* * *
Дни вышиваются монотонным узором. Ты молчала, когда несла подносы с чаем господам. За долгие пять лет служения во дворце ты научилась хорошо понимать, в какой пиале отравленный чай. Ты передавала поднос какой-нибудь более наивной девушке. И та умирала. А ты смотрела-смотрела-смотрела. И ненавидела. Ненавидела все эти скульптуры драконов, которые ты обязана протирать каждый день, все эти изображения, мимо которых ты постоянно проходила, выполняя различные поручения своих господ. Вина? Нет. У тебя было много времени, чтобы всё обдумать, чтобы увидеть процветающее государство, гниющее изнутри по одной только причине — простой и жуткой до безумия одновременно. Этот Император, этот Бог, это чудовище, держит всех вас в золотой клетке, а вы, сидя в ней, просто сходите с ума. У твоего Императора огромная Империя, которой он правит уже много-много сотен лет и которую он построил на крови и костях более слабых архонтов. У твоего Императора так много золота, что ты даже за всю свою жизнь не сможешь сосчитать всё его богатство. У твоего Императора есть гарем, в котором красивые женщины — фарфоровые статуэтки с разукрашенными лицами. Дворец огромен. В нём люди — что муравьи. И ты, как один из этих муравьёв, проживаешь свою недолгую жизнь в вечном страхе, что кто-то возьмёт и наступит на тебя, раздавит. За что это тебе? За что это им? Почему вы должны посвящать свои жизни существу, для которого вы — ничто? Почему? Он Бог. Он Бог? А зачем вам такой Бог? Ненависть пускает глубокие корни в твоём сердце. А твои руки, запачканные в невидимой чужому глазу крови, даже не пытаются выдернуть её.* * *
Ты видела Императора лишь раз. Одежды, расшитые золотом, золотые украшения, драгоценные камни, незыблемая поступь и непроницаемый взгляд. А где-то там, около твоей родины, люди умирают от голода, умирают от стихийных бедствий, умирают по прихоти своих господ — несвободные, несчастливые, живущие одним днём, вязнущие в своём глубоком одиночестве. А он здесь, едва ли смотрит на валяющихся в его ногах лживых чиновников и ничего, ничего не делает. Тебе хочется закричать, сорвать с него всё это золото и посмотреть ему в глаза. Посмотреть. Что у него там — внутри? Камень, злоба или пустота? Почему он ничего не делает? Почему? Тебе хочется плакать.* * *
О твоём Архонте сложено так много легенд, что они обращаются в пыль. Но ты решаешь написать и свою. За годы служения ты научилась неплохо писать, но если ты напишешь и с ошибками — пусть. У легенд всё равно есть интересное свойство: рано или поздно они все умирают. Ты писала о драконе, прекрасном и величественном, кровожадном и жестоком. О драконе, разорившим тысячи государств от своей неуёмной жадности. О драконе, не знавшем ни пощады, ни сострадания, ни любви. И о драконе, что от своей гордыни, стал сам себя звать богом. И о людях, из глубинного страха сделавших этого дракона своим правителем. «Трагедия» — так ты назвала свою легенду, закончив и сшив маленькие-маленькие листы своей книги. Размер этой книги позволял тебе носить её с собой куда угодно: ты просто обматывала её платком и прятала в кармане кимоно или за широким поясом.* * *
Узор дней плетётся шёлковой нитью, и ты совершенно теряешься. В ненависти, в отчаянии, в трагедии. Ты постоянно вспоминаешь глаза той девочки — а больше ты, кажется, ничего и не помнишь. И в конце концов ты решаешься. Какой прок от слов, если они горят внутри, выжигают клеймо внутри? Какой? Ты знаешь, что Император часто прогуливается в одном из садов дворца. Ты знаешь, что ему особенно нравится проводить время около огромного золотого дерева, рядом с которым есть небольшая беседка. Ты выжидаешь. Смотришь внимательно-внимательно. И в нужный момент — оставляешь в беседке свою легенду вместе с одним увядающим цветком Глазурной лилии. Ты стоишь достаточно далеко, аккуратно спрятавшись за колонной. Ты даже не стала сменять свою одежду на чужую, по которой стражники смогут сказать, что эту книгу оставила именно ты, увидев тебя. В эти сады придворным дамам — ты получила этот титул совсем недавно, но не сказала бы, что для тебя хоть что-то изменилось — дозволялось заходить. Ты устала бояться. Пусть отчаяние погубит тебя, пусть глубинные чистые стремления вывернут тебя наизнанку, пусть тебя раздавит надежда, а не твой Архонт или его живой, дышащий дворец. Император оборачивается. Смотрит по сторонам, держа в одной руке с золотыми перстнями на длинных пальцах твою книгу и увядающую лилию. А ты выходишь из-за колонны и смотришь ему прямо в глаза. Прямо в глаза. И уходишь, тихо бредя в другую часть дворца.* * *
К Императору тебя не вызывают даже спустя месяц. Ты живёшь, как и прежде, руководишь служанками, как придворная дама низкого ранга, и смотришь в небо, когда на то есть время. Такое чистое, такое глубокое. Надежда ощущается как небо? А может, Император ничего и не прочёл. Может, твоя легенда уже давно где-нибудь сгорела или размокла в каком-нибудь ручейке. А лилию, наверное, смяли, и она вся рассыпалась, как рассыпешься и ты когда-нибудь. А потом, уже под вечер, к вам приходит придворная дама самого высшего ранга и начинает читать указ Императора. Император жалует тебе титул Благородной супруги.* * *
Ты не смотришь на императора. Свадебная процессия уже прошла, но ты на него так и не взглянула. Императрицы у Архонта никогда не было, выходит, тот титул, который он пожаловал тебе — самый высокий сейчас во дворце. Тебе, дворцовой даме, которая должна была провести остаток жизни во дворце, не поднимая головы и не смотря на своих господ. Однако он Архонт, бог. Ему не перечат. Ты должна чувствовать отвращение или, напротив, счастье. Но ты не чувствуешь ничего. Забава? Унижение? Больнее ведь всегда падать с высоты, нежели с маленького камешка. — Почему? Ты оборачиваешься на голос, но не смотришь на лицо Императора. Глядишь на золотые нити его свадебного наряда сквозь алую вуаль. Никто и никогда из народа Ли Юэ не писал о Мораксе таких вещей. Никто и никогда. Слова всегда имеют силу. Твои губы размыкаются: — Кто-то же должен.* * *
Император не касается тебя. И ты — не прикасаешься к нему. В твоих руках — власть. В-л-а-с-ть. Она иллюзорная, потому что Архонт может в любое мгновение отнять её, но ты не думаешь об этом. Ты — делаешь. Все подарки со свадьбы ты приказываешь продать, а на вырученные деньги — обеспечить самые бедные районы Ли Юэ продовольствием и наёмной стражей. Ты жёстко следишь за тем, чтобы твои приказы исполнялись. Это благотворительность, не политика, министры не могут упрекнуть тебя в нарушении полномочий. Ты знаешь каждый уголок дворца и почти каждого жадного человека, преступления которого просто омерзительны. Ты предаёшь их суду, заранее зная исход. Оставшееся от них имущество ты также отдаёшь тем, кто в нём действительно нуждается, а некоторую его часть — семьям этих людей, приговорённых к казни или пожизненному служению на особых работах. Твоя власть мимолётна, но ты делаешь всё, чтобы за короткое время твоего назначения хотя бы что-то изменилось. У тебя нет времени, чтобы медленно всё просчитывать, да и ты сама по себе слишком устала, чтобы сидеть и ждать, ждать, ждать подходящего момента. Тебе всё равно, как тебя прозовут некоторые люди. Кровавый тиран — ну и пусть. Пусть. Ты должна, должна, должна что-то изменить — встать и перекроить, пока не стало слишком поздно. Император приходит в твою часть дворца каждую ночь. Вы пьёте чай. Иногда он задаёт вопросы о твоём детстве. Ты отвечаешь. Он ничего не говорит о твоих поступках. Он приходит — а тебя боятся. Б-о-я-т-с-я. К другим женщинам гарема до твоего назначения Благородной супругой он почти не приходил. Ты не хотела думать о причинах всего этого. Но, может, твоя надежда и не увяла, а проросла в нём цветком той самой Глазурной лилии.* * *
В гареме женщинам платят жалование. Твоё было довольно большим. Ты консультировалась со счетоводами и другими людьми, разбирающимися в финансах, чтобы правильно всё рассчитать и построить школы и некоторые культурные институты. Ты не можешь лезть в политику, но знаешь, что состав министров Император меняет. Многое меняется в Ли Юэ. И порой, глядя в небо, ты чувствуешь в груди искреннее тепло. Сгоришь в своих посылах — ну и пусть! Но ничего уже всё равно не будет как прежде. А потом Император снова приходит к тебе. Снова пьёт чай, смотрит в сад, ведь ставни открыты. Ты долго смотришь на его профиль, а потом всё же не сдерживаешься. И спрашиваешь чуть сиплым голосом: — Почему? Этот вопрос — из глубины. Ответ на него так тебя страшит, что тело всё немеет. Столько лет ты спрашивала себя, почему твой бог так слеп, так жестокосерден, так глух к своему народу. Столько лет ты ненавидела стены этого дворца, отравленные корыстью и жестокостью. Столько лет ты винила и саму себя за свою же слепоту за свою же глупость. Почему? Почему? Почему? Император оставляет свою пиалу с чаем в сторону. Долго смотрит в твои глаза. А потом говорит, и голос его так глух и так полон усталости, что тебя едва не пробирает дрожь. — Я полагал, люди смогут справиться сами. Полагал, что Империя сможет дать им опору в лицах таких же людей, как и они. Я… не видел многого, будто закрывал глаза. Или не хотел видеть. После он долго молчит, а затем — смотря тебе в глаза, касается твоей руки так, что ты едва чувствуешь это прикосновение. — Я люблю весь человеческий род так сильно, как это только возможно. Люблю. И мне больно от осознания того, как люди страдают. Мне так больно — кажется, словно тысячи копий протыкают глаза насквозь. Мне казалось — отпущу людей, дам им свободу, и они будут счастливы. Смогут справиться, смогут не губить друг друга. И неужели всё было напрасно, Т/и? Ты смотришь в золотые глаза напротив. Усталость, боль, разочарование, одиночество, отчаяние, гибель — гибель чего-то очень важного. Слова застревают в горле. Ты хочешь, так сильно хочешь что-то сказать, но не можешь. Ты чувствуешь влагу на своём лице, ты плачешь, тянешься руками, чтобы почувствовать тепло своего бога. Тебя медленно обнимают в ответ. Поглаживают по спине, чуть раскачиваясь, будто пытаясь убаюкать. А ты вдруг вспоминаешь глаза той девочки, что когда-то отдала за тебя жизнь. — Нет, не напрасно. Не напрасно… — шепчешь ты мокрыми от слёз губами Архонту куда-то в шею. Он обнимает тебя крепче.* * *
Когда-то давно ты была Императрицей. Люди говорили о тебе разное. Тиран, добродетель, человек из грязи. Когда-то давно ты стояла посреди мира и не знала, что делать, не знала, во что верить. Когда-то давно ты смотрела в небо и… надеялась? Ты сжимаешь в ладони свой Гео Глаз бога, отводишь взгляд от горизонта и солнца, мерно клонящегося к нему, и подходишь к Чжун Ли. — Забыл кошелёк? Чжун Ли оборачивается, смотрит на тебя и в странной неловкости пожимает плечами — а после кивает и улыбается, облегчённо выдыхая. Ты по-доброму усмехаешься, качаешь головой и расплачиваешься вместо него. — Весьма рад, что ваша жена была рядом, господин Чжун Ли. Проблема решилась довольно быстро, — чуть ворча, говорит продавец и передаёт Чжун Ли пакет с продуктами. Ты тонко улыбаешься, и вы, вежливо попрощавшись с продавцом, идёте в сторону вашей квартирки у Ритуального бюро. Чжун ли держит тебя за руку, и ты чувствуешь тепло, льнущее к самому твоему сердцу. А потом Чжун Ли вдруг останавливается и поворачивается к тебе лицом. Глаза его — горят в приглушённом свете фонарей Ли Юэ тысячей чувств. — Всё было не напрасно. Ты смотришь ему в глаза, крепче сжимаешь его руку в своей, приподнимаешь уголки губ. Так много слов в мыслях. Так много образов. Ты столько всего помнишь: и хорошего, и плохого. Помнишь самоотверженность и глупость своего народа, его злобу и искренность, надежду и разочарование, любовь и горечь. Помнишь так много разных людей и перемен в них, что чувство, такое глубокое и искреннее оплетает всю твою душу и говорит твоими устами ответ: — Да. Не напрасно, моя любовь.