***
Кастиэль знает, когда Дин хочет его видеть. Он чувствует кожей это желание, ноющее, словно сердечный приступ, испытывает его и себя, пока больше не может его откладывать. Не то чтобы он действительно пытался. Кастиэль приходит к нему. Он больше не может летать, у него нет крыльев, но Дин никогда и не заставляет его, он всегда рядом: припаркован на улице, или пьет в баре за углом, или прислоняется к фонарному столбу прямо за окном Кастиэля. Сегодня он в пустой церкви, близость которой, конечно же, не ускользнула от внимания Кастиэля. За его спиной раздается хлопок дверей. Его шаги отдаются эхом по каменным плитам. Дин сидит на широкой деревянной кафедре, будто он - пожертвование. Прошли годы с тех пор, как Кастиэль вытащил его, с тех пор, как он восстановил его, и они встречались таким образом и по этой причине бесчисленное количество раз, и это не имеет значения. Но пульс Кастиэля всё равно учащается, когда видит его, будто воды Великого потопа плещутся в венах. — Здравствуй, Дин, — звук его голоса, кажется, поднимает пыль вокруг, пьянящий запах ладана и воска наполняет нос. Дин наполовину в тени, лицо скрыто, Кастиэль видит, как его тонкие руки, лежащие раскрытыми на бедрах, сжимаются в кулаки. — Ты хотел меня видеть. Это не вопрос. Они отказались от притворных вопросов полдесятилетия назад. Дин соскальзывает с кафедры, сапоги ударяются о камень. Его лицо освещается. Он неважно выглядит. Бледный, заострённые скулы, с синяками под глазами. Когда он сглатывает, его горло сжимается. — Это заняло у тебя прилично времени.***
Дин Винчестер провел в Аду вдвое больше времени, чем предполагалось. Кастиэль добрался до него слишком поздно. Он провел сорок адских лет, прокладывая путь к Дину Винчестеру, по приказу Отца, зная, что опоздал, зная, что потерпел неудачу, и всё же... И всё же не мог остановиться. Не в силах отказаться от притяжения этого слабого свечения. Он чувствовал, как оно мерцает на границе его сознания, взывая, как ничто раньше. Он взял Дина в тот момент, когда нашел его. Он отметил Дина как своего в течение нескольких секунд после знакомства с ним. Кастиэль издалека наблюдал, как Дин Винчестер выползал из своей могилы. Отец лишил его крыльев за провал миссии, но Кастиэль был не способен отказаться от Дина. И когда Кастиэль увидел, как Дин моргнул, открыв глаза, пустая чернота которых отражала блеск палящего солнца, как зеркало, то понял, что он был грехом, за который стоило попасться.***
Когда Кастиэль целует его, он на вкус как пепел, выжженный и отчаявшийся. — Я пришел в тот момент, когда почувствовал, что ты хочешь меня, — бормочет он, притягивая Дина к стене за кафедрой, пока не сможет прижать его к ней. Дин идет туда, куда ведёт Кастиэль, даже без намёка на драку, и беспокойство мерцает в груди Кастиэля. — Это не заняло у меня много времени. Он ожидает, что Дин огрызнется в ответ, скажет что-нибудь нелепое и язвительное, что заставит Кастиэля закатить глаза, но Дин этого не делает. Он так напряжен в объятиях Кастиэля, что его почти трясет. Кастиэль смазано целует линию подбородка Дина, прикусывая горло. А потом отстраняется. Дин смотрит на узел галстука Кастиэля, но, когда Кастиэль не опускается обратно, поднимает глаза, холодно приподняв одну бровь. — Что? — хрипло выходит из Дина. Кастиэль должен подходить к нему с большей осторожностью, чем когда-либо. Дин — лис со сломанной лапой: нуждающийся в исцеляющем прикосновении, но злящийся, если кто-то подходит слишком быстро и слишком близко. Поэтому Кастиэль отводит взгляд, хотя и не хочет этого. Кастиэль поднимает подбородок, надеясь создать иллюзию, что ему глубоко плевать. — С тобой все в порядке? — Всё хорошо, — Дин стискивает зубы. Черные глаза Дина пристально смотрят на Кастиэля, но он жаждет тепла его рук на своей коже, как мотылек тянется к свету. Несоответствие того, чего он хочет, и того, что позволяет себе, вызывает у Кастиэля желание расплакаться. — Продолжай в том же духе. — Не пререкайся, — мягко говорит Кастиэль, задаваясь вопросом, не один ли это из тех случаев, когда Дину нужно, чтобы он был особенно тверд, чтобы снять груз принятия решений с его хрупких плеч. — Скажи мне, что случилось... Он должен был предвидеть это. Следовало больше внимания уделить беспокойству, вспыхивающему, как пламя, в душе Дина. Но он этого не сделал, и потому громко ахает, когда Дин разворачивает их обоих и швыряет Кастиэля обратно в стену, держа руку на горле Кастиэля. — Ничего, — говорит Дин, и его голос звучит слишком тихо, так, будто ему больно его использовать. — Это неправильно.***
Когда Кастиэль поцеловал его в первый раз, Дин был всё ещё грязным от могильной земли, содрогаясь на полу бензоколонки, закинув руки за голову. — Это не реально, — сказал он, и продолжил повторять это. Осколки стекла блестели на его плечах, волосах и ресницах. — На самом деле я не выбрался. Это уловка. Это не реально. — Это реально, Дин, — сказал Кастиэль. Его благодать тогда только начала исчезать, и он использовал её, возможно, по глупости, чтобы залечить порезы на костяшках пальцев и скулах Дина, чтобы вылечить изодранные ногти, которыми он выкапывал себя из могилы. — Ты выбрался. Ты здесь, на земле, со мной. Тогда Дин заплакал. Ибо он уже видел в зеркале свои глаза, черные, как ночь. Он знал, кем он стал. Наконец-то выбрался, но все равно обречён. Тогда он был на вкус как соль.***
В темноте церкви Дин словно состоит из теней, и Кастиэль хочет поглотить его целиком. — Значит, ты позвал меня только для того, чтобы угрожать мне? — Кастиэль сглатывает, просто чтобы почувствовать, как рука Дина прижимается к его горлу. Кастиэль больше не может получить доступ к своей истинной форме, но если бы он мог, она была бы в сто раз больше, чем Дин. В тысячу. Он был бы таким огромным, что мог бы поднять Дина и спрятать его между третьим и четвертым ребрами, и ни одно существо никогда не могло бы даже мечтать найти его. — Или ты хотел чего-то ещё? Он наблюдает, как глаза Дина бегают взад и вперёд по лицу Кастиэля, ища что-то, и Кастиэль с радостью дал бы ему это, если бы только знал, что. Наконец Дин шепчет: — Перестань так на меня смотреть. Кастиэль не перестаёт. Он боится, что не смог бы, даже если бы захотел. — Перестань так на меня смотреть, — слова Дина ближе к рычанию, но с какими-то колеблющимися нотками, что заставляет его звучать так, как будто он умоляет. — Почему бы тебе просто... почему бы тебе не... Кастиэль зарывается рукой к пояснице Дина, просовывая ее под курткой. Он кладёт ладонь на выпирающую бедренную кость Дина, сжимает пальцами податливую плоть, погружаясь в Дина. Дин вздрагивает и замирает. — Смотреть как? — тихо спрашивает Кастиэль. — Ты смотришь на меня так, будто любишь меня, но я... я знаю правду, — резко шепчет Дин. Его рука всё ещё лежит на горле Кастиэля, и она дрожит. Его душа истекает кровью. Его душу окружает венец из злобных шипов. — Ты слаб. Ты… ты жалеешь меня, жалеешь меня за то, кто я, и что я сделал, но ты не лучше. По крайней мере, я никогда не проваливал свою миссию. По крайней мере, я не трахаюсь с монстром, которого должен был спасти, просто чтобы почувствовать себя лучше из-за того, что подвел своего Отца. Дин всегда холоден на ощупь, и Кастиэль считал, что это противоречит тому, какой личностью он является. Сейчас разницы нет. Кожа Дина холодна на фоне горячего, как пожар, горла Кастиэля, и Кастиэль хочет взять Дина в себя, в трепещущие остатки угасающей благодати, и окатить его святым голубым огнем, пока он снова не согреется. — Ты забываешь, — шепчет Кастиэль, — почему ты вообще стоишь передо мной сейчас. Дин может надавить, одним движением запястья перекрыть воздух, проходящий через горло Кастиэля. Но он не делает это. — Как я могу жалеть человека, которого я поднял из-под обломков? — тихо спрашивает Кастиэль. — Я не человек, — рычит Дин. Его челюсть дрожит, снова и снова. — Ты человек, — говорит Кастиэль. Дин очень холодный. — Как я могу жалеть того, кого вывел из глубин Ада? Ты забываешь, Дин, что ты возродился по моему образу и подобию. Ты здесь из-за меня. Кость от моих костей, плоть от моей плоти. Я держал каждую твою клеточку в своей ладони, и я пропускал нити твоей души сквозь свои пальцы, как стебли пшеницы. Возможно, я потерпел неудачу, добравшись до тебя слишком поздно, но я прикасаюсь к тебе не за искуплением. Кастиэль осмеливается наклониться вперёд под давлением нетвёрдой руки на его горле, и что-то внутри него, возможно, человеческое, а может самая святая часть, дрожит, а затем успокаивается, подобно тому, как собака отряхивается от удовольствия, прежде чем свернуться калачиком перед огнем. Рука Дина опускается, чтобы схватить Кастиэля за воротник. Дин отворачивается, когда Кастиэль целует его в висок, но звук, который он издает, похож на молитву. — Ты хочешь, чтобы я боялся тебя, потому что считаешь, что заслуживаешь оскорблений, но я видел тебя в самом худшем образе, Дин Винчестер, и я хотел тебя даже тогда. Дин дрожащими руками цепляется в ткань пальто Кастиэля с большей силой, чем когда угрожал задушить его. Он грубо тыкает Кастиэля в подбородок макушкой головы, движение, которое больше напоминает Кастиэлю животное, чем дьявольское существо, каким себя изображает Дин, а затем зарывается лицом в изгиб шеи Кастиэля. Глубокий вдох, попытка успокоиться, с хрипом выходит из его легких. — Пошел ты, Кас, — шипит он. Кастиэль позволяет Дину прижать себя обратно к стене, подчиняясь этой неконтролируемой неистовой энергии. Его глаза закрываются, когда он проводит ладонью по спине Дина, чувствуя каждый его позвонок даже через куртку. Чувствуя каждый изгиб ребра. Чувствуя дыхание, которое проходит сквозь него. Дыхание, инстинктивное, даже сейчас. Даже когда оно ему не нужно. — Сегодня день рождения Сэмми, — наконец говорит Дин. Кастиэль замирает. Голос Дина звучит глухо, в нём до ужаса мало эмоций, и Кастиэль так внезапно и резко испытывает боль, что его руки сжимаются на лопатках Дина. Он знает, что Сэм Винчестер значит для Дина. Кастиэль прижимается губами к макушке склоненной головы Дина. Это не поцелуй. Это что-то другое. — Ты мог бы его увидеть, — тихо предлагает он. Вся жёсткость, которую Дин отпустил, находясь в объятиях Кастиэля, вернулась при этих словах. Он застывает, будто сделан из стали. — Перестань это говорить, — огрызается он. — Этот ребёнок... он убил бы меня, как только увидел, во что я превратился, и он был бы прав, и я бы гордился им. Это то, чему я его научил. Но я не собираюсь возлагать на него такую ответственность. Не собираюсь заставлять его всю жизнь жалеть о том, что убил собственного брата. Кастиэль ничего не может поделать с тем, как его передергивает при мысли о смерти Дина. Это происходит постоянно, и это неподвластно Кастиэлю. Он тоже был пойман там, внизу, и мучается целую вечность. Кастиэль рычит: — Я бы не позволил ему даже прикоснуться к тебе. Дин уже спокоен и неподвижен. Кастиэлю интересно, думают ли они оба об одном и том же: отпечаток руки Кастиэля, украшающий предплечье Дина, как клеймо. Как притязание. — Тогда ты должен это сделать, — шепчет Дин через некоторое время. Он прижимается к Кастиэлю, будто вторая кожа, его дыхание парит маленьким горячим облачком в ключице Кастиэля. — Ты должен убить меня. Держу пари, они бы вернули тебе крылья, если бы ты сделал это. Кастиэль хочет сказать ему, что во всей вселенной нет силы, которая могла бы убедить его тронуть хоть волосок на голове Дина. Ни Люцифер, ни его Отец, ни Сэм Винчестер. Ни обещание вечной славы или крыльев, которые Кастиэль до сих пор иногда может чувствовать распростёртыми позади себя, пульсирующими, как призрачная ампутированная конечность. Он знает, что Дин ему не поверит. Никто в жизни не относился к нему достаточно доброжелательно, чтобы он мог поверить, что кто-то может так сильно заботиться о нем. — Не говори так, Дин, — шепчет Кастиэль, и Дин фыркает, но в целом успокаивается. Кастиэль не думает, что он действительно хочет умереть, и реальность этого, кажется, отравляет Дина чувством вины. — Я должен защищать тебя. — Ты уже сделал это, — шепчет Дин. Кастиэль снова целует его в голову, и на этот раз это именно поцелуй, намеренный и мягкий. Демон в объятиях Кастиэля, и он любит его больше, чем когда-либо любил Небеса. — Моя защита не имеет срока годности, — тихо говорит Кастиэль. — Я присматривал за тобой десятилетия, и буду делать это всё время, что мне отпущено. Дин отстраняется. Он всегда делает это так, будто это причиняет ему боль: либо медленно, растягивая каждый момент контакта, либо быстро и резко, как снятие швов. Сегодня это происходит медленно, и его голова низко опущена, он не встречается взглядом с Кастиэлем, пока тот не приподнимает подбородок Дина двумя пальцами. Кастиэль смотрит на него. — Ты так говоришь, потому что я знаю, как доставить тебе удовольствие, — протягивает Дин, явно испытывая неловкость от внезапной искренности Кастиэля. Он ухмыляется, медленно, и это настолько же красиво, насколько пусто. — Не поэтому, — отвечает Кастиэль, обхватывая рукой затылок Дина и сжимая его шею, чувствуя, как от этого у Дина трепещет дыхание. — Хотя ты, конечно, знаешь. Губы Дина слегка приоткрыты, за ними мелькает влажный розовый язык. В его взгляде что-то тяжелое. Может быть не только печаль, но и желание. Его душа ‒ жестокое существо, так сильно закованное в цепи тьмы, похожие на черный ихор, что Кастиэль почти не видит великолепия, с которым она когда-то сияла. Но он все равно видит его. И это великолепие тянется к нему, хотя он может быть слабым и дрожащим, изголодавшимся по любви, которое сам Дин считает оскорблением. — Позволь мне показать тебе ещё раз, — тяжело шепчет Дин, сладко и медленно, и его голос срывается, — Кас, Кастиэль. Пожалуйста. Кастиэль думает: "Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя". Кастиэль смотрит на Дина, и он мог бы поклясться, что видит, как его сердце вспоминает. Кастиэль не может дать ему всё, но он может дать ему это. Он хватает Дина за плечо и давит на него, пока тот не падает на колени, и душа Дина плачет по нему. — Ты знаешь, что делать, — тихо говорит Кастиэль. Дин не позволит прикасаться к себе нежно, Дин едва ли позволит прикасаться к себе как-либо иначе, кроме наказания, но Кастиэль может найти способы доставить ему удовольствие. Он берет рукой хрупкую тонкую кость челюсти Дина, проводит большим пальцем по его сладким губам, открывает рот, зажимая подбородок большим и указательным пальцами, так широко, что чувствует влажное дыхание Дина, ускоряющее пульс на запястье. — Приступай.***
Первый раз Кастиэль трахнул его в отеле у черта на куличках, штат Иллинойс. После этого Дин встал с кровати и, всё ещё голый, сел на стул в другом конце комнаты, допивая бутылку виски, которую начал пить, прежде чем забрался в постель и потянул Кастиэля за собой. Он больше не может напиваться, что сильно расстраивало его, учитывая, сколько раз он жаловался Кастиэлю на это, но всё равно продолжал пить. Это утешение, предполагал Кастиэль, наблюдая, как Дин откидывается на спинку стула и его ноги раздвигаются. Одна из тех человеческих причуд, которые он никогда не мог до конца понять. Его глаза следили за дрожащей рукой Дина, когда он подносил бутылку ко рту. Капля виски выскользнула из уголка его рта. Прежде чем Кастиэль успел осознать, что делает, он пересек комнату, взял бутылку из рук Дина и наклонился, чтобы облизать его рот, очищая. Дин покраснел, уставившись на него широко раскрытыми черными глазами. Его рот открылся. — Возвращайся в постель, — сказал Кастиэль. Дин так и сделал.***
Кастиэль позволяет Дину сосать до тех пор, пока жар в животе не станет невыносимым, пока не почувствует, что вот-вот выльется в открытую глотку Дина, и тогда он отталкивает его. Дин моргает, хмурясь, и тихо стонет, когда Кастиэль выходит из его рта. Он потрясающе выглядит: взъерошенные руками Кастиэля волосы, розовые и припухшие губы, слегка остекленевшие глаза, как бывает, когда он знает, что делает хорошо Кастиэлю, и плывёт от этого. Это испытание силы, сродни тысячи убийств, и Кастиэль сопротивляется тому, чтобы просто засунуть свой член обратно между этими губами и позволить Дину высосать его. Он обхватывает лицо Дина, проводя большим пальцем по темному кругу под глазом. — Я знаю, знаю, — успокаивающе говорит он. — Ты так хорошо справлялся. Но я хочу трахнуть тебя. Дин всё ещё мило краснеет, даже спустя столько времени. Даже после многих лет ужаса, который Кастиэль не в силах постичь. — Чёрт, — хрипло говорит Дин, и у него такие большие глаза. — Кас, да. Хорошо. Дин быстро и неуклюже освобождается от одежды, и в этот момент он кажется настолько человеком, что у Кастиэля сжимается в груди. Он помогает Дину стянуть рубашку через голову, наклоняется, чтобы поцеловать его, пока Дин не начинает издавать тихие мяукающие звуки, которые эхом отдаются в святилище, сжимая плечи Кастиэля руками, просто чтобы оставаться в вертикальном положении. Кастиэль отстраняется, прикусывая нижнюю губу Дина. — Лицом вниз, — командует он. Дин не колеблется. Он утыкается лбом в сложенные руки, широко расставив колени на холодном каменном полу, выгибая спину и приподнимая задницу, чем выдаёт своё нетерпение. Так страстно, что Кастиэль не может удержаться, чтобы не опуститься следом за ним и не поцеловать его в поясницу. Дин слегка извивается под легким, как перышко, прикосновением. — Кас, — говорит он, задыхаясь, позволяя себе это, когда его лицо снова скрыто. Кастиэль целует его еще раз, потому что Дин не просил его остановиться. — Смазка? — спрашивает он. — Карман, — Дин кивает головой в сторону своих джинсов, скомканных в нескольких футах от него, и Кастиэль быстро поднимает их. Он давно привык к тому, что Дин приезжает полностью экипированным на их секс-свидание, Дин знает, чего хочет, и Кастиэль хочет того же. Когда Кастиэль вставляет в него палец, Дин издает низкий, прерывистый стон. Кастиэль так хорошо знает тело Дина, что может легко его подготовить, но Кастиэль не любит торопиться. Любит, чтобы это длилось долго. Любит доводить Дина до края одними пальцами, снова и снова, пока Дин не начнет издавать стоны, которые Кастиэль хотел бы собрать, как пригоршню драгоценных камней, пока Дин не начнет умолять звуками, потому что не может произнести слова. — Кас, — повторяет Дин, слепо оглядываясь назад, пока Кастиэль не берёт руку Дина в свою руку. Он не думает, что Дин осознает, что сделал это: его глаза крепко зажмурены, а ресницы похожи на золотистый пушок на щеках. — Кас, давай... чёрт. — Чего ты хочешь, Дин? — спрашивает его Кастиэль. Он ведёт пальцами вверх внутри Дина, и тот подаётся вперед, тяжело дыша, уткнувшись в пол, с морщинкой удовольствия между бровями. — Попроси меня. Дин скулит, как будто Кастиэль только что высказал самую несправедливую просьбу в мире. — Дин, — говорит Кастиэль, только это, только его имя, и добавляет ещё один палец, вводя и выводя свою руку из Дина так медленно, что может видеть, как у Дина перехватывает дыхание в легких. Учитывая все обстоятельства, удивительно легко заставить его сделать то, что хочет Кастиэль. — Трахни, Кас… трахни… трахни меня, пожалуйста… пожалуйста, — умоляет Дин, и рука, которая не цепляется за Кастиэля, сжимаясь в кулак, легко ударяет о землю. Его хриплый голос срывается. — Ты, чертов придурок, пожалуйста, Кастиэль... — Хорошо, — успокаивает Кастиэль, отводя руку Дина, и целуя центр его ладони, когда он убирает пальцы. Дин дергается при этом, его рука сжимается, как венерина мухоловка, но не отстраняется. Кастиэль выскальзывает из него, а затем встает на колени, обхватывает руками его бёдра. Дину тепло там, где прикасается Кастиэль. Кожа Дина на ощупь как бархат. — Хороший мальчик. Ты готов? — Я был готов двадцать грёбаных минут... Дин прерывается со вздохом, когда Кастиэль скользит внутрь одним плавным движением. — О, Дин, — шепчет Кастиэль, его глаза закрываются от обхватывающего влажного тепла, от того, как Дин стонет его имя. — Ты такой хороший. Такой тесный, так страстно желающий принять меня. Такой идеальный, Дин. Ты был создан для меня, не так ли? Дин закрывает лицо руками, кончики его ушей алеют, и он дрожит. Кастиэль выходит и входит обратно, и голос Дина срывается ликующим бессловесным стоном, и Кастиэль бессилен сделать что-либо, кроме как ещё сильнее согнуть его, почти пополам, и поцеловать в затылок, губами, которые не желают ничего, кроме поклонения. Иногда Кастиэль думает, что стоило впасть в немилость, хотя бы для того, чтобы иметь это. Чтобы заполучить его.***
Они никогда не бывают далеко друг от друга, когда Дин на земле. Кастиэль всегда может чувствовать его. Это страстная молитва, с которой Дин постоянно обращается к нему, достаточно внятная, чтобы Кастиэль всегда мог отличить, когда Дин активно призывает его, а когда он просто существует в поле Кастиэля. Они никогда не бывают далеко друг от друга. Возможно, в другом городе, или на другом конце штата, или даже в одном отеле. Дин редко позволяет себе звать Кастиэля. Дин всегда хочет его. Кастиэль знает это. Когда Дин в Аду, Кастиэль вообще его не чувствует. Он проводит это время возле пустой могилы в Иллинойсе, ожидая момента, когда страстное желание снова уколет его кожу.***
Иногда Кастиэль изматывал его настолько, что Дин позволял себя обнимать. Так обстоит дело и сейчас. Тело Кастиэля обволакивает тело Дина, прижимая его к холодному каменному полу, и он позволяет своему сосуду всем весом придавить Дина. Позволяет этому заземлить его. Утыкается носом в затылок Дина, там, где его волосы тонкие и мягкие, и слизывает пот, который стекает каплями по шее, как ручей. Дин всегда молчит, когда они заканчивают. Обычно он отталкивает Кастиэля, больше с демонстративностью, чем с реальной силой, холодная дистанция снова появляется в его закрывающихся глазах, и ухмылка, как масло, растекается по его лицу, но не сегодня. Нет. Сегодня вечером он задержится. Сегодня вечером он еще немного принадлежит Кастиэлю. Кастиэль держит его, как в клетке, как раненое животное. Дин вяло дергается, но это не более, чем сжатие кулаков, не более, чем подёргивание лица: он хочет, чтобы его поймали. Сухожилие, идущее от уха к плечу, дрожит от этих дерзких движений, поэтому Кастиэль слегка прикусывает его там, пока не чувствует, как прерывистое дыхание Дина успокаивается, пока из него не выйдет напряжение, словно щёлкнул выключатель, и он действительно стал бескостным под Кастиэлем. Кастиэлю нетрудно снова стать твердым. Дин издает звук, похожий на рыдание, когда чувствует это. — Тише, — успокаивает Кастиэль, рискуя, на что он обычно не осмеливается, и позволяя своему голосу опуститься до нежности. Он просовывает руку под живот Дина, кладет ладонь на его вздымающуюся грудь. Он собирает силу благодати, проходящую через него, и тянет Дина вверх и назад, пока тот не садится на колени Кастиэля, голова откидывается назад на его плечо, обе руки вцепляются в руку Кастиэля, которая обнимает его живот, как железный обруч. — Вот так, любимый. Двигайся. Бедра Дина дрожат, когда он приподнимается, а затем опускается, дыхание вырывается из него, будто от удара. Он стонет, тихо, надтреснуто и сломлено, это не то шоу, которое он иногда устраивает для Кастиэля: высокие непристойные звуки, розовые искусанные губы, пустота в глазах, которая не проходит, как бы сильно Кастиэль его ни трахал. И ответный стон вырывается из груди Кастиэля. Прикосновение его заросшей щетиной щеки к гладкой щеке Дина похоже на щелчок кремня. — Так хорошо, — говорит он Дину задыхающимся шепотом, и проводит большим пальцем по мягкому животу Дина. До этого тайного места Кастиэль может прикоснуться только когда трахается с ним. И только Кастиэль. Никто другой не знает, что в Дине вообще осталась хоть капля мягкости. Но он знает. Каким-то невероятным образом среди этого металла есть что-то нежное. — Кас, — стонет Дин, голос слишком тихий, чтобы его можно было расслышать, но Кастиэль всё равно слышит, потому что это слово громко звучит в его голове, так же ясно и сладко, как звон колокольчика. Дин молится ему. Дин, опустошенное существо, взывает к нему в молитве. От этого у Кастиэля горят глаза, щеки становятся мокрыми. Он, должно быть, действительно порочен, ибо никогда не испытывал такого триумфа, как этот. — Кас, — повторяет Дин, — Кастиэль, — его рука дрожит, когда он тянется к руке Кастиэля. Когда он сплетает их пальцы вместе. — Пожалуйста, пожалуйста, о боже. Кас. — Посмотри на себя, — Кастиэль благоговейно вздыхает. Дрожащие бёдра Дина, его сердце, бьющееся, как маленькая золотая птичка в клетке его груди, его тяжелые полузакрытые глаза и пушистая дорожка волос, которые стекают по затылку. Он — произведение искусства. Чудо. Кастиэль повторяет топографию его тела поклоняющимися руками. — О, я хочу сохранить тебя. Дин снова произносит имя Кастиэля, но оно обрывается на полпути, этот мягкий звук зацепился за неровный край рыдания. Он поворачивает голову, губы ищут губы Кастиэля, и его глаза влажны, и Кастиэль любит его, Кастиэль целует его. Кастиэль действительно хочет сохранить его, оставить его у себя. Кастиэль хочет избавиться от притворства, с которым они мирились годами, скитаясь по пустынной стране, в погоне друг за другом, две далекие планеты, оказавшиеся на орбите друг друга, но почти никогда не встречающиеся. Кастиэлю хочется обернуться и увидеть его. Кастиэлю хочется протянуть руку и почувствовать его на кончиках пальцев. Он целует Дина, целует его. Он обхватывает рукой член Дина и проглатывает в поцелуе звук, который тот издает, когда кончает во второй раз, и вскоре следует за ним, с его вкусом на своих губах.***
— Я не люблю тебя, ты же знаешь, — бормочет Дин. Его веки опущены, тяжелые над блестящими черными глазами, и он цепляется за Кастиэля. Кастиэль целует его в шею. Ещё раз. — Я знаю, — шепчет он, прижимаясь губами к ложбинке под ухом Дина, где стучит его пульс, как будто под его кожей нет ничего, кроме человеческого сердца. — Я знаю, моё дикое создание, знаю.