Я тебя очаровала.

Чёрное сентябрьское небо накрыло город, тёмная машина Илья резко затормозила у какой-то кофейни. Громкий визг тормозов. И мужчина лет сорока, вышел из машины, громко хлопнув дверью. Остановился у какой-то кофейни, которая ещё работала ещё в столь поздний час. Заказал себя «Капучино», рука полезла в карман, нащупала пачку сигарет с зажигалкой, и вытащив их, как следует затянулся. Что за дерьмо? Который день он уже не ночует дома? Он даже посчитать побоится. Наверно уже недели две, он не ночует дома, а на регулярные вопросы дочки, куда он снова уезжает, он лишь отмахивается и говорит, что по работе. А потом посмотрев в эти огромные детские глаза, в которых было недоверие и грусть, лишь пытается выдавить улыбку и, как обычно читает сказку на ночь Теоне. А она лишь улыбается и жмётся к нему, ведь, если папа читает на ночь, то всё хорошо. Так всегда было. Это стабильно. А стабильность ведь хорошо? Только кажется и он и Оля уже всё давно понимали, что отношений прежних нет. Есть два человека, которые сожительствуют, но надо было держаться, ради дочки. Просто хотелось, чтобы у неё была полноценная семья. Только вопрос, как долго они ещё протянут? Он понял, что чувства пропали, когда Теоне было три, видимо фраза, любовь живёт три года на редкость правдивая. Хотя, сейчас он не был уверен, что дотянет до её совершеннолетия. Слишком тяжело, жить столько лет с тем, кого давно не любишь. Ну как давно… Три года, мать вашу. Да стоит сохранять семью ради ребёнка? Лет к тринадцати наверно поймёт, что что-то тут нечисто, где-то её бессовестно надули, но где. Хотя, может и раньше поймёт, лет в десять каких-нибудь. Да и похоже это было на какую-то адовую форму мазохизма. Это же, сколько терпеть, и всё ради ребёнка. Нет, он понимал, что дети это святое, но всё-таки хотелось и для себя пожить, построить и свою жизнь. Заново так сказать. Хотя развод он сейчас совсем не рассматривал, чёрт знает Олю, ещё отберет ребёнка и запретить видеться. А он этого не хотел, он любил Теону, но хотел и свою личную жизнь заново построить. Вот и сейчас, он уже, который день. Точнее недели, просто ездит по Москве, езда хоть немного расслабляла его накативший стресс и избавляла от напряжённых мыслей о разводе, дочери, и всём остальном. Сейчас он допьёт своё кофе и будет ночевать на съёмной квартире, а утром придёт, как ни в чём не бывало. И под косой взгляд Оли, съест её яичницу. Наверно там уже надумала себе, что изменяет ей или проституток снимает, но это не в его правилах. Хотя, порой так хотелось. Но видимо противная совесть останавливала его, или он просто не видел смыла, потрахаться одну ночь, чтобы потом разбежаться? Он же не в подростковом сериале. Кофе был наконец-то готов, машинально подаёт смятую купюру и делает первый глоток горячего напитка. Чёрная машина визжа тормозами, резко останавливается, на ходу открывается и дверь и из неё выкидывают молодую женщину. — Чтобы я больше такого не видел! Подумаешь над своим поведением! Ночку проведёшь на лавочке, может что-то осознаешь! — слышится громкий крик мужчины. — Только детей не трогай, — тихим молящим голосом просит пострадавшая, пытаясь встать на ноги. — Посмотрим на твоё поведение! — машина резко срывается с места и уносится в тёмноту. Недопитый кофе сразу летит куда-то на асфальт, а Илья подбегает к женщине, помогая ей подняться. — Спасибо, спасибо, не надо, — смущённо лепечет она, пробуя устоять на своих шпильках, и невольно только крепче хватается за его руку. Ларионов только вглядывается в её лицо. Серо-зелёные глаза, пухлые губы, чёрные короткие волосы. Худощавую фигуру облачало тёмное узкое платье, которое идеально подчёркивало грудь. — Кто с вами так? — он всё ещё крепко сжимает её руку, помогая сохранить такое шаткое равновесие. — Муж, — она опускает глаза. — Сомневаюсь, чтобы муж позволил себе, так с вами поступить. — Мой может, — и ему слышится какой-то надрыв в этой фразе, она осторожно отряхивает платье от пыли. — Может вы ко мне проедете? Живу один, я так понимаю на сегодня вам нужен ночлег и медицинская помощь, — его взгляд скользит на её колени. — Мне как-то неудобно, — она снова смущается. — Просто это всё так… Всё нормально, вы не переживайте, переночую у подруги. — А подруга об этом знает? — он изгибает бровь. — Бросьте, всего лишь жест помощи не более. Ольга поджимает пухлые губы, потом неуверенно кивает и всё также крепко сжимая его руку, идёт к его машине. — Я Илья. — Ольга. — Ольга, — он лишь усмехается. — У меня так жену зовут. — Так вы женаты? — она удивлённо хлопает ресницами. — Стоп, погодите, а как же… — Считайте, что у нас свободные отношения. — Ну это уже вам решать, — смущённо улыбается она. — Вы я так понимаю тоже женаты, — он делает упор на последнем слове. — Да, с Мишей мы давно женаты. — И давно он так с вами обращается? — Да вам-то, какая разница, — она отводит взгляд в окно, как будто не веря, что кому-то может быть действительно не плевать на её проблемы. — Просто нехорошо это, да и неловко как-то за вас, не должна девушка такое терпеть. Машина резко тормозит у многоэтажки. Осторожно помогает ей выйти из машины, лифт доставляет их на пятый этаж. — Ольга, наверно сначала надо… — Можно на ты, — резко прерывает она. — Оля, тогда сначала нужно… — Можно мне в душ? Смыть с себя всё это хочу, — тихо говорит она. — Первая дверь. Якубович кивает и закрывается в ванной комнате. Платье тряпкой летит на кафельный пол, туфли оказываются где-то в углу. Чёрное кружевное бельё летит к платью, она только облегченно вздыхает, залезает в ванну под горячую воду, прижимает коленки к груди и обхватывает их руками. Наконец-то. Можно расслабиться и не слышать его жутких криках о её никчемности. Она всегда пробовала ему возразить, что нет, она не такая, она не никчёмная. Она смогла чего-то добиться в этой жизни. Она успешный дизайнер, но все попытки возразить, тонули в его широкий ладони, которая больно сдавливало шею. А потом на её крики, прибегали насмерть перепуганные дети, а она лишь говорила, что всё хорошо и лучше закрыть дверь. Потому что она понимала, что сейчас будет и просто не хотелось, чтобы они видели лишнего. И она сцепив зубы до боли, испуганно жалась к стене, когда он только сильнее наносил удары по её телу. Нужно было сбежать, каждый раз она себе говорила, что в последний раз, в следующий раз точно всё. Но так было регулярно. Может она всё ещё любила, как бы это парадоксально не звучало. Хотя… За что любить? За постоянные избиения? Просто она помнит, как влюбилась в него тогда, как он забрал её из семьи, где папочка вечно бил мамочку, а она в свою очередь говорила, что хорошая и покорная жена должна терпеть. Вот и она теперь терпит, но не любит. Тот Миша, который был когда-то теперь просто исчез, а на его место пришёл какой-то озверевший медведь. Казалось на её теле уже не было живого места, везде были жуткие синяки. Которые она закрывала, длинными платьями. Но наверно она всё делает правильно, ведь мама говорила, что надо терпеть, и она терпела, значит со своими обязанностями справляется идеально. Если мама так говорила, то значит так оно и было, мама плохого не посоветует. Только она уже устала, жить так. Тяжело ей так жить, устала, очень устала. Хотелось просто забиться в уголочек, и чтобы никто не трогал, накрыться пледом с головой и хорошенько прореветься. Но на это не было возможности. Может она всё ещё с ним, потому что не хочет, чтобы дети без отца жили? Хочу, к чёрту такого отца, который постоянно пугает их. Как же она устала, ей просто хотелось тепла, обычного человеческого тепла. Она нехотя выключает воду, кутается в полотенце. Осматривает себя в зеркало, все синяки были видны. Кажется они даже не заживали, на месте старых, появились новые. Какой-то замкнутый круг. А, к чёрту, всё равно видятся в первый и последний раз. Осторожно выходит из ванны, словно чего-то боясь. На кухне уже стоят две чашки с лимоном. — Спасибо, — она смущённо улыбается, осторожно присаживается на табурет, делает глоток чая, как он узнал, что она любит именно с лимоном? — Пожалуйста, — он тепло улыбается. — Это всё твой муж, я правильно понимаю? — его бровь вопрашающе изгибается. — Да, — она стыдливо опускает глаза вниз, будто это она виновата. — Давно это продолжается, Оль? — он сам не замечает, как его ладонь ложится на её израненое колено, она только коротко вздрагивает и испуганно смотрит на него. Мужчина только резко убирает руку, словно он обжёгся кипятком. — С моих семнадцати лет. — А сейчас тебе? — он мысленно даёт себе воспитательный подзатыльник за такой бестактный вопрос. — Всё хорошо, обычный вопрос, человека, который хочет понять ситуацию, — она снова улыбается, только как-то грустно. — Мне уже тридцать, вычитай. — Получается тринадцать лет… А сколько ему было, когда он забрал тебя? — Меня никто не забирал, я сама ушла, я на вещь. Ему было лет двадцать три. Просто семья не очень благополучная, если так можно выразиться. Отец вечно бил мать, а я на это смотрела, и в как-то познакомилась с Мишей, и сразу съехала от родителей. — Их не напрягло, что ты вот так просто съехалась с каким-то парнем? — Отец и вовсе этого не заметил… А мама наверно была только рада, что я уехала, больше не буду смотреть на скандалы. У нас всё быстро получилось, в семнадцать я уже от него забеременела, а в восемнадцать родила, — она улыбается, открыто и искренни, разговор о дочке, явно выталкивает из головы все не нужные мысли. — Оль, но ты ведь понимаешь, что ты повторяешь сценарий родителей, а дочки, точнее дети, всё это видят, им страшно, как тебе тогда. — Мама говорила, что хорошая жена будет терпеть своего мужа. — Оль, терпеть и любить разные вещи, — он слегка усмехается. — Может быть, — она поджимает губы, чай допит и теперь на дне кружки одиноко плавает лимон. — Давай-ка обработаем твои колени, да спать пойдём, всё-таки уже три часа. Она только кивает и покорно направляется в спальню. Ларионов только тяжело вздыхает, несёт аптечку, садится рядом с ней, аккуратно касается ватными дисками, которые были намочены перекисью водорода, её саднящей кожи, слегка надавливает, чтобы раствор лучше впитался. Она только морщится и невольно дёргает ногами, от чего становится только больнее, и она лишь стыдливо поджимает губы. Колени были обработаны, за остальные синяки он не решился взяться, ему как будто казалось, что он не имеет право трогать то, что не разрешали. Она закутывается в одеяло, и ложится на самый край. А он только потом осознает, что не удосужился предложить надеть ей рубашку, но уже было поздно, надо было ей дать отдохнуть. Хотя, что-то ему подсказывало, что они видится в первый и последний раз и проснется он уже в совершенно пустой кровати.