Некоторые вещи на свете получаются только в одиночку. А некоторые — только вдвоём. Уметь их совмещать — хорошая штука. А вот путать одно с другим никуда не годится. Харуки Мураками — «Послемрак»
Из звуков вокруг остаётся одно лишь дыхание, и пусть оно ничуть не громче стука ботинок об асфальт или несдержанных всхлипов. Чимин замечает только, что задыхается, а всё остальное теряет цвет. Боль в ступне пульсирует где-то очень далеко и неважно, это никак не сравнивается с тем, как страшно сдавливает сердце. Снова провал, снова пустая попытка и очередная возможность потерять себя, упустить себя, утопить себя. Дрожащие руки выбирают ключ от двери, распахивают после короткого щелчка. На пороге стоит Сокджин, но Чимин не замечает его, едва ли не отталкивает, прорываясь в комнату, где жил вот уже несколько месяцев. — Я думал, ты сегодня у Юнги… — недоумённо роняет Ким и быстро смекает — что-то произошло. — Чимин? Он хмурится, идёт следом, но видит только захлопнутую в порыве чувств дверь. Ощущая волнения, жалость и главное — невозможность помочь, Сокджин вздыхает и пишет сообщение ждущему во дворе Намджуну: «Поднимайся ко мне, кинотеатр отменяется» А Намджун мгновенно всё понимает и запоздало осознаёт правдивость своей догадки — тот парень, что пробежал мимо машины пару минут назад, и правда был Чимином. Он заходит в квартиру человека, с которым у них только-только начали завязываться отношения, видит тревогу на его лице и без вопросов идёт на помощь. Сокджин от него получает лишь извиняющийся поцелуй в щёку, и все здесь понимают, насколько это по отношению к нему несправедливо, но все так же понимают, что Чимин не справится сам. Сокджин не дерьмовый друг и уж точно не ревнивый любовник. Уверенности и здравомыслия этому человеку не занимать, и потому он сам открывает дверь в гостиную и с блёклой надеждой на лучшее пускает туда Намджуна. Чимин сидит на полу, прислонившись спиной к бежевому потёртому дивану. Голова опущена, напряженные ладони сжимают волосы на макушке. Дрожат плечи. Намджун молча опускается напротив и первое, что делает, касается рукой этого самого плеча. Он крупно вздрагивает, замирает и только потом поднимает покрасневшее лицо. Сил не хватает даже спросить, что он делает здесь. Чимин только срывается, бросается ему в объятья и ещё громче плачет. Плачет так, чтобы его точно услышали. Всегда пытался стискивать зубы, доказывать свою состоятельность, свою силу. С людьми, что по-настоящему способны сопереживать, такого уже не выходит, и Чимин полностью этому чувству сдаётся — плачет так, как никогда раньше и чувствует руки Намджуна на себе. Противно от этой слабости, но сколько неприятно, столько живительно прекрасно от силы этой поддержки. Если хоть кто-нибудь способен его так кристально чисто любить, выходит, он не такой плохой? Не он испортил это всё? Чимин чуть отстраняется, смотрит ему в глаза вопросительно, а Намджун, вот чудо, знает, что именно нужно сказать. — Не смей корить себя. — Как ты оказался здесь так быстро? — словно не слыша, спрашивает Чимин, прощупывает остатки своей души, всего хорошего в ней. Намджун поджимает губы и ничего не говорит, пока на помощь ему не приходит Сокджин, стоявший всё это время в дверном проёме. — Вот такие вот чудеса, — ободряюще улыбается он, подходя и нежно трепля друга по макушке, — я схожу в кино, наверно, вам нужно побыть наедине. Чимин растерянно смотрит на него и хочет тут же запротестовать, но видит в его глазах, как и в глазах Намджуна, одну сплошную заботу и понимание. Он ничего не ломает и тут, это хоть сколько-нибудь спасает его плачевное состояние. — Спасибо, — улыбается ему Намджун и оборачивается к Чимину, когда дверь закрывается. — Я испортил вам свидание, — звучит не вопрос даже — наполненное сожалением утверждение. — Мы оба переживаем за тебя, — говорит напрямую Намджун. — Так что не думай о таком, успеем мы ещё в кино сходить, — он легко отмахивается, всё ещё держит сжавшегося Чимина в своих руках и наконец задаёт самый главный вопрос: — Расскажешь мне, что произошло? По щекам снова катятся слёзы, кривится лицо и Чимин едва ли не скулит, болезненно, жалобно. Как объяснить ему всё то, что происходит, и нужно ли это? — У Юнги есть жена и ребёнок. Намджуна хватает только на тяжёлое «ох». Чимин смотрит на него печально и безнадёжно. Ну чем тут можно помочь? — Ты точно уверен, что всё именно так, как ты это увидел? — осторожно начинает Намджун, но Чимин резко прерывает его, переводя свою боль в жгучую обиду. — Да, я уверен, что мужчина, в которого я влюбился, был со мной только потому, что его жена его не удовлетворяла, — пылко выдыхает он. — Намджун, он… недавно он сильно выпил и сказал, что ему не нравятся члены и вообще он любит мягкие женские бёдра. Я попытался не принимать это близко к сердцу, но теперь… теперь… — он всхлипывает, — я не могу. Намджун берёт руками его лицо, собирает пальцами так и катящиеся по коже слёзы. — Что ты чувствуешь сейчас? — неожиданно спрашивает он. Чимин недоуменно хмурится, а потом выдаёт совершенно уверенно: — Предательство. — Я так не думаю, — качает головой Намджун. — Разве это не страх? Чимин кусает губы, чтобы не разразиться ещё одной изматывающей истерикой. Именно это. Страх и ничто иное — причина этим слезам. Страшно даже от самого этого признания. Он всего-навсего боится остаться один, и это невыносимо. Ужасно сложно представить, что себя можно кому-нибудь доверять, как страшно и думать, что такого доверия не будет больше никогда. — Сейчас ты должен помнить только, что ты не один. — А кто у меня? — не сдерживается Чимин. — Вы с Джином? Вы есть друг у друга, а я один. — Чимин, — качает головой Намджун. — Я безумно люблю тебя, ты ведь знаешь. Не так, как тебе того хотелось бы, но всё же. — Ты единственный, кто придёт ко мне в любой момент, — шепчет Чимин, который так хочет, чтобы ради него совершали подвиги. — Ты единственный, кто поддержит меня… — Когда угодно, — нежно улыбается Намджун. — Разве этого не достаточно, чтобы стать смелее и сильнее? Чтобы научиться не ждать от других того, что ты способен дать себе сам? — Я не смогу, — снова плачет Чимин, которому так важно, чтобы его безусловно любили. — Не могу без человека рядом. — Без особенной и беспрецедентной любви? — усмехается Намджун, видит его робкий кивок и продолжает очень красивыми словами. — Недавно я читал книгу о космосе и зацепился за очень интересное объяснение теории относительности. Эйнштейн заключил, что гравитация — это не просто сила, с которой что-то к чему-то притягивается. Это само искривление пространства, вследствие которого объект меняет свою траекторию, — медленно говорит Намджун, так завораживающе, что успокаивается даже сердце. Успокаивается, чтобы потом снова ускоренно забиться от красоты его слов. — Поэтому оно и относительно. Пространство-время — не пассивный фон, на котором происходят события, оно искривлено материей, подвержено влиянию событий и влияет на события само. Вряд ли я понял всё так, как нужно было, — усмехается Намджун, — но тогда я подумал — это очень похоже на любовь. Она — не однозначное чувство, как принято порой упрощать. Это нечто живое и изменяющееся, зависимое от обстоятельств и, в то же время, этими самыми обстоятельствами распоряжающееся. Чимин снова плачет, но теперь от необъяснимости скрывающего его облегчения. — Произошедшее не меняет твоих чувств к нему, и вряд ли меняет то, что чувствовал он, — продолжает Намджун, поглаживая большими пальцами его влажные щёки. — Это придётся просто пережить, а всё остальное пусть не тревожит тебя — страхи и тревоги будут всегда и с ними можно научится жить. Но ты всё ещё не один, чтобы сломаться под этим давлением. Чимин обнимает его вместо слов, а в голове прокручивает красоту услышанных слов и заключённую в них истину: любовь — не пустое притяжение, она сложнее, мощнее. Она не иссякает просто так.***
Tanita Tikaram — Twist in My Sobriety
Хотите сказать, Мин Юнги мерзавец? Пожалуй, это слишком мягкое выражение в его случае. Если попытаться отыскать тот момент, когда всё в его сознании пошло наперекосяк, вряд ли выйдет что-нибудь дельное. Наверно, копать нужно откуда-то из детства — единственный ребенок, родители занятые только семьёй, часто упоминавшие, что в мире они одни и думать нужно в первую очередь о себе. Наверно, тогда всё сломалось, правда? Не менее сложно отследить тот момент, когда Юнги начал признавать эти тёмные стороны своего характера. Признавать и просто… Жить дальше? Да, именно так он и сделал. Он ведь любит себя, значит, какие-то там отголоски моральных дилемм не должны его волновать, как и изредко пробуждавшаясь совесть. А совесть у него была, вопреки ожиданиям, правда совсем тихая, едва ли подающая признаки жизни. Сложно ли ему было поступать так с Чимином? А с Суён? Он не больной ублюдок в конце концов, так что, да, сложно. Но кого это остановило? Уж точно не Мин Юнги. Итак, Суён. Любил ли он её раньше? Любит ли сейчас? Да, и ещё раз, да. Юнги как в подростковом возрасте до умопомрачения горел их волшебной истинной связью, так и сейчас из раза в раз удивлялся — неужели это всё правда с ним происходит, неужели человек может так хорошо понимать, буквально чувствовать всего тебя? Чудо и только. Юнги любит её горячо и трепетно, Юнги ценит, обожает, благодарит судьбу за неё, но вместе с тем… Искренне не понимает, как его истинная может быть такой… Такой… Противоположной ему? Чтобы понять это, нужно увидеть Суён хотя бы единожды. Нужно своими глазами заметить её неловкую ссутуленную фигурку, её маленькие, никогда не видевшие макияжа глаза, её тихий голос, который вечно вынуждает переспрашивать, её неловкие смех и эта жуткая боязнь задеть кого-нибудь, причинить дискомфорт, отчего она, идя по улице, выставляет в стороны руки, бормочет извинения под нос и всегда торопится обойти толпу. Это поведение доходило до крайностей в подростковом возрасте, теперь, конечно, стремительно сходило на нет. Но это никогда и не было проблемой. Юнги любит её до безумия, но так же каждый чёртов день поражается, как, ну как можно быть такой? Суён бесконечно добрая, понимающая, комфортная, но она напрочь лишена амбиций и стремления двигаться, она любит баловать себя и отдыхать, любит склонять к тому же окружающих и аргументировать это желаниями организма. Юнги поддерживает заботу о себе, но так же считает, что без усилий ничего в этой жизни не сделаешь, потому и оказывается абсолютно покорённым, когда знакомится с Чимином. Тогда всё и идёт наперекосяк. Чимин другой, и на этом, на самом деле может даже остановится. Он просто противоположный. Суён в своей жизни серая, Чимин яркий, пылающий, и пусть цвета его часто депрессивные, тяжёлые, всё-таки он сияет. Он горит своими амбициями, своими яркии стремлениям, он пылает своим делом, он изнуряет себя на тренировках так, словно и вовсе не наделён жалостью к собственной персоне. Чимин живой и яркий, а Юнги именно этого и не хватает в его любимой жене. Какое совпадение, правда ведь? Это может показаться странным, но Юнги ни секунды не задумывается, когда флирт со студентом входит у него в привычку. Он не ощущает каких-то особенных мук, когда откровенно заигрывает с пареньком, когда заглядывается на него, когда неустанно восхищается. Он ведь всё ещё любит Суён, и любовь эта у них раз и навсегда, просто Юнги очень необходимо немного отвлечься. Просто ему нужно взбодриться. Удивительно, как быстро любимое лицо меркнет в памяти, стоит им только разъехаться, как быстро сознание заполняет Чимин. Голос Чимина, улыбка Чимина, смех Чимина. Целая жизнь как будто целиком и полностью становится о нём, и непонятно даже, как с этим фактом поступать дальше. Юнги не думает о последствиях, когда флиртует с ним, не думает, когда позволяет себе комплименты, абсолютно выключает голову, когда зовёт его на свидание. Тут не нужно думать, тут всё предельно очевидно. Он без ума от этого парня, и делать с этим что-то уже абсолютно бесполезно. Чем он ближе, тем сложнее становится. Его хочется касаться, его хочется целовать, он заполняет все мысли влажными фантазиями, а Юнги слишком слаб перед этим, потом что Суён даже к себе не подпускает после рождения ребёнка, как будто раньше у них очень часто случался секс. Чем ближе Чимин, тем громче подаёт голос та самая совесть, потому что измена, так или иначе, это плохо, а Юнги изменщиком быть не хочет, но всё равно приводит парня в съемную квартиру. Чимин много болтает, а когда замолкает, приходит черёд говорить совести, но её Юнги слушать уже не хочет — допивает мартини большими глотками и дальше пялится на этого неописуемо соблазнительного парня у себя на диване. Сколько раз Юнги представлял, как целует его губы, как облизывает их, прикусывает? Уже успел сбиться со счёта. И сексом тут вовсе не обрывается. Юнги любит Суён всё так же сильно, но почему-то всё свободное время занимает тем, что воображает разговоры с Чимином, слушает любимую музыку и думает, что нужно будет поделиться ею с Чимином, записывает новый кавер и знает, что хочет увидеть, как Чимин танцует под него. Чимин невероятный. Он тоже стесняется, он тоже многое не умеет, но он готов на любые авантюры. Он жутко критичен к себе, кажется, иногда совсем себя не щадит, но всё равно считает себя соблазнительным. Чимин отзывчивый, Чимин страстный, Чимин горящий, заводящий, волшебный. Это сводит с ума, заставляет прокручивать в голове его слова и подолгу улыбаться, думать о нём, когда он не остаётся на ночь. И Юнги правда любит Суён, но не признает очевидное только полный идиот — между ними больше нет страсти, а Юнги ещё, кажется, совсем не наигрался. Да и как можно, когда этот мальчик так соблазнительно улыбается ему прямо на парах, а потом стонет под ним пошло и чувственно, когда вечером позволяет делать с собой всякое. Юнги с ним непередаваемо хорошо, а ещё плохо просто невыносимо, потому что он манипулирует сразу двумя людьми, использует их, чтобы просто порадовать себя. Сами решайте, каким словом его обозвать.***
Чимин шагает к всё тому же хорошо знакомому дому с точной уверенностью или хотя бы желанием быть уверенным, что это последний раз. Он и сам не способен объяснить, что хочет там найти, просто идёт и находит ответ на все свои вопросы раньше, чем предполагал до этого. Он неосознанно прячется за машинами и деревьями, когда видит знакомую фигуру. Юнги стоит около подъезда и смотрит на подъезжающее такси. Улыбается, так лучезарно, что Чимину становится дурно. Он улыбался так и для него. Хотелось бы верить, что только для него, но потом из машины выскакивает девочка лет пяти. Чимин немигающим взглядом смотрит, как Юнги подхватывает свою дочку на руки и крутится с ней, целуя в щёки, смеясь в унисон. Чимин тогда уже делает первый шаг назад, потому что за девочкой следом из такси выходит невысокая молодая женщина в длинной юбке и сером плаще. Мин Суён — едва не произносит Чимин вслух, пока Юнги обнимает за талию и целует жену. Не бывшую, не ненавистную, не неприятную ему, нет. Его любимую жену, мать его ребёнка, его истинную, как Чимин мгновенно догадывается. На то, как они забирают чемоданы из багажника, Чимин смотреть уже никак не может. Срывается с места, снова обращаясь в один сплошной бег, бормоча себе что-то о том, как многообразна, как сложна любовь. На деле же снова ощущая удушающее одиночество. Чувство, сила которого толкает на крайности. Чувство, от которого тошнит, стоит Чимину только подумать о Намджуне и Сокджине. Чувство, которое заставляет отбросить всё оставшиеся домыслы рассудка, и обратиться туда, где еще способна остаться эта самая, многогранная, сложная и такая необъяснимая любовь.***
Pompeya — 90
Погружаться в себя кажется чем-то забытым, он так давно в самом себе не растворялся, забыл уже, какого это, идти по улицам совершенно слепо, времени не замечать, просто плыть, и при этом тянуться куда-то неосознанно, как будто душе твоей виднее, где и как скоро ты должен оказаться. Может быть, так оно и есть. Иначе как объяснить? Можно сколько угодно божиться самому себе, можно убеждать пылко и самое страшное — верить всей своей душой целиком. Можно быть уверенным, что это такое притягательное нечто совсем тебе не нужно, а потом всё равно трястись на пороге снятой на двоих квартиры. Потом стоять в коридоре всё в том же безвременном трансе, может быть, ждать так по-детски, пока дверь сама каким-то чудом распахнется, может, сил набираться, словно за дверью этой его ожидает не иначе как суровое сражение. Вовсе нет. Там всего лишь Хосок. Он стучит, словно он гость здесь, словно ему нужно получить разрешение на то, чтобы снова оказаться у них дома. Может быть, так и есть. Дверь открывается быстрее, чем Чимин успевает закончить свой спасительный вздох. Так и замирает, задержав дыхание, глаза испуганные вперив не в лицо даже — куда-то в грудь, чтобы не было страшно. Как долго он выдумывал себе, что скажет, как долго воображал, что услышит в ответ? А там на деле ничего, полная непредсказуемость и присохший к нёбу язык. Ни слова не выдаст. — Ну, проходи что ли? — звучит сверху, его грудь отступает из поля зрения, заставляя моргнуть пару раз и всё-таки посмотреть в лицо бегло. Там худшее, что могло бы быть. Он не смотрит тоже. Он взгляд прячет точно так. Ему стыдно, ему непонятно, ему неловко, что? Скорее всего просто неприятно. Это хуже всего. Чимин кожей ощущает, как всем своим существом возвращает ему все неприятные воспоминания. А было ли хорошо хоть когда-нибудь? А нужен он Хосоку так безраздельно сильно, как нужен он сам ему? — Голодный? — Нет. Устал очень… Хочу спать. — Идём тогда. Он пропадает в темноте длинного коридора, потом на пол падает тусклый луч прикроватной лампы, и сердце щемит, так неожиданно сильно, что Чимин едва не всхлипывает. Неужели, это для него? Постель уже расправлена, а сам он в пижаме. Может быть, уже собирался спать, а может, не находил сил приводить себя и своё место в порядок. Чимин не отважится спросить. Он не сомневается только, когда стаскивает джинсы и как можно быстрее забирается под одеяло. В их комнате тишина, в ней ни упреков, ни даже вопросов, только немое понимание, и того очень хватает. Хосок не зовёт, а Чимин не спрашивает, когда льнёт к нему, крепко обнимает и устраивает голову на плече. Глаза всё еще болят от пролитых слёз, внутри всё так же сыро и пусто, а от руки у себя в волосах не хорошо. Чимин словно утратил само умение чувствовать. Ему тошно, но он стискивает его тело только крепче. — Мне кое-что снилось недавно, — роняет, ещё не зная, чем обернется эта фраза. Только слушает стук его сердца, прижатым к грудной клетке ухом, вздохи поверхностные и тихие считает, биение сердца — и то, наверно, считывает, когда крепко держится за его тело руками. Что он хочет сказать? Ему снился сон? Уже очень давно нет. Так давно, что уже и расстраиваться перестал, что ничего не видит. Это, конечно, помимо их с Намджуном общих снов. Но тут всё до боли просто — Намджуну больше нет места в его жизни, значит, и снов никаких больше не существует. — Расскажешь? — с замиранием сердца спрашивает, и это решающее. Это то, после чего, Чимин осознаёт, что именно должен сказать. — Я бежал по каким-то коридорам, — говорит и ни единое слово не выбивается, всё предельно ровно, безрадостно, но и не страшно. Просто как есть. — Ветер сбивал с ног, глаза даже слезились. Я помню, что ног и рук не чувствовал. От холода, — добавляет. Это важно. Хосок одной ладонью мягко поглаживает плечо, другой все так же перебирает волосы. Ловит каждый звук. — Я думал, просто умру, но потом появился густой пар. Я шёл на запах благовоний и влаги. Хосоку хочется улыбнуться или прекратить это как можно скорее, но он не решается. Этот голос, те чувства, что он собой несёт — высшая боль и самая высшая в мире услада. — Там был огромный бассейн. Глубокий, чёрный, ни дна не видно, ни краёв. — Ты боишься воды, — с замиранием сердца роняет, беззвучно целуя макушку, вдыхая аромат его волос. — Не страшно, когда меня держат, — по щеке сбегает слеза, тихо, совсем беззвучно. Пусть так и пропадёт. — Ты ощущаешь, что я держу тебя? — спрашивает, всё-таки прерывая его красивую сказку об объятиях в горячей бездонной воде. — Да, — на щеках снова влага. Он не всхлипывает, беззвучно выпускает это из себя, закрывая глаза уже не так потеряно, просто умиротворённо. Легче? Сложно ответить. За этим робким «да» должно следовать чистое «я люблю тебя», но что значит это «люблю», и значит ли что-нибудь именно для них? Может быть, рано или поздно ответ найдётся, но пока они сами слишком растеряны, чтобы искать его. Глубокий вдох разгоняет остатки этих обрывочных переживаний. Чимин незаметно погружается в сон, утопая в чувствах своих, может быть, утихающих, может быть, расцветающих в нечто новое. Возвращение к знакомому прошлому — это слабость? Уловка нашего мозга? Или возможность вырастить нечто большее, основанное на чем-то трепетном и уникальном? Сложно ответить правильно. Он сдаётся или лишает себя погони за чем-то новым, чтобы обрести успокоение здесь и сейчас? Всё-таки делает этот шаг в неизвестность. Не так уж и страшно, правда?***
Joy Crookes — Don't Let Me Down — Demo
— С каких пор ты стал наряжаться дольше меня? — Тэхён ворчит из коридора, пока его обожаемый бойфренд в который раз поправляет чужую серую рубашку на себе и осматривает себя в зеркале. — Ты самый красивый! Можно, мы уже пойдём? — Просто пытаюсь соответствовать, — непоколебимо улыбается Чонгук, сразу отметая все недовольства своим очарованием и для крепости эффекта целуя его в губы. — Кто кому теперь ещё должен соответствовать, — деловито возмущается Тэхён. Говорит он, конечно, об одном подающем надежды артисте театра. О талантливом молодом мужчине, закончившим карьеру танцора, но сумевшем применить своё мастерство в театральном искусстве. — Ты так и не сказал, куда именно мы идём, — снова куксится Тэхён. — Поймёшь, каково мне, — пожимает плечами Чонгук. Сколько раз уже его водили по встречам и выставкам, на одной из которых Чонгук каким-то удивительным образом смог отважиться обнародовать их отношения одному флиртовавшему с ним художнику. Были и походы в театр, которые, как опасался Тэхён, вовсе Чонгука не травмировали, а даже напротив — показывали, насколько сильно он смог вырасти, когда оставил это позади. На балет ходить больше не страшно, Чонгук не замечает, как избавляется от чувства упущения. Не без помощи терапии, но всё же благодаря Тэхёну он обрёл нечто большее, чем умение танцевать или уверенность в силе собственного таланта. Он получил бесценное ощущение поддержки и осознание, что он способен абсолютно на всё. Наверно, истина в том, что у него никогда и не было никакого таланта. Тот, у кого всё идеально получается, добивается меньшего. Так сложнее работать над своими недостатками и уж тем-более — здраво рассматривать альтернативы. Тот же, кого отвергают и опускают, он пробует новое, работает над ошибками, и в конце концов расцветает более разносторонним, живым. Чонгук приносит своё музыкальное чувство и пластику в представления театра и завораживает, пока его кумир увядает, застряв в состоянии блистательного, но трагично недвижимого танцора. Талант стоит непомерно дорого, и кому как не Чимину этого не знать. Талант — обуза, разговор на языке искусства — величайшая тяжесть. Нужно быть огромной силы человеком чтобы уметь говорить с самом собой, выплёскивать то, что внутри. Это страшно, и Чонгуку больше не нужно это уметь. Он сильнее, потому что нашёл в себе силы открыться чувствам живым, настоящим, открыться своему возлюбленному и его намерениям. Теряя возможность танцевать, он находит другой способ транслировать идеи и образы. Это тоже своего рода волшебство. — Может быть, ты ещё и сам не придумал, куда мы идём, — уже на пороге квартиры продолжает Тэхён. — Я так и знал! Ты просто не продумал наше свидание!.. — Это странно, что я без ума от тебя, даже когда ты ворчишь как старый дед? — смеётся Чонгук, вдруг стискивая его в объятиях прямо в подъезде, совсем ничего не боясь, целуя часто и мелко в подставленную щёку. — Ну каким ты всё-таки стал обаятельным! — несдержанно смеётся Тэхён, на самом деле очень радуясь той лёгкости и открытости, которые приобретает Чонгук. От зажатого и озлобленного на весь мир мальчишки не остаётся и следа. Тэхён на деле подозревает, куда они идут. Чонгук говорил о большом концерте в театре и о танцевальном блоке в «Inside», которые выпали на один день. Что именно и по какой причине выбрал Чонгук, он догадывается тоже — робко и нехотя, но слова о его кумире всё же вырывались в особенно эмоциональных разговорах. И эта открытость, эта проработка прошлого опыта завораживает тоже. Тэхён полюбил его любым, всё хорошее в нём и всё плохое, но этому преображению не может не радоваться. Его Чонгук крепко встаёт на ноги и становится уверенным в себе, открытым и здоровым во всех отношениях молодым мужчиной. Они исполняют мечты друг друга одним своим существованием, и это так удивительно само по себе.***
BTS — Black Swan Orchestral Instrumental ver
Момент перед выходом на сцену самый страшный. Минуты, когда ты не дышишь вовсе, а ноги подкашиваются настолько сильно, что тяжело стоять. Шум зала в черноте, блистающая под софитами сцена, шорох ткани совсем рядом и глухой непрекращающийся стук. Сердце. Чимин закрывает глаза, выдыхает сквозь приоткрытые губы. Вскидывает голову, концентрируясь только на этом ярком звуке. Сердце никогда не обманет. Тело напряжённое, словно струна, и музыку оно рождает точно ту же — надломленную, изящную, живую. Чимин бежит, воображая себе пейзажи, что рисует оркестр где-то в глубине бездонной ямы. Он бежит, а волосы раскидывает ледяной ветер, замерзают руки, а девушки в чёрных пачках кружатся рядом точно гибкие чайки. Голова кружится от глубоких движений, мышцы сводит от натяжения, но он покорно с этим ветром бежит, а лицом передаёт свою страшную муку. Тоску по утраченному чувству — так объяснял ему на репетициях Хосок. Руки разлетаются в сторону чёрными крыльями, и Чимин сам слепнет от блеска камней на своём костюме. Закрывает глаза на секунду, когда подхватывает на руки их невесомую приму. Вот кто точно порхает. Её тело, подобное легкому перу, Чимин передаёт второму танцору, а сам снова тонет в сольной партии, растворяется в тёмных водах чужих вперемешку с собственными чувства. Мелкие перебежки, всё так же до боли выпрямленная спина, он не тонет, нет. Носок выводит ровный круг на шершавом паркете, беззвучно лопается плотная чёрная ткань. Чимин слышит свой вздох и всплеск непроглядной страшной воды. Быстро завершает движение и отбегает на другой край. Смертельный омут от него совсем не отстаёт. Чимин ослепительным прыжком перемещается в центр сцены, публика взрывается вздохом, когда это удивительное тело вытягивается, словно привязано за макушку невидимыми нитями. Он быстро вращается вокруг своей оси, обведённые чёрным глаза каждый раз возвращаются в одну и ту же точку. Чимин не успевает смотреть по сторонам, всё смазывается в один мутный поток, но одно он знает точно — его поедает столько глаз разом, но есть совершенно особенные. Они пронизывают насквозь. Чёрные платья, тяжёлые бархатные кулисы, непроглядная темнота зрительского жара, всё это — один сплошной поток. Чёрная вода медленно подступает, пропитывает влагой старый шершавый паркет. Он всё вращается, не ощущая больше себя, осознаю лишь этот бескрайний омут, что захлестнёт в то же мгновение, стоит ему только остановить свой танец. И выход один — полёт. Он взмахивает своими руками-крыльями, взмывает в воздух блистательным прыжком, проносится над теми смертельными водами, над глубиной чёрной, что непременно засосёт, стоит ему только остановиться. Музыка гаснет одной прекрасной нотой, в воздух взлетает два десятка одинаковых изящных рук. Чимин замирает в финальной позе. Со взрывом аплодисментов распахиваются глаза. Ноги в позиции и порванная ткань на остывающих мышцах. Искрящаясь белая пыль оседает на старый сухой паркет.