Shawn James — Through the Valley
Он открывает глаза снова на освещенной жёлтым светом сцене, в которую превратился танцевальный зал. В лучах воображения нет ничего невозможного, и это читается во взгляде, когда он крадётся по бескрайним дюнам — километры бежевой вуали на старом паркете. Может, чуть меньше, но ощущается и правда так. Чимин сам придумал эту пустыню и смотрится, кажется, непередаваемо прекрасно. Он в костюме такого же телесного цвета, чтобы сливаться, чтобы двигаться так, словно ветер колышет лёгкий песок, чтобы мышцы обтягивало второй кожей и эффект создавал вполне очевидный — истинная нагота. Чимин уверен, настоящий танец именно ею и является. Движения — обнажённые чувства, они громче слов. В зале разливается музыка, но любой увидит здесь истошный крик. Так и должно быть. Он мечется по сцене на полусогнутых ногах, часто падает, картинно раскидывая руки, но всё никак не встаёт до конца. Резко включившийся жёлтый прожектор ослепляет, искусственный дым причудливо перекатывается в лучах, а Чимина отбрасывает прочь красивым, но надломленным прыжком — не может. В начале номера он желает показать себя именно таким, и теперь, выполняя эти наигранно неловкие связки, он уверен – получается. Уверен, и одного взгляда на него достаточно, чтобы понять — эта история начинается даже не с падения, ведь для падения необходимо сначала взлететь. Он танцует о самой природе роста. Он танцует о страхах и горести сожалений, он танцует и сам останавливает себя, сам преграды рождает, падая и упорно разбиваясь всякий раз. От особенно сильного прыжка падает так, что перекатывается по жёсткому полу, врезаясь лицом в лежащую в луче света невзрачную ткань. Тонет в ней и не сразу поднимает голову. Лица не видно, но плечи дрожащие, руки, ощупывающие робко, они красноречивее всякой актёрской игры. Прижимает к груди, смотрит влюблённо, вскакивает впервые на ноги и наконец надевает, закапываясь в своём блаженстве. Простая бесформенная кофта, не суть важно, что именно, важно тут как. Как он раскрывается с этой вещицей на своих распрямившихся плечах, как поднимается выше головы в пуантах, что такое же продолжение ног, он небывало высоко взлетает в танце, буквально парит, но страшное никогда не уходит бесследно, и теперь возвращается снова — рваные движения в попытках избежать. Постепенно гаснут прожекторы, а он всё мечется по островкам света, обводя пуантами зияющие провалы. Для него там всё те же бездонные омуты. Он бежит от убийственных вод в пустыне, именно так. В своей агонии едва не срывает свою спасительную, но так сильно давящую одежду, в которой смыслов столько, что всех не перечесть. Он вспыхивает в самом центре сцены в последних лучах двух прожекторов, тревожно качается из стороны в сторону, словно вот-вот разорвётся, вспыхнет кровавыми осколками, пока руки судорожно царапают горло. Он задыхается, он кричит всем своим существом, что ткань эта самое сердце сдавливает. Он сходит с ума, но спасение наступает. Лучи меркнут одновременно, звучит глухой стук. Он валится в свои воображаемые воды и тонет, тонет под натужный голос и звук угасающей музыки. Сердце неистово колотится в этом невыносимо душном зале, слёзы замирают где-то глубоко внутри. Он жмётся лбом к шершавому полу, пусть хотя бы попытается утолить эту страсть. Пожалуйста, пусть не пылает так громко. Он сам не в силах этот жар сдержать, он беспомощен перед силой соблазнов, а после и горечью сожалений. Он не… — Снято… Голос поверх оседающей пыли, в нём восхищение, и это всегда греет душу. Мало кто способен понять всё увиденное до конца, и он сам ещё не понимает, так ли необходимо. Нужно ли слушать, если не слышишь? Никаких обид, только здравый рассудок. Чимин глубоко вздыхает, собирая в лёгкие этот вездесущий песок, снова открывает глаза, а перед ними всё тот же океан бежевой ткани. Ещё секунда и это всего лишь небольшой отрыв, купленный в магазине напротив дома. Там мало места, запах пыли и тихий голос продавца. Реальный мир осязаемее и проще, ровно настолько, что сознание само тянется к нему, как только выпутывается из плена грёз. Шаги громче, ближе, в зале странно тихо. Обычно Сокджин реагирует ярче — сколько месяцев уже исправно посещает каждый концерт и ровно каждый встречает в фойе с писком и объятиями. Чимин и не предполагает, что не понравилось, может, просто не понял, может, под впечатлением. Второе — быстро убеждается, когда перекатывается на спину и первым делом видит перед глазами его восхищённое лицо, ладони, закрывающие округлённые пухлые губы, порядком отросшие волосы с рыжеватым отливом падают на расширенные блестящие глаза. Забавно и приятно, поэтому Чимин устало смеётся, вытягиваясь на полу, чтобы расслабить напряжённые мышцы. Танец сложный, но это чувство, что сковывает каждую связку, оно иной природы. Оно тоже тянется откуда-то из глубины. — Ну как? — интересуется Чимин, укладываясь на бок, подпирая голову рукой и готовясь слушать. Не до конца понятно, чего именно ждёт — исправлять что-то всё равно не станет, да и критика от незнающего человека тут совсем не уместна. Пожалуй, не более чем нужда в похвале. Это были месяцы упорной работы, это совсем не то же, что обычный балетный номер, поставленный Хосоком. Тут нет командной работы, нет тщательно выведенной формулы, как нет и оваций, и выброса адреналина на всём протяжении. Просто он и его обнажённые как никогда чувства. — Он ещё спрашивает! — всё-таки взвизгивает Сокджин, усаживаясь рядом нетерпеливо, слегка дергано. Он правда ничерта не смыслит в балете, нечто, выбивающееся из классики, и вовсе видит впервые в жизни, но что ему мешает восхищаться? Он не первый, кто замечает — смотреть на Чимина, значит, сразу же осознавать, что он неподражаем. — Спасибо, за конструктивную критику, — смеётся Пак, снова падая на спину. Пока не закончил, даже не заметил, насколько вымотался. Они пришли в зал в рекордные пять утра, ночью от волнения так и не удалось толком заснуть, а перед записью разминался тщательно, на износ. Устал, но дело снова не в перегревшемся теле. Сам рассудок словно выдохнул с облегчением. Подобное редко случается даже на сцене, хоть он на ней и блистательный премьер. Вот так вот странно. Новый опыт быстро разливается по венам. Неужели так тоже может быть? Сокджин честно пытается что-то последовательно изложить, но быстро замолкает, потому что понятно — поверхностно тут не выйдет, а глубже копать слишком сложно, неоднозначно, да и не такой он человек. Чимин на его слова лишь по-доброму смеётся, умиляется его реакции, не торопясь хоть что-нибудь пояснять, кроме… — На самом деле огромную роль играет музыка, под которую танцуешь. Простое откровение, очевидное, на самом деле, но какой у него подтекст. Чимин запоздало вспыхивает, осознавая, что́ сказал, но пытаться скрывать уже слишком поздно. У Сокджина ещё сильнее расширяются глаза, а отражается в них такое удивление, словно он узнал чью-то грязную тайну. — Только не говори, что это снова он! Не такую уж грязную, между прочим, и никакую не тайну вообще. Чимин прячет лицо в ладонях, отворачиваясь от той массы вопросов, которые сейчас же обрушатся на голову. Ну как ему объяснишь? — Детка, ты что думаешь, этот твой Август Раш увидит твой танец и сразу же тебя найдёт? Между прочим, это дело можно ускорить, если хотя бы найти его инсту! — Боже, отстань, зачем мне его инста? — воет Чимин, отмахиваясь от попыток развернуть себя и посмотреть в сильно покрасневшее лицо. — Чтобы дрочить на его фотки, а не только на каверы эти, конечно! — невозмутимо заявляет старший, уже откровенно хныча от того, как разворачивается эта история, потому что он что, один видит здесь нечто огромное и необузданное?! — У меня вообще-то есть парень! — зачем-то озвучивает очевидное Чимин, возмущённо подскакивая с пола. — Зачем мне дрочить на какого-то чувака из интеренета? — Хотя бы затем, что на парня ты своего уже не сказать что… — как можно тише ворчит Сокджин, так и не договаривая до конца, потому что возмездие уже настигает, и Ким с визгом оказывается на полу, за секунду от удушения тонкой колючей тканью. — Херня твои рецензии, хён! — Чимин в шутку тормошит его за шею и слезает только когда убеждается, что друг его максимально правдоподобно испустил дух. Шутки эти безобидны, но ровно до тех пор, пока Чимину удаётся удерживать самообладание. Он снова ложится на пол, как бы невзначай пряча лицо и остужая вспыхнувшие щёки о паркет. Не гигиенично, но всё лучше, чем оправдывать сейчас своё явное смятение. Было бы тут вообще, о чём говорить… Просто парень, случайно найдённый на просторах ютьюба, один просмотренный кавер, а за ним и абсолютно все опубликованные видео за один вечер. Чимину практически незнакомо восхищение кем-то, не вспомнить даже особенного интереса к чьему-то творчеству, что уж тут говорить. У него нет любимой музыкальной группы, нет обожаемой книги, даже танцора-кумира, и того не найдётся. Всё это как-то тихо миновало, как будто тяга к чужому искусству обошла стороной в определённый момент, а потом так и не соизволила появиться. Но этот внезапно возникший Август просто ворвался в его жизнь и напрочь всё переполошил. Чимину нравятся парни, но такой дрожи внутри от одних только крупных ладоней на фортепиано или длинных пальцев, перебирающих струны, он не припомнит. У Чимина есть бойфренд, но от его голоса не щекочет в животе и ноги не подкашиваются на низких хрипловатых частотах. Чимин не одержим музыкой, но какие-то песни любит. Любит, когда слушает в плейлисте, но когда слышит их же в исполнении Августа, по-настоящему слышит. Музыка в его руках окрашивается, играет по-новому, раскрывается, а Чимин слаб перед этой магией, потому что подобного ещё не было никогда. Шутки шутками, но он действительно хотел бы найти социальные сети этого парня, послушать его голос на каком-нибудь тихом ночном эфире, почитать твиты, посмотреть его фото из жизни, узнать, в какой атмосфере он работает, кто он по профессии, как выглядит его квартира и по каким улицам он гуляет по вечерам. Безумие. — Ну правда, чем он тебя так зацепил, а? — уже спокойнее спрашивает Сокджин, а Чимин всё-таки отваживается посмотреть ему в глаза, пусть и выходит это как-то жалобно, загнанно. — Чувствую, как будто мне знакомо, о чём он поёт. Сокджин потом всё так же не понимает, говорит, что-то о вторичности, но для Чимина это вовсе не так. Для него это переработка, новое видение. Любое искусство что-то за кем-то повторяет, вот и он так же. Чимину кажется, он раньше не был далёк от подобного, он всего лишь не успел найти своё. — Ну и о чём же он поёт? - со скучающим видом спрашивает Сокджин. Сложно. Так сходу и не ответишь, а если и придумаешь, то вряд ли сможешь обернуть чувства в слова. О чём поёт? О чём-то до боли знакомом. О том, как много внутри, как важно это показать. Может быть, в этом и суть искусства? Говорить, если тебе есть, о чём сказать. Чимин давно блистает на сцене театра, давно слышит похвалы и восхищения в свой адрес, но разве это искусство? Это работа. Титаническая, но всего лишь работа. Чувствовать сложнее, чем просто двигаться. — Пора закругляться, — вместо ответа бросает Чимин и поднимается с пола резко, тут же принимаясь собирать ткань. — Разбирай штативы, мне ещё переодеться нужно, — говорит, а потом совсем тихо добавляет: — нужно убрать всё до прихода Хосока. Хореограф Чон, или просто Хосок для Чимина, знает, что в зале сегодня утром проходит тренировка, но конечно, не догадывается, какого рода тут рождаются танцы. Ему и не нужно знать. Чимин яростно заталкивает воздушную ткань в пакет, комкая её, сминая и от процесса этого приходя в какое-то странное возбуждение. Не хорошее возбуждение, нервное, как будто не успеет убраться, Хосок придёт, увидит всё это, и тогда конец. После такого ничего уже не исправить. Звучат шаги на лестнице, скрипит дверь, Чимин вскидывает голову, не замечая, что пакет выпадает из рук, а вязаная кофта съезжает с одного плеча. На пороге зала стоит чёртов Чон Чонгук. Чимин сощуривает глаза, смотрит на своего «обожаемого» коллегу с минуту с такой гигантской враждебностью, что обязательно мог бы напугать. Напугал бы, не смотри на него Чонгук точно так же. Это на самом деле, вполне обычные для них двоих взгляды, но сейчас играют сами обстоятельства. Он переводит глаза с перекошенного гневом Чимина на раскиданные по полу остатки вуали, на пуанты на чужих ногах, на оставшийся стоять штатив с телефоном. — Привет? — то ли с издёвкой, то ли с вопросом в голосе выдаёт Чонгук, и Чимин уверен, он готов наброситься на него и выцарапать его чёртовы глаза. — Какого хрена ты тут забыл?! — вспыхивает Пак, бросая на пол измятую ткань, с характерным звуком на каждом шагу подлетая к всё так же неподвижному Чонгуку. — Пришёл потренироваться, — пожимает плечами Чон, стоя неподвижно, как-то совсем бесстрашно. Знает прекрасно, ничего этот Чимин ему не сделает. Не посмеет рисковать. — Хореограф Чон в курсе? — кивает на зал позади Чимина, потом снова с насмешкой смотрит, как будто не знает, что врезать ему Чимин точно способен. Конечно, знает, дрались уже и даже не раз. По-детски, в сути своей не понятно из-за чего и почему, хотя обоим кажется, очевидно. Один высокомерный выскочка, лучший в их группе, любимчик хореографа (это вовсе не заслуженно, уверен Чонгук), а другой просто вспыльчивый, очень агрессивно смотрящий на чужой успех и ещё кое-что, принципиально важное. Кажется, всё это только об одном из них. — Не твоё дело! — вскрикивает Чимин, мысленно ударяя себя по лицу, успокаивая. Нельзя показывать эмоции перед ним, и дело тут даже не в том, что он жалкий провокатор. Нельзя позволять кому-то влиять на твоё поведение. — О, Чонгук-а, привет! — Сокджин не очень уместно восклицает, стараясь разбавить это безобразие и перевести тему, но Чонгук никак не отвечает, просто скрывается за дверью раздевалки, гневно сверкая глазами на ходу. — Я его убью, блять, если он хоть что-то скажет Хосоку! — теперь Чимин с утроенной яростью заталкивает остатки ткани в пакет. — С чего он станет? — хмурится Сокджин, помогая другу и надеясь хоть как-то успокоить. Все они с одного потока в университете, с Чонгуком Сокджин знаком мельком и, признатся, слабо понимает, почему этот парень настолько выводит Чимина из себя. — Потому что он ненавидит меня! — рявкает Чимин, хватая со станка одежду и собираясь переодеваться прямо здесь, потому что зайти сейчас к Чонгуку в закрытое помещение равносильно апокалипсису. — Да с чего ты взял? — Потому что я лучше его! — беззастенчиво выдаёт Чимин. — А ещё я в отношениях с нашим хореографом, а этот Чонгук мало того что завистник, так ещё и гомофоб. — Он-то? — прыскает Сокджин. — Он латентный, я тебя умоляю! — Не знаю и мне плевать, честно, но на моём лице места живого не было, когда он узнал, что я сплю с Хосоком. Набросился, обозвал как полагается, и всё в этом духе. — Оу… ну тогда и правда имеет смысл переживать… Дверь открывается снова, и на этот раз Чимин уже точно знает, кто стоит на пороге зала. Взгляд первым делом обводит пол – ничего не осталось, потом только поднимается к Хосоку, бодро шагнувшему к своему кабинету. Чимин расплывается в улыбке, пока несётся к нему наперерез. — Доброе утро, — Хосок улыбается тоже, и тут важно понимать, кем они друг другу приходятся, потому что Чимина сразу же деликатно отстраняют, не позволяя поцеловать. В первую очередь хореограф и член группы — может показаться совсем не критично, но тут важно ещё одно — оба парни. Истинные или нет, в этом мире на однополые отношения всё ещё табу. Тем более, что истинность их — один огромный и до сих пор не решённый вопрос. То, о чём говорить между ними не принято, потому что Хосок очень верит, а Чимин совсем не хочет разбивать ему сердце. Истинность эта сама по себе нечто неточное, расплывчатое. Можно прожить с человеком жизнь в уверенности, что вы с ним объединены судьбой, и при этом крепко себя обманывать. Чимин уверен, он поймёт, когда (если) встретит того самого, а пока… Он соврёт, если скажет, что во время их первого секса как-то внезапно вспомнил Хосока, соврёт, если скажет, что видит сны. Синхронные сны, общие, они должны показывать, как связанные души существуют где-то в бесчисленных параллельных вселенных. Чимин не видит таких, Хосок видит, и в этом вся беда. — Он знает, — робко поясняет Чимин, кивая на Сокджина, но попытки поцеловать всё равно бросая — понимает, как тяжело Хосоку, и совсем не хочет давить. Тёплого взгляда должно быть достаточно, Чимину и так стыдно в эти глаза смотреть. Уметь врать — это одно, не испытывать при этом угрызений совести — совсем другое. — Почему ты в пуантах? — Хосок хмурится, роняя взгляд на его ноги. Чимин замирает, затаив дыхания. В его номерах нет ничего, что можно было бы танцевать в пуантах. Мужчины в балете и вовсе редко их надевают. Хосок теперь вопросительно смотрит в глаза, немного строго, как он это умеет, а Чимин губы прикусывает и совсем не знает, что сказать. С ложью всегда так — обманешь один раз и больше из этого ни за что не выпутаться. — Это он передо мной выделывался, — Сокджин очень вовремя встревает в разговор, спасая друга из очевидно плохой ситуации. — Давай побыстрее, у нас пара скоро. Чимин натягивает на лицо возмущение, надеясь, что выглядит правдоподобно. Хосок, кажется, легко верит, потому что ладонь его незаметно проскальзывает по чужому предплечью и спокойно, словно за этой фразой совсем ничего нет, звучит: — Зайди ко мне на пару минут. — Сейчас! — поспешно кивает Чимин, возвращаясь к станку, натягивая брюки со скоростью света, застёгивая на груди зелёный кардиган. Сокджин комично подмигивает и напоминает, что на пару и правда следует поторопиться. Чимин кивает, застёгивает ботинки на ходу и пропадает за дверью небольшого кабинета, где Хосок не боится его целовать. Бегло, не слишком возбуждающе, так целуются пары, у которых за плечами уже годы отношений. Страсть, может, стихла, а может её и не было никогда, но это и не важно. Чимин крепко обнимает его за шею, сминая выученные от и до тонкие губы. Фейерверков нет, волшебных грёз о любви сквозь время и пространство тоже, но это всё ещё Хосок. Знакомый со школы, но не забытый, первая и последняя любовь. Кому нужна пресловутая истинность, если так?***
— Я смонтирую тебе ахрененный клип, потом на ютьюб выложим и всё, ты звезда, понял меня? — через час всё никак не успокаивается Сокджин. Во время дороги он успел просмотреть видео с двух телефонов и небольшой камеры не менее миллиарда раз, заявив, что это нечто необходимо по конкурсам каким-нибудь разослать. — Никаких конкурсов, понял меня? — Чимин передразнивает его, выкладывая тетрадь и ручку на стол. Они усаживаются в небольшой аудитории, ждут преподавателя. Новый учебный год, новые предметы, зарубежная литература, которую никто тут особо не ждал. Голова, конечно, забита совсем другим. Один важный вопрос — зачем Чимин согласился на эту запись. Хотя прямо за ним ещё кое-что поинтееснее — зачем он вообще позволил себе подумать в сторону этого эксперимента? У него ведущие роли в постановках, бойфренд-хореограф, который видит в нём звезду исключительно классического балета, а ещё не считает возможным совмещать это с чем-то ещё. Чимин на журналистику поступил через крики и ссоры, потому что балет должен идти впереди всего, потому что у Хосока амбиции, которые сам он не смог осуществить. Мечта, путь в ней, травма, выбор между полным разочарованием и реализацией через кого-то другого. Избито, до боли многим знакомо, но от того не менее печально как для одного, так и для другого, но этого уже никто не в силах изменить. — Ну и зачем мы тогда это снимали? — Сокджин точно мысли читает, за что его Чимин и любит так сильно, а временами просто не переносит. — Просто… пусть на ютьюбе повисит, не знаю, — расплывчато отвечает Чимин. Но правда ведь, зачем? Затем что внутри так и скребёт, так и тянет высказаться. Как будто он сможет остановиться на этом, если даст себе хоть малейший шанс. — Как хочешь, — Сокджин пожимает плечами, и ему верится как-то с трудом. Ещё бы поспорил, но преподаватель всё-таки соизволил прийти на пару. Как говорится, я очень опоздываю, но не выливать же кофе? Студенты притихают, с интересом рассматривая новое лицо. Для кого-то новое, для кого-то не очень. Чимин скользит скучающим взглядом по невысокой фигуре, свободной светлой одежде, довольно длинным чёрным волосам… и замирает, на самом деле вытаращив глаза от удивления. Это бледное лицо, изящный разрез глаз, сухие губы. Длинные пальцы сжимают мел, быстро выводя на доске имя. Чимин судорожно стискивает руками тонкую лакированную столешницу. Это не может быть он, а ещё Чимин никак не может ошибаться. Он столько раз эти каверы пересмотрел, что ошибка просто не имеет права существовать. — Добрый вечер. Меня зовут Мин Юнги, и в этом семестре я буду вести у вас семинары по зарубежной литературе. Надеюсь, мы сработаемся, — уголок губ едва заметно тянется вверх. Чимин различает ямочку на щеке и что-то нечленораздельно шепчет себе под нос. Это действително он.