— Если б вы только ее увидели, вы бы, мне кажется, полюбили кошек. Она такая милая, такая спокойная, — задумчиво продолжала Алиса, лениво плавая в соленой воде. — Сидит себе у камина, мурлычет и умывается. И такая мягкая, так и хочется погладить! А как она ловит мышей!.. Ах, простите! Простите, пожалуйста! (с)
— Мы не можем это так оставить, — по возможности спокойно говорит Цзычэнь, нарываясь на вспышку короткого болезненно-злобного взгляда и злой улыбки. Впрочем, улыбка тут же становится почти милой. Сюэ Ян отставляет опустевшую миску и смывается куда-то вниз, нагло устраиваясь головой на коленях Сяо Синчэня. — Вы общайтесь, а я пока посплю. Вы же так скучали друг без друга! Как я могу вмешиваться в столь преданную дружбу, — милостиво разрешает он. Учитывая, что предмет их нежелаемой конфронтации полночи распутывал заклинание, а вторую часть ночи выяснял отношения с Сун Ланем, вполне логичное намерение: «спать» ему досталось меньше всех. Надо же, только успевает Сун Лань поразиться, как у негодяя хватает завода на все это ерепеньство — неужели не пора хоть немного приустать? Сяо Синчэнь воспринимает происходящее, как должное, только садится чуть удобнее — так, чтобы сомнительное сокровище не навернулось с колен — и притягивает его к себе поближе, обхватывая левой рукой поперек под ребрами. Сун Лань смотрит на это с выражением более кислым, чем все предыдущие. — Это же не сумасшествие, а осознанность. Не непонимание моральных границ, а… — он пытается подобрать слова. Сюэ Ян наблюдает за ним с любопытством, но не похоже, что старший даос продолжит догадки чем-то действительно интересным. — Ты сказал, мы сегодня решим, что с ним делать, — сдается Цзычэнь. — Если не убивать его, пусть с ним поступят по закону. Оставлять его на свободе слишком большой риск, ты должен понимать это. — «По закону» какой-нибудь глава клана Не с удовольствием снесет мне голову, — приветливо напоминает Сюэ Ян. — Лишив этого удовольствия тебя, даочжан Сун. Но вы можете попробовать, почему нет, — ухмыляясь, он любознательно скашивает взгляд в сторону своей многолетней жертвы. — Наверное, надо обсуждать это не в его присутствии, — раздумчиво произносит Сяо Синчэнь. Сюэ Ян напрягается — хотя поводов для этого ноль — как всегда в такие моменты, еще сильнее демонстрируя наружную безмятежность, и насмешливо кивает Цзычэню: — Я уже дал твоему благородному другу, даочжан Сун, согласие на путешествие в Гусу. Ну, если вы сделаете его более комфортным, — непринужденно добавляет он, используя шанс полюбоваться мелькающими на лице даоса воспоминаниями, — чем предшествующее. Конечно же. — Да неужели? — Цзычэнь, однако, быстро берет себя в руки, наделяя интонацию исключительно ледяным скепсисом. Надо же, замечает Сюэ Ян, а раньше он всегда полагал, что Сун Лань и ирония вещи несовместные. — Что, пытаешься выторговать преимущество? Сяо Синчэнь издает неуместный короткий смешок совпадению их с Цзычэнем реакций и вспоминая походы на рынок. — У него это хорошо получается. — Почему именно в Гусу? — Сун Лань продолжает-таки поддаваться дурацкой игре. Надо полагать, уж точно не потому, что горное поселение знаменитого ордена так же, как город И, периодически окутывают туманы. Вместо Сюэ Яна ему отвечает Сяо Синчэнь: — Потому что туда дольше всего ехать, — поясняет он, как само собой разумеющееся, и подтягивает сползающего со скамейки Сюэ Яна обратно, покрепче перехватывая поперек живота. Тот затихает, жмурясь от такой заботы, и, кажется, на какое-то — жаль, весьма недолгое! — время забывает о своей провокационно-огрызательской миссии, выглядя так, как выглядела бы на его месте любая пригревшаяся живая тварь: бессловесно. — Что ж, там, по крайней мере, надежные темницы, — высказывается Сун Лань, недовольно кривясь от риторичности собственных утверждений — но разве это, по сути, не самый щадящий вариант выхода из сложившейся ситуации? Оставь Сяо Синчэнь преступника при себе, его силы рано или поздно, в представлении Цзычэня, будет настолько подтачивать противоречие между милосердием и долгом, между сочувствием и необходимостью, между снисходительностью и голосом совести, что выдержать это, сохранив рассудок, у его великодушного друга не будет никаких шансов. Он посылает в направлении Сюэ Яна еще один неодобрительный взгляд. — Если обитатели Облачных Глубин и впрямь придерживаются своих возвышенных принципов, возможно, они окажутся достаточно добры, чтобы не отправить его на тот свет немедленно. Сяо Синчэнь качает головой. — Сомневаюсь, — озвучивает он то, о чем Сун Лань тоже догадывается. Ни в Гусу, где правилами формально «запрещено убивать живых существ», ни в Цинхэ Не, ни, тем более, в Юньмэне к заключению Сюэ Яна не приговорят. После истребления Байсюэ, куда бы они ни отправили его на этот раз, все трое прекрасно понимают, речь будет идти только о более или менее мучительной казни. И даже если, допустим, они отвезут его туда, куда он «дал согласие себя отвезти» — Сун Лань цепляется за это сомнительно-царственное уточнение: на минуточку, горные тропы не слишком-то проходимы для колес? Еще бы паланкин себе от порога потребовал — но допустим, — так ли уж трудно будет судьям Облачных Глубин, сохранив свою благородную репутацию, назначить количество ударов дисциплинарным кнутом, являющееся смертельным? Или просто вывезти преступника, чтобы привести приговор в исполнение в каком-либо из городов, находящихся под юрисдикцией ордена? И все же… — Глава в Гусу Лань сейчас — Цзэу-цзунь, благороднейший из заклинателей. Первый нефрит, разумеется, не переступит закон, но более непредвзятой и доброрасположенной кандидатуры, чтобы распорядиться чьей-либо судьбой, отыскать невозможно. Вполне вероятно, он поддержит идею о пожизненном заключении. Если для тебя это важно, А-Чэнь, я могу не настаивать… — он останавливается, встречаясь с впившимся в него взглядом. — Что, так не терпится увидеть меня в цепях и в клетке, даочжан Сун? — в заигрывающей и оттого должной сразу же выбесить противника манере интересуется Сюэ Ян. Клычки его на миг сверкают в угрожающей ухмылке. Трудно вообразить его запертым на годы и годы. И в его случае, пожалуй, это решение похлеще немедленной казни. Потом, из темниц бегут. А если невозможно бежать, лишаются рассудка… или умирают раньше срока, как умерла, по слухам, мать нефритов клана Лань — а ведь место ее заключения не имело решеток и уж точно ничем не напоминало тюрьму. Сун Лань пробует представить Сюэ Яна в ограниченном пространстве, без конфет и его милых развлечений, отсчитывающим недели, месяцы, изводящие бессмыслицей и пустотой дни… конечно, в чем-то весьма утешающее зрелище — Цзычэнь немного запинается с идентификацией собственных эмоций: справедливое? — но от окончательности этой картинки его все же несколько передергивает. — Это тот же смертный приговор, просто растянутый во времени, — подтверждает его размышления Сяо Синчэнь, и лицо у него бледновато для недавно проснувшегося. — Еще неизвестно, что хуже. Цзычэнь встает, собирая миски со стола — и чтобы иметь возможность посмотреть прямо-прямо в нахальные глаза твари, не пропуская ни малейшего их выражения — и критически советует другу: — Тогда уж, если ты настолько стремишься обойтись с ним максимальным милосердием — разумней всего дать ему усыпляющий яд. Сложенные одна в другую плошки ставятся им на стол с решительным грохотом, и туда же отправляются ложки и палочки. — Какая незаслуженная доброта с твоей стороны, даочжан Сун, — прыскает Сюэ Ян, откровенно над ним потешаясь — или делая вид, что всегда отлично ему удается. И, конечно, короткая больная тень, которая мелькает в этих бесстыжих глазах, прежде чем поганец привычно заслоняется смехом и злостью, не должна наполнять Сун Ланя таким странным удовлетворением, таким мрачным и каким-то слишком уж личным, зависимым торжеством — но не для Сяо Синчэня он же произносил эту фразу, кого он собирается обмануть? — И много ты знаешь ядов, которые безболезненно усыпляют? — ровно спрашивает Сяо Синчэнь, на первый взгляд, почти подыгрывая, и Сун Лань смотрит на его руку, которой он придерживает паршивца, чтобы тот не сверзился под стол, — на малозаметный утешительный жест, в котором пальцы Сяо Синчэня скользят возле скрывающей травму перчатки, огибая косточку на перекрытом кожаным ремешком запястье. Сюэ Ян легонько фыркает, приоткрывает один глаз, щурясь на его наблюдение, и заявляет не без гонора: — Все мои идеи лучше ваших. — Его нельзя слушать, ты же знаешь? — тут же говорит Сяо Синчэнь, предупреждающе хмурясь. Сюэ Ян изворачивается, перекатываясь на скамейке, и утыкается лицом в белое ханьфу, а потом приподнимает голову и пробует больно куснуть своего спасителя в живот — от того отчаяния, которое Сун Лань только мечтает ему навязать, и которое всегда в нем, и в отместку сразу за все доставленные ими радости жизни — но прокусить слои ткани не так-то просто: клычки вязнут в белом хлопке. Сяо Синчэнь чуть вздрагивает, но не отстраняется. Горячая и горькая темнота под веками — и в его руках: жизнь, настойчивая и неудобная, льнущая к нему, как к огромному белому зверю, не защищенная от выбранной ею самой судьбы. Слишком много мерзостей в мире, чтобы потакать еще хоть одной. — Не подашь мне чай, Цзычэнь? Сун Лань смотрит, как источник множества — и не только их — бед валяется на коленках друга, и что-то — то ли тень несдвигаемой неколебимости, льдистый порог этого светлого, пересеченного белой молнией повязки лица, то ли та раздумчивая кажущаяся непричастность, с которой Сяо Синчэнь умудряется удерживать возмутительно жмурящееся от наслаждения и злости чудовище от падения под стол, то ли что-то во всей этой его позе и в как всегда выпрямленной настороженно спине, свернутая готовность к любому моментальному действию, тонкая нить напряжения, готовности вмешаться в судьбу, не считаясь ни с какими для себя последствиями — вдруг подсказывает ему ответ, которого все еще не знает Сюэ Ян, теряющий свою самоуверенность и потому особенно сильно пытающийся ее демонстрировать рядом с этой белой звездой. Ну конечно же, это было так очевидно, где только были его собственные глаза? Таким он и в Ланьлине ходил, в этой звеняще-серебряной готовности, в непроницаемой замкнутости, как стрела на натянутой тетиве — до самого дня суда. Конечно же. Конечно же, на суде в Ланьлине Сяо Синчэнь все уже знал. — Нужное средство у меня есть, — сообщает Сун Лань хорошую новость, соревнуясь с поганцем в упрямом и столь же бессмысленном продавливании собственной линии. — Достаточно увеличить дозировку. — Цзычэнь, — предостерегающе обрывает его Сяо Синчэнь, и за шутливым предостережением отчетливо слышится настоящее. — Надеюсь, ты его раздобыл специально для меня? — Сюэ Ян издает очередной легкомысленный фырк, поворачиваясь на этот раз на спину, чтобы развлекающе-угрюмое выражение на лице Цзычэня попадало в поле его зрения. — Сейчас свалишься, — комментирует все это безобразие Сун Лань, и Сюэ Ян кидает быстрый проверяющий взгляд на лицо Сяо Синчэня. Не похоже, что тот допустит что-либо подобное. Что-либо вообще. Но настороженности твари это не отменяет, что со стороны выглядит почти странно. Цзычэнь вытряхивает несколько запечатанных бутылочек и придвигает одну в сторону Сюэ Яна. — Не додумайся нюхать, — предупреждает сразу, потому что тот, заинтригованный, моментально принимает вертикальное положение, чтобы повертеть средство в руках. — Ты такой заботливый, даочжан Сун! — давится смешком паршивец, разглядывая наклеенную бумажку с медицинскими символами, как всегда, склонный демонстрировать бесстрашие где надо и не надо. — Сяо Синчэнь, ты же выделишь мне конфету, если вы заставите меня это выпить? Сяо Синчэнь вздыхает, молча отбирает у Сюэ Яна лекарство и возвращает Цзычэню. Тот ставит перед другом заказанную кружку с дымящимся чаем. Сюэ Ян спохватывается, наглея: — Тогда и мне чай. Сун Лань смотрит на него холодно, и тварь раскошеливается на волшебное слово, впрочем, из этих уст все что угодно выглядит издевательством, несмотря на театрально подделанную умильность взгляда: — Пожалуйста, Цзычэнь. И не боится ведь, что содержимое пузырька отправится ему в напиток. Сун Лань вспоминает, как Сяо Синчэнь с не присущей ему обычно рассеянностью рассортировывал по мешочкам цянькунь вещи, когда они собирались покидать Ланьлин, и на лице его было что-то вроде странной смеси беспокойства, облегчения, уныния и сомнения разом. Конечно, он знал. Знал, что дело ничем не кончится, что у покровителей Сюэ Яна на него свои планы. Два доверчивых идиота, один их которых слишком легко верит в плохое, а другой — в хорошее… Неужели все так глупо и было? Кошмарно, непредставимо глупо? Сяо Синчэнь знал — а вот тварь не знала, что он знал. И, похоже, друг и не подумал сейчас ее просветить — что ж, это даже хорошо, хоть какая-то ложка дегтя в бочке того меда, в котором Сюэ Ян извалялся за это утро. От того, как просто все это прекратить, как обманчиво в любой момент все это может быть прекращено и как на самом деле это совершенно невозможно, подкруживает голову. Сун Лань заваривает мятный чай из местных трав, водружая чашку перед Сюэ Яном — при этом они обмениваются настолько выразительными взглядами, что оба рады, что Сяо Синчэнь их не видит — и что А-Цин, отказавшись от столь раннего завтрака, улизнула обратно досыпать. — В Байсюэ, — Цзычэнь, содрогаясь от упоминания чудовищем этого названия, с отвращением смотрит, как Сюэ Ян салютует ему чашкой, прежде чем поднести ее к насмешливо кривящемуся рту, — я оказал тебе благодеяние, даочжан Сун. Тебе же было так невыносимо больно смотреть на тела своих погибших воспитателей… и соучеников, — прихлебывая чай, тварь торжествующе следит за его реакцией. — Дай ему конфету, — говорит Сун Лань, когда Сюэ Ян делает последний глоток.***
Покинув Цзиньлинтай после расшаркиваний с Ляньфан-цзунем, они почти не разговаривают о произошедшем. Вероятно, вскоре начинает предполагать Сун Лань, им следовало остаться, какое бы тяжелое зрелище им не предстояло. Ощущение незавершенности повисает в воздухе почти сразу же после того, как они минуют золотые сверкающие ворота — и не проходит ни через день, ни через неделю, ни через две. Следовало бы изумиться, какую пустоту умудряется оставить после себя исчезнувшее чудовище после их столь недолгого вынужденно-совместного путешествия. Несмотря на то, что они всего лишь вернулись тогда к обычному ритму жизни, от его призрачного присутствия никак не удавалось избавиться: порой казалось, стоит обернуться — наткнешься на острую улыбку и испытывающий терпение внимательный взгляд. Слухи быстро разносятся в Поднебесной: второй суд и отречение Чан Пина от всех показаний быстро ставят точку и в идее о клановой справедливости, и в том труднообъяснимом беспокойстве, осадок от которого упорно рождает внутри какое-то неприятное царапающее чувство — пока Сун Лань не вытягивает из прямо-таки потрясающе сдержанного во всем, что касается упоминаний о Сюэ Яне, Сяо Синчэня признание, что тот «подозревал, что события могут сложиться подобным образом». Если бы еще вовремя можно было предвидеть, что Орден Цзинь не только оправдает, вопреки яростным возражениям главы клана Не, доставленного ими преступника, но и выпустит на свободу, снабдив опаснейшим темным артефактом! И догадаться, какие творческие масштабы примет месть чудовища своим обвинителям… Сюэ Ян с пофигистическим запалом вызывающе выхлебывает возможно — теоретически, все же такая вероятность существует — отравленный чай, расправляется с конфетой и снова устраивается поудобнее, бессовестно используя колени Сяо Синчэня вместо подушки. — Не понимаю, зачем вообще было разводить вокруг этого столько лишней суеты. Всего одна пара глаз, не три телеги же, — резонно замечает он и с подлой задумчивостью косится на Сун Ланя, добавляя в ухмылку эффект театрального сожаления: — На три телеги там бы не набралось… Цзычэнь, к его удовольствию, все-таки делает его, этот совершено непроизвольный жест, каким нащупывают рукоять меча. Сяо Синчэнь тоже выглядит слегка оглушенным. Так, словно начинает… раздумывать. Наверняка проглатывая непроизносимую в присутствии Сун Ланя шутку про «ну, есть куда расти», вдобавок — но тоже ведь припоминает его способности. И неисчислимые таланты. Скорее всего, предполагает между тем Сун Лань, им все же придется поехать в Гусу, даже если Сяо Синчэнь намерен держать паршивца возле себя. Без заклинания молчания тут не обойтись. — Выстави его отсюда. Он же хотел спать? И заодно проверь блокирующие печати на его ци. Не хватало еще, чтобы… Сюэ Ян, возмущаясь, вцепляется на всякий случай покрепче в белоснежное ханьфу. Ухмылка становится агрессивной. — Нет, это слишком просто, вы так от меня не отделаетесь, — готовясь к сопротивлению, несмотря на всю его браваду, ненавидящий поддаваться чужому контролю, он настороженно следит за обоими даочжанами, словно дичающее на глазах животное. Сонная тяжесть, начинающая бродить по сосудам в качестве насильственной колыбельной, раздражает до отвращения, а запечатанная духовная энергия, которая сейчас пригодилась бы, чтобы отвлечься от неприятных ощущений, не делает его добрее. — И я бы все же чем-нибудь заткнул ему рот, — советует Сун Лань. — Желательно, навсегда. — А-Ян, — инстинктивно чувствуя отголоски чужой нервозности, но не уверенный в ее причине, полувопросительно окликает настырную тварь Сяо Синчэнь — оба его друга потрясенно вздрагивают — но делает только хуже. За очередную милосердную попытку удержать озлобленно скалящееся чудовище от падения со скамейки ему вместо благодарности взвинченно прилетает язвительное: — Что, благонравственный даочжан Сяо, ты будешь так же нежен со мной, когда твой обожаемый Цзычэнь захочет вырезать мне язык? Подержишь меня для него? Нет, ну они правда думали, что он будет вести себя мило? Между прочим, как насчет мести за все эти их убедительнейшие диалоги с Мэн Яо и пафосные речи о правосудии? Не рассчитывает же Сяо Синчэнь отделаться за свои благородные фокусы парой-тройкой десятков дохлых крестьян? — Какая светлая мысль, — роняет после секундной паузы Сун Лань едва ли не вместе с чашкой, но все-таки наливает чай наконец и себе, возвращаясь за стол. — Для темного заклинателя. Сюэ Ян надменно и поощрительно фыркает: — Да ты обучаем, даочжан Сун, какая неожиданность! — не уточняя, имеет ли в виду именно способность шутить. Колени Сяо Синчэня под его виском вздрагивают от смеха — но, очевидно, исполненный чистоты помыслов даочжан считает, что ржать в подобной ситуации после Байсюэ — значит оскорбить друга, и выражение лица у него остается трагически серьезным. — Возможно, он прав насчет идей, — с ироничной невозмутимостью произносит Сун Лань, припечатывая паршивца нечитаемо спокойным взглядом. — Может, стоит к нему прислушаться. — Разве я не говорил, что после Старейшины Илина я лучший? — с нездоровым смешком бросает в его сторону Сюэ Ян и дергается было, когда возле ключиц на его грудь ложатся теплые линии — но это всего лишь заклинание, освобождающее духовные силы и способствующее правильному течению ци в меридианах. И, кажется, это не совсем то, что Цзычэнь рекомендовал с ним сделать, когда советовал обновить печать, блокирующую его возможности. — Не то чтобы это пример счастливой судьбы, — замечает Сяо Синчэнь, не отвлекаясь от своего противоправно-целительского занятия. Сун Лань его не останавливает, хоть и неодобрительно хмурится. — То есть вы подготовили для меня более счастливый итог? — Сюэ Ян хмыкает, обнажая клычки, но удовлетворение от столь милостивого подхода перевешивает: скрывая дрожь освобожденности, он ловит ощущение заживляющего покалывания во всех приобретенных за минувший день царапинах и немного успокаивается. Пожалуй, эдак он сможет без всяких проблем использовать Цзянцзай уже завтра. Правда, меч сначала придется как-то вернуть. И от снотворного, оказывается, легче было бы избавиться с помощью иньской ци, но ладно, он готов потерпеть, раз Сяо Синчэнь не собирается над ним издеваться. — Разве темный путь когда-либо приводил к чему-то другому? — спрашивает Цзычэнь. — А разве Старейшину довели до кондиции его попытки бродить по темным дорожкам? — огрызающийся спорщик принимает изумленный вид. — А не великие кланы и ордена, славящиеся своим чистоплюйством? — Его разорвали собственные мертвецы, — напоминает Сун Лань. Сюэ Ян невинно распахивает глаза: — Мм, так удобно для праведных орденов, не правда ли? — и лицедейно смеется в притворном преклонении: — Вы такие хорошие люди, даочжан Сун! Жаль, я не припас немного качественных мертвецов заранее, чтобы облегчить вашу участь! Конечно, было необыкновенно жестоко с моей стороны настаивать, чтобы вы сделали грязную работу собственными руками. Какие извинения в связи с этим мне полагается принести? Сяо Синчэнь закрывает ему рот ладонью. — Хватит. Цзычэнь прав — это мало похоже на шутку, в которую ты все превращаешь. Сун Лань одобрительно кивает, демонстрируя радость от волшебства наступившей тишины и пения утренних птиц — в основном, к сожалению, ворон, в это время года, что, увы, немного снижает эффект убедительности. Сюэ Ян, примолкший не столько из-за помехи, сколько увлеченный нотками опасной нравственной усталости, проскальзывающими в знакомом голосе, некоторое время испытующе таращится в белую повязку — а затем аккуратно сдвигает препятствующую ладонь и спрашивает уже безо всякой издевки: — Тогда как долго ему придется убеждать тебя в своей правоте? Сун Лань беззвучно ставит чашку на стол, и некоторое время все проводят в молчании. Сюэ Ян, так и не дождавшись ответа, моргает, длинно и сонно, утыкаясь носом в собственный локоть и пару раз одаривая Цзычэня на всякий случай предостерегающим взглядом — а затем его ресницы вздрагивают, смыкаясь. Подчиняясь переутомлению и действию снотворного, тело неуемной твари расслабляется, как разжимающаяся постепенно пружина, дыхание, выравниваясь, в размеренном, а не в рваном ритме начинает приподнимать ребра, а прижатая к боку рука соскальзывает, свешиваясь со скамейки. — Спит? — наконец спрашивает старший даос. — Вроде бы да. Ты что, все-таки… — Всего пару капель. Он уже и сам себя утомил. — Оценив непередаваемое выражение лица Сяо Синчэня, когда тот отмотал назад весь обмен репликами после того, как Сюэ Ян выпросил себе чашку: — Что? Поверь, он понял и мог отказаться, это средство достаточно заметно на вкус. — И, нахмурившись, добавляет: — Не думаешь же ты, что я в самом деле мог бы… — Да. Нет. — Сяо Синчэнь поводит плечами с все-таки несколько облегченным смешком. — Рационально — конечно, нет. Но лучше прекрати с ним в это играть. Ты же понимаешь, на что это становится похожим. Сун Лань прикусывает язык, чтобы не ляпнуть что-нибудь недостойное типа «он сам лезет» или «да ему нравится». — Прости, — вместо того без окончательной уверенности говорит он. Сяо Синчэнь рассеянно проводит рукой по щеке спящего. Не совсем спящего, впрочем: Сюэ Ян, игнорируя мутный туман в крови, прислушиваясь, ждет, когда они перейдут к чему-нибудь посерьезней. Все ведь не может быть просто, не так ли? К тому же его изводит любопытство, каким таким временным аргументом Сяо Синчэнь удерживает своего друга от немедленной над ним расправы. Увы, к его разочарованию, оба даочжана опять молчат, пока Сяо Синчэнь осторожно, с крайне самокритичным унынием не возражает: — Насчет прощения — это моя реплика, Цзычэнь. Тебе… очень тяжело все это терпеть? Слышится скрип отодвигаемой скамьи. Сун Лань доливает в чай остывшего уже кипятка, глотая слабо пахнущую заваркой воду, и обдумывает ответные, в его точном стиле аккуратно и четко выверенные слова: — Нет. Наоборот, я хотел спросить, не легче ли тебе будет, если я уйду. Как бы мягко Сун Лань ни произнес это, вопрос воспринимается как упрек, но Сяо Синчэнь не успевает ни возразить, ни по-настоящему огорчиться, потому что из-под стола бестактно звучит немедленное: — О, даочжан Сун был так счастлив последние три года, — заспанный голос Сюэ Яна сочится ехидством. — На стезе самопоже… самопожирания, ага. Конечно, его следует выгнать обратно, он же в таком восторге от одиночества! Еще немного, и он вознесся бы от своих благородных страданий, а мы ему помешали. — Ты же спишь, — напоминает Сяо Синчэнь. — Следовало добавить больше, — с научной глубокомысленностью констатирует Сун Лань, не совсем понимая, изощренный ли это был скепсис или за него только что завуалированно вступились. — Просто еще не прошло четверти часа, оно же не сразу действует, — поясняет Сюэ Ян. — О, не стесняйтесь. Можете продолжать. — Подумай все же, А-Чэнь. — Сун Лань выбирает с мрачной иронией последовать щедрому совету, мстительно косясь на блаженствующую тварь. — В любом случае, я могу сделать это быстро. Он ничего не почувствует. Ничего из того, что заслужил. Сюэ Ян коротко взглядывает на него, но тут же снова прикрывает глаза, и, кажется, на этот раз действительно погружается в дрейфующую и расслабленную дремоту. Сяо Синчэнь сворачивает весь этот дискуссионный клуб, переходя к размышлениям о насущном: — Надо будет разобрать комнату наверху и утеплить в ней северную стену, — он с некоторым сомнением оценивает размер предстоящих работ, прикидывая, успеют ли они завершить их в оставшееся до зимних холодов время: — Может быть, потребуется соорудить и какой-то воздухоотвод для тепла, но я не представляю пока, где взять для этого материал. — Задумываясь: — И в Гусу тоже придется съездить, потому что мне понадобится кое-какая информация из их единственной в своем роде библиотеки. — На рынок в Таньчжоу, — бормочет чудовище. — Мимо рынка в Таньчжоу мы должны будем проехать. У меня есть одна идея… — Цзычэнь? — не без опасливых, тревожных ноток окликает найденный друг. Сун Лань смотрит на потолок, но потолок безмолвствует, равно как и небожители. — Что у вас с запасами дров на зиму? — на собственном примере удостоверяясь, что похоронный дом в некоторых случаях — синоним сумасшедшего, спрашивает он.