Шастун, в ординаторскую!

Антон любил сырой воздух Санкт-Петербурга. Для него он был особенным, и он вдыхал его полной грудью, получая какое-то иррациональное наслаждение, желая увезти в своих лёгких. Но он понимал, что как только он покинет этот город, этот воздух и неповторимые нотки запахов влажного асфальта, невской воды, прелых листьев на дороге, духов проходящей мимо девушки - растают, как мираж, и ему снова придётся довольствоваться пылью и затхлостью родного и ненавистного Воронежа. Парень беспричинно улыбался, стоя на мостике через Крюков канал, возле которого был расположен отель, где ему и его родителям довелось остановиться на этот раз, и наблюдал за тем, как на кованые ограждения с замысловатой вязью падают ноябрьские снежинки. Этот город был нужен ему, как кислород: он хотел видеть его каждый день, гулять по вечерам по Невскому, каждое утро толпиться в метро, слушать, как зазывают к себе на экскурсию туристов владельцы метеоров и звонят колокола величественных соборов, ходить по его гранитным мостовым, мёрзнуть от ветра с Финского залива. В этом городе жило так много великих людей, здесь творилась история России, и Антон тоже хотел стать его частью, раствориться в нем, даже если ему не удастся совершить ничего достаточно достойного на его благо. Он стал зависим от этого места, где бы он ни был, ему хотелось вернуться сюда. Это стало его мечтой, его целью. С первого своего посещения города на Неве, летом, перед переходом в девятый класс, он выбрал университет и факультет, на который хотел поступить, и теперь работал на износ, участвовал во всевозможных олимпиадах и всеми силами избавлялся от троек, претендующих на место в его аттестате. С тех пор прошло полтора года. За это время многое изменилось - Антон повзрослел, претерпел некоторые изменения в теле и характере, осознал и даже ощутил жестокость мира, в котором ему предстоит жить и, соответственно, ужесточился сам; перешёл в частную гимназию, где его не сковывали стереотипы, сложившейся в отношении к нему у старых одноклассников, и уже от этого стало легче. Он смог подняться до самых верхов, стать любимцем преподавателей и директора, однако его близкое окружение состояло всего из пары человек, которые знали о нем чуть больше остальных. Из замкнутого мальчика Антон превратился в юношу, упорного, дерзкого и саркастичного. По крайней мере, так он старался выглядеть со стороны. Что творилось у парня в душе не знал абсолютно никто.

*

- Антон! - раздался крик с другой стороны улицы. - Че ты туда выперся? Тебя же ждём! Тяжело вздохнув, школьник поплелся в сторону ожидающего его и его семью такси. Он ещё не знал, чем обернется эта короткая поездка по лабиринту петербургских улиц, ведь его мысли были сосредоточены на том, что едут они не в самое приятное для него место в Северной столице. Лахтинская 12, литера А. Неприметное здание кофейного цвета. Антон был здесь почти полтора года назад, когда первый раз приехал в Питер. Тогда голова кружилась от переизбытка эндорфина, глаза искрились детским восторгом, от красоты вокруг захватывало дух. В состоянии, близком к синдрому Стендаля, было тяжело адекватно воспринимать информацию, которой было в избытке. Теперь же Антон оглядывался по сторонам, постепенно вспоминая это место и испытывая некоторое дежавю - он действительно был здесь, и всё ему было знакомо, но своего прошлого похода сюда он в упор не помнил - лишь картинки, отрывки, которые никак не хотели собраться воедино, словно пазл, разобранный шаловливым малышом, кусочки которого небрежно свалили в кучу, чтоб не мешался под ногами, не беспокоясь о том, что некоторые детали потеряются. Двоякое ощущение, если можно так выразиться. Пальцы неосознанно касаются бронзовой таблички возле двери, с барельефом, изображающим в профиль человека лет пятидесяти, с бородой, усами и пустым взглядом глубоко посаженных глаз. Генрих Иванович Турнер. Это имя ни о чем не говорит Антону, хотя, если верить табличке, это был хороший человек. Деятель науки. Врач-ортопед, проработавший в этом здании с начала ХХ века до Великой Отечественной. Теперь здесь находилась клиника, названная в его честь, известная на всю Россию. Здесь работали одни из лучших специалистов в области ортопедии, среди них был и Арсений Попов, на консультацию к которому были записаны Шастуны. Он пару раз засветился по телику - так родители Антона, как и многие другие, узнали о нем. Далее Майя Олеговна, занимающаяся здоровьем сына, переработала терабайты информации, чтобы убедиться, что этому врачу можно доверять - она уже встречала "оборотней в белых халатах", которые умудрялись ухудшить состояние её сына, а потом отказывались брать ответственность за последствия неудачных манипуляций, поэтому проверяла всю подноготную, прежде чем вверить драгоценное чадо в чужие руки. Арсений Сергеевич проверку прошёл - Майе нравились как профессиональные, так и личные качества мужчины. Она находила его обаятельным, на что Антон мог лишь закатывать глаза. Он ненавидел больницы, а также всё, что с ними связано, включая персонал. Иронично, ведь бòльшую часть детства ему пришлось провести, мотаясь по различным клиникам и санаториям. Сама атмосфера медицинских учреждений вызывала в нем смесь не самых приятных чувств. Вот и сейчас, когда пришло время заходить внутрь, Антон набрал побольше воздуха в лёгкие и прошёл в дверь, которую придерживал для него отец. Каждый поход в подобные заведения становился для Антона стрессом. Кто-то сравнивает самое худшее в своей жизни с Адом. Данте же писал, что худший этап - это Чистилище, и тут Антон был с ним согласен. В Чистилище находятся все - это переходная часть перед распределением душ в Рай или Ад. Этакий зал ожидания. Там находятся все - грешники самых разных мастей, мученики, простые люди, которые "ни туда, ни сюда", и этим оно и ужасно. Здесь нет тебе подобных, всем приходится находится в одном пространстве и наблюдать друг за другом. Тоже самое и здесь: толпы людей, инвалиды разных групп, с разной степенью изуродованности конечностей, сидячие и лежачие дети, дети, которым недуг не пощадил мозг. Находясь среди них Антон чувствовал тошнотворную смесь жалости и отвращения, внезапный союз которых объяснить не мог. Он задыхался от количества людей и от кома в горле, который никак не получалось сглотнуть. Он думал о том, как ему повезло, по сравнению с ними, но в обычной среде иногда чувствовал себя неполноценным. Свой среди чужих, чужой среди своих. Нервно теребя кольца на пальцах, он ожидал своей очереди сначала в регистратуру, потом в кабинет Попова. Очередь тянулась медленно, каждому уделялось от пяти до двадцати минут. В чем мама Антона была права, так это в своей оценке тщательности и дотошности Арсения Сергеевича в работе - каждому он уделял столько, сколько нужно, как будто других в этот момент не существовало. Только он, пациент, сидящий напротив, и его проблема. Вот только Шастун, сидящий под дверью кабинета, готов был проклинать хирурга и его внимательность к деталям на чём свет стоит. Потому что он извёлся уже весь, звеня бижутерией и слоняясь из стороны в сторону по прямоугольной площадке с металлическими стульями по периметру перед белоснежной дверью, за что получил по шапке от отца и возмущённое "Андрей!" в свою защиту от мамы. Наверное, пора брать себя в руки? Не успел - дверь открылась, из-за неё вывалилась семья из четырёх человек. Мать семейства сыпала благодарностями, активно жестикулируя. Едва они отошли от кабинета, в двери показалась миловидная девушка с каштановыми распущенными волосами и мягким голосом пригласила их войти. Арсений Сергеевич сидел за рабочим столом, сосредоточенно заполняя какие-то бумаги, очевидно, от только что вышедших пациентов. Чета же Шастунов с сыном неловко мялись у двери, пока хирург не оторвал взгляда от бумаг. Не говоря ни слова, он передал их девушке, и она отправилась к двери, огибая застывшее у порога семейство. - Проходите, присаживайтесь. - подал голос врач, откладывая ручку в сторону и сплетая пальцы в замок. "Интересно, сколько раз за день он говорит эту фразу?" - неожиданно всплыл вопрос у парня. - "Заёбывает же." Майя заняла место напротив стола хирурга, приготовившись говорить. Дипломатом она была, конечно, от Бога, и уболтать могла кого угодно. Не ту профессию выбрала, короче. Отец встал чуть позади, как бы давая понять, что он здесь и поддержит, в случае чего. Антон же плюхнулся на кушетку, сразу утыкаясь взглядом в колени. Он терпеть не мог выслушивать наполеоновские планы на свою шкурку, а исходя из их прошлого разговора, у Арсения Сергеевича только такие на него и имелись. Ладно ещё, когда врач разрабатывает план твоего убийства, но когда его в этом его поддерживает твоя мать... Перебор. А у Антона ещё совсем слабое детское сердце и психика, а ещё развитое воображение, эта авантюра может плохо закончится. Обмороком, например. В общем, всё проходит хорошо. Врач осматривает его многострадальные ноги, проверяет гибкость ступни, просит походить туда-сюда. Девушка, относившая документы (Оксана, как Антон успел заметить на бейдже), возвращается и тоже просит разрешения посмотреть его стопы. Антон на осмотрах чувствует себя экспонатом в музее (в Кунсткамере, ага), и от этого некомфортно. Выскочив из кабинета, как только Арсений Сергеевич сообщил, что его присутствие больше необязательно, парень бежит по лестнице вниз, вон из здания, чуть не забыв стянуть с себя бахилы. Он прохаживается вокруг клиники, доходит до перекрёстка с Большим проспектом, где расположился какой-то торговый центр и было довольно оживлённое движение, и вернулся обратно, к тихим дворикам Лахтинской. Родители его уже ждали. "Он предложил всё то, что нам нужно". Семь слов, как бальзам на душу. Мама с улыбкой прижимала к себе документы, отец стоял рядом и безучастно курил. - Не нравится мне этот экспериментатор. - поделился он. -Это же институт, для них дети - это подопытные кролики. - Он внушает доверие. И отзывы хорошие. - отозвалась Майя, запихивая направление на операцию в пакет с рентгеновскими снимками. - Вызывай такси. Вечером семейство отправилось на экскурсию на ледокол "Красин". Громадная металлическая посудина поражала не столько своими размерами и внутренним убранством, сколько тем, насколько каждая вещь здесь была пропитана историей, к которой мог прикоснуться Антон (прикоснуться, конечно, громко сказано - за каждым его движением следили бабушки-смотрительницы, время от времени покрикивающие на тех, кто поднялся на борт без маски или трогал экспонаты). От этого чувства перемещения во времени у парня дух захватывало, как тогда, в самый первый приезд в Петербург. Забавно, что там, где его ровесники подыхали бы от скуки, он чувствовал невообразимые эмоции: фантазия отправляла его в любую точку времени и пространства. Картинки перед глазами были настолько яркими, будто он на самом деле присутствовал не здесь, а в другом веке. Можно было представить до мельчайших подробностей, как, например, в этой самой каюте старший помощник капитана прокладывал будущий маршрут судна во льдах Арктики, склонившись над навигационными картами с циркулем, пока сердце корабля поглощало тонны угля, как месяцами команда выживала в суровых условиях крайнего севера, скрываясь от немецкого "карманного линкора" во времена Второй Мировой, когда от горизонта до горизонта лишь белая пустыня... Короче, Антону бы романы сочинять. Шастун-младший стоял на палубе, позволяя ледяному ветру забираться под куртку, разглядывая другие пришвартованные корабли, подводные лодки, сушащие спинки на поверхности, большегрузы, контейнеровозы, танкеры и просто заброшенные консервные банки, оставленные на произвол судьбы. Небо, без того затянутое свинцовыми тучами, стремительно темнело. Короткий день сдавал позиции. Для Антона он прошёл на удивление хорошо и можно было выдохнуть спокойно. Но, как говорится, хрен там.