Искусство говорить «прощай»

      Что-то было не так.       Ванцзи кивает и склоняет голову к плечу на миг. Знакомо-знакомо-знакомо. Слишком знакомый жест, слишком родной, и Цзян Чен смотрит во все глаза, пытаясь осознать, откуда взялась яркая улыбка на спокойном и прекрасном лице. Откуда в его голове нарисовалась эта улыбка. Улыбка и лёгкий, весёлый прищур карих глаз.       У Лань Ванцзи светлые, невероятно светлые глаза. Цзян Чен отчего-то видит их тёмными.       У Лань Чжаня поджатые губы и складки в уголках них. Цзян Чен не может развидеть широкую, иногда заговорщическую, но ужасно тёплую улыбку до ямочек на щеках.       У Нефрита почти полное отсутствие живой мимики. Подсознание Цзян Чена упорно рисует ладонь, скрывающую улыбку и еле заметный румянец, вечно подвижные брови, выдающие эмоции хозяина.       У главы ордена Лань спокойный голос с густыми нотками. Цзян Чен как на яву слышать звонкий смех и тёплый, почти ласковый баритон где-то над ухом.       Мотать головой приходится все чаще, пытаясь не думать, но не выходит, подсознание видит подмену, видит, что что-то не так, и Цзян Чен не может отделаться от мысли, что это все глупый сон, вот только усталость реальна, боль реальна, да даже вкус еды, книги и жизнь - реальны. Не реальны лишь фантомы, преследующие на каждом шагу.       И Цзян Чен долго всматривается в темноту своей комнаты ночами, будто бы сейчас дверь с тихим скрипом распахнется, пропуская фигуру в белом. Лань Ванцзи? Что за бред.       Но фантом не уходит, населяет Пристань, и почти на каждом шагу Цзян Чену мерещится взгляд тёплых карих глаз, родные руки, белое ханьфу и развевающиеся концы ленты. Кажется, что стоит свернуть за угол, и столкнёшься с чем-то (кем-то!) нос к носу, но за поворотом лишь пустота и тишина, да Лань Ванцзи выглядит таким же потерянным.       —Ты это тоже видишь,- падает сзади, и Цзян Чен оборачивается, сталкиваясь нос к носу с Не Минцзюэ. Тот всматривается в его лицо пытливо, будто бы пытаясь в нем что-то разглядеть, а затем делает шаг ближе и почти нависает сверху, вынуждая задрать голову.- Ты тоже это видишь.       —Вижу,- отрицать смысла нет, и Цзян Чен жмурится, пытаясь отогнать от себя видение того, как тонкие бледные пальцы поправляют заколку в чужой прическе.       Не Минцзюэ смотрит долго, словно бы тоже видит что-то, словно бы подмечает, словно бы для него тоже есть что-то, что не получается вспомнить, но получается увидеть. Словно бы он сейчас тоже пытается уцепиться за фантом кончиками пальцев, чтобы вернуть... Что?       Его взгляд скользит над плечом. Застывает на секунду. Подергивается дымкой, а затем вновь стекленеет, чтобы тут же брызнуть жизнью.       Отчего-то это нестерпимо больно.       Цзян Чен хочет что-то сказать, хочет узнать, хочет почувствовать, увидеть тоже, понять, что же видится уже не ему. Вскидывает взгляд, шагает ближе, слышит тихий смех откуда-то сбоку, видит скользящие по чужому плечу руки с удивительно тонкими пальцами, музыкальными, слегка узловатыми.       Взгляд скользит по шее. Секунда. Две. Три.       Глаза распахиваются в ужасе. Не так просто напугать заклинателя.       Не так просто напугать его самого после всего пережитого.       Пережитого..?       По шее Не Минцзюэ ползёт сетка глубоких ран, словно бы...       Цзян Чен отворачивается, в глаза опять бьет чертов траурный белый. В ушах звенит крик. Слёзы на белых щеках, тонкие пальцы в тёмных волосах.       Лань Ванцзи?       Страх ползёт горячечным дыханием по затылку, спускается ласковыми прикосновениями по позвоночнику. Что происходит?       —Ты в порядке?       Нет-нет-нет. Не в порядке. Совсем нет. Совершенно нет. Отнюдь нет. Как можно быть в порядке, когда дыхание выходит со свистом, когда кажется, что мир двоится и множится, распадаясь на сотни и тысячи образов?       —Давно?       Три дня. Чертовы три дня ада. Сознание гудит и режет, воспоминания пытаются раненной птицей раскрыть крылья, наконец-то вырваться из агонизирующей черепной коробки, чтобы показать то, что постепенно исчезает, стираясь.       Все воспоминания кажутся испещрённым чернильными разводами свитком, где прочитать можно лишь треть - все остальное местами сожженное, потёкшее, расплывчатое и смазанное неаккуратной рукой.       И посреди всего этого прикосновение рук к плечам, немая поддержка в темных глазах и знакомый-забытый голос.       —Нужно к Ланям.       А к кому ещё следовать за призраками в белом.       За локоть берут почти аккуратно, отчего-то так привычно. Словно бы уже делали, словно бы уже так было, словно бы уже не раз, словно бы отточенным движением. Сколько всего стирается из памяти?       Дорога тянется под ногами знакомыми и незнакомыми картинами одновременно. Кажется, что есть два мира, и оба не раз виденные, и оба давно изученные, оба одинаковые, и вообще не похожие друг на друга. Наверное, так и начинается искажение ци.       Лестница в резиденцию тянется под ногами тысячей крохотных воспоминаний. То тут, то там видны трещины в многовековых камнях от битв, прогремевших так недавно. Нога неловко переступает раскрошившуюся ступень. Не Минцзюэ смотрит несколько удивлённо. Ступень абсолютно целая.       Как и ворота. Как и резиденция. Каждый дом. Каждое дерево, каждая балка.       Цзян Чен смотрит и не понимает. Мир искажается, мерцает, в груди что-то так незнакомо давит, а перед глазами рисуется совсем другая картина.       Так не было даже в Пристани.       Облачные глубины, словно бы феникс, возведённые из пепелища. Не идентичные, с уважением построенные с малейшими деталями.       Но неуловимо другие.       Тёмные от времени балки поглощают солнечный свет. Белые подолы скользят по слегка поскрипывающим полам, ветер заунывно завывает где-то под потоками.       Почти белоснежные ладони указывают на какие-то светлые балки. Тихий смех, наполненный какой-то странной гордостью за проделанную работу. Сетования на то, что не получилось воссоздать из-за отсутствия чертежей.       Лань Ванцзи стал бы об этом рассказать?       Не Минцзюэ смотрит так же, берет за руку и тянет куда-то в сторону. Не даёт провалиться. Не позволяет застыть в увиденном. Пожимает пальцы и безмолвно остаётся рядом. И от этого почему-то снова невыносимо больно, но в голове отчаянно отказываются всплывать нужные картинки. Лишь только постоянно видится белое на широких плечах и темные, уже даже не кровоточащие, словно бы сухие раны.       Лань Ванцзи пропускает в кабинет, смотрит спокойно. До ужаса устало. До какой-то безысходности, и во всей его фигуре есть что-то такое, что хочется уйти подальше. Он недвижим. Спокоен. Сосредоточен. На его лице не намека на эмоции. Только на щеке небольшое пятнышко от чего-то. И почему-то волосы непривычно убранные от лица.       Непривычно ли для него?       Лань Цижень сидит за столом, лишь встаёт, чтобы поклониться. Он прожигает взглядом темных глаз. Знакомых. Родных. Таких эфемерных и непонятных. Только тёплых и искрящихся. Лань Цижень моргает. В темных омутах лишь усталость.       Лань Цижень тоже видит, понимает Цзян Чен. И Лань Ванцзи. Они оба. Они знают, зачем они здесь. Но молчат, и непонятно, от растерянности это, или от незнания.       Лань Ванцзи бросает быстрый взгляд, невольно слегка сводит брови. Почти незаметно. Не так-не так-не так. Брови сходятся на переносице, нос слегка морщится, в уголках глаз прячутся смешинки. На лице нет эмоций. Только небольшая складка между бровей.       —У меня нет ответов на ваши вопросы,- Лань Цижень смотрит прямо. Он - само олицетворение спокойствия. Вот только что-то неуловимое витает вокруг него. Он тянет руку к чашке, берет в руки, смотрит вперёд. Делает глоток и...       ...почти роняет пустую чашку.       В тишине это сродни приговору.       —Но я знаю, куда нам нужно.       Цижень словно бы горбится. Смотрит в пол несколько секунд, выдыхает. Выпрямляет спину, трёт устало лицо, встаёт и плавно двигается к выходу, словно бы ничего не произошло. Лань Ванцзи следует за ним. Пятнышко от чего-то на его щеке притягивает внимание. Не Минцзюэ словно бы специально на него не смотрит.       По комнате, по всей резиденции, по всем тропинкам то там, то тут гуляют фантомы, смех, слова, шёпот наполняют уши. Это невыносимо.       Цзян Чен смотрит на Лань Ванцзи, опустившего голову, словно бы старающемуся не смотреть по сторонам. Лань Ванцзи поднимает на него взгляд, цепляется своими светлыми-светлыми-светлыми глазами, слегка кивает, спрашивая, слегка сводя брови.       —У тебя грязь на щеке,- слова сами капают в замершей, почти мертвой тишине. Лань Цижень дёргается, поворачивается, смотрит на племянника прямо, а затем подходит ближе и вытирает белоснежным рукавом, смотрит ещё с секунду. Выдыхает и отворачивается, продолжая путь.       Сколько он не мог открыто на него посмотреть? Почему Лань Ванцзи сам не заметил?       В небольшом городке на границе Гусу царит привычная суматоха. Люди смотрят на заклинателей, но не задерживают взгляды дольше положенного. Им все равно. Они не видят. Для них это всего лишь группа, отправляющаяся на ночную охоту, или возвращающаяся. Нет смысла присматриваться - охраняют и ладно.       И в этом месте и не видно ничего. Даже Лань Ванцзи словно бы перестаёт быть настолько неправильным, словно бы наконец перестав раздваиваться. Все ещё не смотрит по сторонам. Все ещё опускает слишком светлые глаза. Но..       Но его приходится обогнать. Лишь бы не видеть широкую спину в белом. Лишь бы не смотреть в темный затылок, лишь бы не видеть опять. Лань Сичень оборачивается-оборачивается-оборачивается, улыбается и смотрит тепло и участливо, слегка вскидывает брови и прикладывает ладонь к губам, скрывая улыбку.       Лань Ванцзи смотрит только вперёд.       Лань Цижень сворачивает в небольшую чайную, ищет кого-то взглядом, цепко, почти болезненно. А затем направляет к одному из столиков, за которым пьёт чай невысокая, уже пожилая женщина с удивительно седыми, белоснежными волосами. Она не поднимает взгляд, почти не замечает гостей, словно бы для неё в данный момент существует лишь этот стол, а людей вокруг и не бывает.       Лишь когда ее чашка пустеет, она все же вздыхает:       —Я ему говорила.       —Кому?       В глазах Циженя океаны боли. Цзян Чен не уверен, что когда-нибудь видел у кого-нибудь подобное. Не Минцзюэ кладёт широкую ладонь ему на спину, показывая, что рядом, и опять это до боли знакомо, слишком, невыносимо. Но этого достаточно, чтобы не сбежать, чтобы остаться стоять. Чтобы вытерпеть чудовищное горе в глазах невыносимого и такого незнакомого-знакомого человека.       —Кому вы говорили?       Баошань Саньжэнь стучит ногтями по фарфору.       —У всего есть своя цена. Я ему говорила об этом.       —Кому.       —Вы забудете,- она улыбается тепло и наставительно. Накрывает ладонь Лань Циженя своими и слегка пожимает.       Ее руки почти похожи на скелеты.       —Просто ответьте.       —Он хотел, чтобы этой заразы не было, чтобы не существовало вовсе. Я помогла. Теперь ни печати, ни энергии нет. Впрочем, его тоже.       Лань Цижень спрашивает одними губами. Кажется, ещё немного, и в нем что-то окончательно надломится как в том камне у ворот Гусу. Лань Ванцзи цепляется за его рукав, мнет пальцами, не смотрит ни на кого. Словно бы застыв.       Сгорбленная фигура, проклинающая все и всех. В белом, на дощатом полу, пальцы в волосах, мольбы, чтобы все это прекратилось.       Слёзы в темных глазах Лань Циженя. Лихорадочный румянец на мокрые щеках Лань Ванцзи.       Цзян Чен отводит взгляд и прислоняется лбом к плечу Не Минцзюэ. Оба Ланя спокойны, если не считать взглядов. Ничего.       Трясёт, морозит, знобит, в голове нет ни одной разумной мысли. Виски давит, и ледяные пальцы в волосах мерещатся почти наяву. Невыносимо, Небожители, это Невыносимо.       —Вы забудете окончательно, это пока что, это ненадолго,- Баошань отпускает руки Лань Циженя.- Это потому что он много для вас значил, но все стирается из памяти, поверьте. Даже самые сильные чувства со временем притупляются.       —Просто ответьте.       Баошань Саньжэнь поджимает губы, берет в руки чашку, уже вновь наполненную чаем. Несколько секунд смотрит в тёмную муть.       —Лань Сичень бы не хотел, чтобы вы помнили, я думаю.       Имя бьет по ушам, в голове картинками проносятся тысячи воспоминаний, ярко, пестро, тотчас вновь проваливаясь в пустоту. Словно бы вновь стираясь, растворяясь, не позволяя до конца увидеть.       Объятия несуществующие рук кажутся тисками.       —Но я его уверила, что вы точно забудете.       Темные глаза с икринками смеха, тёплый взгляд, ласковые руки, такие мягкие губы, шёлковые волосы.       —Что это сработает, и что после ни следа не останется.       Крепкие объятия, смех и сморщенный нос, поднятые брови, морщинки в уголках глаз, длинные пальцы, сяо в руках, запах зелёных яблок и горных ветров от шеи, белые одежды.       Глаза все в Лань Циженя. Проницательные, темные, слегка насмешливые.       —Все же я не смогла ему отказать: я уважаю, когда просят не за себя, а за других, пускай я и посчитала это несколько неполноценным.       Рыдания, что так виноват, так виноват.       Тихие мольбы, чтобы все это кончилось.       Просьбы оставить одного.       Обещания найти способ все исправить.       Отчаяние в глазах как у Лань Циженя.       Сломленная улыбка на губах как у Лань Ванцзи. (Прости, Минцзюэ, я его не удержал.)       —Верни мне его,- Цижень смотрит так, словно бы его мир рушится, словно бы ещё момент, и сломается уже он сам. Словно бы окончательно вспыхнет подобно старому пергаменту, выгорит вместе со всем Гусу.       Словно бы сейчас ему окончательно обрезают нити тупым мечом.       —Я не могу, такова цена,- Баошань хмурится и качает головой.       Цзян Чен не хочет думать, что видят перед собой другие. Что видит перед собой Лань Цижень - кажется самым пропитанным горечью, пропаленным и выжженным. Ему хватает своих воспоминаний, а умереть от ужаса того, что не помог - он сможет и потом, когда не будет рядом никого.       Бездействие и вера в слова любимого человека иногда не так уж и хороши.       —Чего вы хотите?- Не Минцзюэ словно бы остаётся сильным. Если бы не его рука на спине - Цзян Чен бы и не понял, насколько того трясёт. Впервые, кажется, за годы знакомства? Сколько же прошло, они же вообще не виделись, считай?       В голове снова слишком много, а губы почти как наяву болят. Небожители, почему он вообще столько забыл?       Баошань закрывает глаза. Улыбается и качает головой вновь.       —Ничего я не хочу. Все проходит, все забывается. И вам нечего мне предложить.       Лань Цижень на мгновение сгибается пополам. Лань Ванцзи касается его плеча, словно бы желая хоть немного помочь. Словно бы не его щеки жжёт.       —Верните все обратно.       Баошань встаёт из-за стола. Уходит, не оглядываясь, лишь в дверях останавливается, бросая из-за плеча.       —Осталось совсем немного. Кому-то придётся его удержать, а я верну все. Но вам придётся попрощаться с тем, что вы имеете сейчас. И взять на себя ответственность.       —Например?       Баошань выскальзывает тенью, растворяясь в сгущающихся сумерках. Не оставив после себя ничего. Забрав что-то ещё.       Попрощаться с чем?       Ответственность за что?       В сознании вновь вспыхнули искаженные глубины. Пропитанные запахом гари и горечи. Вкус крови разлился по языку. В глазах потемнело резко и больно.       Цзян Чен никогда не видел полыхающие Облачные Глубины. Но зато Пристань Лотоса напиталась кровью сполна. Впитала в себя и выросла вновь, поднимаясь выше, становясь сильнее. Расправила крылья и смогла взлететь снова. Не выстояв, но вернувшись.       Яньли улыбается тепло и мягко, треплет по волосам и целует в скулу. Видит, что что-то не так, обнимает и молчит, не наставая.       Сичень или она?       —А-Юань обещал скоро приехать с А-Лином, у него какие-то дела срочные, и мне разрешили поехать вперёд.       Она щебечет и улыбается. Вокруг неё кружит жизнь, где-то на фоне звучат возгласы Мадам Юй. Где-то смеется Вэй Ин.       Все слишком живое.       Сичень или семья? Разве такое вообще можно выбирать, Небожители?       Яньли улыбается тепло и уютно. Сичень касается губами виска и говорит, что все будет хорошо.       Цзян Чен сидит на дощатом полу пристани, пытаясь осознать, насколько неравноценным получился обмен. И насколько же все, черт возьми, не хорошо.       Насколько же большая цена была заплачена.       Насколько сильно он не видел выхода.       —Он просил не воскресить.       Слова заставляют обернуться, смотря на Баошань во все глаза, вскочив на ноги.       —Он просил уничтожить печать. Все остальное стало лишь следствием. Умный мальчик.       В голосе прорезалась горечь. В глазах блеснуло разочарование. Словно бы Баошань жалела. Словно бы тоже понимала. Словно бы ей было не все равно на одну жизнь.       —Все можно вернуть?       —Можно,- Баошань склоняет голову к плечу.- Я уже говорила, что удержать можно. Только кто согласится заставить мир пройти через это? Ради одного человека?       В ее словах улыбка. Она точно знает или чувствует, демон ее разберёт. Цзян Чен отчаянно пытается не думать. Отчаянно пытается смотреть только на неё, чтобы не видеть ни фигуру в белом, но объятую дымом сражения резиденцию родного дома.       —Лань Цижень и Лань Ванцзи не могут решать, они его семья,- Баошань стучит пальцем по нижней губе, смотрит цепко.- Не Минцзюэ мёртв, ему не страшно. Уже однажды умершие не имеют права решать за живых.       Баошань подходит ближе, кладёт ладонь на чужую грудь. Шрамы от кнута. Фантомная боль. Вырванное ядро, вереница ужаса и страха, раздробленные кости, мясо из-под кожи.       «Лучше бы я умер».       Абсолютно чистая кожа.       —А вот ты потеряешь всех. Вот ты и решай.       Баошань вздыхает, достает заколку из причёски и вставляет в тугой пучок чужих волос. Улыбается грустно и уходит вновь, вечерним туманом растворяясь над водами ещё не уничтоженной Пристани.       Сичень в мыслях фыркает и убирает влажные волосы от лица, говоря о том, какое же тёплое в Юнмэне лето. Где-то позади маячит ещё одна фигура, выше и массивнее, говорит что-то. Из-за прибоя не слышно. А может быть просто воспоминания совсем растворились, подернувшись рябью прибоя.       Цзян Чен вновь опускается на дощатые полы пристани. Понимание вышибает почву из-под ног.       Почему всегда он.       Ответ на этот вопрос не знает ни Лань Цижень, смотрящий волком, ни Лань Ванцзи. Лань Сичень, наверное, поджал бы уголки губ и пожал плечами, говоря, что тот справится. А Не Минцзюэ бы предложил на охоту, чтобы выпустить пар.       Но он только сидит напротив, легко держит за руку и позволяет прижиматься лбом к плечу, не замечая крупной дрожи, бьющей чужое тело.       Он знает, что плохо, знает, что ломает, видит и понимает. Но молчит. Он не имеет права выбирать и навязывать. «Уже однажды умершие не имеют права решать за живых». И потому он может только быть рядом.       И Цзян Чен молчит. Думает о сестре, ее муже, матери и отце, думает о Вэнях и Цзинях, о Ланях и Цзинь Лине.       —Я не имею никакого права решать.       Слова капают кровью с губ. Больно и резко.       —Я не хочу снова терять тебя. Я не хочу терять их всех. Даже Небожители не имеют права решать, кому жить.       Не Минцзюэ отмирает и выдыхает резко, отрывисто, словно бы до этого старался не дышать. Словно бы действительно был мыслями не здесь. Смотрит понимающе и обнимает осторожно, но крепко, позволяя спрятаться и стать слабым. Как будто до этого был сильным хоть когда-то.       И он тёплый, родной, воспоминаний почти нет, почти в каждом из них вырвано по куску, почти каждое словно бы переписали, как будто пытались стереть все, как могли. Но Минцзюэ живой, и рядом с ним не страшно.       Как будто не он умер столько лет назад.       —Я не могу так выбирать. Я даже из вас двоих выбрать не могу, а не из стольких людей.       Голос спокойный, только дрожащий, слегка хриплый и срывающийся. Не в этой жизни говорить с надрывом, словно бы душу давно в ошмётки порвало, да вот только со старыми ранами в воспоминаниях не так уж и невозможно, не так уж далеко. Кажется, что всю жизнь заново приходится прожить с новыми поправками. Душа тихо раскалывается, трется и истончается.       Не Минцзюэ гладит по спине и волосам. Цзян Чен ничего больше не хочет в этой жизни вообще.       —Как-то очень неправильно на весах лежит все, да?       Сичень обнимает со спины и ласково касается губами затылка. Наяву ничего не происходит.       —Я просто хочу вас двоих, и все,- Цзян Чен смотрит на него. Говорит тихо. Жадный, хочет все и сразу, не отдавая ничего. Весы и так вон как покосило: —Как тогда. Я многого прошу?       —Много,- Минцзюэ кивает и прижимает к себе крепче.- Но я понимаю.       —Что бы ты сделал?       —Я не знаю. У меня два варианта: либо умереть, либо жить, и все это не от меня зависит.       —На моем месте.       Тишина сдавила плечи, грузом легла на спину, почти ломая. Почти прижимая к земле. Почти склоняя в поклоне предкам, которые и так всю жизнь были глухи к слезам и мольбам о помощи. Мёртвые не умеют помогать. Однажды умершие решать за живых не могут.       Минцзюэ отстранился, смотря в глаза долго. Нечитаемо. А затем вздохнул.       —Что бы ты ни выбрал - ты будешь прав. Если выберешь Сиченя, то вернёшь его, мир на круги своя и будешь дальше разбираться со всем этим. Не вернёшь, то забудешь о нем и о его умершей душе,- Минцзюэ на миг закрывает глаза, собирается с силами. Всем больно: —Ты в любом случае останешься с этим один, вопрос лишь в том, что ты выберешь.       Цзян Чен жмётся близко, жмурится, дышит полной грудью. Нет-нет-нет-нет. Стук не сердца, лишь сплошное одно слово.       —Второй раз я вас похоронить не смогу.       Не Минцзюэ целует куда-то за ухом и обнимает крепче. Сичень бы забрал лицо в ладони и долго гладил, целуя в лоб.       Выбор невыносим. Так нельзя. Он не имеет права решать, кому жить.       —Если ты выберешь забыть, я не поддержу, но пойму и приму.       —Но вы все будете жить. Но...       —Но?       —Но не Сичень.       Цижень несколько дней назад отвёл его в сторону, чтобы никто не услышал. Предложил прогуляться. Смотрел сломлено, выжидающе, но удивительно понимающе. Было ясно, о чем он хочет поговорить. Цзян Чен знал, что тот хочет сказать. Цижень молчал.       —Я тоже люблю одного человека, который вернулся.       Цзян Чен лишь удивлённо вскинул брови, пытаясь осознать. Сичень смотрел на него тёмными глазами Циженя.       Цижень на мгновение сжал его плечо, немного промахнувшись, махнув слишком высоко, но слишком по-отечески. Слишком похоже. Словно бы делал так, вот только видел ли он его? Или сжимал под пальцами не фиолетовую ткань?       —Я знаю, что это такое.       —И что вы выбрали?       Цижень ответ взгляд в сторону, вглядываюсь вдаль, словно бы стремясь действительно там что-то увидеть. И лишь когда начало казаться, что ответа так и не удастся получить, он ответил тихо, спокойно, но очень-очень печально. Так, если бы он сдерживал давно не проливающиеся слёзы. Словно бы для него это был уже давно даже не выбор. Словно бы он смирился с этим годы назад и больше не жалел ни дня.       Цзян Чен молчал. Цижень комкал белую ткань в пальцах.       —Я выбрал своего ребёнка.       По дощатым полам Пристани стелился туман, тихо завывал ветер, словно бы звал кого-то, а подол траурного цвета виделся как никогда часто.       Где-то в отдалении о чем-то разговаривали Мадам Юй с Фэнмянем, тихо и мелодично смеялась Яньли, разглаживая складки ханьфу на плечах мужа.       В свете факелов с друзьями тренировался стрелять из лука Цзинь Лин под насмешливым руководством Вэй Ина.       Храм предков не включал в себя никого. Никто там не ждал подношений и воспоминаний. Никто не тревожил сны адскими видениями прошлого. Никто не приходил больше ночью с просьбой рассказать о родителях.       Лишь Сичень осторожно касался волос, подавал ленту, рисовал у окна, плёл косы и долго о чем-то рассуждал, иногда запинаясь и потирая нос пальцами, задумавшись.       Взгляд цеплялся и плыл снова и снова.       Не Минцзюэ, на которого даже перестали коситься, перестав спрашивать, что он здесь делает, лишь опускал взгляд, не говоря, что видит. От этого становилось чуточку легче. И почему-то ещё больнее.       —Ты должен решить, время вышло,- Баошань забрала свою заколку и протянула в ответ другую, до боли знакомую, лёгшую в руки неподъёмным грузом. А затем подошла к Не Минцзюэ, забирая заколку у того и тоже вкладывая в протянутую ладонь.       —Зачем?       —Хочешь вернуть - ее,- она накрыла ладонь с белоснежной, словно бы сотканный из снега заколкой,- хочешь оставить - ее,- коснулась более грубой, но явно более удобной и крепкой. Надежной.       Небожители, он так устал.       —Все так просто?       Баошань кивнула и ушла. Выбор вновь пал на плечи. Где-то на горизонте уже теплился закат. Времени на раздумья уже не оставалось.       Если бы только был шанс поговорить с Сиченем хоть немного. Хотя бы чуть-чуть. Увидеть его вновь, попросить прощения, что не был рядом, что позволил задуматься об этом вообще. Что позволил уйти.       Если бы только можно было его обнять и остаться так навсегда, как было все время со дня смерти Не Минцзюэ.       Если бы только можно было не отпускать этого чертового Не. Если бы только можно было знать, что он не уйдёт и не покинет, как тогда.       Если бы только можно было вновь утонуть в объятиях, почувствовать столь родные касания, выдохи на ухо вперемешку с шепотом и такое же дыхание у лица.       Если бы можно было не отдавать никого из них.       Второй раз хоронить он не переживет.       Все равно придётся.       Кого-то из них.       Вопрос лишь - кого. Останется ли Минцзюэ рядом, не помня ничего о Сичене?       Останется ли рядом Сичень, зная, что не смог спасти дважды?       Простят ли Яньли и родители..? А-Лин?       Цзян Чен удержал за рукав, не давая Не Минцзюэ уйти, утащил за собой. Без слов прося остаться хотя бы сейчас, что бы ни выбрал. Даже если в последний раз.       Минцзюэ не выглядел расстроенным, только печаль плескалась на дне родных глаз, наконец-то полностью вспомненных. Близких.       Им всем нужно будет как-то жить.       Или только ему.       Минцзюэ погасил свечи, отворачиваясь, не собираясь смотреть на выбор, позволяя сделать самому, запихнуть нужную заколку под подушку, постоять над ней несколько секунд, наблюдая как тает вторая в руках, рассыпаясь прахом. Только после притянул к себе, обнимая и целуя в макушку, делая вид, что не чувствует влагу на плече.       Цзян Чен до сих пор не мог понять, за что ему достался этот выбор. Заколка покоилась под подушкой, впиваясь в голову. Словно бы напоминая, не давая уснуть, не давать забыть то, что он сделал.       О чем думал тогда Сичень? Было ли у него время обдумать? Попрощаться? Захотел ли он?       О чем думала Яньли, когда рвалась на верную смерть? Что было в мыслях у Цзинь Цзысюаня? О чем думала мать? Пробовал ли остановиться Минцзюэ? Страшно ли было Вэй Ину смотреть в глаза смерти?       Почему всем было настолько не страшно умирать? Почему все так спокойно оставляли?       Родной запах наполнял лёгкие. Казалось, что со спины обнимают такие же родные руки, волосы на затылке тревожит не ветер. Что пожелание доброй ночи таким нужным голосом шелестит над ухом.       Цзян Чен закрыл глаза, зная, что когда откроет - лишится чего-то невероятно важного.       Цзян Чен закрыл глаза, думая, что никогда не соберёт душу из выжженных лохмотьев снова.       Закрыл глаза, чтобы утром проснуться одному и замереть, вслушиваясь в тихие шаги в тишине раннего утра где-то за спиной.       Вслушиваясь в шаги и не замечая отчего-то текущих из глаз слез, сжимая под подушкой заколку и почти задыхаясь от душащих рыданий.       Он все же никогда не умел отпускать.