Ужасные люди. Принимают чужих. Портят настроение дракону. Это хуже, чем по газону ходить. Да еще спрашивают — почему.
© Е. Шварц, «Дракон»
Это было лучше короны и слаще любого пирога. Весь мир сузился до горячего тонкого тела в объятиях Райнхарда, до стука собственной крови в ушах, до вкуса поцелуев. «Зачем было его спрашивать после Вермиллиона, за что он сражается, надо было узнать, как он любит трахаться!» — подумал Райнхард с внезапной досадой. Всё, что было раньше, внезапно показалось ему глупой потерей времени, утекающего песком сквозь пальцы: скоро болезнь сожрет его красоту, и Ян его больше не захочет, как сейчас… Но сейчас-то Ян был живым и тёплым, таким же возбужденным, как он сам. Важным казалось только это, и ещё шум собственной крови в ушах. Но тень страха, что Яна могли у него отобрать, и гнева за неповиновение не покидала край сознания. Райнхард не ожидал, что Оберштайн нарушит его прямой приказ! Это бесило. Сейчас только стремление Яна сунуть свой демократический нос во все внутренние Рейховские дела защищало задницу только недавно всесильного министра от швабры, или какие там методы у его же подчиненных. Пусть радуется, что альянсовский Волшебник не одобряет подобное. Райнхард склонялся к мысли, что Оберштайна следует казнить. Те, кто желает его освобождения, скорее всего испугаются что-либо предпринимать после такого. Даже информация о Вестерланде не так страшна, раз Вэньли уже знает правду — для всех остальных её можно объявить попыткой дискредитации армии Рейха в лице лично кайзера с помощью лжи и монтажа. Руки Яна потянулись к застёжке брюк, и все мысли просто вынесло из головы. Осталось только возбуждение, такое сильное, что было физически больно, нужно было больше Яна, нужно, чтобы он помог снять ставшее невыносимым напряжение… Он инстинктивно придвинулся, вжимая его в стену, но Вэньли чуть отстранил, с мягкой усмешкой заглядывая в глаза, а потом резко втянул в очередной поцелуй. Стылая тоска в антрацитово-чёрных радужках немного смягчилась, сменившись желанием, хотя ее отблеск все еще плескался там. Рука с неожиданной властностью надавила на затылок. В первый раз, перед поимкой фон Руне, Райнхард совсем растерялся и не знал, как отвечать, но теперь получалось всё лучше, он ласково обводил языком губы Яна, очерченные не так, как у рейховцев, у белых — даже в этом он отличался от подданых, что смертельно надоели Райнхарду одним фактом своего существования, — пытался перехватить инициативу, которую тот как-то незаметно всё время полностью забирал себе. Райнхард задыхался, позволяя Вэньли ласкать себя, вцепившись в его плечи, наконец-то жадно гладя обнажившуюся кожу. Он никогда не позволял никому другому касаться себя так, сам не касался никого… В голове мутилось от желания полностью обладать Яном, хотелось чего-то большего, например, развернуть его лицом к стене, заставить наклониться… Он чувствовал, что сейчас сгорит, крепче старался протиснуться ближе, вжимая Яна в стену, ощущая, что его сердце сейчас стучит так же часто. На секунду придя в себя, Райнхард толкнул его на ближайшую подходящую горизонтальную поверхность, которой оказалась медвежья шкура у малого камина. Оставшаяся одежда полетела в сторону. Райнхард тут же потянулся, чтобы коснуться Яга так же откровенно-бесстыдно, как тот позволил себе касаться Императора. Со странно-состредоченным лицом Ян чуть отстранил его, потянув лечь на бок, лицом к себе. Райнхард не сразу сообразил, чего тот добивается: возможности ласкать себя и его одновременно. То, как его рука двигалась по члену, было намного приятнее, чем делать это самому, ощущалось совсем иначе. Он прижался губами к шее, вдыхая запах, вцепился рукой в волосы Яна, мягкие с виду, жесткие на ощупь, совсем как характер. Удовольствие захлестнуло волной, слишком быстро доведя до разрядки. Мир распался на пиксели, как при приступе, только сейчас это было великолепно, а не страшно. — Это настоящая шкура или имитация? — спросил Ян, чуть отдышавшись. — Понятия не имею, — Райнхард все ещё обнимал его, уткнувшись в шею. Не хотелось отрываться даже на секунду. — Наверное, имитация, я бы запомнил, если бы требовал настоящую. — Обычно личные вещи отражают характер человека, — проговорил Ян со странным выражением, глядя в потолок. — Но эти покои как будто говорят о вашем Рейхе, но не о тебе. Кроме бара, — он слегка усмехнулся. — Бар ничего такой. — Мне важны люди, а не вещи, — резко ответил Райнхард. У него была привычка говорить резко, и обычно он этого не замечал, но теперь вдруг задумался, не обидится ли Ян на подобный тон. Он ведь гордый, более гордый, чем любой рейховский аристократ, хотя с виду это не очень понятно. — Теперь эта шкура неубитого медведя для меня будет что-то значить, раз на ней лежал ты, но в целом я жил и в казарме, и по временным квартирам, и мне не так важно, что вокруг. — Он чуть смутился. — Хотя позвать тебя я предпочёл бы в комфортное место, а не в казарму, пусть, может, тебе это тоже не так важно. — В казарме нас бы советами замучили, — Ян невесело усмехнулся. — Но роскошь на меня давит. Не моё дело, на что расходуются подати, сбираемые с подданных Рейха, но ведь теперь и налоги населения бывшего Альянса уходят на это вот все… — В Альянсе тебе платили зарплату, и тоже из налогов, — Райнхарда задело, что Ян видит его каким-то эксплуататором. — У вас адмиралы тоже получали сравнительно немало. Если ты думаешь, что у меня есть цель распилить бюджет и потратить его на то, чтобы тебя купить, это не так! — Ты не можешь распилить бюджет, — Ян тихо рассмеялся. — Ты же кайзер и все средства Империи и так принадлежат тебе. Ты имеешь законное право тратить его на яхты и фаворитов. — Фаворит обойдется, — Райнхард шутливо щелкнул его по носу. — Раз такой принципиальный — останешься без яхты. Ян рассмеялся, повернувшись к нему и уткнувшись в плечо. Райнхард подумал, что, наверное, это хороший знак — если он начал смеяться, значит, по крайней мере, не замыкается в своем горе. Но Райнхарда собственная шутка внезапно разозлила, пробудив плохие воспоминания, даже близость Вэньли не помогала. Кстати, надо узнать, что у него с деньгами. Если какие-то его феззанские счета заморожены, для него это лишний повод злиться на Райнхарда, а такое вполне возможно — Ян же официально считается руководителем экстремистской группировки, запрещённой на территории Нового Рейха. — Знаешь, тебе обязательно нужно встретиться с этими твоими… подданными или кто они там, а то они решат, что я тебя сожрал. — Заметил он, чуть подумав. Райнхард внезапно понял, что яновская демократическая свита смотрит на него точно так же, как они с Кирхайсом — на Фридриха Гольденбаума. Не то чтобы он им сильно сочувствовал, но подобного они точно не заслужили. И он сам не заслужил такого отношения. — Позови их утром на завтрак, что ли. — С учетом привычек Яна, пожалуй, для них это будет обед, впрочем, пусть сами разбираются. — Я хочу, чтобы ты был все время со мной, но не могу посадить тебя в клетку, ты же не моя собственность! Ты волен уйти в любой момент, но пока тебе безопаснее быть здесь. Выговорить это было ничуть не проще, чем фамилию Тома. Конечно, Райнхард хотел, чтобы Ян принадлежал ему одному, не общался ни с кем другим без его разрешения, но он понял, что милосерднее убить, чем держать в клетке, пусть даже золотой. Смотреть, как Ян ломается так же, как когда-то сестра, Райнхард точно не смог бы. Поэтому приходилось в некотором роде переламывать себя. На самом деле, раньше он не хотел зла Яну и альянсовцам в целом, просто считал, что он лучше них самих знает, как они должны жить, а их мнение не важно. Ему, конечно, даже в голову не приходило, что когда-нибудь Ян станет ему настолько небезразличен, что его боль будет восприниматься почти как собственная, а ее источником будут его, Райнхарда, прежние действия. Так же как Фридриху, этой мерзкой старой твари, не приходило в голову, что у него и его сестры могут быть собственные желания. Это сравнение заставляло злиться и чувствовать себя неуютно. — Пока я совсем не хочу уходить, — Ян ласково провёл рукой его телу, заставив по-кошачьи выгнуться, подставляясь под прикосновение. — Но правда в том, что ты можешь сделать со мной всё, что придет в голову, хоть посадить голым у кровати на цепь, и никто не сможет тебе помешать, — проговорил он чуть тише, напряженно вглядываясь в глаза. — Я не собираюсь этого делать и не позволю этого кому-то ещё, — резко ответил Райнхард. — Какому-нибудь Ройенталю. Я знаю, что ты хочешь сказать, но пока я жив, я не собираюсь ограничивать свою власть, это было бы опасно сейчас в том числе для тебя. — Он надеялся, что Ян сумел выцепить из сказанного им самое главное, а не как обычно. Развивать тему не хотелось. — Давай не будем об этом. Я и так… пытаюсь. Он подозревал, что спровоцировал очередную лекцию о свободе, демократии и прочем, но Ян удивил: — Я чем-то обидел тебя? — спросил он, немного неловко погладив Райнхарда по щеке. — Я плохо разбираюсь в близких отношениях, когда это не кто-то из сослуживцев, не знаю, как объяснить… — С кем-то, кто не твой подчиненный, что ли? — Райнхард усмехнулся. Ему самому с этим было сложно. — Нет, ты меня не обидел, ты у меня самый лучший, просто плохие воспоминания. И… я тоже боюсь тебя случайно обидеть. — Он снова усмехнулся. — Ты говоришь про близкие отношения, так я же в них вообще не разбираюсь. У меня совсем никогда такого не было! — Не было отношений? — Ян выглядел немного растерянным и смущенным. — Это потому, что в Рейхе запрещено, ну, подобное? — Тут разрешено такое, что тебя бы стошнило, но только за закрытыми дверьми, — Райнхард поморщился. Эту тему он ни с кем не обсуждал, и теперь его понесло. — К запретам здесь никто не относится серьезно, главное, чтобы внешне все казалось благопристойно. Нет, не из-за запретов, просто обычно люди мне противны. Даже думать не хочу, чтобы заняться с кем-то из них чем-то подобным! Ян не нашелся сразу, что ответить, только ласково сжал его ладонь, видимо, чтобы поддержать, но на его лице застыло вопросительное выражение. Райнхард попытался пояснить: — Нет, мне не все прямо противны, но никто не нравился так сильно, как ты, ну, в таком смысле. Просто, ты сам наверняка читал досье, знаешь, как оскорбляли мою сестру и меня заодно, я рос с мыслью, что секс — это что-то безмерно противное, унизительное… с тобой совсем по-другому. Пойдём в душ, — предложил он, чуть подумав, чтобы закончить ставший тяжелым разговор. На самом деле, он имел в виду джакузи, но это сейчас казалось какой-то неважной условностью. Получив согласный кивок, он, не отпуская руку Яна, на всякий случай прихватил из минибара бутылку вина. Он чувствовал, что теряется и начинает злиться: все вроде должно было быть хорошо, но не ощущалось таковым. И Ян, каким бы милым и желанным не казался, оставался собой: хитрым, умным, очень правильным и оттого в своей особой манере жестоким. Сейчас он может казаться сочувствующим, наверняка ему действительно жаль, что у Райнхарда детская травма, но потом он может это использовать, потому что они — все равно чужие. Райнхард для Вэньли рейховец, враг.