступает на проезжую часть. Незнакомец проходит всего в паре сантиметров от него, и Се явно чувствует идущий от парня… холод. Сехун не удивляется, его вообще сложно чем-то поразить, тем более таким эфемерным и мимолетным ощущением. Се не оборачивается и вытаскивает из ушей наушники только на пороге кафе. На лице юноши не вздрагивает ни один мускул даже тогда, когда он видит того самого загорелого незнакомца за единственным свободным столиком в забитом помещении. Парень не приглашает, а Сехун не спрашивает. Он молча присаживается и не говорит ни слова до прихода вертлявой официантки. Се заказывает темное пиво и чуть вздрагивает, когда хрипловатым тоном добавляют «Два». Голос брюнета низкий и приятный, и Сехун опасливо замечает, что не против послушать его чуть подольше, чем положено. – Чонин, – представляется парень, дождавшись заинтересованного взгляда. – Ким Чонин, для друзей – просто Кай. Сехуна смешит такое красноречие. – Сехун, – коротко бурчит он в ответ, считая ритуал знакомства завершенным. – Ты вроде в противоположную сторону шел? Чонин улыбается чересчур ярко и самодовольно: – Просто передумал. Они заводят беседу на нейтральную тему, но только до второго бокала. После Сехун предпочитает отмалчиваться, потому что ему никогда не нравился звук собственного голоса. Слишком скрипучий, как для девятнадцатилетнего парня, а еще эта детская шепелявость не дает ему покоя. Чонин совсем не такой, его голос ласкает слух, парень говорит легко и много, совершенно органично вклинивая между репликами «Еще два темных, пожалуйста». – У тебя был секс с парнем? – спрашивает Чонин где-то между пятым и шестым. Сехун напрягает мышцы лица, позволяя легкой ухмылке искривить его губы. Он на грани опьянения, его вообще легко споить, особенно под нескончаемую болтовню, грозовые раскаты и крепкие Captain Black одну за другой. Чонин смотрит нагло и нетерпеливо, в его ожидании все также сквозит ледяная надменность, а к атмосфере постоянно излучаемой самоуверенной сексуальности Сехун уже привык. – Я гей, – от чего-то доверчиво сообщает Сехун и тут же замыкается обратно, потому что Чонин с гаденьким удовольствием потягивается: – Хорошо. Сехун не спрашивает, почему хорошо. Им овладевает алкогольное равнодушие, подпитанное собственными внутренними заслонками. Он не реагирует ни на руку на его бедре, ни на зазывные взгляды. Как-то резко становится наплевать даже на то, что губы будто сами отвечают на чужую ласку. Грубоватый поцелуй с привкусом дождевой воды и пива, а самая бурная реакция вовсе не у Сехуна, а у не вовремя подбежавшей официантки. Сехун не клянет себя за тупое равнодушие, им движет даже не любопытство. Просто есть нечто такое в шоколадных глазах Чонина, что заставляет покорно идти за ним в прокуренный туалет, раздвигать ноги, опираясь на хлипкую дверь и терпеть, когда проникают почти насухую, потому что смазки в завалявшемся в кармане тюбике слишком мало. Пальцы Чонина гибкие, ехидные и очень холодные, а Сехун молча закусывает губу, когда парень намеренно огибает комочек нервов внутри. Тело Сехуна все равно реагирует на чужие прикосновения, ведь у него давно никого не было, но вот процент адреналина в крови непростительно низок. Чонин двигается в нем широко и размашисто, а еще молча, не дополняя общий гам ни стонами, ни тяжелым дыханием. Сехун не заморачивается, приятные ощущения в паху привычны, но недостаточны. Он не чувствует почти ничего, кроме унизительного трения в проходе. Чонин подается бедрами резче, сильнее толкается в умопомрачительную узость и неожиданно впивается зубами в белое плечо, от чего Сехун кончает – слишком равнодушно, как для секса в сложившихся условиях. Чонин ухмыляется, изливаясь через пару минут в безжизненный латекс. Знойный на вид парень, но все равно холодный. На следующее утро Сехун просыпается в своей квартире с головной болью, перегаром и стертыми событиями вчерашнего дня. Он совершенно не помнит, где умудрился так нажраться и как добрался домой. Чонин ушел из его жизни, не успев толком там поселиться. Сидя в любимом кресле на застекленном балконе, Сехун постепенно восстанавливает память. Он ни о чем не жалеет, только укушенное Чонином плечо немного саднит. Чонин ушел из его жизни, чтобы медленно возвращаться дождевыми каплями, сорванными вздохами и черно-белыми снами. Сехун видит Чонина в проезжающем автобусе, на промокшем рекламном щите и даже из грязного зеркала на него смотрит Чонин, теребя на шее возмутительно летнюю бечевку. Сехун согласен, что думает о парне слишком много, как для случайного любовника, и он не отрицает, что это его пугает. Сехуну страшно, что кто-то нарушит его несуществующий покой. Пусть он все еще не нашел себя, но он один и ни от кого не зависит. Одна зубная щетка в ванной парня вполне устраивает, и ему точно не нужны никакие, даже самые смуглые, незнакомцы. Сехун опять красится, долго сомневаясь между серым и сизовато-белым, и, в итоге, выбирает последний. Новый образ нравится ему, как и желтеющие листья за окном. Дождливое лето подходит к концу, Сехун все больше думает об универе и финансовых проблемах, и все меньше – о Чонине. Чонин ушел из его жизни, чтобы вернуться так же неожиданно, как и пришел. Когда Сехун слышит глухой удар о бампер только забранной из ремонта машины, его охватывает паника. Он тормозит, не обращая внимания на жалобное визжание обтертых шин, и выбегает к сбитому парню. В его руку вцепляется ладонь с до ужаса знакомыми холодными пальцами, а Сехун вновь позволяет себе не удивляться и просто отвозит пострадавшего домой. Дома выясняется, что самое серьезное повреждение Чонина – это крупная ссадина на спине, а еще он пьян и постоянно заходится приступами раздирающего кашля. – Ангина, две недели уже, – бросает Чонин, прежде чем отрубиться на диване в гостиной. Сехун пожимает плечами и молча накрывает парня пледом – осторожно, чтобы не сдвинуть все пластыри и повязки. Утром Чонин выглядит как потерянный ребенок, благодарит горячо и искренне и много говорит ни о чем. Сехун втайне наслаждается обществом парня и даже отвечает на редкие вопросы, предпочитая больше по привычке отмалчиваться. Чонин узнает его сразу, это видно по изумленно распахнутым глазам, но Сехун ни о чем не напоминает, а Чонин оправдывается: напился из-за того, что его выгнали со съемной квартиры, а жилье, на которое он рассчитывал, освободится только через пару недель. Сехун не приглашает, а Чонин не спрашивает. Он просто остается, воруя сехуновские майки и помогая с готовкой. Сехун ухаживает за Чонином, поражаясь, насколько двуликий этот парень. От самоуверенного нахала, что трахал его в туалете, не осталось и следа. Чонин много улыбается и часто ворует кусочки с чужой тарелки, чтобы после совсем по-детски облизать пальцы. Блондину это не нравится, нет, это его трогает до глубины души. В его тщательно выстроенный мир врываются, сметая все искренностью и открытостью, и Сехуну страшно. Страшно, что однажды они заснут вместе, но проснется Сехун уже один, с пустотой на подушке и в сердце. Парень наблюдает за Чонином, он ненавидит себя за это, но все же сохраняет маленькие детали в памяти – пока просто так, пока еще можно контролировать себя, при каждой опасно открытой улыбке воздвигая внутри персональную китайскую стену. Чонин сонный с утра, глаза запухают милыми щелочками, а еще он боится холодной воды и орет как резанный, когда Сехун брызгает на него холодными каплями. Сехун все еще боится, что влюбится, поэтому предпочитает не замечать, какие замечательные морщинки собираются у Чонина в уголках глаз, когда тот смеется. Да, он умеет искренне подкупающе смеяться и хохочет слишком громко, когда блондин приносит из проката диск «Снежная королева». Чонин смеется над потугами Кая сложить из льдинок слово «вечность», а Сехун думает, что в имени «Ким Чонин» тоже восемь букв. Чем ближе Чонин к выздоровлению, тем холоднее становится на улице и у них дома. Точнее, у Сехуна – ибо парень наотрез отказывается принимать тот факт, что Чонин у него живет. Лечится, гостит, как угодно – но только не жить вместе, как счастливая пара соседей по лестничной клетке. Исин каждый раз широко улыбается желаем-вам-счастья улыбкой, а Ифань не изменяет привычному бичфейсу, только темная радужка чуть-чуть теплеет, когда Сехун и Чонин вдвоем идут гулять. Солнце светит ярко, а Сехун совершенно не ощущает тепла. Чонину лучше с каждым днем, и с каждым днем к нему возвращается холодная надменность и не-знойная сексуальность во взгляде. По законам жанра Сехун должен печалиться, но парень только больше отрешается от мира и внешне никак не реагирует, а внутри радуется, что его не-влюбленное сердце уже почти не екает. Он радуется, не пытаясь приподнять уголки губ. – У нас бы все равно ничего не получилось, – говорит Чонин, опираясь на дверной косяк. Сехун молча кивает, удивляясь ненужной очевидности. Чонин выздоровел, оправился и снова заледенел. Он готовился уйти, а Сехун давно был готов отпустить. Просто потому что не впускал двуликого парня в свое сердце, чтобы не поддаваться унизительной слабости. И новый одногруппник Сехуна Лухан тут совершенно не при чем. Чонин, видимо, этого не понимает, потому что поцелуй почти извиняющийся, но Сехуну он вовсе не нужен. Дверь хлопает излишне громко, но совсем не театрально. Сехун пожимает плечами и равнодушно уходит. Зачем Чонин поцеловал его, он не знает, да и сомневается, хочет ли знать. Сехун вообще о многом не догадывается. Он не знает, как Чонин сполз по обратной стороне двери, невесомо царапая обивку, как курил одну за другой, стоя уже на своем балконе и как давился сизым дымом, выжигая внутри до капельки все, что успел подарить ему этот неулыбчивый парень. Чонин исчез из жизни Сехуна, на этот раз – окончательно, а младший втайне радовался, что за все время лечения ни разу с ним не переспал, ибо выстирывать стоны и запахи со складок помятых простыней вовсе не хотелось. Не хотелось, но пришлось. Темноволосый парень стал воспоминанием, непростым и холодным, о котором не рассказывают никому, даже тому, кому стонут в шею, задыхаясь в оргазме. В один солнечный день Сехун соглашается встречаться с Луханом и даже позволяет ему нечто большее, чем нескромный поцелуй на заднем сиденье. Лу готов умереть от счастья, а Сехун совершенно не удивляется, когда, через пару месяцев, перевозя к Лухану вещи, встречается глазами с до тошноты знакомой холодной радужкой. Нечему удивляться, когда рука Лухана жжет больнее, чем кровоточащий волдырь от грубой шлейки, а загорелый брюнет смотрит выжидающе, хотя знает, что его не ждут. Чонин – это война, с которой мало кто возвращался живым. Удачи, малыш Сехунни.