Как Снеговичок подарки украл

      — Вы бы присели, — сказал Стервятник и обеспокоенно посмотрел на Ральфа. Тот уже минут тридцать стоял столбом и не сводил глаз с помигивающей лампочки, забранной в антивандальную сетку. Увольняюсь, думал Ральф, вот прямо как выйду, так сразу и уволюсь. К чёрту всё! И как только Акула посмел? Но он сам-то тоже хорош, пошёл доверчивым зайчишкой, желая двинуть гнусного Стервятника разок по шее и вот, пожалуйста! Он заперт в Клетке, как набезобразивший школяр!       — Может, всё же сядете? — сделал очередной заход Стервятник. — Пол мягкий и тёплый, и ужин нам принесут, наверное.       — Наверное? — процедил сквозь зубы Ральф, и Стервятник воспринял это как начало к диалогу.       — Так праздник, все будут отмечать. Но раз вы здесь, то воспитателя голодного не оставят. Ральф отвлёкся от лампочки и посмотрел на Стервятника. Бело-розовые ушки и съехавшая на бок кружевная манишка тут же оживили в памяти все яркие моменты прошедшего мероприятия. Почему бы и не задушить этого кривоносого птеродактиля? Вряд ли директор устроит из-за этого разбирательство, наоборот, скорее вздохнёт с облегчением и даже, возможно, всё-таки выпишет вожделенный санкур? Просто сдавить хилую шейку и встряхнуть разочек, только брошку с кабошоном из бутылочного стекла отстегнуть, мешает. Ральф пошевелил пальцами, мысленно примериваясь.       — Послушайте, это не выход, — Стервятник пошарил руками вокруг себя, нащупал трость и положил её себя на колени. Ральф улыбнулся одной половиной лица.       — Давайте поговорим. И это же вы нам дали роли и слова, а с реквизитом пришлось думать, — Стервятник говорил всё быстрее и быстрее, надеясь успеть сказать до прикладных воспитательных мер. — Сначала мы сделали бумажные морковки, но они не стояли.       — Не стояли, — печально повторил Ральф и опять взглянул на тусклую лампочку. — А надо было, чтобы они торчали, да, Стервятник?!       — А вы представляете, как бы это выглядело? Вялые бумажные листочки, свисающие с рук?! Ральф сделал шажок вперёд по войлочному полу в жёлтый противный цветочек. Стервятник отполз в угол к унитазу, всё так же держась за трость.       — То ли дело упругие морковки, — согласился Ральф, снизив децибелы в голосе. Кричащий учитель — педагогический провал. — Их же так здорово туда-сюда катать в потных ладошках, да?!       — Вы — принесли сценарий, мы — сыграли, — Стервятник пялился на него упрямыми глазищами. Ральф остановился в шаге от острых носов птичьих ботинок, нависнув неумолимой тенью, возмездием за публичное поругание и позор.       — Мы старались, — просипел Стервятник, нервно дёргая носом. — А Слон так радовался, что он зайчик и что у него настоящий хвостик, и самая красивая морковка. Вот это был запрещённый приём: давить на жалость радостью неразумных, но всё же он немного остудил мстительный порыв. Ральф посмотрел вниз на приветливые ушки (товар дня из секс-шопа) и шумно выдохнул. Он всё равно уволится, но сделает это с гордо поднятой головой и прямой спиной, и никто не упрекнёт его в том, что он ещё и бил этих мерзавцев. Пусть они этого и заслуживают.       — Вам не жарко? — вежливо уточнил Стервятник, безошибочно учуяв, что опасность миновала. Ральф утёр пот со лба, в душной Клетке, обряженный в поролон, он действительно весь взмок. Смысла беречь и без того изжёванный праздником костюм уже не было, и Ральф просто разорвал наволочку на груди, вытряхнув на пол мягкие потроха снеговика в виде свитера с прожжённым рукавом, несколько пар носков и обглоданный по краям шарф. Стервятник снял ободок с ушами, отстегнул старушечье жабо и стащил сюртук директора похоронного бюро. Ральф почесал вспотевшую спину. Дальше надо было снимать и осточертевшую юбку, потому что скрюченная проволока исправно покалывала в задницу, добавляя градуса к его раздражению. Но тогда он останется буквально в трусах и носках, не считая ботинок. Можно натянуть старенький свитерок, только вот он посел при стирке, и неизвестно, что ещё хуже: быть просто в трусах, или в трусах и свитере, едва прикрывающим пупок. Наплевав на все приличия и моральные устои, он рванул опостылевший кринолин вниз.       — Мммм, — с непонятной интонацией промычал Стервятник, воздевая брови кверху и складывая руки, как прилежный ученик.       — Что?! — рыкнул Ральф, пиная ногами остов снеговика в угол и подтягивая растрёпанные трусы.       — Ничего, — Стервятник примиряюще поднял ладонь. — Если хотите, я могу тоже снять брюки, чтобы быть с вами на равных. Ну не хватало, чтобы Ящик, принесший еду, застукал их тут в неглиже, валяющихся на полу!       — Я тебе сниму! — пригрозил Ральф Стервятнику и сел по другую сторону унитаза, устанавливая между ними фаянсовую, пованивающую канализацией преграду. Очень хотелось курить, он знал, что эти проносят с собой курево и дымят, несмотря на чуть живую вытяжку. Но унижаться до просьб о сигаретке он, конечно, не будет.       — О каких таких равных ты тут говоришь, Стервятник? Это всё, — Ральф обвёл рукой стены, потолок и унитаз, — просто временное недоразумение, из-за того, что вы в своей жизни ничего не можете сделать нормально! Даже ногти постричь и то не можете. Вы, вы.. ай, ладно, — Ральф вздохнул и замолчал. Лампа продолжала помигивать и пощёлкивать, и в ватной тишине изолированной Клетки звук этот был чрезвычайно назойливым. Ральф закрыл глаза, чтобы хотя бы не видеть моргание света, и принялся дальше лелеять мечту об увольнении, в деталях представляя себе растерянное директорское лицо, и как тот будет уговаривать его остаться, и бежать следом, и рвать заявление, и обещать златые горы. А он пройдёт по коридору, печатая шаг по скрипящим плашкам столетнего паркета, и вся стайная шушера будет почтительно жаться к стенам, опасаясь попасть под ноги грозному Р Первому. Жаться они будут с торжествующими лицами. Достали. Допекли. Он сломался. Сволота!       — Ногти мы стрижём сами, волосы тоже и полы моем в спальне сами, — Стервятник начал нудно перечислять все те обязанности, которые вроде бы должны делать уборщицы, которых в Доме вечно не хватало.       — Помолчи, — попросил Ральф, кураж и раздражение выдохлись из него, как пузырьки из вчерашнего пива. Осталась только мутная, горчащая, отвратительного вкуса жидкость. Сидеть в тишине было хорошо. Ральф даже подумал, что в Клетке гораздо больше смысла, чем просто усмирение строптивых. Это исключительное уединение, абсолютно невозможное в самом Доме. И, как оказалось, посидеть в такой изоляции было приятно. Если бы не Стервятник, шуршащий по ту сторону унитаза, и клятая лампочка. И голод. Не такой уж и сильный пока, но в животе уже начинало тоскливо посасывать. А ведь в буфете на третьем этаже сегодня планировалось застолье. Оливье, пузырящийся горошком, малиновая сфера укрытой свекольной шубой сельди атлантической слабой соли, колбасная нарезка, украшенная помидорными розочками, бутерброды с маслянистыми шпротами, которые никто никогда не ест, но на столе они быть обязаны. К утру обезглавленные рыбьи тушки скукоживались и утрачивали золотистый блеск, но приобретали усиленный запашок лежалой копчёности. Живот тихонечко пропел вступление к опере «О, когда, когда же мы будем кушать?». Ральф открыл глаза и посмотрел на безмятежного Стервятника. Интересно, сколько сейчас времени? Часов у него не было, потому что Снеговичку они не полагались.       — Половина девятого, — сказал Стервятник, чуть улыбнувшись. Значит, ужин уже был, и про них либо забыли, либо не покормили в воспитательных целях. И свет погасят в девять, Клетку укладывали спать на час раньше. А там, наверху, наверное, уже хлопнули по рюмашке, провожая Старый Год. И стопроцентно на столе стоит тарелка с крошечными перепелиными яичками, облитыми майонезом, с торчащими их них розовыми запятыми креветок. Ральф сглотнул обильную слюну, желудок выдал звуки продуваемых тромбонов. А ещё скрученные в рулончики баклажаны, начинённые смесью сыра с чесноком, Ральф их не любил, а сейчас бы съел. Даже бы, пожалуй, сожрал. Без хлеба. Свет погас, избавив их от назойливого треска и теперь можно было лечь, свернувшись в улитку, пытаясь обмануть требовательное нутро.       — А чем был должен закончится наш спектакль? — спросил Стервятник, судя по звуку голоса, идущего снизу, он тоже сполз на пол.       — Я умиляюсь добрым зверушкам и бегу в кабинет за подарками.              — Ах, были ещё и подарки, — вздохнули от другой стены. — Конфеты?       — Мандарины, печенье, зефир, пряники. Мятные, — подтвердил Ральф. Пряничек он бы заточил, а сверху бы ломтик бекона. Лучше два. Три.              — Значит, мои птенчики сейчас радуются. Бабочке надо быть аккуратным, у него от сладкого лезут фурункулы. Надеюсь, Ангел проследит, если не забудет.       — Никто ничему не радуется, — буркнул Ральф.       — Почему?       — Потому что не найдут, куда я спрятал мешок. Стервятник в темноте замолчал, Ральф знал, о чём тот сейчас думает: перебирает в голове все потаённые места его кабинета.       — Под ванной?       — Нет.       — На антресолях? — сделал ещё одну попытку Стервятник. В голосе его слышалась лёгкая неуверенность, потому что туда пернатый вор вряд ли заглядывал. Слишком высоко, а стремянки в кабинете Ральфа не было.       — Нет.       — Сдаюсь, — капитулировал Стервятник.       — В диван, — признался Ральф, он же уходит, нет смысла хранить тайну. Ему теперь всё равно.       — Разве он раскладывается? — уточнил Птица. Диван у Ральфа был старорежимный громоздкий монстр, простёганный каретной стяжкой, с тугими кожаными пуговицами по спинке.       — Нет, там боковина откручивается, а внутри полость. Я ж знаю, что вы всё равно влезете искать. Кто в позапрошлом году Фазанам в фантики какашек кошачьих насовал?       — Ну уж точно не я, — фыркнул Стервятник. — Про это Рыжего спрашивайте. К желудку присоединился кишечник, и в мягкой тишине Клетке они дуэтом исполнили нежную увертюру скрипки и флейты, анонсируя большой концерт. Мясо. На горячее обязательно подадут мясо, запечённое, с хрустящей румяной корочкой, пряными травами и каким-нибудь соусом. В обычные дни кухня готовила неважнецки, но к праздником их шеф-повар с милым прозвищем Блинчик вспоминал о своём призвании и радовал педагогов кулинарными изысками. А к мясу уже следует не всякие шипучки, а уже ядрёное виски или простая и понятная водка, в зависимости от того, какие подношения от родителей получил Акула в этом году.       — А кто слил мой ликёр и набодяжил туда воды, подкрашенной зелёнкой? — Ральф вспомнил свои невосполнимые утраты, после которых рвал и метал. Собственно, так и обнаружился тайник в диване, когда он, психуя, саданул по нему ногой. — А чайная заварка вместо коньяка?!       — Не имею никакого представления, — холодно отозвались из темноты. Как же, не имеет он! Ральфу ни разу не удавалось застукать никого у себя в кабинете, потому что, когда сообщество вожаков решало его навестить с ревизией шкафов и ящиков, по всему коридору выставлялась тревожная цепочка логов, которые тут же предупреждали нарушителей, если он возвращался к себе. Но это не значит, что он не знал об этих визитах. Внутри тоненько заныли скрипки под аккомпанемент кишечной виолончели. При других обстоятельствах Ральф почувствовал бы неловкость, но конкретно сейчас он страдал из-за альтернативной версии зайчиков. И повинен в этом был никто иной, как Стервятник и вся его кодла! А к мясу подадут пюре. И не диетическую затируху на воде без соли, а пышное, нежное, взбитое на молоке и пачке настоящего сливочного масла, посыпанное благоухающим укропом. Ральф сглотнул и, спохватившись, закашлял, чтобы перекрыть бравурный марш волынок, приветствующих выход английской королевы, не меньше.       — Как думаешь, нас выпустят утром? — спросил Ральф, всё-таки в вопросах принудительного заключения у Стервятника опыт был несоизмеримо больше.       — Не раньше обеда, а то и до ужина просидим.       — До ужина?! — Ральф развернулся от возмущения и приложился локтем об унитаз.       — Ну а как вы хотели? — с непередаваемой иронией поинтересовался Стервятник. Действительно, все прошедшие годы он совершенно не интересовался утром, следующим за праздничной ночью. Да никто не интересовался, потому что накануне стаи получали сладости, хлеб и булку в неограниченном количестве и всякий сухпай. Зачем мучить кухню, если на завтрак всё равно никто не придёт? Какой питательной сывороткой перебивались Фазаны, Ральфа вообще не волновало — не его епархия. А сам он поутру воздавал должное позабытым засохшим шпротам, смачивая царапающую нёбо рыбинку чуть живым шампанским, если оно оставалось, или духовитым мускатом, который никто никогда не допивал. А ещё завянувший маринованный огуречик скрюченным пупырчатым эмбрионом, лежащий в пиале. Кисло-сладенький, в меру остренький, возвращающий к жизни и аппетиту после всех безудержных возлияний и обжираловки. Ральф поёрзал на полу, нащупал снеговичковую требуху и пристроил себе под голову вместо подушки. Его собственные потроха потрясённо примолкли, осознавая, что в ближайшие часов двадцать они проведут в жесточайшем воздержании и травмирующем и без того не самую крепкую воспитательскую психику, голодании. Внутриутробное затишье наступило только для того, чтобы от легкого ворчания перейти к яростному крещендо в духе кармины бураны.       — Могу ли я предложить вам лёгкую овощную закуску? — спросил Стервятник, переждав рёв органных труб. «Соглашайся! К чёрту гордость и педагогический стаж! — орали Ральфу все, начиная от предателя — желудка и заканчивая языком, и даже слюна во рту стала приятно сладкой от предвкушения. — Ты всё равно увольняешься!» Ральф молча протянул руку.       — С Новым Годом, — сказал Стервятник, вкладывая ему в ладонь уже знакомую бородавчатую морковь.       — С Новым счастьем, — устало отозвал Ральф, чувствуя, как по его морковке легонько постучали, напоминая о дружбе и участии. — С Новым счастьем.