***
Северус спустился с перрона и наискось пересёк маленький пустырь, отделявший станцию от главной улицы городка. Главной — это сильно сказано. Просто она была несколько шире и чуть длиннее других, на ней располагались магазины и пара пабов, вокруг которых вела свою жизнь местная молодёжь. Время приближалось к одиннадцати, но по улице всё ещё ходила группа колядующих. Сочельник собрал божьих пташек в уютных тёплых домах, и они не прочь были послушать рождественский гимн на сон грядущий. Северус нарочно перешёл на другую сторону улицы. Он останавливался, лишь чтобы поудобнее перехватить чемодан, который оттянул руки. Но даже и так, даже с треклятым чемоданом пешая прогулка ему нравилась. Снег хрустел под ногами, пятна света от фонарей делили мир на чёрное и белое, вместо привычного запашка фабричного городка был чистый морозный воздух. Северус будто и сам очищался от мерзости, от скуки, от злобы и ненависти. От всего наносного, что таскал на себе. Пусть и ненадолго, но он почувствовал себя почти счастливым. Мама всегда оставляла запасной ключ от дома в щели между карнизом и кирпичной кладкой. Северус тихо открыл дверь и вошёл. В маленькой прихожей было так темно, хоть глаз выколи. Дом встретил его тишиной и лёгким запахом пшеничной каши. Конечно, Сочельник же. Родители на службе и вернутся не раньше утра. Тобиас так вообще может остаться в церкви. Если другие семьи в первый день Рождества собирались вместе, под одной крышей, дарили друг другу подарки, то семья Снейпов проводила Рождество в церкви Святого Креста, которая занимала крошечный дом в паре кварталов от них. Северус не переступал её порога вот уже два года — с тех пор, как научился давать Тобиасу отпор. Чемодан он оттащил наверх, а потом спустился вниз, на кухню. Живот начинало сводить от голода, и Северус пошарил в холодильнике. Выбор был невелик, но сосиски и пара яиц вполне могли сойти за ужин. Он заглянул в кастрюлю, что стояла на плите, но каша его не привлекла. Не настолько он голоден. Неяркая лампа делала кухню почти что уютной. Небольшая комната едва вмещала стол, плиту, холодильник и пару кухонных тумб невнятного серо-коричневого цвета. Кухня не менялась годами, и Северус мог с закрытыми глазами найти тарелку, нож и вилку. Газовая плита пыхнула, сковорода раскалилась, и вскоре он уже перекладывал яичницу и сосиски на тарелку. Он не думал. Мозг отключился то ли от усталости, то ли от тупого ноющего чувства тоски, которая одолевала его в этих стенах. Он выключил свет на кухне, но прежде невольно бросил взгляд на распятие, висевшее в гостиной на почётном месте — над камином. Распятый человек возвёл очи горе, и взгляд его выражал муку за всех грешников мира. А может, он просто страдал оттого, что находится в этом доме. Северус его прекрасно понимал. Прикончив ужин в своей комнате, он разделся и завалился в кровать. Она стояла напротив окна, и жёлтый свет фонаря струился сквозь тонкую занавеску. Северус разглядывал знакомую обстановку. Малюсенький письменный стол приткнулся к окну, чтобы по максимуму можно было использовать солнечный свет и экономить электричество. Чемодан стоял у книжного шкафа как немое напоминание, что всё это ненадолго. Даже разбирать его смысла не было. Ещё два дня — и он уберётся отсюда до самого лета. Всего два дня. Не так уж и долго, если запереть себя в четырёх стенах. Учебники Северус взял с собой, так что ему будет чем заняться. Он перевернулся на другой бок и уставился в стену. Край старых обоев кто-то заботливо заклеил куском малярной ленты. Кто-то — это, конечно, мама. Никто больше не пытался поддерживать этот дом в порядке. Северус пялился на обои и незаметно для себя уснул.***
Проснулся он лишь после обеда. Голова гудела, будто с похмелья, и страшно хотелось в туалет. Северус недовольно перевернулся на спину и попробовал заснуть ещё раз. Но сон ускользнул от него, а мочевой пузырь намекал, что если он сейчас же не встанет, то оконфузится. В дневном свете дом представал во всей своей замызганной красе, как двупенсовая проститутка, поднявшая подол платья для демонстрации товара. Лишь стараниями матери пол ещё походил на пол, окна пропускали свет, а пыль нигде надолго не скапливалась. Маме даже не лень было убираться в его комнате, хотя она должна была уже привыкнуть за эти годы, что сын уезжал до самых летних каникул. После ванной комнаты Северус спустился по узкой лестнице в гостиную. Камин разжигали лишь по праздникам, и сейчас пламя весело поедало поленья. Северус прикинул, можно ли их камин использовать для перемещений. Разве что только для людей размером с профессора Флитвика. На кухне работало радио. Джордж Харрисон нежно звал своего Господа. Или Лорда. Или чёрт знает кого. Тобиас точно бы не стал слушать такие песни. Северус заглянул на кухню и увидел маму. Она сидела за столом, оперевшись головой на руку, и слушала музыку. Пахло запекаемой уткой, около мойки Северус заметил начищенный картофель и миску с фасолью. Он тихо подошёл к маме, которая так сильно погрузилась в свои мысли, что не услышала скрипа половиц. Северус погладил её по волосам, и женщина встрепенулась. — Северус, это ты? — Эйлин поднялась, и они крепко обнялись. Он давно её перерос и с удовольствием поцеловал макушку матери. — Я на пару дней, — сказал он, не желая, чтобы у неё были иллюзии, будто он останется до самого конца каникул. — Работа подвернулась. Если всё выгорит, не нужно будет беспокоиться об учёбе. — Что? — Я говорю, что останусь тут до двадцать седьмого, мам. А потом уеду. — Ну, ничего, я рада, я рада. Я так рада тебя видеть. Ты ночью приехал? — Эйлин отодвинулась, чтобы разглядеть сына. В детстве он сильно был похож на неё. Теперь же… Её худое лицо напоминало его лишь отчасти. Мать выглядела уставшей — видимо, провела всю ночь бодрствуя. Может, вообще не ложилась. Она как будто стала ещё меньше, ещё худее. — Да. Тебя не было. А он там? — Северус ласково пригладил её волосы, прочерченные сединой. — Да. Отец вернётся к ужину. А у меня ноги разболелись. — Мама повторила его жест. — Северус, опять волосы грязные. Сколько я тебе говорила, ухаживай за собой, сынок. Что ты, в самом деле, как бука? Ты уже такой большой, какой девушке понравится грязнуля? — Мам, ну какие девушки? Я учусь, мне не до этого. — Северус поморщился. Материнская уверенность в его неотразимости была одним из тех вывертов в сознании, которые он не мог понять. — Ну, ладненько. Ты голодный? Есть сандвичи с индейкой и овощной суп. — Эйлин спохватилась и ещё раз крепко обняла его. — И есть тебе надо побольше, худой. В Хогвартсе, я помню, хорошо кормили. Она отошла от сына и начала хлопотать на кухне, желая хорошенько попотчевать Северуса и впихнуть в него как можно больше. — Просто не в коня корм. — Пока мама вытаскивала припасённые сандвичи, Северус наблюдал за ней. Те же нервные порывистые движения, та же торопливость и желание делать несколько дел одновременно. Мама порой хлопала себя по карману фартука, но тут же одёргивала руку. Северус знал, что там она хранила свою волшебную палочку. Но уже и не помнил, когда мама колдовала. Казалось, она держит её просто так, как любимую, но вовсе не необходимую вещицу. — Мам, — он не стерпел. Эйлин помешивала суп ложкой, дожидаясь, когда он разогреется, хотя могла сделать это в считаные секунды. — Мам, его нет. Он не узнает. — Узнает! — Она резко обернулась к сыну. — Всегда узнаёт! — Потому что ты выдаёшь себя. — Северус нахмурился. — Смотришь на Тобиаса виновато, вот он и узнаёт. — Не Тобиас, а отец, сколько раз тебе говорить! Ну вот и всё. Мирная обстановка пропала, уют маленькой кухни испарился, как будто его и не было. Сын и мать буравили друг друга глазами, одинаково чёрными и блестящими, но сегодня первой не выдержала она. — Это его дом, а ты его сын, не забывайся. — Я об этом вспоминаю всякий раз, как в зеркало гляжу. — Аппетит напрочь пропал. Северус оставил мать на кухне, зная, что она не пойдёт за ним. Упрямство — наследная черта с обеих сторон: что Принцев, что Снейпов. Северус вернулся в свою комнату, плотно прикрыл дверь и задвинул щеколду. Дух Рождества, привет тебе, смотри-ка, как хорошо под этой крышей. Оставайся. Вскорости тебя досыта накормят религиозным бредом и на закуску назовут неблагодарным. О да.***
Мама выдерживала характер ровно до ужина. Она поднялась к сыну и позвала его. Судя по её тону, то ли она хотела так сгладить их мелкую ссору, то ли уже забыла о ней, поглощённая своими проблемами. Северус давно уже решил, что оно того не стоило, и спустился вниз. Хотя он бы с бо́льшим удовольствием утащил ужин наверх, чтобы лишний раз не видеть отца. Тобиас Снейп восседал на кухне за столом, как и полагается главе семейства. Это было бы уместно, не будь так смешно. Кормилец. Защитничек. Муж и отец. Северус назло отцу надел слизеринский галстук и жилет с эмблемой факультета. Палочку взял с собой: она торчала из кармана как напоминание, что сынок-то свернул на кривую дорожку ворожбы да волхвования. И вот уже между сыном и отцом сходство было поразительным. Тот же нос, губы, овал лица, брови, разрез глаз. Тот же цепкий взгляд. Только отец был светловолосым. И голубоглазым, что, впрочем, сейчас было практически незаметно. Тобиас Снейп стриг волосы коротко и всегда аккуратно зачёсывал их набок. Следил за собой и своей одеждой, не допуская никакой небрежности. Он одевался, как типичный продавец Библий: чёрный костюм, белая рубашка, широкий аляпистый галстук, значок церкви на лацкане. Но всё старое, всё с чужого плеча. Тобиас проводил сына немигающим взглядом и снова уставился на свои руки. Что сын, что отец молчали до тех пор, пока Эйлин не уселась за стол. Тобиас тут же молитвенно сложил ладони. Эйлин последовала его примеру, но Северус не спешил подхватывать их совместное безумие. Он сидел и наблюдал, как отец бормочет свои бесконечные молитвы, как начинает всё чаще и чаще склонять голову. — …И направь моего сына на путь истинный, дабы отринул он всякое дьявольское начинание, аминь, — закончил свою молитву отец. Северус усмехнулся. Так хотелось достать палочку и превратить Тобиаса в индюка, а лучше в таракана… — Поздно, — тихо констатировал он. — Сегодня Рождество, — Эйлин успела открыть рот раньше мужа и пресекла начинающееся переругивание. — День, когда в доме должен быть мир. — Никогда не поздно отринуть ведьмовство. — Тобиас вперился в сына, и тот ответил не менее тяжёлым взглядом. — Спаси свою душу от геенны огненной, сын. Северус промолчал, но только лишь из-за матери. Он и так находился в изматывающем аду. Мать разрезала утку, накладывала в тарелки еду, всячески пыталась создать хотя бы ощущение мирного семейного ужина. Но Северус физически не переносил отца. Его раздражало в нём всё, даже то, как тот вздыхал. Как ел, как скрёб по тарелке ножом, пока резал запечённый картофель, как двигал челюстью, пережёвывая пищу. Северус ел быстро, потому что не хотел и единой лишней минуты находиться рядом с Тобиасом. Ужин вообще не походил на праздничный. Просто трое людей сидели за одним столом и молча ели. Мать не пыталась найти тему для разговора. Ей хватало того, что двое самых важных людей в её жизни не орут друг на друга. — Спасибо, мама. — Он поднялся и взял свою тарелку, чтобы вымыть. — А ещё? — Тобиас сжал губы. — Что ещё? Было вкусно, — ответил Северус, подойдя к раковине. — Поблагодари Господа за еду, которую он тебе дал! — рявкнул Тобиас, и Эйлин съёжилась на стуле. — Не Господь её приготовил, а мама. И я буду благодарить того, кто приложил к ней руку больше, чем твой воображаемый друг, Тобиас. Отец вскочил, перевернув стул, и так быстро подлетел к нему, что Северус не успел толком вытащить палочку из кармана. Тобиас был в бешенстве. Он схватил сына за школьный галстук и врезал ему в челюсть. У Северуса потемнело перед глазами, а лицо взорвалось болью. Он устоял на ногах, но только потому, что отец бил неумело. Северус сам не понял как, но из палочки вырвался луч, ударивший Тобиаса в грудь. Мужчина отлетел к столу, со страшным грохотом перевернул его и распластался на полу: весь в осколках посуды, заляпанный праздничным ужином. Эйлин закричала так пронзительно, что Северус невольно отступил назад. Он был в шоке, лицо ныло от боли, а в голове пульсировала мысль, что он убил. Убил отца. Он использовал Непростительное, теперь его посадят. Или отдадут дементорам для поцелуя. Эйлин бросилась к Тобиасу и трясла его, пытаясь привести в сознание. Отец застонал, и Северус впервые почувствовал радость от звука его голоса. Значит, он просто подумал об Отбрасывающих чарах, и они сработали. — Ты обещал мне! — зарыдала мама. — Обещал мне не использовать магию дома! — А то, что он ударил меня, не считается?! — Северус смотрел на мать, и злость поднималась в нём, как тёмная вода из омута. — Зачем трогать Господа?! Зачем ты вообще трогаешь его?! — Эйлин пыталась поднять отца, но он был слишком тяжёл для неё. — Что ты за человек?! — Какой есть. — Северус смотрел на мать и не верил, что она приняла не его сторону, а сторону отца. Он забыл о боли, не замечал, как дрожит от нервного перенапряжения, что палочка нагрелась в руке, будто готовая взорваться от едва сдерживаемых заклинаний. — Северус, помоги мне! — не выдержав, воскликнула мама. — Ты могла просто использовать магию, — тихо ответил он, но всё же взмахнул палочкой. Тело Тобиаса оторвалось от пола, и Северус отлевитировал его в спальню родителей под бдительным контролем матери. Будто он мог напасть на отца. Будто он тут чудовище. Только Северус вышел из их спальни, как мать захлопнула дверь. Северус на несколько секунд привалился плечом к стене и сжал виски. Он не хотел так. Тобиас начал первым, так почему теперь он жертва? Челюсть особенно сильно стрельнула, и Северус ушёл в ванную посмотреть на себя. Щека покраснела и как будто чуть припухла. Открыть рот было больно, но Северус и так понимал, что зубы на месте. Только прикусил щёку изнутри, и во рту стоял вкус крови. Он смочил полотенце в холодной воде и приложил к лицу. Стало капельку легче, боль отступила на время. Стоило взять с собой котёл или хотя бы какие-то элементарные ингредиенты, тот же бадьян, но кто же знал, что Тобиас снова начнёт распускать руки. Северус прислушался. Из комнаты родителей не было слышно ни звука. Видимо, он хорошо приложил отца. Сожалений и раскаяния не было. Какое к чёрту раскаяние, когда собственная челюсть болит?! Он вновь спустился на кухню, только чтобы починить стол, собрать из осколков тарелки. Они не настолько богатые, чтобы разбрасываться вещами. Утка вновь покоилась на блюде посреди стола, но аппетита не вызывала.