— Ну что ты, мама, — сказал я, — какое может быть сравнение? Серые мышки — это как простые, а белые — вроде диетические, понимаешь? (с)
«Оставь. Пусть подлечит себя немного и выспится. Я помедитирую до полудня. Нет, мне удобно», — и легкий, как бумажный фонарик, смешок. Кажется, Сун Лань что-то говорит об опасности, настаивая — ну конечно, так Сюэ Ян и поверил, что дело именно в этом! — и ответ Сяо Синчэня раздается ближе, потому он так ясно сквозь полусонное марево и может расслышать эти слова. Слепышка гремит кастрюлей и набивает рот кашей. Кто-то подкладывает ему под отлеженное ухо свернутое одеяло. «Даочжан, я принесу тебе подушек, как ты так можешь, у тебя же устанет спина!» — голос А-Цин звонок даже тогда, когда она старается говорить тише. Что-то они обсуждают еще с Сун Ланем, прежде чем их голоса теряются где-то во дворе. Чем–то они там гремят, стучат, отчего делается только уютней, и в щели просачивается легкий запах дыма от разведенного во дворе костра. Все равно что уснуть над бездонным омутом, на ледяном озере, прямо на самом первом, хрупко затянувшем его льду. Хотя, в общем, Сяо Синчэнь довольно теплый на ощупь — ну, не считая Шуанхуа — если вокруг него свернуться. Кто-то успел подставить вторую скамейку, и они отодвинулись к самой стене — но так даже удобней. «Пока спит, не вредит», — доносится чье-то меткое от дверей, а Сяо Синчэнь отгоняет, махнув рукавом, осмелившуюся приземлиться на его плечо муху. «Даочжааан, ты так и будешь сидеть?» — ноет Слепышка. «Ничего, А-Цин. Спасибо, я вовсе не скучаю», — что там она делает, маленькая дрянь, что она дала даочжану? Что-то щекочет его за ухом, да как они смеют — но веки наливаются тьмой и тяжестью, как никогда за эти три года, а может быть, и как никогда вообще, и он даже чихнуть не в состоянии, когда кто-то из совершенно распустившихся обитателей похоронного дома кончиком приволоченного А-Цин перышка трогает его под носом. Она все-таки дождется, что останется без пальцев, маленькая паршивка, а Сяо Синчэня он, Сяо Синчэня он… что бы с ним сделать такого еще не сделанного — или не того, что он делает прямо сейчас — потому что жизнь всегда можно сделать еще чудеснее, а жажда, равная сама по себе обретению, печет изнутри, как рана — но тут осязание и слух окончательно залепляет темнота.***
Конечно, играть с небесами в игру «мне все можно» было довольно весело, но увидеть тогда в Ланьлине Сяо Синчэня было все равно что впечататься в небеса носом, на это требовался, просто необходимо требовался немедленный и соответствующий подобному вызову ответ. Пробудившись и пользуясь своей невидимостью, Сюэ Ян тайком вполглаза изучает льдисто-снежные контуры сосредоточенного лица своего врага, пребывающего в отстраненной задумчивости. Из-за повязки даже не определить толком, дремлет это белоснежное нечто или медитирует. Странно, что он так и не скинул его с колен — судя по рисунку солнца, косо заглянувшего в дом, почти миновал час лошади. Может быть, укусить этого светозарного мучителя еще разок, для обретения внутреннего равновесия? Он даже знает, в каком именно месте больше всего хочется сжать зубы, но при первой же попытке туда дотянуться Сяо Синчэнь его предусмотрительно отпихивает, загораживаясь ладонью. — Сюэ Ян. На самом деле, хочется не просто укусить его, чтобы вывести из снежно-белого спокойствия и треклятой гармонии, а растерзать. Как делают настоящие звери, без скидок на человечность — прямо вот жаль, что его клычки точно будут для этого коротковаты. Может быть, даже съесть, как божество зимы поглощает солнце, как ночной волк пожирает белого кролика, немифически разрывая на куски. Как же он хотел удавить его в их первую встречу за это сияющее понимание в глазах — тогда еще в глазах — и потому что был уверен, что уж его-то никогда, никогда, никогда это воплощение небесной правоты понять не сможет, и никогда не согласится дать ему, Сюэ Яну, то, что ему от него нужно — а нужно было смертельно и невыносимо, до прыгающих в свихнувшемся от желания мозгу адских зайчиков — как будто тебе показали конфету и спрятали тут же, или карту под нос сунули и там, на ней, то место, о котором всегда мечталось, и, кажется, только проведи черту от того, где ты сейчас, в те самые реки, долины и озера, но все растворяется тут же в воздухе, как великолепный обман. И даже вчера еще он не был уверен, хотя получил почти все, что может получить еще больше. — Проснулся? — разбивает его занимательные построения простейший вопрос. Даочжаны не должны задавать такие будничные, обыкновенные, теплые вопросы убийцам, и спать на своих коленях позволять убийцам тоже не должны. — С вами так спокойно, Сяо Синчэнь. Просто потрясающе, — Сюэ Ян потягивается, длинно и с наслаждением зевает, как разбуженный пес, и оглядывается вокруг. — Где Сун Лань? — Разгребает сарай с А-Цин, — Сяо Синчэнь недоверчиво переспрашивает: — Спокойно? Сюэ Ян издает неопределенный звук согласия с очевидной истиной, смешанный с насмешкой, и поясняет: — Вы поразительно управляемы. Сяо Синчэнь тревожно хмурится, явно пытаясь просчитать варианты «управления» — его недоверчивость и в то же время наивное доверие провокации Сюэ Яна смешат. Вывернувшись из-под придерживающей его руки и все еще не слезая со скамейки, он, полусадясь боком напротив, вглядывается в знакомое до умопомрачения лицо. — Знаешь, в чем заключается главное свойство святых, даочжан? Сяо Синчэнь хмурится дразнящим ноткам в его голосе еще сильнее: даже повязка становится элементом неодобрения — видимо, вполне угадывает, что распустившееся наглое чудовище думает отнюдь не о чем-то дельном. — Я не святой, не неси ерунды. Сюэ Ян смеется, подсматривая за ним из-под длинных ресниц, отвлекающе и вкрадчиво вопрошая: — Ну же, даочжан, разве ты не доказал, что ты святой, раздавая глаза направо и налево кому ни попадя и кого ни попадя вытаскивая из придорожных канав? — но размышляет он в это время о своей цели, сверкающей, как отдаленная луна над морем, ясной, заманчивой и пугающе сладкой, как посыпанные сахаром небеса. Он ведь всегда сможет обмануть его и переиграть, этого правильного, светлого дурачка, всегда, он уже делал это не раз, и совсем по-настоящему это можно сделать тоже — всего-то и понадобится обманный выпад, ложный шаг, заодно и узнать окончательную правду, и от этого захватывает дух, словно стоишь на снежной вершине — и в то же время становится спокойно, словно плывешь ночью в теплой воде, вглядываясь в мерцающие звезды, которые всегда там. О, это было бы так весело и осмысленно — для чего, собственно, он и прикарманил, приманил этого белоснежного идеалиста, как не для того, чтобы было весело до конца? Сяо Синчэнь, что-то предчувствуя, вздрагивает, даже не видя обращенной к нему нежной улыбки. — Это так мило, быть святым, и еще быть тем, кто ты есть, — насмешливо мурлыкая, спешит убаюкать его подозрения чудовище, но где ему удержаться, для этого надо уметь молчать! — Во все времена попадались такие святые, проводники небесных воль, избавители поднебесной. Такое славное и удобное свойство святых — выдерживать все… все что угодно. На последней фразе его голос, затихая и выдавая завороженное внимание, становится уже совершенно странным. Тень, на этот раз всерьез набегающая на лицо Сяо Синчэня, задерживается над повязкой в напряженной и отрицающей складке на лбу — и он маскирует ее уверенностью, упрекая с кратким смешком: — Ты слишком высокого обо мне мнения, — вопреки шутке тревожно подтягивая Сюэ Яна к себе, приподняв за беспокойно сжимающиеся бока. Как этим не воспользоваться, конечно — довольный, Сюэ Ян вжимается в Сяо Синчэня так, словно хочет заползти ему во вскрытую грудную клетку: запихивается носом, раздвигая ханьфу на его груди, вытягивается вверх, шумно выдыхает куда-то под левое ухо — и клычки осторожно пробуют даочжанову скулу, словно из кота неуемная тварь перекинулась в волка. Сяо Синчэнь чуть отворачивается — чужие ресницы щекотно скользят по его щеке и все его лицо мгновенно оказывается опутано сетью призрачных, ускользающих, как ночной ветер, насмешливых и в то же время мучительных и настойчивых прикосновений — виска, лба, скулы — словно Сюэ Ян пытается проникнуть ему сквозь кожу или убедиться в реальности его — или своего? — существования. Взбудораженное дыхание стихает, только где-то внутри, в глубине натянутых сухожилий тлеют очаги неизгоняемого напряжения: апокалиптический зверь в единственном месте, где он мог бы выжить, неверяще и чутко считывает не облеченные в слова знаки, встречный рисунок все-таки не отвергающих его жестов, пока Сяо Синчэнь смешливо не спрашивает, когда зубы Сюэ Яна в очередной раз ловят его лицо, сухим и чистым зверенышевым касанием едва прихватывая за подбородок: — Сюэ Ян, — уходя от поползновений и слегка откидывая назад голову: — Ты хочешь меня загрызть? Сюэ Ян, расфыркиваясь, позволяет себя урезонить и отстраняется — только в ребрах, накапливаясь, дрожит сдерживаемый смех. — Слишком много хочет, как всегда, — на удивление догадливо произносит появившийся не вовремя Сун Лань за его спиной ледяным голосом — надо же, как навострился! прямо-таки господин скепсиса, император иронии, мастер метких высказываний! — Сюэ Ян все это ему сообщает, истекая горячим ядом, но Сун Лань ведет себя в лучших традициях иных Ланей — выслушивает, не шевельнув и бровью, тем более, что Сюэ Ян продолжает сидеть на скамейке к нему спиной, следя за тем, как Сяо Синчэнь подавляет просящуюся на лицо улыбку — и ни о чем плохом не догадывается, кажется, даже тогда, когда чувствует подозрительный холод ци и подозрительно бесцеремонно — от Цзычэня такое подозрительно еще как! — почти впечатавшуюся между лопаток ладонь. Сяо Синчэнь перехватывает его запястья, отводя в сторону, и дальнейшее не занимает и секунды, словно они синхронно действуют на какой-нибудь долбаной ночной охоте на какую-нибудь долбаную темную тварь — ловушка, отрезающая Сюэ Яна от золотого ядра и духовных сил, захлопывается моментально вместе с опоясавшей меридианы печатью, поставленной так хитро их общими усилиями, что ее и не снимешь, как ни извозись. Очень умно и практично, между прочим, с их стороны — Сюэ Ян, теряясь на миг, не знает даже, обидеться ему, рассмеяться или разозлиться, а если разозлиться, на кого сильнее и на что именно? Как тогда в Ланьлине, когда он не мог понять, со злостью обрывая зелень в беседке Мэн Яо, бесит их поведение его или восхищает — как нечто феерически действенное и при этом еще и такое, до чего он, пожалуй, никогда бы не додумался сам. Так и не выбрав стратегию, хохотнув, он произносит: — Что, похоже, благородные даочжаны все-таки переселят меня в сарай? Без духовной энергии начинают сразу ныть и чесаться ладони и неприятно чувствуется, как тянет от распахнутых дверей сквозняком. Что ж, если они ждут, что он начнет выдираться, как умалишенный, то вряд ли они этого дождутся. Однако, когда Сун Лань перепроверяет заклинание и добавляет для надежности и страховки еще одну печать, он протестующе и озлобленно шипит и не стесняется высказать возмущение главному вносителю добродетели: — Все-таки ты подлая светозарная дрянь, с чего тебя считают все пресветлым даочжаном, а, Сяо Синчэнь? Вот есть хоть что-то, чего ты не сделаешь ради добра и справедливости? Тебя, даочжан Сун, я не спрашиваю. За спиной выражают неудовольствие его тоном, но Сяо Синчэнь и не думает оскорбляться, с терпением — и почти недопустимым легчайшим юмором — разъясняя: — Это не ради добра, а чтобы Цзычэню было спокойнее. И чтобы ты меньше его раздражал. Какая жалость, а он уже собирался использовать пару весьма привлекательных идей на этот счет! — Ну, есть ведь и более кардинальный метод сделать так, чтобы ему было спокойней? — Сюэ Ян, которого Сун Лань, дабы донести возмущение, без деликатности толкает ладонью в спину, притворяется, что не может удержать равновесие, и, качнувшись вперед, на даочжана, вжимается в его плечо, самым бессовестным образом распластываясь на примерно одной трети Сяо Синчэня и оскаливаясь назад в усмешке позловещее. Он так и по дороге в Башню Кои их изводил, но тогда ему приходилось соблюдать дистанцию. Сяо Синчэнь на проверку тыкает пальцем ему в бок. — Слезай. — Что, нечего ответить? — Пока поживешь, потому слезай. — Что, не знаешь, что со мной делать, даочжан? — поддразнивает Сюэ Ян, спиной чувствуя негодование Цзычэня. — Зато я знаю! Сколько можно дрыхнуть? — Слепышка врывается с улицы, кипя возмущением и по части активного скандализма моментально превосходя всех. — Просыпайся и помогай давай освобождать сарай, у нас, между прочим, гроб застрял! Сюэ Ян недовольно фыркает в ее сторону, отлипая от Сяо Синчэня. На его правой щеке после сна все еще красуется вмятина от складки Синчэнева ханьфу, что, к его разочарованию, для А-Цин выглядит как деталь, намного снижающая пафос дальнейшей угрозы: — Пустой? Зовешь меня его наполнить? Может, еще и перенести вместе с тобой на ближайшее кладбище? — Сун Лань стоит все еще слишком близко, чтобы не попытаться под видом расправления одеяний стряхнуть на него пыль. — Зачем вы вообще все оттуда вытаскиваете, двор захламлять? — Гниль всю надо на доски разобрать давно и высушить для зимы, которая по углам во дворе валяется, а эти перенесем под навес. В сарае куриц поселим и коз. Тетушка Пэй обещала цыплят и пару козочек из последнего приплода, — А-Цин деловито обрисовывает перспективу, демонстрируя важнохозяйственность, но срывается на привычное глумление: — А то яичницу лопать и молоко хлебать некоторые еще как горазды, а за скотиной хлопотать, это сразу в кусты! — На ночную охоту, — ради справедливости поправляет Сяо Синчэнь. — В кусты, — упрямо расшифровывает А-Цин. — Ночью. — С даочжаном, — хмыкает Сюэ Ян и тянется щелкнуть ее по макушке — но теперь ей не надо изображать слепую и она ловко уворачивается, показывая пакостнику язык. — У даочжана меч, а ты только под ногами путаешься! — Я руковожу, — гордо возражает Сюэ Ян. — Потом, теперь у меня тоже меч. А, нет, не у меня, — вспоминает он результат свершившейся потасовки и поворачивается в сторону Сун Ланя с требующим выражением лица. Тот только приподнимает бровь. — Я помогу, Цзычэнь, — встает Сяо Синчэнь, оборачиваясь к Сюэ Яну: — Не с такими руками, побереги их хоть день. Сюэ Ян на секунду озадачивается, но тут же расцветает усмешкой: — Какая заботливость! Может, мне их все равно отрубят, как мечтает даочжан Сун? Цзычэнь в очередной раз начинает было разглядывать потолок, но вовремя вспоминает, что знаков от небожителей на нем не дождешься, и что он собирался спросить друга о некоторых инструментах, которые А-Цин не могла найти. — Сходите лучше с А-Цин, действительно, к госпоже Пэй, — советует Сяо Синчэнь, упуская определение «почтенная», бесполезное сейчас в применении. — И заодно спросите у нее… — он перечисляет названное Цзычэнем, но Сюэ Ян уже выбегает на улицу. — Эй, даочжан велел тебе сходить со мной! — восклицает, нагнав его, но не успевая опротестовать его действия, Слепышка. — Сходи сама, — Сюэ Ян запрыгивает на ближайший гроб, устраиваясь в позе, отдаленно напоминающей позу лотоса для медитаций, и А-Цин, потянув было его за собой, убеждается — задницу паршивца можно будет отлепить от импровизированной скамейки разве что вместе с лакированным слоем въевшейся в старое дерево краски. — А-Цин! — заманчивым именем, на которое она оборачивается с невольной надеждой, окликает он ее на полдороге, и невыносимо улыбается. — Ты забыла свой шест. Или чем объяснишь свое чудесное прозрение? Что тебя исцелил новый даосский монах? Обеспечишь поток паломников к даочжану Суну? Я бы на это посмотрел.***
Подгнившую от дождя крышку одного из несостоявшихся «последних приютов» невозможно надежно прижать одной рукой, и Сун Ланю хочется сказать много хороших слов тому, кто додумался сделать ее изогнутой. В третий раз чудом удерживая ее, массивную и упорно соскальзывающую с опоры, от приземления на собственную ногу, он проводит царапину вдоль намеченной мысленно линии, используя ци, чтобы размягчить плотную древесину, откладывает пилу и оглядывается на притворяющегося медитирующим бездельника. — Иди сюда, — недовольно и больше в приказном тоне, чем в тоне просьбы, с выражением чудовищно пересиливающего себя человека, подзывает он Сюэ Яна. — И подержи. Тебе ведь все равно, где прохлаждаться? — Хм, — звучит это довольно скептически, но Сюэ Ян все же без промедления соскальзывает со своего насеста и подходит к Сун Ланю, так же удобно вспрыгивая, чтобы прижать собственным весом распиливаемую Цзычэнем конструкцию — и едва не слетает, стоит приступить к работе, вместе с крышкой, что стало бы двойным, хотя и совершенно различным, удовольствием для него и для Сун Ланя, не успей тот отскочить. — Да что ж ты делаешь! — с сердцем высказывается даос, правомерно подозревая осознанное вредительство. — По центру сядь! — Мм, — отвечает Сюэ Ян, успевая ловко приземлиться на ноги, уже с откуда-то извлеченным яблоком в зубах, плеснув Сун Ланю в лицо близкой и яркой насмешкой. — А я думал, это я безрукий сегодня! Конечно же, он не шевелит и пальцем, ни одним из своих девяти, пока Сун Лань взгромождает крышку обратно. Зато потом миролюбиво воссаживается в самой середине, как и было рекомендовано, и дальше тоже ведет себя примерно — спрыгивает и запрыгивает, чтобы Сун Лань передвинул крышку вперед, не применяя больше никаких фокусов, и даже придерживает вырвавшуюся в последний момент деревяшку, чтобы она не заехала Цзычэню в лоб. Сяо Синчэнь появляется из пристройки, вытаскивая груду каких-то досок — на миг задерживается в проеме, словно смотрит в их сторону, бессознательно проводя рукой вдоль повязки жестом, каким отгоняют туман или дым, или пытаются стряхнуть попавшую в глаза пыль. Сюэ Ян отшвыривает огрызок яблока и поводит плечами, как если бы у него болела шея. — Мы должны попасть поскорее в Таньчжоу, даочжан Сун, — говорит он. — А может быть, еще севернее. Возможно. — У тебя есть план? — спрашивает Цзычэнь, отслеживая направление его взгляда и пользуясь тем, что Сяо Синчэнь снова ныряет в темноту пристройки. — Это как раз по пути в Гусу, — ткнуть мстительно в это носом мерзавца он считает необходимым. — Три года тебя его слепота не беспокоила? Улыбка Сюэ Яна становится гадкой. — Конечно, я же наслаждался сделанным, как, по-твоему, это могло меня беспокоить? — и с фальшивым утешением добавляет, снисходя до участия, покровительственно и так, словно происходящее к нему не относится: — Не расстраивайся, ты ничего не потеряешь, раз это вам по пути. Сун Лань смотрит на него в очередной раз, как на нечто — как на кретина, говоря проще — но к ним уже подходит Сяо Синчэнь с новой партией древесного хлама, роняя ее им под ноги и отряхивая ладони. Длинные доски удобно сложить одна на другую — когда есть кому придержать их и двигать, дело, разумеется, идет быстрее, и к середине дня поленница под навесом изрядно подвырастает, да и во дворике действительно становится ощутимо просторнее. — Не план, а творческая идея, — проговаривает Сюэ Ян, насмешливо заполняя одну из пауз, когда Сяо Синчэнь опять удаляется за пределы возможности их услышать. — План — это уединиться для длительной медитации втроем в одной пещере, если ты, даочжан Сун, так боишься оставлять нас наедине с даочжаном Сяо Синчэнем. Лет минимум на пять, если мы с ним будем заниматься совместным совершенствованием, или на десять, если предпочтем целомудрие. Он поглядывает через плечо на Сун Ланя, заодно проверяя, насколько железные у того нервы. Достаточно, оказывается, крепкие, чтобы ему не прилетело немедленно в челюсть — но взгляд, каким Сун Лань его окидывает, полон недвусмысленного предупреждения, и только очередное появление Сяо Синчэня заставляет его отвлечься от невербально, но столь выразительно обещаемого. — А-Цин вырастет, — говорит Сяо Синчэнь, выдавая куда большую осведомленность, чем положено тому, кто имеет такой занятой вид и к тому же не может воспринять ничего визуально. — Тогда вчетвером? — хмыкает Сюэ Ян. — Сомневаюсь, что вы там вообще усидите, — замечает Сяо Синчэнь и с юмористическим изяществом уточняет: — Кроме Цзычэня. Сюэ Ян, шокированный таким возмутительным утверждением, потеряв дар речи, молча таращится ему в спину.***
— Духовные животные? — переспрашивает Сун Лань, осматривая кусок отполированной доски, делая на ней какую-то подозрительную разметку. — Да. Ну, не всем же животным быть такими, как я, есть и духовные, — хмыкнув, Сюэ Ян наклоняет голову, разглядывая созидаемое Цзычэнем. — Конечно, часть из них имеет демоническую природу, но далеко не все. К сожалению, о них слишком мало известно, как понимаешь, чтобы я мог быть уверен… Ты решил заняться художественной резьбой, даочжан Сун? Сун Лань, не удосуживаясь объяснениями, прикладывает одну из досок с вырезанными полукружьями к его шее, проверяя размер, и одобрительно кивает самому себе. — Подними-как руки, — командует он, делая очередную отметку. Сюэ Ян, словно ему предложили примерить новое ханьфу на какой-нибудь праздник, охотно и незамедлительно слушается и с восхищением разглядывает замкнутое, без улыбки, лицо Сун Ланя. — Пробуешь обеспечить комфорт в нашем будущем путешествии? Память тебе покоя не дает о предыдущем? Надо было тогда выбрать доски потяжелее. В прошлый раз это произошло мгновенно — они даже не успели ничего понять. Спасла только реакция Сяо Синчэня — поэтому припрятанная Сюэ Яном в рукаве палочка хоть и вошла в горло торговца, но не под задуманным углом и не на задуманную глубину, чудом не задев сонную артерию, и кровотечение удалось остановить. Поганцу не помешали даже связанные — милосердным попустительством Сяо Синчэня, не за спиной, а спереди — руки. Что за любезность торговец сказал тогда Сюэ Яну, на что именно тот так среагировал, так и осталось тайной. На все вопросы он только щурился злобно и насмешливо, даже не огрызаясь шутками, — возможно, дело было в моментальном порыве, а может, он вовсе не случайно в тот день водил их за собой по рынку, капризничая и вынуждая переходить от прилавка к прилавку, чтобы оказаться именно в этом месте. Сун Лань тогда отбросил его в пыль, и тот даже не попытался встать, отвечая лишь опасной и замкнутой улыбкой. Им повезло не собрать вокруг себя толпу — вероятно, тоже только за счет быстроты происходящего. Как бы они выбирались из гущи разъяренных людей, требующих расправы с убийцей, не успей Сяо Синчэнь толкнуть Сюэ Яна под руку, Цзычэнь боялся представить. Это был далеко не первый эпизод, когда впору было усомниться, доведут ли они вообще это сокровище до Ланьлина, или оно соберет гнев небес на свою голову гораздо раньше — но до этого он, по крайней мере, для своих выходок пользовался исключительно речевой функцией. Сюэ Ян задумчиво наблюдает, как Сун Лань прикрепляет скобы для замка, и трет пальцем заусенчатый спил, словно ткнув в огреху плотницкой работы. Впрочем, он так же мало возражает примерке уже готового изделия, как и выкройки. Сун Лань без труда фиксирует ему шею и бесцеремонно дергает за локти, сгибая их и приподнимая руки со сведенными запястьями в нужную позу. Защелкивает кангу, попадая в пазы — насмешливый взгляд на миг оказывается слишком близко. Ну что ж. Прекрасное дополнение к безопасности, учитывая блокирующие меридианы печати. Они доставят его в Гусу, и Сун Лань самолично приведет его посмотреть, как будут строить помост для его казни. И потребует, как наследник Байсюэ, привилегии личного участия в наказании. И если Сюэ Яну решат отрубить голову, ему еще очень, очень и очень повезет, потому что все прочие варианты не будут такими быстрыми и безболезненными. Проржавевший замок встает на конструкцию, как влитой. Сюэ Ян, чтобы не рассмеяться, прикусывает губу, пока Цзычэнь позволяет себе еще несколько секунд провести в радужных грезах. — Отличная работа! — наконец фыркает Сюэ Ян. — Как насчет еще одной профессии, раз плотницкую ты освоил? Ты ведь еще не выкинул мой подарок? Да не придет в твою голову такая глупость. За него можно выручить десять таких похоронных домов, как этот. А может, и прикупить весь этот чудный город, — он дергает плечом, проверяя устройство. — Полагаю, часами в этой фигне ходить и вправду не слишком удобно. — С какой стати тебе должно быть удобно? — спрашивает Сун Лань. — Знаешь, почему углы на них спиливают? — отвечает вопросом Сюэ Ян и внезапно, наклоняясь всем корпусом вперед, с разворота острым краем едва не успевает ткнуть Сун Ланя в живот. — Потому что из этой хреновины получится превосходное орудие убийства, спасибо, даочжан Сун. — Вы чем-то не тем занимаетесь, — рассеянно обличает их Сяо Синчэнь, проходя мимо: деликатный перевод выражения «маяться дурью» в его исполнении. — Цзычэнь, там осталось что-то еще, но я не уверен, что это пригодится даже для разжигания огня. Не посмотришь повнимательней? И осторожней, он так себе и шею свернет. Сун Лань кидает на паршивца мрачный многообещающий взгляд и отправляется с Сяо Синчэнем. К его возвращению Сюэ Ян, вполне освободившийся, сидит на их самом монументальном гробе посреди двора, как на троне, подперев рукой подбородок. — С помощью темной энергии открыть такой замок намного проще, чем развязать узлы, — просвещает он по части технической безопасности Сун Ланя. — Ты же предоставил ограничители, — скупо замечает Сун Лань. — К тому же, бессрочного срока действия. Сюэ Ян фыркает, и в глазах его зажигаются демонские насмешливые огоньки. — Я бы посмотрел, как ты ими пользуешься, даочжан Сун. Так интересно было бы понаблюдать, как ты пытаешься справиться со своим благородством… — Угомонишься ты наконец? — Цзычэнь! — окликает его Сяо Синчэнь. — Не поможешь? Приходится отвлечься. Когда Сун Лань снова подходит к мерзавцу, тот, подтянув к себе сброшенные доски и улегшись на них животом, прикусив язык и склонив голову набок, старательно вырисовывает мелком закругленные углы на сооруженной Цзычэнем конструкции. — Примерно так, — оглядывает он с прищуром художника свою работу, прежде чем подвинуть ее к Сун Ланю. — Не благодари. Всегда рад помочь, знаешь ли. Сун Лань молча отбирает у него колодки, заодно отнимая и замок, на который тот улегся боком и который Сюэ Ян уступает весьма неохотно и только после того, как вот-вот, кажется, ему прилетит-таки чем-нибудь тяжелым по голове, и временно оставляет его в покое. Не выпуская, разумеется, из поля зрения — но Сюэ Ян просто наблюдает за ними, подставив спину слабо греющему осеннему солнцу, демонстративно не делая ничего противозаконного или хоть сколько-нибудь асоциального — ни одного предлога, чтобы взять его за горло в переносном, а лучше бы, конечно, в прямом смысле. И, судя по его улыбке, он отлично понимает, что Цзычэнь ищет такой предлог. «Как бы там ни было, за эти три года на ночных охотах мы не раз спасали друг другу жизни», — вспоминает Сун Лань слова Сяо Синчэня. И еще ту его давнюю фразу после какого-то давнего спора — «ничего не бывает только одним». Можно до бесконечности, вскрывая себе сердце, прислушиваться к желаниям мертвых, но ничего нельзя поделать с тем, что самая близкая из угроз несколько лет была для его друга щитом от отчаяния в темноте.