Научи меня чувствовать

Ровно через неделю с тем же опозданием в пять минут раздался стук в дверь. Я успела скрыть улыбку до того, как дверь открылась. Она заглянула внутрь и вошла, прикрыв за собой дверь. Уже не так резко, как в прошлый раз. Скорее, нерешительно. — Валерия, рада вас видеть, — поприветствовала я ее, решив пока не заострять внимание на том, что она все-таки пришла. — Здравствуйте, — отозвалась она и, ковырнув ботинком пол, подняла голову. – Я… Типа извиниться хотела. — Проходите, прошу вас, — я рукой указала ей на диван, стоя у кофемашины. – Кофе? Черный и без ничего? – спросила я, прекрасно помня, что она пила в прошлый раз. — Нет, — поморщилась девушка, покачав головой. – У меня уже тахикардия от того количества кофе, что я сегодня выпила. Можно просто воды? — Могу предложить зеленый чай, — проговорила я. – Черный, к сожалению, закончился. — Терпеть не могу зеленый чай, — снова сморщилась она, став похожей на капризного ребенка. – Мать всегда пила его. Воняло на всю квартиру. — Пила? – уточнила я. – Ее… — Нет, — отрицательно покачала головой Валерия и наконец уселась на диван, наблюдая, как я достаю с полки бутылку воды. – Она жива. Просто я давно не живу с родителями, поэтому теперь меня это не беспокоит. Я протянула ей воду и уселась в кресло, положив на подлокотник раскрытый блокнот. — Как прошла неделя? – решив начать издалека, я положила ногу на ногу и чуть повернула корпус. Не смогла не заметить, как ее взгляд прошелся по моему бедру, ненадолго на нем задержавшись. — В целом, неплохо, никаких происшествий, — пробормотала она, отводя взгляд и упираясь им в бутылку, с которой начала отковыривать ногтем этикетку. Я же в этот момент успела рассмотреть ее. Сегодня на девушке был не костюм, а обычные джинсы, легкая кофта под горло и легкие ботинки. — Ну, отсутствие происшествий – тоже успех, — улыбнулась я. — Отчасти, — кивнула она и мельком посмотрела на меня, после чего снова вернула внимание этикетке. – Я хотела извиниться за… прошлый раз. Повела себя немного… по-идиотски. — Я так понимаю, это была ваша самозащита? – осторожно начала я прощупывать почву. — Она самая, — усмехнулась Валерия. – Знаете, я никогда никому не рассказывала о себе. Ну, в смысле… Друзьям там только… И то вкратце и в общих чертах. — Как думаете, с чем связано ваше нежелание делиться информацией о себе? Мне нравилась эта девушка. Я видела в ней целеустремленную, сильную, волевую личность, хотя, по сути, почти ничего о ней не знала. Но опыт работы с таким количеством людей, что у меня был, позволял делать выводы и строить предположения и после пяти минут общения. И почти всегда эти предположения оказывались верными. — Я не знаю, — пожала она плечами. – Я даже не знаю, когда это началось. В детстве, я помню, все было просто – ты подошел, сказал: «Привет, я Лера, давай дружить», и все. Вы уже бегаете по улице, рассказываете друг другу все тайны и секреты и… все нормально. Но потом я просто… Не знаю, будто я чувствую какую-то опасность от людей. Словно они, узнав обо мне правду, отвернутся, уйдут, не захотят со мной общаться. — Почему вы так думаете? Есть что-то, что вы сознательно скрываете от людей? — Ну, знаете, это не то, что я там что-то совершила или сделала отвратительное, нет. Просто… Когда ты делишься чем-то, проблемами там, переживаниями… Просто никто же не любит нытиков, — пожала она плечами. – Никому это не интересно. Даже вы, — она указала на меня ладонью, — вы слушаете нытье людей за деньги. Это ваша работа. Вряд ли вы согласитесь выслушивать их проблемы за «спасибо», ведь так? — Я консультирую по выходным в доме престарелых, — проговорила я. – За, как вы выразились, «спасибо». — И что, просто так? Типа не за какие-нибудь галочки или как там у психологов это называется? Супервизия, я не знаю… — Нет, с супервизией это никак не связано. Супервизия – это своеобразное повышение квалификации специалиста. — То есть просто так прям ходите к бабулькам и дедулькам и трещите с ними? – все еще не веря, спросила она, прищурившись. — Провожу консультации, — кивая, поправила я ее. – В основном, мои пациенты – либо одинокие старики, к которым не приходят родственники, либо люди с расстройствами. Такие, к сожалению, тоже есть. — Всякие таблетки им поди выписываете? — Я не психотерапевт, я не могу выписывать медикаменты, — улыбнулась я. — А, да? Типа психолог не может дать рецепт на какой-нибудь крутой препарат, чтобы просто выпить, отъехать и расслабиться? — Нет, и работает все немного иначе. — Прикольно. То есть вы как мать Тереза, — кивнула девушка. — Ну, не будем так громко оценивать меня, — усмехнулась я, не сдержавшись. — Окей, старики – понятно, но в остальном вам же платят. И я знаю, что неплохо. Так что тут все же правда на моей стороне. — Я не пытаюсь вас переубедить, Валерия, я лишь говорю, что люди вполне могут выслушивать друг друга, не считая это «нытьем» и могут быть действительно заинтересованы в этом. — Ну, не знаю, я не люблю говорить о себе, поэтому и среагировала, — проговорила она и, положив одну ногу на другую, откинулась на спинку дивана. – Но потом поняла, что я и пришла к вам, чтобы решить эти вопросы. И реакция моя была… Ну, скажем… Не к месту. Так что извиняюсь. — Хорошо, я принимаю ваши извинения, — проговорила я и тут же продолжила. – Валерия, на прошлой нашей встрече вы начали говорить мне о своей бабушке. — И? – с какой-то опаской девушка взглянула на меня и сглотнула. — Расскажите мне о ней, — спокойно сказала я. — Да ее давно уже нет… — начала говорить Валерия, но я не дала ей уйти от ответа. – Я даже плохо помню… — Я понимаю, но расскажите, что помните. — А вы упертая, — пробормотала девушка, опуская ноги на пол и скрещивая их в районе голени. – Ну, что мне про нее рассказать? Она была классная, она любила меня, я любила ее, она была единственной, кто заботился обо мне. Когда ее не стало, мне было грустно. Все, — почти скороговоркой проговорила она и уставилась на наполовину оторванную этикетку. — Что вы чувствовали, когда ее не стало? Как это произошло? Мне было важно понять, что именно послужило триггером ее изменений. Что способствовало тому, что она закрылась ото всех. Она молчала несколько минут. В кабинете стояла тишина, только тиканье часов нарушало ее. Даже кондиционер не работал. И когда я уже решила, что она не станет отвечать на мой вопрос, девушка заговорила: — Я только вернулась из деревни в город. Раньше, чем обычно. Я была подростком, и мне было там уже довольно скучно. Три месяца тебя окружают только картофельные поля, речка и клумбы. Я упросила родителей забрать меня в начале августа, а не в конце, как это было всегда. В городе меня ждали друзья, подружки, и полоть грядки мне надоело. Бабуля, конечно, ничего не сказала, но я видела, что она расстроена. Но мой крошечный мозг не мог понять, каково ей было – одинокому пожилому человеку, который общался-то в основном только со мной. Моя мать была к бабушке не слишком привязана, и даже когда зимой бабуля жила в городе, нечасто ей звонила и еще реже навещала. И когда я вернулась, где-то через две недели нам позвонили и сказали, что… Ну… — ее дыхание прервалось, и она замолчала, опустив голову и сжимая в руках бутылку до треска. – Что ее больше нет. Я увидела, как она неловко вытирает слезы пальцем, пытаясь это скрыть. Наклонившись, подвинула к ней ближе салфетки. — В глаз что-то попало просто, — сердито пробормотала она, схватив салфетку. — Валерия, плакать – это нормально. Через слезы очищаются души, — спокойно проговорила я, искренне сочувствуя девушке. Она так и не оплакала свою бабушку. В ней сидела маленькая девочка, которая потеряла самого дорогого человека, и которая так и не смирилась с этой потерей. — Плачут только слабаки, — проворчала она, шмыгнув носом. – Так отец всегда говорил. Я еле слышно вздохнула. Сколько же поломанных характеров, судеб из-за брошенных родителями слов. Из-за глупых неверных установок. — Простите, но ваш отец не прав. Слезы – это естественный способ справиться с болью. Особенно душевной. — Я не плачу, я просто… — она судорожно выдохнула, но собралась и продолжила уже спокойнее. – Черт. Ладно, я плачу. Второй сеанс, а уже сопли на кулак наматываю. Вы мне не нравитесь, — усмехнулась она, вытирая глаза. — Думаю, вы лукавите, — рассмеялась я в ответ, прекрасно зная, что это шутка. — Ох, будьте осторожны, Марина Игоревна, — тоже рассмеялась она и покачала головой. – Я не плакала на похоронах. Когда узнала о том, что… бабушки больше нет, у меня была истерика. Меня родители, наверное, целый час не могли успокоить. А потом… отец просто взял меня за воротник и сказал, что если я не замолчу, он выпорет меня, как Сидорову козу. Сказал, что плачут только слабаки. А если я сильная, то я не буду плакать. И с тех пор я… — она снова покачала головой, выдыхая. – Ни разу не плакала. — Мне жаль, — проговорила я, прекрасно зная, как сложно после стольких лет научиться принимать свои слезы. Таких случаев у меня были десятки. — В общем, ее не стало, и я все время задавалась вопросом… Хотя что я вру, до сих пор задаюсь – что было бы, если бы я осталась там. Умерла бы она тогда? Или я смогла бы ей помочь? Помолчав несколько секунд, я проговорила: — Мы никогда этого не узнаем. У каждого человека есть свое время, и некоторые вещи мы просто не можем изменить. Нам остается их принять и жить с последствиями. — Ну, вот я и живу. С последствиями, — вздохнула она, складывая на своих коленях салфетку. — Но важно другое – вы должны понять, что вы – не причина того, что случилось. — Откуда вам знать? – вскинула она голову. — Вы разве Господь Бог? Разве вы распоряжаетесь временем других людей и решаете, когда им уходить? — Нет, но… — Тут нет «но», Валерия. Вы не властны над жизнью других. Вы не можете решать, кому жить, а кому умереть. Вы – просто человек. — Мне кажется, она обиделась на меня, — пробормотала девушка тихо. – Что я уехала, оставила ее. Я сказала ей, что мне скучно там, и… И это было почти последнее, что я ей сказала. — А что бы вы хотели ей сказать? — В каком смысле? – нахмурилась девушка, непонимающе глядя на меня. — Ну, я имею в виду, если бы могли. Валерия, есть такая техника в гештальт-терапии, которая используется повсеместно. Называется «Пустой стул». — И что это значит? – спросила она, глядя на меня с недоверием. — Грубо говоря, ставится два стула друг напротив друга. Один занимаете вы, второй – ваш воображаемый собеседник. И вы говорите то, что считаете нужным. Можете что-то рассказать, попросить прощения, признаться в чем-то. Что угодно, в общем. Это очень помогает понять и… принять некоторые вещи. Она посмотрела на меня с долей скепсиса и проговорила: — Я правильно понимаю, вы предлагаете мне сесть на чертов стул и поболтать с самой собой? У меня на лбу «идиотка» написано? — Не самой с собой, а с вашей бабушкой, — продолжала давить я. — Ее нет! – воскликнула девушка. — Но в вашем сознании она все еще есть. Она жива, вы помните ее. И вам нужно с ней поговорить. — Бред какой-то, — фыркнула она. – Это шутка? — Нет, я предлагаю вам это абсолютно серьезно, — проговорила я, спокойно глядя на нее. Такую напряженную и вмиг ставшую колючей. — А вы сами на такое бы согласились? Изображать разговор без ответа? – снова фыркнула она, буквально выплевывая все свое презрение. — Я делала это упражнение и не раз, — кивнула я. — Серьезно? – ее бровь скептично поднялась вверх. – И с кем вы болтали? — Вообще не стоит об этом говорить, — сказала я, — но мое упражнение было связано с… некогда любимым человеком. — Расстались? Или он умер? — Расстались. — Что произошло? – зацепилась она. — Валерия, консультация не у меня, а у вас, — напомнила я девушке. — Если я сделаю этот «стул», вы расскажете? – начала она торговаться. — Нет. Все в ваших руках и зависит от вашего желания. Я тут ни при чем, — тут же ответила я, давая понять, что со мной торгово-рыночные отношения ей построить не удастся. — Скукота, — протянула девушка, вздыхая. – Ладно, тащите свой стул. Но если вы будете смеяться – я на вас пожалуюсь, — предостерегла она. – Не знаю, куда жалуются на психологов, но пожалуюсь. — Не переживайте, мне можно доверять, — заверила я ее и встала с кресла, направляясь к двери. Валерия тоже соскочила с дивана и пошла за мной: — Помогу вам, не одной же таскать эти табуретки. — Спасибо, вы очень любезны, — кивнула я, улыбаясь. Когда мы поставили два стула из холла на свободное место в кабинете, я предложила ей присесть на один из них. Валерия уселась, положив одну ногу на колено другой и всем своим видом выражая протест. — Валерия, если вы не хотите это делать, я не буду вас заставлять. Мы тут ради вашего комфорта и решения вашей проблемы. Кому-то может понадобиться больше времени. И ничего страшного, если вы пока к этому не готовы. — Да нормально все, давайте, — проговорила она и села ровнее. — Хорошо, — я прошла к креслу и уселась в него, чтобы наблюдать за процессом со стороны. — Вам нужно представить, что напротив вас ваша бабушка. Можете просто ее визуализировать, а можете описать ее, как вам удобно. Она поерзала на стуле, потом чуть опустила голову и прикрыла глаза. Выдохнув, она выпрямилась и подняла голову, не открывая глаз. Через пару минут я увидела легкую улыбку на ее красивом смуглом лице. — Бабушка всегда носила такое платье… типа сарафан или что-то вроде этого. Оно когда-то было красным, но под летним солнцем выцвело, и стало розовым. У этого сарафана были широкие лямки на резинке, и ее плечи всегда оставались открытыми. И загорали. Покрывались родинками и веснушками. А на голове у нее был платок. Белый в мелкий зеленый горошек. У нее было морщинистое круглое лицо. Доброе. Она часто улыбалась и смеялась. Она вообще любила пошутить. И… Меня она тоже любила. — Ваша бабушка прямо перед вами. Вы видите ее. Вы чувствуете ее. Вы можете с ней поговорить. Вы можете сказать ей все, что хотели, все, что не успели сказать или стеснялись. Валерия замолчала на несколько секунд, а потом я увидела, как улыбка с ее лица пропала, а подбородок дрогнул. — Ба, я… Я в общем… Нормально все. Живу, работаю. Законов не нарушаю. Херней не страдаю, как раньше. Ты бы, наверное, мной гордилась. Пошла вот, к психологу, чтобы поработать над своими… проблемами. Ты же всегда говорила, что иногда нужно попросить о помощи. Вот я и попросила. Она вздохнула и снова замолчала. — Вы можете сказать ей абсолютно все. Если хотите – даже попросить прощения. Ее губы изогнулись, а брови сместились к переносице. Она зажмурилась. И когда я решила, что она прекратит выполнение упражнения, девушка заговорила: — Ба… Ты… Ты прости меня, ладно? Прости, что тогда уехала. Что наговорила тебе всякого. Я ведь не думала… Мне не было с тобой скучно. Правда. Блин, ба, ток ты меня и любила. И я… И я тебя любила. И люблю. Очень. И мне так жаль, что я была херовой внучкой. Мне… Мне не хватило времени, чтобы сказать тебе все это в лицо. Всегда не хватает одного дня. Ты прости меня. Ты… Ты очень мне дорога. И я очень люблю тебя. И мне жаль, что я не сказала все это тогда. Когда она договорила, ее лицо было мокрым от слез, а зубы сжимались так, что я переживала, что она их просто сломает. Ее трясло в беззвучных рыданиях. А когда она согнулась и закрыла ладонями лицо, то я грустно улыбнулась. Ей было тяжело. Но она смогла. Она справилась. — Мне, конечно, стало легче, — проговорила она через какое-то время, успокоившись, промакивая лицо салфеткой. — Но вы просто монстр. Это ж нервов никаких не хватит. — Я рада, что вам стало легче, — улыбнулась я. – Но в завершение нашей встречи, у меня есть для вас домашнее задание. — Серьезно? – ее брови снова взметнулись вверх. — Абсолютно, — кивнула я. – Неделю до нашей следующей встречи понаблюдайте за собой. Особенно в моменты, когда люди будут ждать от вас каких-то эмоций или ответной реакции. Понаблюдайте и постарайтесь прочувствовать, что именно вы ощущаете. — Ну, с этим я могу справиться, — усмехнулась она. – Только проблема в том, что люди давно от меня ничего не ждут. — Все-таки понаблюдайте, — кивнула я. – Люди всегда чего-то ждут. — Ну, ладно. Как скажете, — довольно легко согласилась она. – Если не надо делать всякие штуки типа «выйти из зоны комфорта» или «подойти к незнакомцу», я согласна. — Вот и отлично. Тогда… Всего вам доброго, — дружелюбно улыбнулась я, глядя, как она встает с дивана. — И вам, Марина Игоревна, — кивнула она. – И… спасибо. — И вам. Через несколько секунд дверь за ней закрылась.