Тейватская похлёбка

      Фонари напоминали светлячков в банке, полной неба. Горячий воздух гнал их прочь от дна к горлу, закупоренному крышкой. Из запечатанного сосуда не было выхода, но их сияние, напоминавшее о надеждах и разочарованиях, прорывалось за все завесы. Следуя за ветром, фонари неспеша уплывали прочь — вверх, достигая высот, подвластных одной лишь памяти.              На Тростниковых островах она оседала копьями, вспахивая землю. Последний из Пятёрки Якс замахивался для очередного удара.              

***

      Толпа людей текла по гавани Ли Юэ нестройными ручейками, собиралась в лужицы у торговых лавок и выливалась в большое море на площади. Оно с радостным гомоном качало волнами рук, провожая фонари. Пьяные без вина — и всё равно надравшиеся в зюзю — пели песни, читали стихи и целовали ладони товарищей и друзей, совсем не представляя, что множество поколений назад происходило то же самое, только с сухими пиалами и красными от невыплаканных слёз глазами.              Фонарики над гаванью постепенно редели, устремляясь дальше ввысь, и всё же видно было, что часть ветром понесло в сторону. Почётный рыцарь и Паймон, отделившись от толпы, последовали за ними. Может, им стало интересно; может, они просто искали цель для прогулки. Полные животы тянули к земле, а фонари казались очень лёгкими — вон как парят. Глядя на них, Паймон мечтательно улыбалась, заражая почётного рыцаря новым весельем.              — Не спи, нужно идти, — бормотала она, пуская слюни на надёжное плечо. — Паймон объелась так сильно, что будет плохо спать, если не переварит всё это.              — Тогда тебе потребуется много недель, а там и новый праздник не за горами… — Молчание. — Если хочешь переварить съеденное, то лети сама, а не спи на мне.              Молчание. Щелбан. Сопение. Тычок в плечо. Совсем не праздничное ворчанье:              — Перестань! Паймон поняла… Летит сама. — Она широко зевнула, хрустнув челюстью. — Как думаешь, куда деваются фонарики?..              — Улетают переваривать выпитое масло.              — Оно очень жирное, — со знанием дела проговорила Паймон. — Что не прогорело, наверное, тяжёлое. Но они так легко улетают…              — Паймон тоже тяжёлая, но всегда легко летает.              — И вовсе не легко! Попробуй весь день парить над своим плечом и уклоняться рядом с собой во всех драках!              — Рядом с собой не могу, ведь кто тогда будет парить над плечом и уклоняться? Нужно, чтобы Паймон дралась, а я буду парить над плечом. Хочешь? С обеда у меня осталась маленькая банкетная вилка. Она очень острая, почти как меч.              — Меч у тебя тупой… И ну уж нет, это мы с тобой что, из павильона вилку стащили? — Паймон продрала глаза и уставилась на почётного рыцаря. — Нам что теперь, плестись назад и возвращать?              — Нет, это с обеда в Чайнике, а в павильоне мы ели палочками. Или Паймон уже не помнит, чем ела, настолько много еды было? Или… — В глазах блеснула хитреца. — Опять руками всё лапала, да?              Паймон многозначительно спрятала ладошки за спиной и улыбнулась скромно, смущённо.              — Лепёшку «Мора» все едят руками…              — Салаты тоже?              — Вот кто бы говорил, — пожурила Паймон. — Я хотя бы ела, как хорошая гостья, отдающая должное повару. А кое-кто едва притронулся к еде. Представь, как оскорбились на кухне, увидев твою тарелку!              — Ты не могла не доесть за мной. А даже если и так, то твои пустые тарелки наверняка сделали один большой комплимент поварам. Других не надо.              Фонарики тем временем бледнели на тёмном небе, и уже становилось возможным различить среди них свет звёзд — они в честь праздника будто бы сверкали ярче обычного и намного теплее, словно маленькие солнца. А может, то всё ещё были бесчисленные фонарики, по каждому на пару рук в бесконечном море толпы.              Ночь длиннилась: часы тянулись медленно, как плавленый сыр или густой сироп, а ноги всё несли вперёд. Животы полегчали, настроение тоже самую малость опало. Вокруг устанавливалось спокойствие ночи, какое можно застать только после шумного, грандиозного праздника, когда все эмоции схлынули, гвалт толпы затих, и осталось лишь мирное безмолвие — безмятежность прошедшей бури.              Ноги как-то сами собой пересчитали все кирпичи на протяжённой дороге и вывели к дощатому мосту, смотрящему на постоялый двор «Ваншу». Паймон нашла в себе силы растянуть губы:              — Не зря столько прошли. Вот мы без задней мысли сами набрели на место ночлега. Доставай кошелёк.              — Ты уверена, что за обедом не проглотила парочку? Лишняя мора сейчас пришлась бы как нельзя кстати.              — У Паймон развиты вкусовые эти, как их, рецепторы? Прохудившимся кошелькам она предпочитает изысканные кушанья.              Брошенный на неё взгляд без иронии был полон сомнений. Широко улыбающийся рот почётного рыцаря уже почти открылся для ответа, несомненно забавного, когда вдали раздалось елозанье стали по камню, и слова застряли в горле.              Сяо мрачно полз к «Ваншу», изредка поглядывая на фонарики в небе. Те перемигивались в черноте ночи, то ли придавая ему сил, то ли лишая их. Казалось, Сяо сам ещё не определился с этим, потому волочился вперёд нескладной телесной массой. Обмякшие конечности тянулись за ним, что концы шарфа. Сяо всем собой напоминал механизм, который для проекта Академии соорудила группа студентов, где каждый отвечал за работу определённой части тела: кто за руку левую, кто за правую, а кто тянул ноги.              Увидев почётного рыцаря, этот уродец воткнул Нефритовый Коршун в землю и опёрся на него, как на стену. На мертвенно бледном лице живо горели колодцы глаз, забравшие с неба жёлтый диск луны. Смотрел исподлобья, чуть хмурясь, будто ожидал вступить в новое сражение.              — Как праздник? — спокойно спросил вместо этого.              Широкая улыбка медленно сползала с лица почётного рыцаря — так солнечные лучи в течение дня скользят по окну. Они с Сяо смотрели друг на друга не отрываясь, и чем ниже опускались уголки губ, тем сильнее мрачнел и без того мрачный охотник на демонов.              Паймон отмерла первой:              — Замечательный… Т-там была красивая музыка Дворжака, а выступление Ху Тао и Синь Янь просто… Ну, это ты за обедом, наверное, уже слышал. А после обеда мы гуляли вместе с городом, было много песен и… — Она умолкла, не выдержав тяжести на сердце. — Сяо, ты в порядке?              Злобная масса, сочащаяся кармой и кровью, чуть пошатнулась и наконец отвела взгляд от лица почётного рыцаря.              — Да, — сказала она, — в порядке. — Рука на древке копья сжалась. — С праздником…              Сяо скривился, будто от удара под дых, и напрягся всей чёрной кармической дрянью. С новым полувздохом растворился в воздухе. На месте, где он только что стоял, осталась тёмная лужица злобной энергии. Миазмы повиляли дымовыми щупальцами, как кокетливая дама полами юбки, и рассосались вслед за хозяином.              Молчание затягивалось, да таким тугим узлом, что Паймон взорвалась:              — Негодяй! Какой же он негодяй! Он же не просто так плёлся сюда на своих двоих. Наверняка сил на перемещение не было! А тут использовал его, лишь бы сбежать от нас! Наверняка теперь плашмя лежит где-то там совсем один и помирает! Нам срочно нужно его разыскать. — Переведя дыхание, она решительно уставилась на почётного рыцаря: — Ну? Почему от тебя ни слова не раздалось за эту встречу? Может, скажи ты хоть что-то, Сяо бы остался!              Взгляд почётного рыцаря поднялся с земли, нашёл Паймон и сразу же упал куда-то ей за спину, точно не туда брошенный мяч. Прозвучало тихое:              — Нет.              — Нет? — не поняла Паймон. Она силилась подобрать этот мяч, но он закатился в кусты — почётного рыцаря необычайно сильно интересовали заросли около дороги.              — Он всю ночь сражался. На этот праздник часто выпадает много зла, он же говорил. После изнурительного боя Сяо отправился к себе зализывать раны, а мы… помешали. Будет лучше не портить всё хотя бы теперь. Не будем намеренно искать его.              — А если он… умрёт?..              От сквозившей в голосе жалости в груди засвербело.              — Сяо куда опытнее нас в таких делах. Справится. А мы сейчас сделаем лишь хуже. Иногда… — Теперь взгляд почётного рыцаря обратился к едва заметным фонарикам на медленно светлеющем небе. — Иногда лучше уважить неправильный выбор товарища, чем насильно причинить ему добро.              — Только иногда? — грустно улыбнулась Паймон.              — Да.              Постоялый двор полнился тишиной. Верр Голдет, то ли не посещавшая праздник, то ли уже успевшая с него вернуться, стояла спиной к лестнице, греясь идущим с кухни теплом, и смотрела на пронзающие небо пики гор вдали. «Ваншу» необъяснимым образом украшал её, как расписная клумба украшает цветок или резной фонарь делает огонёк свечи внутри себя тоньше и ярче. Она без слов наклонилась вправо и взяла со стола с принадлежностями для каллиграфии ключ, знакомый почётному рыцарь и Паймон от головки до хвостовика. Всё так же тишинно протянула его частым ночным гостям, не придав внимания нашёптанным благодарностям. Вместо этого после недолгих сомнений Верр Голдет задала вопрос:              — Вы видели охотника на демонов? Он должен был уже вернуться, но тофу стоит на кухне нетронутый.              — Мы не знаем, где он сейчас.              Хозяйка кивнула — скорее самой себе, чем гостям — и снова уставилась на горы.              Куда бы ветер ни унёс Сяо, на постоялом дворе его не оказалось.              

***

      Солнце заливало лучами. После ночи гуляний Ли Юэ спал до обеда, первые повозки торговцев и путешественников заелозили по дорогам сразу за съеденными мисками горячего супа — одно из лучших средств от похмелья. Ленты пыли ложились на обочины и щедро умывали носы сапог пеших странников. Некоторые немного пошатывались. Возможно, рефлекторно уклонялись от виляющих повозок — кому-то не досталось миски отрезвляющего супа. Где-то в кустах надрывно верещали феньки, поймавшие ящерицу.              Подставив лицо новому дню, двое брели прочь от «Ваншу», поверх чужих следов оставляя свои. Только одну пару, разумеется. Вторая топала по воздуху, как по незримому мосту.              — Выбор.              — «Рисовый омлет».              — Тайфун.              — «Налетайка».              — Артефакт.              — «Тонкоцу рамэн».              — Национализм.              — «Мясной стэйк».              — Ого, Паймон очень голодная…              — Супчик в этот раз был жидковатый, — нехотя призналась та. — Вкусно, но мало и совсем не сытно. Может, по пути зайдём куда? В честь праздников можно и порадовать живот.              — Твой живот, — хмыкнули под плечом, — и так никогда не грустит.              — Паймон заедает стресс!              Лицо почётного рыцаря потемнело.              — Я тоже переживаю.              Эти слова упали на землю между ними, как первые дождевые капли: тяжёлые и холодные. Паймон поджала губы, наблюдая за резкой переменой настроения. Казалось, набежали тучи, однако небо оставалось чистым.              — Смотри! — вдруг указала она, чтобы отвлечь. — Там торговец. Бойкий.              Вместе с передвижным прилавком осев на хребте дороги, извивающейся на этом участке, будто змея, рябой мужчина средних лет приторговывал какими-то бутылками. Он сложил ладошки в рупор, восклицая:              — Вино! Лучшее вино Ли Юэ! Сладость светлого будущего, горечь ошибок прошлого! Контраст вкусовых ощущений! Оно прекрасно, как юная дева! Попробуешь раз — не забудешь ни в жизнь! Вино! Лучшее!              — Паймон хочет… вина?              Паймон вспыхнула.              — Может, он продаёт что-то ещё?..              Будто услышав её — что было маловероятно, учитывая, как надрывался его голос, — торговец прогорланил, указывая на вывеску на телеге:              — Только вино! Самое лучшее во всём Ли Юэ!              Паймон сникла. Когда они скользили мимо, к гружёной бутылками телеге как раз вразвалочку подошёл молодой человек. Судя по запылённым сапогам, напоминавшим книги, пролежавшие в архивах не одно столетие, он был таким же странником.              — Добрый день. С праздником вас… — Юноша прочитал вывеску. — Торговец Ли Ченг. Почём вино?              Торгаш растянул свой лягушачий рот в улыбке такой яркой, что в голове живо всплыл образ сияющей на солнце груды моры.              — С праздником и тебя, юноша. Это особенное вино, долгой выдержки, и продаётся оно по особенной цене. Меняю все бутылки на сорок девять хвостов ящериц.              Брови юноши, будто заимев крылья, подлетели.              — А я в детстве всё гадал, кому могут сдаться эти хвосты… А зачем они вам?              — Это неважно. У вас есть?              — Прости. — Неудавшийся покупатель похлопал по своим карманам. — Только мора. Может, так продашь?              Ли Ченг мотнул головой:              — Ящериц мне наловишь — отдам все бутылки вина и свою сторожевую суку. Так и быть.              — Извините уж… Удачи.              Глядя вслед юноше, Ли Ченг вздохнул — так, будто делал это в сотый раз за день, — потом посмотрел на палящее над головой солнце, потом на грязный подол своих одежд… и принялся сворачивать лавку. Перед этим он бросил последний взгляд на отдаляющихся Паймон и почётного рыцаря и вздохнул ещё горше.              — Сорок девять?! — фыркнула Паймон, когда они с почётным рыцарем отошли ещё дальше. — Какой дурак возьмётся за такое? И вообще, разве это не угроза безопасности популяции ящериц? Да они же так вымрут.              — Маловероятно. Они же отбрасывают хвосты.              — Допустим. И всё же, зачем кому-то столько хвостов ящериц? Надо было спросить. — В задумчивости Паймон почесала подбородок большим пальцем. — Может, он делает из них украшения? Вот тебе бы захотелось надеть на себя ящериц?..              — Только страдай я желанием стать одним большим музеем или кладбищем.              — Хи-хи, в какой-то степени каждый человек — одно большое кладбище… — Паймон не заметила, с каким удивлением на неё уставились. — И… ой. — Она умолкла, так и не продолжив. — Нам сегодня по прогнозу погоды положено встречать странных личностей? Иногда Паймон кажется, что он нас преследует. Каждый раз как с неба падает.              Грузные «трунь-трунь», оседавшие на слух тяжело, как раскаты грома, то гремели до самой дороги, то терялись в сени листвы и среди камней. Расстроенная лира скорее бряцала, чем играла музыку. На несколько таких бряцаний приходилось одна живая, звонкая нота — инструмент постепенно просыпался. Журчанье воды вплеталось в звуки.              — Про кладбища мы с тобой ещё поговорим. Сейчас мне на ум пришла одна идея.              Паймон с подозрением покосилась на почётного рыцаря.              — Она как-то связана с бардом-бродяжкой, сидящим во-он на том камне и настраивающем свою лиру?              — Возможно.              Венти обернулся — впрочем, без всякого удивления — как раз в тот момент, когда ему на плечо легла рука. Он проследил за каждым движением пальцев, чуть сжавших ткань его бардовского плаща, и любовно сдул с них упавший с дерева лист. Ветер стих, журчанье воды последовало за ним.              — Отрадно видеть дорогих сердцу друзей, — поприветствовал мягко.              — Вижу, ты сейчас бард с головы до пят.              — В такой день греховны три вещи: быть трезвым, не писать стихов и не видеться с друзьями. Я поспел везде, хе-хе.              — Мы с Паймон как раз ищем барда. Желательно трезвого.              — Не найдёте! — Венти поправил перо на шапке и с озорцой прищурился: — Впрочем… Я знаю рецепт отрезвительного напитка. Принесёте мне зелье, а я добуду вам трезвого барда.              Что-то в его голосе заставило почётного рыцаря спросить:              — И какие же нужны ингредиенты?..              — О, это сущий пустяк. Всего лишь сорок девять хвостов ящериц.              — Тебе совсем не жалко их, пусть растят новые хвосты, да? — ужаснулась Паймон. На почётного рыцаря не подействовало.              — Венти… Ли Ченг уже не меняет их на вино…              — Вы уточняли? — опасливо поинтересовался тот.              — Он свернул лавку только что. Не нашлось дураков, которые занялись бы отловом ящериц.              Венти повесил нос.              — Так вот какое ты отрезвительное зелье хотел! — Понимание наконец поцеловало Паймон в макушку. — Тебе совсем нельзя доверять!              — Я лишь хотел достать вам хорошего барда! Впрочем, я и сейчас ничего так. — Венти из-под ресниц посмотрел на почётного рыцаря. — Хочешь, спою тебе серенаду?              Из-за полов его плаща показалась флейта, изрезанная едва заметными узорами и украшенная мягкими кисточками, одна ярче другой. Он подул в верхнее отверстие, и ушей коснулся лёгкий свист. Лицо почётного рыцаря покрылось морщинками задумчивости: свелись брови на переносице, поджались губы.              — Ты здесь собирался охотиться на ящериц с помощью песни, так?              — Конечно. Я знаю, на какую они клюют.              — А песню для птицы знаешь?              С бережливостью матери, баюкающей новорождённое дитя, Венти огладил нижнюю лопасть флейты, будто представляя, как из неё вот-вот польются сладкие звуки.              — Тебе нужна конкретная птица или подойдёт любая?              — Конкретная. Судя по звёздам, с золотыми крыльями.              — А-а, — смекнул Венти, — эта птица. Я с ней на короткой ноге в музыке. Откуда знаешь? Тоже звёзды нашептали? — Он шутил, но в глазах быстро промелькнуло что-то такое, от чего ветер снова поднялся и смахнул с веток ещё несколько листков. Почётному рыцарю пришлось поправлять чёлку. — Хотя какая разница? Вы дали мне повод для концерта! Так всё-таки, серенада, а? — Венти лукаво поиграл бровями. — Птицам нравится.              — Нашей ты играл серенады?              — Чаще колыбельные.              — А мы не уснём? — озабоченно спросила Паймон, осматриваясь. День клонился к вечеру, но делал это медленно, неохотно, точно не желая прощаться с праздниками. Со стороны воды тянуло холодом. Венти пожал плечами:              — Только если вы совсем уж не выспались. — Он смешно почесал нос и поправил шапку, указывая на траву подле себя. — Прошу. Если всё-таки уснёте, это меня нисколько не оскорбит. В конце концов, это будет означать, что я отлично сыграл.              — А если нет?              Удобнее устроившись на нагретом камне, Венти улыбнулся почётному рыцарю:              — Тогда это будет значить, что я играю настолько хорошо, что нельзя не заслушаться.              — Хитрый бард! — воскликнула Паймон. — Да тут любой исход тебе на руку.              Рука его в этот момент как раз легла на флейту. Венти коснулся инструмента в аккуратном поцелуе. А потом их любовь запела. Возможно, почётному рыцарю то лишь показалось, но вместе со спокойной мелодией в уши полилась песня, едва разборчивая и тихая, как грибной дождик:       

Сон переступил порог, в доме все зевнули, Сто путей и сто дорог, перестав петлять, уснули. В Ли Юэ умолкли горы, камни посветлели, На ночь спать ушли дозоры, монстры побледнели. Серп луны устроит жатву, все печали срежет, Он оставит только клятву, что тебя утешит. Засыпай, моё дитя, спи спокойно, сладко, Сон твой милый я, учтя, сохраню, как злато. Пусть сияет ночь твоя, пусть хранит все тайны, А я буду рядом спать, забирая взгляды.

             Песню слышало скорее сердце, чем уши — так можно ощутить наступление опасности или лёгкое волнение перед тем, как случится что-то очень приятное. Почётный рыцарь и Паймон, сидя в траве у ног Венти, молча внимали. Их лица, освещённые рыжим солнцем, преисполнились чувствами.              Он пришёл на вторую песню. Плакучую, тягучую, как мёд, да такую сладкую, что остаётся на языке после прослушивания и её хочется пропеть уже самому — просто чтобы распробовать. Отнимая от губ флейту, Венти пел о свободе. Не о той, за которой все так часто гнались, но о той, что доступна только смелым, вольным душам, сияющим даже в заточении. И он пришёл под самый конец этой песни, на строке о принесённой жертве. Он камнем упал с неба, как последний солнечный луч, предвещавший долгую ночь, и сам подставился под взгляд почётного рыцаря, точно под меч.              — Надо же, сработало, — не поверила своим глазами Паймон. Она то и дело щурилась, борясь с подступавшей сонливостью.              Сяо казался полной противоположностью ночному себе: ни следа кармы, ни единой миазмы, тьма и та будто бы отступала от него. На поляне у реки он был единственным, с кого ещё не сошло садящееся за горизонт солнце. Впрочем, он был и единственным, кто стоял на ногах.              — Плохо выглядишь, — задумчиво сказал Венти. Паймон и почётный рыцарь растерянно переглянулись: для них Сяо ничем не отличался от привычного им. По сравнению со вчерашним, он выглядел просто прекрасно — никаких обугленных костров в глазах.              Сяо перебрал плечами, как птица крыльями, и сложил руки на груди.              — Я услышал, как вы говорили… мне показалось, я вам зачем-то нужен.              Положив щёку на кулак, Венти безмятежно разглядывал собравшихся слушателей. Несколько ящерок промелькнули в кустах, но за ними никто не погнался.              — Мы не упоминали твоего имени.              От такой невозмутимости со стороны почётного рыцаря Паймон чуть не поперхнулась.              — Э-э, как твои дела, Сяо? — неестественно широко улыбнулась она. И тут же икнула.              — Всё хорошо. Как… ваши дела?              С паникой в глазах Паймон смотрела то на почётного рыцаря, то на Сяо, то на Венти. Последний, не скрывая интереса, следил за разговором, однако вмешиваться явно не собирался. Теперь он был слушателем.              — У нас всё замечательно. Как ты провёл ночь?              — Было много зла, — сухо отозвался Сяо. — Я его искоренял. В праздники такое…              — …часто бывает. Ты рассказывал. — Взгляд почётного рыцаря придирчиво скользил по Сяо в поисках ранений или следов кармы. — Мы ночевали на постоялом дворе «Ваншу» и слышали, как Верр Голдет жаловалась на то, что ты так и не съел приготовленный для тебя тофу…              — Это очень невежливо, — подыграла Паймон. Сяо вскинул брови.              — Э… Мне стоит исправить эту ошибку. — Они чуть помолчали. — Прямо сейчас, — добавил Сяо и исчез.              Стало совсем тихо.              — Вау, — восхитился Венти, не меняясь в лице. Паймон развела руками:              — Зато он жив?.. Венти, что ты имел в виду, когда говорил, что Сяо плохо выглядит?              — А вы не заметили? — удивился он, а потом замялся, подбирая деликатные слова. — Охотник на демонов очень… грязный.              — Здесь был охотник на демонов? — Все трое обернулись. Издалека к ним чинно шёл Чжун Ли. В руках болтался небольшой холщовый мешок, а закатное солнце щедро омывало его тонкую бледную кожу. — Как жаль, что я не успел к вам раньше.              — Господин Чжун Ли! — Паймон мгновенно оказалась рядом с румяными щеками и сверкающими глазами. — Какая приятная и неожиданная встреча.              Тот учтиво кивнул:              — И я нахожу эту встречу такой же. Паймон, почётный рыцарь. — Молчание. — Бард…              — Не притворяйтесь, будто мы тут не вместе, — насупился Венти, пряча флейту в складках плаща. — Между прочим, именно многоуважаемый консультант ритуального бюро «Ваншэн» и предложил мне эту прогулку. Честно говоря, меня почти заставили…              — Не буду скрывать, — спокойно согласился Чжун Ли, — я посчитал, что свежий воздух поможет выветрить винный перегар. На праздничном обеде от известного мондштадтского барда несло.              Он поморщился так убедительно, что почётный рыцарь и Паймон тут же припомнили: да, что-то такое и правда было, попахивало… С лёгкой улыбой человека, увидевшего на балу любовника жены, Венти произнёс:              — А я, кажется, помню, как однажды уловил точно такой же винный перегар от одного достопочтенного, всеми уважаемого господина… Однако прошли века, и он позабыл всё, не оставив мне доказательств… Что это, девичья память? Как жаль, ведь именно этот пример как ничто иное доказывает, что все покорны удовольствиям…              Чжун Ли умиротворённо прикрыл веки. На ресницах дрожал алый закат.              — Время — лучший из наставников, но лишь в том случае, если присутствуют и другие. Господин из вашего примера действительно мог повести себя не самым достойным образом. Однако не стоит ли уделить большее внимание тому, кого прошлое так ничему и не научило? Например, барду, который изо дня в день напивается будто в последний раз и устраивает представления? Снова и снова…              — Да ладно, — пробормотала Паймон, — вам действительно нужно это продолжать?              — Прошу прощения за своё неуместное поведение, — искренне покаялся Чжун Ли, склоняя голову. — Вы с почётным рыцарем что-то искали здесь?              — Что искали, уже нашли. А что тут…              Взгляды Паймон и почётного рыцаря упали за камень, на котором сидел Венти. На другом камне, что поменьше — видимо, ему должно было изображать собой маленький столик для церемонии, — стояли чайник и две пиалы, рядом мостился мешочек с травами. При свете солнца они прятались за яркой травой, а с наступлением сумерек поблёкли и сами, скрывшись совсем.       — Нет ничего лучше чаепития после всех дел, — прокомментировал Венти. — Хотите присоединиться? — Он скосил глаза на «многоуважаемого консультанта ритуального бюро». — Все дела ведь завершены?              Дойдя до камней и присев, Чжун Ли распахнул мешки, показывая свой груз. В изумлении Паймон отпрянула.              — Хвосты ящериц?              — Сорок девять? — уточнил Венти.              — И не хвостиком меньше. Сегодня мне везёт. — Чжун Ли с лёгкой улыбкой посмотрел на почётного рыцаря. — Оказывается, если верить людским сказкам нового времени, именно такое количество хвостов ящериц позволяет загадать желание, которое не может не исполниться. Мне очень интересна современная культура, но об этом поверье я впервые услышал только сегодня. — Он прищурился в сторону Венти. — Вне всяких сомнений, знать все легенды и сказания — прелесть бардовской жизни.              — О, прелестей куда больше, — промурлыкал самый настоящий бард.              Паймон и почётный рыцарь переглянулись.              — Венти…              — Так что насчёт чая? — поспешно перебил он. — Присоединитесь? Правда, у нас с собой лишь две пиалы, но я могу попить и из чайника — мне не привыкать.              — Возмутительно, — оскорблённо отозвался Чжун Ли. — Мы всё сделаем по традициям. Я могу заварить чай дважды: сперва для наших дорогих друзей, потом уже дня нас.              Смущённо почесав щёку, Паймон, подбадриваемая кивком почётного рыцаря, закачала головой:              — Не стоит. Мы, наверное, пойдём. Нам ещё нужно выполнить поручения для гильдии, а день уже на исходе.              Чжун Ли посмотрел на них внимательно. Так внимательно, как может смотреть только создание достаточно древнее, чтобы уметь вглядываться не в выражение лица и не в глаза, а во что-то далёкое за ними.              — У вас приключилась какая-то беда?              — Мы и сами не знаем, — неуверенно ответила Паймон, снова глянув на почётного рыцаря в поисках поддержки. — Наверное, всё уже наладилось. Но до этого мы здорово переживали.              — Ах, переживания… Может, чёрного чая?              — Нет… — Венти, вновь подцепив лиру, провёл рукой по струнам. — Тут нужно что-то покрепче.              Чжун Ли понимающе кивнул.              — Высокогорный зелёный чай? — подсказал он. — Я недавно познакомился с одним изысканным сортом. Его выращивают особым образом так, чтобы при длительном настаивании трава не начинала горчить. Такой чай подходит для многократного заваривания. Более того, с каждым из них его вкус раскрывается с новой стороны: от сладкой свежести мяты, которая бодрит и придаёт сил, до нежной ягоды, успокаивающей разум. Таким образом, просто выпив этот чай, ты проживаешь множество впечатлений. Возможно, это то, что вам нужно.              Скукоженное лицо Венти напоминало сухофрукт.              — Наверняка поручения от гильдии в достаточной мере взбодрят наших друзей, — скороговоркой проговорил он.              — Пожалуй. — Чжун Ли склонил голову. — У всех свои способы взбодриться, расслабиться, погрустить… — Он с какой-то странной печалью, больше напоминавшей глубокую усталость, посмотрел на траву, которую не так давно мяли ступни Сяо. — Сейчас я припоминаю, что у Пятёрки Якс был даже свой способ показать любовь. Когда кто-то был им приятен, они дарили ему одно из украшений со своей одежды, а когда доходило до того, что они признавали в ком-то брата или сестру, то открыто подставляли ему свою спину — высшая степень доверия.              Паймон казалась потерянной.              — Это очень… грустно.              — Напротив, — улыбнулся Чжун Ли, разглядывая пояс почётного рыцаря. — Это замечательно. Так же, как и сказки. Все они рождаются из надежд и мечтаний. Вот, например, сорок девять хвостов ящериц… Возможно, нам стоит загадать желание о благополучии охотника на демонов?              Паймон и почётный рыцарь в который раз нервно переглянулись. И, в который раз заметив это, Венти им заговорщицки подмигнул.              

***

      Гавань Ли Юэ со всех морских сторон была щедро нацелована носами кораблей: они жались к причалам, боками задевая каменные выступы, и лакированная древесина прогревалась не только от солнца, но и от жара тел доверчивых людей, облокотившихся о борта. Со стороны гильдейской лавки как раз открывался вид на корабельную верфь, по которой бегали, резвясь, мальчишки. Они то лихо отскакивали от ремонтируемой кормы, едва не падая в воду, то забирались на судна, не страшась угроз матросов, и прятались за бочками. Сложив руки на животе, Катерина с интересом наблюдала за ними.              — Доброе утро! — Не выспавшаяся, но объевшаяся оладушек Паймон довольно проследила за направлением её взгляда. — Хоть бы оно подольше таким было! Если кто-то из детей упадёт и пострадает…              — Они не упадут, — покачала головой Катерина. — Они продолжат так играть, а в один день сами окажутся на месте ругающихся матросов, которые, впрочем, прощают им всё и не злятся — они ведь сами когда-то были этими мальчиками… Так почему-то происходит. Кажется, это называется жизненным циклом.              — Ох, Катерина… Ты никогда не покидаешь гавань? И с расстояния наблюдаешь за причалом годами… пока на твоих глазах сменяются поколения?!              Катерина наконец-то оторвалась от рассматривания верфи и повернулась к приключенцам.              — Доброе утро! К звёздам и безднам! Приятно видеть самых надёжных и исполнительных членов нашей гильдии. Вчера вы так и не объявились, но я сохранила за вами награду.              — Это так славно с твоей стороны, — умилилась Паймон, протягивая список выполненных поручений, заверенных аванпостами гильдии. — У нас был очень странный день, поэтому сегодня ночью мы выполнили работу сразу за два…              — С вашей стороны ещё более славно не оставлять вчерашнюю работу другим людям. Мы все без вас как без рук.              Паймон сдула со лба чёлку с самым подозрительным видом.              — Ты не спешишь говорить о какой-то проблеме… Значит, всё хорошо? И мы сейчас просто пойдём… дальше?              Найдя в себе смелость рассмеяться, Катерина пожала плечами.              — Как бы это ни было удивительно, всё хорошо! Разве что…              Вот теперь Паймон казалась довольной.              — Так-так?              — Разве что я слышала плач на улице, недалеко отсюда. Возможно, с кем-то приключилась беда, однако поручений по этому поводу в гильдию не передавали. Если у вас есть желание, можете проверить сами.              Паймон повернулась к почётному рыцарю, по обыкновению отмечая молчаливость и отчуждённость от всех мирских забот, но вместе с тем странную участливость к незнакомой судьбе во взгляде, и улыбнулась краешком губ.              — Посмотрим, да?              Плач им пришлось поискать. Паймон без труда смогла бы выйти на булочную или кондитерскую, а почётному рыцарю было бы проще пареной репы пойти на запах железа и удары молота о наковальню, чтобы найти кузницу, но вот с плачем никто из них не работал — другая отрасль. Беда была и в том, что плач этот не напоминал крик о помощи, на который нельзя не отозваться. Наоборот, в нём сквозила какая-то обречённая покорность будущему — так несчастные взрослые проливают слёзы по детству, которое не вернуть.              У девушки были огромные карие глаза, совсем как у лани. Покрасневшие и влажные от слёз, на молочно-белом лице они казались двумя вырытыми ямами. Они закопались под веками, когда девушка увидела, что её обнаружили.              — О-о Архонты, простите… В-вам что-то нужно тут? А я м-мешаю? Я уйду!.. Щ-щас-с…              Она попыталась подняться, но осела обратно на каменную кладку, жмуря мокрые глаза. По щекам катилось.              — Всё хорошо, мы к тебе…              — Паймон и не подозревала, что в гавани есть такие узкие, отдалённые от главных улиц проулки. Разве здесь не опасно? Что заставило тебя спрятаться тут и плакать?              — Если нужно кому-то накостылять…              — Нет-нет! — испугалась девушка. Она наконец-то смогла прямо посмотреть на них, и во взгляде мелькнуло узнавание. И облегчение. — Я слышала о вас… Вы здесь выполняете какое-то поручение? Я уйду и не буду м-мешать!              — Мы же сказали, что к тебе пришли. — Паймон задумчиво оглядела сперва девушку, потом проулок. — Здесь точно безопасно?              — Не знаю…              — Ну, теперь, когда мы здесь, тут будет безопасно. Как тебя зовут?              — Тань Пейжи… Я правда не хочу мешать вам. — Несмотря на это, она мгновенно приняла белый платок из рук почётного рыцаря и обмакнула в нём своё лицо. На оставшиеся на ткани ресницы и губы никто не обратил внимания. — Я просто поплачу тут, и всё пройдёт…              — Что именно?              Тань Пейжи снова разрыдалась. Из-под носового платка раздалось угрюмое:              — Моя жизнь… Ну и пусть проходит! Это так глупо, но так несправедливо. Я понимаю, что это глупости, но для меня это так важно, так важно!.. Никакие это не глупости…              Паймон и почётный рыцарь вскользь переглянулись. Потом сильные руки подняли Тань Пейжи и встряхнули. Клацнув зубами так громко, что где-то рядом с черепицы отвалился кусочек, та в шоке выпучила глаза. Капли слёз стекли по щекам к подбородку и упали на каменную кладку, ещё тёплую там, где Тань Пейжи недавно сидела.              — Дышишь?              Кивок.              — Готова говорить? — взволнованно вклинилась Паймон.              Снова кивок.              Через несколько мгновений Тань Пейжи обнаружила себя на каменных ступенях около «Народного выбора». В руках у неё лежала полная нефритовых мешочков тарелка, а на лице явное недоумение. Шеф-повар Мао сочувствующе хлопнул её по плечу и поставил рядом стакан холодного чая.              — Я что, настолько ужасно выгляжу? — сконфуженно прошептала Тань Пейжи. Она откусила от одного из мешочков, потом запила это дело чаем. Заплывший взгляд её сфокусировался на сидящих перед ней на корточках почётном рыцаре и Паймон. Вернее, последняя парила, но невысоко. — Разревелась из-за ерунды, ещё и вас припахала… Мне очень жаль, простите. Это правда сущий пустяк, наверное… То есть ситуация-то грустная! Но так рыдать из-за неё я не должна была…              — Никто не определяет, из-за чего можно плакать, а из-за чего нельзя, — важно промолвила Паймон. — Если плачешь, значит, причина есть.              — Наверное… — Тань Пейжи положила на место недоеденный мешочек и глянула на голубое небо. — Это сложно объяснить вот так вот незнакомым людям… Но вы кажетесь очень добрыми. Спасибо за это. Но вы пожалеете о том, что спросили. — Она чуть помолчала. — Понимаете, я никогда не любила читать, даже школьную программу знаю лишь по кратким пересказам одноклассников. Мне всегда нравилось гулять с друзьями, вышивать, готовить даже, а вот читать… ну не моё это — в странички пялить часами. Как начинаю, сразу засыпаю, скука берёт такая, что… Да неважно уже. Мне раньше говорили, что это я просто книгу свою не нашла, а я не верила. Нет — это нет, не нравится, и всё тут. Однако недавно я поняла, что все те люди, которых я считала друзьями… ну, они не друзья мне, а так, знакомые. Мне на самом деле не о чем было говорить с ними. Я могла часами выслушивать их жалобы на жизнь, а о себе ничего не рассказывала. Я очень устала. Когда я поняла, что трачу свою жизнь на неподходящих мне людей, которые раздражают меня своим нытьём и которым в свою очередь не могу довериться и поныть я… ну, меня это очень огорчило.              — И ты расплакалась? — предположила Паймон. Тань Пэйжи невесело рассмеялась.              — Нет, вовсе нет, это всё было некоторое время назад. — Она со странной любовью посмотрела на нефритовые мешочки на тарелке, думая совсем о других вещах. — Когда я поняла всё это, то будто ушла под воду. Не знаю, как сказать… это вот чувство, когда тебе и дышится как-то сложнее обычного, и грустно постоянно, и не хочется ничего делать, вот совсем ничего, даже вышивать. То есть мне хотелось, но когда я садилась за это, то ничего не могла. Так странно… Я знала, что так жить нельзя, потому пыталась вытаскивать себя на улицу. Я стала часто бродить без особой причины. Вернее, причиной было желание делать хоть что-то, а гулять я привыкла. Просто бредёшь себе по городу, иногда слушаешь обрывки чужих разговоров, иногда заходишь куда-то выпить чай или кофе — словом, всё лучше, чем мучаться дома от безделья.              Тань Пейжи хлебнула холодного чая и перевела дыхание. За время её рассказа от былой истерики не осталось ни следа, всё выветрилось. Теперь она казалась умиротворённой. Печальной, но умиротворённой.              — И в одну из таких прогулок я зацепилась за обрывок разговора. Юноша и девушка о чём-то так громко говорили, с таким интересом говорили, как бы сказать, я будто бы заразилась от них этим ярким чувством. Во мне впервые за долгие недели проснулся интерес, живой интерес. Я подсела за соседний столик, заказала чай с пирожным и стала слушать. Они обсуждали книгу! Я никогда не видела, чтобы кто-то так беседовал о книге! Обычно это лекции с разборами, что и зачем сказал такой-то персонаж, и мне в школе это казалось таким унылым… Я люблю Ли Юэ и его историю, вы не подумайте, но меня совсем не захватывали народные легенды и придания. А вот то, что обсуждали юноша с девушкой… Они чуть не поссорились, споря о мотивации героев. Я и не знала, что прочитанное может вызвать такие чувства. Да я пока слушала их, запомнила имена героев, и уже сама заинтересовалась. Девушка с жаром доказывала парню, что её любимый герой не плохой, просто у него была тяжёлая судьба и его никто не понимал и не поддерживал с детства, даже старший брат. Юноша же упорно утверждал, что зло есть зло и не все обиженные дети становятся плохими… Я долго слушала их, даже забыла про чай с пирожным. Это напомнило мне о том, что у меня самой было много обид на родителей, что мне никогда не нравилась моя жизнь. Наверное, потому я и не смогла выбрать для себя правильных людей и в итоге оказалась в такой ситуации. Может, я тоже пошла не по тому пути, как персонаж из книги?..              Тань Пейжи глубоко вдохнула. Нефритовые мешочки, остыв, вяло перекатывались по тарелке, ведомые её рассеянными пальцами. Выйдя из зенита, солнце медленно клонилось к горизонту, и от навеса «Народного выбора» на компанию падала холодная тень, отделяя их от остальной улицы. Некоторые прохожие, томясь под солнцем, смотрели на них с завистью.              — А ещё мне захотелось пообщаться с ними. Юноша и девушка казались очень искренними и интересными. Так хотелось подружиться… Но о чём с ними могла поговорить я? Когда они, так и не разрешив спор, встали и ушли, я поднялась следом. Я направилась в книжный магазин «Ваньвэнь». Мне казалось, что мне не помогут найти книгу, учитывая, что я знала оттуда лишь пару имён, но продавщица сразу же поняла, о чём я говорю. Книга оказалась достаточно популярной новинкой. Я купила и отправилась домой, особо ни на что не надеясь. Я думала, что приду и меня снова окутает эта неспособность что-либо делать. Это было… страшно. Тогда я остановилась у лавочки около дома и села читать там же. Не знаю, как описать это чувство… Так не хотелось, чтобы всё вернулось к тому, что было до того подслушанного разговора. Я открыла книгу и… Как же сказать? Ладно. Мне понравилось. Очень. Мне стало так интересно, и я сразу же влюбилась в того персонажа, о котором говорила девушка! Я будто поняла его. Он, как и я, выбирал не то окружение, но его жизнь свелась не к унынию и тоске, а к злодеяниям… Вот что делают с нами неразрешённые вопросы прошлого! Это так глупо сопоставлять простую и жалкую себя, у которой даже нет друзей, с великим персонажем, который побывал во всех уголках своего мира, сражался, получал ранения… И всё же. И всё же так есть. Он стал мне так важен.              Поджав губы, Тань Пейжи надолго умолкла. Казалось, она вот-вот снова расплачется, но глаза оставались сухими, только подбородок подрагивал, покрывшись вмятинами от едва сдерживаемых эмоций.              — Эта книга стала первой и единственной для меня. Окрылённая тем, что мне всё-таки нравится читать, я купила ещё несколько популярных книг с интересными аннотациями, но ни одна из них не увлекла меня. Может, после прочитанного наступило некое книжное похмелье, и мне нужно подождать ещё… а может, я правда не люблю читать, и лиши эта книга стала моей. В один из дней я снова бродила по городу, думая о судьбе героев, о книге, и ноги сами принесла меня к тому кафе, где я подслушала юношу и девушку. Они сидели там. Опять. На том же самом столике. И опять говорили об этой книге. Меня сразу бросило в жар. Я так переволновалась. И всё же я нашла в себе силы пройти за соседний столик, но вместо того, чтобы сесть, я замерла. Дождавшись передышки в их споре, я сказала, что Луц и правда не плохой, просто люди сложно устроены… О, это был лучший день в моей жизни! Ладно, почти такой же лучший, как все те дни, что я читала книгу. Мы много говорили, обсуждали. Мне доставило столько удовольствия то, что я не только обсуждаю с кем-то свою самую любимую историю, своих самых любимых героев, но ещё и то, что я нашла таких людей… Они не жаловались мне на свои жизни, а я им на свою. Мы просто часами с упоением обсуждали жизни героев! Да, иногда это подкреплялось примерами из наших собственных жизней, но от этого не было никакой тяжести. Я совсем не устала после долгого разговора с ними. Наоборот, я буду отдохнула душой. И они… это так смело с моей стороны, но мне показалось, что я им тоже понравилась. Хотя бы немного. Они выглядели такими искренними и счастливыми, перемывая косточки героям вместе со мной. Может, я тоже им понравилось? Мы разошлись быстро и внезапно. Там всё сразу было: и дождь полил, а столики были на улице, и за ними зашли их знакомые, позвав их куда-то, кажется, в гости. Я даже не спросила их имя, а они моё. Нам не до того было, понимаете…              Тань Пейжи снова остановилась. На этот раз с остервенением засунула в рот сразу все остывшие нефритовые мешочки. Долгий рассказ пробудил в ней животный аппетит. Она разом опустошила стакан ледяного чая и вытерла рукавом рот.              — Я не знала, когда ещё мы сможем встретиться! Это был просто случайный разговор для них, я же просто пришла, услышала отрывок и заговорила! Они не знали, что я знала их куда дольше, что они мне так помогло поменять свою жизнь. Я ведь не могу теперь караулить их в том кафе каждый день в надежде на новую встречу? А если и да, то что, если они меня не узнают? Незнакомцы ведь часто могут разговориться и расстаться навсегда! Я не хочу быть прилипалой, а им и вдвоём хорошо! Неважно, нет, не только в этом дело… — Тань Пейжи зажмурилась и снова полезла в карман за платком почётного рыцаря, но, чуть подумав, плакать не начала, только быстро-быстро заморгала, прогоняя слёзы. — Изначально это была одиночная книга, но концовка оставила у читателей много вопросов, особенно про моего любимого героя: что с ним будет дальше? найдёт ли он своё место в жизни? простят ли его остальные персонажи? а некоторые читатели? Тогда среди поклонников пошли слухи, что у автора написана большая часть второй книги, которая как раз посвящена моему любимому герою! Вы бы знали, как я визжала! Нет, это просто сказка. Я ждала, как же я ждала. Понимаете, я не просто наконец-то получу возможность снова насладиться книгой, я ещё и снова смогу подсесть к тем ребятам за столик под предлогом узнать, что они думают о второй книге. — Тут на её лицо легла тень ещё более холодная и мрачная, чем падала на них с навеса. Тань Пейжи сжала пустую тарелку до хруста костяшек. — Но сегодня утром я узнала, что этому не суждено случиться.              До того молчаливо слушающая, Паймон вышла из транса.              — Почему? — тупо спросила она.              — Он умирает! — Тань Пейжи прижала платок к глазам с такой силой, что почётному рыцарю пришлось отдирать её ладошки от лица, чтобы спасти зрение. — Он был уже очень стар, когда недавно опубликовали его первый роман, и сейчас он, возможно, доживает последние дни своей жизни! Автор, который подарил мне любовь к книгам… к книге! Который подарил мне любимых героев и лучший разговор в моей жизни. Он умирает, не дописав вторую книгу! Почему именно он? За что так жестоко? Я больше никогда не почитаю так, как в тот раз, не обсужу… не полюблю. Я так хочу снова испытать это всё. В последний раз, пожалуйста.              — О, мне так жаль, — прошептала Паймон. Тань Пейжи сощурилась. Вряд ли она подозревала Паймон в кривлянии душой, скорее просто пыталась рассмотреть её сквозь пелену слёз.              — Я знаю, что вы выполняете поручения гильдии, часто просто помогаете людям… — Тань Пейжи шмыгнула носом. — Но мне не помочь, как видите. Спасибо, что выслушали. Я просто… Простите. Спасибо. Мне жаль. Это так глупо. — Руки почётного рыцаря нежно и деликатно гладили её по спине, и Тань Пейжи снова скривилась и разрыдалась. — Так глупо! Ну почему?.. Я так хочу в последний раз… почитать. Узнать, чем всё кончилось для Луца! А как же Аделмар и Рози? Простила ли она его брата за всё, что он сделал? Луц заслуживает искупления! Аделмар уже простил его, простят и остальные. Он обязан вытащить брата из тюрьмы. Он же брат! Он любит его! И я так люблю, божечки. В самый последний раз… Последняя книга. Почему именно он? Почему всегда всё выходит именно так?..              Шеф-повар Мао, вышедший забрать пустую тарелку и стакан, грустно улыбнулся Паймон и почётному рыцарю. Он молча поставил рядом ещё один стакан, полный уже тёплого, ещё дымящегося чая, и скрылся за шторами лавки, ни слова не сказав про то, что они распугивают посетителей. Даже взглядом не укорил.              — Не плачь, — тихонько попросила Паймон, своей маленькой ладошкой гладя волосы Тань Пейжи. — Всё будет хорошо. Обязательно. Ты… — Она запнулась. — Можно было бы… разделить с теми ребятами печаль по поводу недописанной второй книги? Это тоже повод… Ты была бы не одна в своей тоске.              Тань Пейжи взвыла и носом уткнулась в колени, заставив Паймон и почётного рыцаря ниже склониться над ней. Они встревоженно переглянулись.              — Я слышал, есть один способ исполнить заветное желание, — вдруг сказал шеф-повар Мао. Он стоял над ними, за стойкой прилавка, и смотрел вдаль. Голова его покоилась на подставленном кулаке, шедший с улицы ветерок трепал ёжик волос. — Об этом совсем недавно заговорили. Возможно, старая легенда ожила, я прежде о ней не слышал. Якобы нужно собрать сорок девять хвостов ящериц и ночью рассыпать их на большом камне, ещё хранящем тепло после солнечного дня. Любое желание, загаданное в этот момент, обязательно сбудется.              — Правда? — мгновенно вскинулась Тань Пейжи. — Любое? Но я не смогу поймать… — Она живо обернулась к почётному рыцарю и Паймон. Коса хлестнула её по щеке. — Поручение! У меня есть поручение для вас! Без гильдии, я заплачу вам всё сама, вам же так больше достанется! Наловите для меня сорок девять ящериц! Нет, знаете, ещё хвосты сами отделите, я на такое не способна.              — Подожди… Ты уверена, что это может сработать?              Теперь Тань Пейжи обернулась к шеф-повару Мао. Тот почесал в затылке.              — Я так слышал. Посетители с утра заказывали много лепёшек «Мора» для какого-то семейного застолья, а заодно присели попить чаю с печеньем. Я не подслушивал, просто кухня вот она, рядом. Они обсуждали, как какой-то их знакомый говорил о том, что какая-то его подруга или сестра слышала, как в очереди в магазин обсуждали, что на дороге какой-то торговец добротное вино меняет на сорок девять хвостов ящериц, и никак иначе. Вроде бы его спросили, почему именно так, а он сказал, что просто так хочет. Тогда пошутили: дескать, может, ты просто прячешь от нас какой-то секрет? А тот как глаза выпучит… Ну ошалели все, поползли слухи мелкие. Я думал сперва, что враньё, но другие посетители шептались о том, что сработало, и самое заветное желание детства вдруг исполнилось само по себе.              На Тань Пейжи было страшно смотреть: она то ли радовалась, то ли опять собиралась разрыдаться. Прежде, чем решилась хоть на что-то, Паймон фыркнула:              — Да кто за такое время успеет наловить сорок девять ящериц? — Способности Гео Архонта, самого Моракса, она благоразумно решила не учитывать. Кто знает, как он там ящериц ловил. Может, из-под земли выкорчёвывал, точно корни деревьев или сорняки. — И как вообще они могут помочь в исполнении желания? — Паймон решительно подбоченилась. — Тань Пейжи! Не переживай. Мы что-нибудь придумаем!              — Просто озвучь своё желание нам. Мы попробуем его исполнить.              Повисло секундное молчание, которое одним громким смехом прорезал гомон оживлённой улицы — где-то неподалёку распалялась компания подростков, продолжавших праздновать.              — Вы такие чудесные, — вдруг сказала Тань Пейжи. Она печально разглаживала платок почётного рыцаря, пока не констатировала: — Я его испортила.              — Ерунда.              Тань Пейжи поджала губы.              — Я хочу… я очень хочу узнать, чем всё закончилось. Для Луца, для Аделмара, для Рози и даже для их друга Родерика. Но главное — Луц. Не знаю, как это возможно, чтобы автор…              — Мы тебя поняли. — Паймон оценивающе посмотрела на солнце. — Время ещё есть… надеюсь. Возможно, он ещё жив, и мы сможем спросить… Мы и не такое проделывали, будь уверена! Нам ещё не отказывали. Автор твоей книги, как его зовут?              — Луди Олдмат.              Все в изумлении уставились на почётного рыцаря.              — Вы тоже читали? — прошептала Тань Пейжи.              — Нет.              Паймон долго соображала, а когда до неё дошло, то она выглядела ещё более удивлённой, чем Тань Пейжи и шеф-повар Мао вместе взятые.              — Вот дела! Нам и правда стоит поспешить. Мы обязаны узнать, чем там всё закончилось на самом деле. — Паймон чуть помолчала. — А где, кстати, живёт этот наш Луди Олдмат?              — Если живёт, — пробормотал шеф-повар Мао. — Старость предсказуема во всём, кроме смерти. Никогда не знаешь…              — Вроде бы он из Мондштадта, — принялась припоминать Тань Пейжи. — Но при этом печатается в Инадзуме. Как странно. Он может быть где угодно.              — Ты не знаешь?..              — Я обожаю его книгу! Однако откуда мне знать его адрес? Перед прологом была небольшая сводка информации о нём, там просто сказали про родину. А почему решил печататься именно в Инадзуме… Может, он туда переехал? — Платок в беспокойных руках Тань Пейжи смялся в маленький шарик. — О нет, это так далеко…              — Нам нужна более точная информация. Нужен кто-то, кто знает о происходящем в мире больше других.              Паймон и почётный рыцарь медленно повернулись в сторону отделения гильдии искателей приключений. Издали виднелась тонкая фигура, в своей задумчивости привычно обращённая к шумной верфи, полной матросов и неугомонных ребят.              — Катерина!              Катерина прикрыла веки.              — Мы с вами не виделись всего два часа, семь минут и тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь… — Она открыла глаза. — К звёздам и безднам! Чем могу помочь?              — Это было странно, — не стала скрывать Паймон.              — Очень.              Катерина смущённо улыбнулась:              — Извините, если я вас как-то обидела…              — Не обидела, нет, конечно! Ай, неважно! — Паймон смахнула капли пота со лба. — Катерина, ты наша единственная надежда! Ты знаешь что-нибудь о Луди Олдмате, писателе из Мондштадта, который написал одну хорошую книгу? Она популярна. Вроде бы. Где он живёт?              — Луди Олдмат… Да, мне известно о нём. Его поручения были самого низкого ранга. Он передавал свою книгу в разные издательства через нашу гильдию, через это самое отделение.              — Луди Олдмат здесь, в Ли Юэ?!              — Насколько мне известно, он был рождён в Мондштадте, но потом переехал в гавань Ли Юэ по семейным обстоятельствам. Кто-то из его родителей был родом из Сумеру. По крайней мере, так говорили. Ни в каких близлежащих регионах его не печатали, и издательский дом Яэ был его последней попыткой. В Инадзуме книга продалась неплохо, и несколько партий вскоре отправились обратно на кораблях.              — Вот это его помотало…              — И правда, его книга побывала в большем количестве издательств, чем ваши портреты.              — Вот уж то… подожди, что?              Нагнувшись, Катерина скрылась под лавкой. Шуршание бумаг намекало на то, что макулатуры за стойкой было так много, что она выучилась говорить на своём собственном языке: «Ш-ш, пш-ш, ш-ш-ш, ш-ш-шп…» — и даже, видимо, кусаться, потому что Катерина несколько раз дёрнулась, точно выкинутая на берег рыба. Когда же она выпрямилась в полный рост, её руки сжимали одну единственную папку.              — Да, нашла. — Только Паймон обрадовалась, как Катерина невозмутимо добавила: — Мне запрещено разглашать личную информацию наших заказчиков, вам об этом известно.              — Но ты же только что… — Паймон всплеснула руками. — Катерина, он умирает!              — Извините, ничем не могу помочь. Маленький светлый дом на верхней улице, расположенной недалеко от пирса, вам придётся найти самостоятельно. Хорошо, что вы бывалые приключенцы и не побоитесь деревянных мостов и множества ступеней, которые так часто пугают гостей гавани Ли Юэ. А забраться на верхний этаж для вас — раз плюнуть. Особенно если вы знакомы с продавщицей Цзи Фан, которая пропустит вас внутрь.              Катерина посмотрела на них так, что Паймон и почётный рыцарь тут же принялись извиняться за то, что покусились на её должностные ценности и порядочность.              А потом они стремглав понеслись по мосту к каменным ступеням. Тань Пейжи махала им вслед.              

***

      Женщина средних лет — «средних» тут было сильным преувеличением, однако морщинки у глаз и губ отличались глубиной и тёмными тенями — хмуро взирала на них с высоты своего роста, то есть верхней ступеньки. Дверь квартиры она приоткрыла по-благородному на одну пятую: в такую протиснется только чашка чая с блюдцем. И чуть-чуть Паймон.              — Здравствуйте, госпожа! Здесь проживает Луди Олдмат?              — Кто? — нахмурилась госпожа, и лицо её стало ещё старше. — А, его авторский псевдоним… — Она вздохнула. — Да, здесь, но к нему нельзя. Он слишком стар и со дня на день отойдёт.              — Мы хотим перекинуться с ним лишь парой слов… Это очень важно. Наверное, не только для поклонников, но и для него самого.              — Это по поводу его книги? Да, он любил её и поклонников. Больше всего на свете любил. Только вот толку? Он не просыпается уже несколько дней. По самым лучшим прогнозам доктора из хижины «Бубу», ему остался день, не больше.              Паймон занервничала.              — Он совсем не говорит?..              — Нет. — Женщина задумчиво осмотрела почётного рыцаря. — А я о вас слышала. Слава бежит далеко впереди. Опасное дело, между прочим. Проходите… Кто я, если не предложу героям Ли Юэ чая?              — А, кстати, правда: кто вы?              Женщина немного подумала.              — Меня зовут Биргит. А моего деда — Кюмар.              Внутри отчётливо пахло стариком — такой тяжёлый флёр, полный резких запахов, напоминающих о скошенной траве и рыбе. И, возможно, о древних коврах, которые давно никто не выбивал, и тапках, которые никогда не стирали. Вопреки ожиданиям, квартира над книжной лавкой Цзи Фан оказалась небольшой. В ней помещалось всё самое нужное: несколько циновок, постель и стол, в углу стояли плита и шкафчики, из маленького не зашторенного окна виднелась главная городская улица.              Почётный рыцарь и Паймон, присев на циновки за столом, с опаской поглядывали на две двери. За какой-то из них лежал Луди Олдмат. Время поджимало.              — Я не думаю, что стоит переживать о разговоре с ним, — сказала Биргит, разливая чай по чашкам. Перед этим она предусмотрительно открыла окно, чтобы не смущать гостей неприятными запахами приближающейся смерти. — Дед успел написать большую часть второй книги. Черновики лежат на полу за вами. Когда всё закончится, я отправлю их в издательство в Инадзуму. Может, они смогут что-то сделать с ними. Мора лишней не бывает.              Неловкая тишина затянулась и невидимым дымом окутала их трио. Казалось, чем дольше они его вдыхали, тем меньше слов находилось для продолжения разговора. Паймон тщетно подыскивала подходящие слова.              — У вас тут очень мило, госпожа Биргит, — вдруг сделала она комплимент. — И вид из окна чудесный.              Биргит подняла на неё глаза, полные равнодушия.              — Это не наша квартира, мы выпросили её у Цзи Фан. Это был её книжный склад. Платим каждый месяц за проживание. Она пожалела нас после того, как деду отказали уже в пятом издательстве. А сейчас не выгоняет, потому что ему мало осталось. У неё всё же есть сердце.              — О.              — Пишет он не очень хорошо. Всю жизнь дурью страдает. — Биргит отставила свою чашку, так и не пригубив чая, и посмотрела прямо — сперва на почётного рыцаря, потом на Паймон. — Как я понимаю, вы его поклонники. Что ж, можете послушать о своём любимом писателе. Он того не стоит, поверьте.              — Мы просто…              — Он так и не получил никакого образования, с юности перебивался мелкими заработками на текстах. Не знаю, как он добился бабушки, но она родила ему дочь, а потом умерла. Из мамы с таким непутёвым отцом тоже ничего стоящего не вышло. Наверное, она выбрала такого же непутёвого мужа и… Я уже и не помню её — в нашей семье долгую жизнь прожил лишь дед, и я могу его догнать… если так же сильно не повезёт. Он с молодости был одержим писательством, так он сам рассказывал мне. Я могу с этим лишь согласиться: сколько себя помню он постоянно горел какими-то идеями, но ни одну так и не сумел воплотить в жизнь. Эту его первую книгу он переписывал десятки раз. Представляете, всю жизнь потратил на одну книгу. Мелкие рассказы его тоже где-то валяются, но их даже в газеты не брали печатать. Издательский дом Яэ был его последним шансом. Насколько мне известно, его напечатали, чтобы заполнить дыру в графике выхода книг. Повезло, иначе говоря. Как человек он тоже не блистал: всегда много всего говорил о обещал мне, а ничего так и не выполнил. Он не дал мне ни нормального детства, ни нормальной юности: жили впроголодь сколько себя помню, игрушек не было. Зато всегда были его черновики и попытки написать что-то дельное. Всю мору тратил на бумагу и чернила. Говорил мне: «Вот щас, Биргитонька, напишу как рассказ хороший, сдам его, так мне заплатят много. Вот тогда мы как заживём». Как вы понимаете, он не дописал ни одного хорошего. Книгу свою единственную он чудом каким-то написал, не понимаю как. Магнум опус всей его жизни… Дешёвой она оказалась. Денег с неё едва хватает на оплату жилья у Цзи Фан, и то она занижает стоимость раза в два. Еда скудная, пьём чай. А он счастлив был, как дурак какой-то, начал мнить себя писателем. Да вот только даже вторую книгу не дописал, за которой вы пришли. Написано двадцать четыре главы из двадцати семи, не считая эпилога. Не успел даже эту малость закончить. — Биргит с каким-то странным удовольствием смотрела на почётного рыцаря и Паймон. — Ну что, герои Ли Юэ, стоит мой старик того, чтобы приходить к нему, лежащему на смертном одре? Разве его книга так хороша? Очередная писанина, просто впервые повезло, что напечатали.              Паймон потерянно молчала, уже в который раз за эту историю. Только эта тишина отличалась какой-то уязвлённой гордостью, будто они с почётным рыцарем и правда были поклонниками Луди Олдмата, а сейчас их любимого писателя облили ушатом грязной воды.              — Если вы не собирались пить чай, то так и сказали бы, — проворчала Биргит. — Я же травы перевела.              — Да ведь это же…              — Паймон.              — А ты… а вы… кем вы стали в этой жизни?!              Биргит умела смотреть с равнодушием, с отстранённостью человека, далёкого от эмпатии — это она уже показывала. Однако в этот раз она посмотрела так, что Паймон прикусила губу и немедля запила кровь чаем.              — Я помогаю в книжной лавке Цзи Фан. Мою полы, накрываю столы и шкафы брезентом перед дождём и снимаю сразу после. Магазин под открытым небом приносит много проблем, особенно если дело касается книг. Я уборщица, иначе говоря. Обычная, жалкая уборщица.              — Паймон не это имела в виду. Нет жалких профессий.              — Точно, все нужны! — Паймон покачала головой. — Паймон говорила про другое… Он же ваш дедушка. Как вы можете так…              — Я могу, — перебила её Биргит. — В отличие от вас всех, незнающих его, я могу. Могу и говорю. Он — жалкий старикашка, который сам ничего не добился и мне не дал шанса. Всю жизнь прожила ради того, чтобы ему на бумагу и чернила в забегаловках зарабатывать. — Она неприятно прищурилась, и у глаз натянулась сеть морщин. — Да-да, мне не так много лет, я выгляжу куда старше. Угадайте, благодаря кому?              — Винить в своих бедах других…              — Не читайте морали.              — Но вы сами пригласили нас!              — Чтобы рассказать правду. Уж вы-то, если многое повидали, должны понимать. Если ваша жизнь путешественников зависит только от вас и прогноза погоды на ближайшую неделю, то жизни обычных людей переплетены с их домом и их близкими. Держу пари, вы понятия не имеете, каково это — с раннего детства жить с жалким, тщеславным дедом, который не подаёт никакого примера, ничего не добился и не дал тебе и шанса на то, чтобы добилась чего-то ты. У других детей был выбор.              Паймон вспыхнула, как спичка.              — По-моему, ты просто напрашиваешься на сожаления! Вот рассказала ты нам всё это. И чего теперь ждёшь? Чтобы мы что? Книгу его не покупали, другим запретили? Чтобы ты лишилась и этих денег, раз уж он никудышный писатель?! И вообще! — Паймон совсем распалилась. — Как он может быть никудышным писателем, если подарил людям столько эмоций? Если помог спасти их жизни, если заставил их о многом задуматься, помог найти небезразличных им людей?!              — Мне всё равно на это. Он помог всем, кроме меня и себя. Или только себе. Неважно. — Биргит холодно сверкнула глазами. — Ты права, малышка, разговор этот не имеет никакого смысла. Зато теперь вы хотя бы знаете, кого пришли повидать перед смертью. Можете просмотреть его черновики и узнать, что хотели. Можете даже зайти к нему в комнату, — она кивнула на дверь слева от окна. — Мне всё равно. — И добавила сурово: — И будьте добры допить чай…              На этом она встала и вышла из комнаты. Дверь за собой прикрыла аккуратно, та едва слышно щёлкнула. Стало тихо, как в склепе. Раздражённо посапывая, Паймон повернулась к почётному рыцарю.              — Что? Он её семья! Как можно так говорить о своей семье? Паймон бы ни за что в жизни не сказала о тебе такого, даже если бы из-за тебя была последней неудачницей или изгоем общества!              — Думаю, у всех свой взгляд на вещи. Из-за нашего образа жизни мы можем не понимать её, а она из-за своего нас.              — Пожалуй. — Паймон тяжко закряхтела, будто после разговора с Биргит сама постарела лет на десять или даже сто. — Посмотрим черновики и… заглянем к Луди Олдмату? Кто-то должен сказать ему несколько хороших слов перед тем, как он… как он…              — Да.              Кипа черновиков оказалась на удивление упорядоченной — видимо, старик серьёзно относился к тому, что и как пишет, потому ухаживал за рабочим местом с тщательностью детектива, осматривающего место преступления. Или преступника, заметающего следы. Произойди на этом полу убийство, ровные стопки бумаги, где листы лежали уголок к уголку, многое бы поведали о личности подозреваемого. Например, сейчас они говорили о том, что Луди Олдмат, вопреки словам своей внучки, кое-что всё-таки умел — поддерживать порядок. Вряд ли Биргит трогала его тексты.              — Да тут даже оглавление и план аккуратно написаны, — восхитилась Паймон. — Да, у двадцати четырёх глав стоят галочки, а оставшиеся три и эпилог под вопросом. — Она принялась осматривать листы. Все главы были разделены и уложены по порядку. — Он даже книгу пишет по порядку, не забегая в перёд. Но вот для чего на каждой странице в самом верху стоят кляксы? Он такой аккуратный… Он что, намеренно ставит их? Кроме них, всё прямо-таки идеально…              — Он псих или гений?              Паймон с сомнением осмотрела ровные стопки бумаг.              — Паймон уже начинает сомневаться… Смотри, двадцать четвёртая глава и правда написана целиком. И все предшествующие вроде тоже. И даже… — Паймон умолкла и вновь пробежалась глазами по последним строчкам. — О нет.              — Что там?              «…только соседний отряд двинулся вперёд, в гору, как слух пронзил выстрел оглушающей мощи. Стеная от боли, дезориентированные солдаты принялись падать, как шахматные фигуры, вышедшие из игры. Несколько магических сетей, чёрных, что колодцево дно, вылетели из наведённых на них катапульт. Луц обернулся как раз в тот момент, когда его накрыла тьма.       Луц перебирал руками отчаянно, как опрокинутое на спину насекомое. Когда перед ним показался кусочек неба, он не узнал его. Оно было красным, что налитые кровью глаза солдат, подступающих к ним со всех сторон.       Стальная армия подобралась с тыла, и Луц оказался в окружении врагов.       Решающее сражение оказалось проиграно ещё до его начало».              — Двадцать четвёртая глава заканчивается… это вроде бы начало битвы, когда всё накаляется до максимума. Глава заканчивается началом финальной битвы. Следующая по плану называется «Огни войны». То есть сюжет обрывается…              — На самом интересном месте.              — Финала ещё нет.              Они замолчали, осмысливая это.              — Финала нет, — медленно повторила Паймон. — Тань Пейжи никогда не узнает, чем всё закончилось, Сяо тоже, а ещё Луди Олдмата забудут, как других писателей, которые не дописали свою книгу. И Биргит окажется права.              — Ты драматизируешь.              — Наверное… Но Паймон очень не хочется, чтобы всё закончилось так. А если вторая книга произведёт фурор? А Биргит не узнает… А как же Тань Пейжи? У неё не будет друзей?              — А если финал окажется таким, что Тань Пейжи разочаруется в любимом герое? И перестанет верить в себя?              Паймон в напряжении вернула листы бумаги на место и даже провела ладошкой по верхней кипе, выравнивая её.              Дверь в комнату Луди Олдмата открылась со скрипом. Это была даже не комната — каморка. Возможно, прежде здесь располагалось помещение для хранения пустых коробок или старых книг. Пространства хватало ровно настолько, чтобы умещалась узкая полоса кровати и немного места для того, чтобы с неё встать и выйти. Луди Олдмат, очевидно, не собирался этого делать. Он лежал, сложив на груди длинные костистые пальцы, и спал. Руки его едва-едва вздымались и опадали — он дышал. Сквозь небольшое квадратное окошко в каморку проникал единственный луч света, в котором медленно вальсировала пыль. В бледно-жёлтом освещении лицо Луди Олдмата, сумерца по крови, казалось серым. Ничто не напоминало даже о лёгкой смуглости. Волосы и те выцвели до сероватого оттенка моли.              — Господин Луди Олдмат? — тихонько позвала Паймон. — Сэр?              Он не проснулся. Паймон заморгала и часто задышала. Не только от неприятного, душащего запаха застоявшейся старости. Её распирали эмоции.              — И правда… — прошептала Паймон, оседая на изножье кровати. — Значит, всё кончено? Как же так…              — Он ещё жив. Просто спит.              — И как надолго? И вообще, как это… мы же не можем поговорить с ним, пока он спит. Это невозможно. — Сказав это, Паймон притихла. — Невозможно?..              Несколько мгновение они обдумывали новую мысль.              — Кое для кого вполне возможно. Мы уже видели это.              Понимание постепенно осветляло лица.              — Сяо призывал душу Ван Пинъаня! Значит, он сможет призвать и Луди Олдмата, чтобы расспросить его! — Веселье вдруг схлынуло с Паймон. — А это правильно? Он же… того… а мы потревожим его сон. Нет, он сам был бы не против. Книга значила для него так много. Наверное, он очень жалеет, что не дописал. Значит, таким образом мы избавим его от сожалений?              — И не только его. Можно попробовать.              — Думаешь, Сяо будет не против? Он же читал его книгу, да? Это была она? Значит, ему это тоже может быть важно?              Лицо почётного рыцаря выражало искреннюю задумчивость.              — Сяо мыслит не так, как смертные. И книги читает по-своему.              — Всё равно, — настаивала Паймон. — Ему тоже может быть интересно. И разве Адепты не защищают людей? Луди Олдмат в настоящей опасности: он может уйти, так и не завершив дело всей своей жизни. А если потом будут проблемы с его призраком? Это очень-преочень опасно! И прибавлять работы Ху Тао нехорошо, как думаешь? А так, призвав его душу…              — Вы умеете призывать души? — В дверном проёме показалась Биргит. На своего дедушку она не смотрела. — Разве это возможно?              — Не для нас.              Биргит не сводила глаз с почётного рыцаря.              — Вот как?              — Да.              Та лишь фыркнула:              — Неважно! Как хотите, как знаете… Вы мои гости, я сама позвала вас, а он умирает. Вы можете оставаться рядом с ним столько, сколько захотите. Мне нет дела. Я буду внизу, в книжной лавке. Дайте знать, как соберётесь уходить.              — Ты же заботилась о нём, да? — крикнула ей вдогонку Паймон. На выходе из квартиры, уже переступив узкий порог, Биргит обернулась:              — Со мной он ни в чём не нуждался.              И была она такова.              Паймон топнула ногой по воздуху и зажмурилась: то ли от неприязни, то ли от переживаний, то ли сразу от всего.              — Лучше не разговаривать с ней лишний раз!              — Какая ты ретивая во всём, что касается Луди Олдмата…              — Просто сердце болит за них всех. И даже за эту противную Биргит! Неважно! — Паймон тряхнула копной светлых волос — будто метель поднялась. — Мы потеряли уже достаточно времени. Зови Сяо!              Только губы сложились в его имени, как по квартире прошёлся лёгкий ветер. Сяо появился у порога комнаты, где недавно стояла Биргит. Внешне он ничем не отличался от обычного себя, разве что взгляд, как правило спокойный, напоминающий воды маленьких птичьих глаз, в которых ничего не выловишь, настороженно пробежался по помещению и зацепился за лежащего на постели Луди Олдмата. От неприятного запаха Сяо даже не поморщился, уж чего он только не нанюхался за свои годы, а вот старик явно вызвал у него ряд вопросов. Как и отсутствие какой-либо опасности поблизости.              — Чем это вы тут занимаетесь? — настороженно осведомился он.              — Сяо! Как ты?              Угрюмое молчанье Сяо само по себе являлось исчерпывающим ответом. Тогда Паймон и почётный рыцарь быстро ввели его в курс дела. Ввели настолько быстро и понятливо, что через пару мгновений после того, как их пересохшие губы сомкнулись, он уже протискивался к постели. Паймон и почётный рыцарь жались к дверному косяку, подцепляя занозы. Солнце переместилось по небу, и теперь каморку освещал другой единственный луч, падающий из-за их спин на Сяо и Луди Олдмата.              — Что ты чувствуешь? — спросила Паймон у затылка с прорезающимся позвонком.              — Он крепко спит. — Острые лопатки Сяо напряжённо выступили, ловя свет. — Спит самым последним сном. Предвечным.              — Такие сны как-то отличаются?              Он не обернулся даже к почётному рыцарю.              — Да. Они плотнее. — Видно не было, но, говоря это, Сяо наверняка чуть хмурился. — Звать его сейчас не самая лучшая затея. Да может и не получиться.              — А если всё-таки получится? — упорствовала Паймон. Руки Луди Олдмата почти не поднимались, как это было в момент, когда они впервые увидели его.              Положа ладонь на стену над постелью, Сяо ещё ниже склонился над стариком. Лишь теперь стало заметно дыхание — тёмные пряди покачивались, как ветки деревьев на ласковом ветру. Ресницы Луди Олдмата затрепетали и тут же перестали.              — Ему может стать хуже из-за моего присутствия, — отстранённо сказал Сяо, выпрямляясь. — Он не обладает силой элементов, а моя карма…              — Ему может стать ещё хуже?              Сяо открыл рот, начиная что-то говорить, но следом тут же умолк.              — Из-за нашего вмешательства он может потерять несколько часов, — предупредил он тогда.              — Паймон очень жалеет о том, что спрашивает об этом, но… а есть ли разница? И разве не приобретёт он больше, если всё получится?              — Вас не переубедить, да? — Вздох Сяо стал единственным ответом, который он дал сам себе же. — Помните ритуал, который мы уже проводили с Ван Пинъанем? Курильница, лампы семизвездия и туманные цветы. — Он отцепил с пояса светлый предмет, вне всяких сомнений экзорцисткий, и придирчиво оглядел на пригодность. Сам по себе маленький, округлой формы золотой горшочек с вострым наконечником вместо донышка напоминал курильницу, но совсем крохотную, будто игрушечную — так, детишкам в ритуалах побаловаться. Однако Сяо изрёк: — Курильница у меня есть, а вот за цветами и лампами вам придётся сходить в хижину «Бубу». Она расположена как раз неподалёку, на соседней улице…              — У Бай Чжу и лампы найдутся?              Снова нахмурившись, Сяо выглянул в главную комнату и осмотрелся.              — Тут есть несколько подходящих… Попросите хотя бы три небольших. Подойдут даже самые простые. Не забудьте цветы, понадобится букет. Нужно много холода… По разным причинам.              Паймон и след простыл, только окно осталось нараспашку. С улицы подуло свежестью подступающего вечера, камни остывали, точно бутылка глинтвейна в ведре, полном льда. Отчего-то Сяо не спешил приступать к приготовлениям. Ритуальные действия повисли в воздухе, как если бы их написали левитирующими чернилами.              — Ты не любишь посещать хижину «Бубу», да? — раздалось в полной тишине.              Задумчивое многоточие тоже будто высекли.              — Почему ты так думаешь?              — Мне показалось, ты отправляешь Паймон лишь потому, что сам не хочешь. Извини, если ошибаюсь.              А если не ошибаюсь, то, стало быть, не извиняй.              Сяо чуть помолчал, перебирая пальцами — его рукам словно чего-то не хватало: древка Нефритового Коршуна, деревянных перил балконов «Ваншу»; коленей, на которые их можно было бы положить на время одинокой медитации.              — Я… Да.              Наверное, он ожидал продолжения этой темы. Тем забавнее было его лицо, когда со стороны почётного рыцаря послышалось лишь:              — Что мне нужно делать?              В комнате похолодало, как при наступлении заморозков. Когда свечение от ламп рассыпалось по половицам, а от курильницы потянуло горьковатым туманом, будто погрузившим комнату в небеса — казалось, они плыли сквозь облака, и даже пол напоминал палубу летучего корабля, — Сяо принялся сосредоточенно пояснять:              — Луди Олдмат слишком слаб. Если сейчас мы призовём его душу, то есть вероятность того, что она уже не вернётся в тело. Это не будет спокойной смертью, и нам придётся бороться с последствиями ещё более тяжёлыми, чем те, которых вы опасались… Моя способность даёт душе возможность путешествовать по снам. Наши тела останутся здесь. Мы сами придём к нему. Но это всё равно отнимет часть его сил. Тех, что остались.              Паймон поражённо молчала. Не удивлённо, а именно поражённо — молчанием проигравшего. Она оглянулась на тёмный проём двери, в котором виднелись серые пятки Луди Олдмата, выглядывающие из-под одеяла. Они напоминали о жёстких камнях, пемзе, рытвинах в кораллах. О рядах столов в ритуальных бюро.              — Мы… всё-таки убьём его?              — Это можно назвать и так, если говорить о физическом теле. Спокойно уйти душе Луди Олдмата, находясь в его сне, мы не помешаем. Нам главное — успеть. Если мы останемся во сне в тот момент, когда душа отойдёт… — Продолжать Сяо не стал, но кожа и без того покрылась мурашками. А может, что всё дело было в пышущих хладом туманных цветках.              — Если собираетесь передумать, то лучше сделать это сейчас, — спокойно добавил Сяо, читая на лицах сомнение. Но он держал книгу вверх тормашками: переживали они за него, а не за себя.              — Твоих сил хватит на это?              — Разве предлагал бы, если бы сомневался? Не переживайте. Я прослежу за тем, чтобы вы вернулись в свои тела в целости и сохранности. — Он поправил яшмовые украшения на поясе, два оставшихся. — Я бы предпочёл отправиться один, но поговорить с Луди Олдматом за вас я не смогу… Просто держитесь рядом.              Дождавшись согласных кивков, Сяо провёл рукой над курильницей, рассеивая дым, а затем запел. Полилось, как вода, заклинание Яксы. Полетели, как стрелы, скрепляющие контракт слова — стремнистые, что окружавшие гавань скалы, меткие и короткие. Но вдохновенные, такие, что дотягиваются до шиворота души и хватают за него.              Паймон и почётного рыцаря тряхнуло так, будто они ехали в телеге по откосной дороге, полной кочек. На особенно крутом повороте телега подпрыгнула выше облачных крыш и полетела в пасть пропасти.              Весь мир накрыло покрывалом сна.              

***

      Луди Олдмат умирал.              Его качало ото сна ко сну, и каждый последующий был ярче предыдущего: вот тут он летает с мушкетом наперевес и вылавливает драконов, надеясь подцепить одного и заставить обратить на себя внимание; вот тут он плавает в глубинах океанских впадин, лавируя меж старинных башен, острые крыши которых венчают флаги государств с названиями такими мудрёными, что ни один человеческий язык не выговорит; а вот тут он прыгает на грибах, долетая до верхних веток деревьев и срывая с них сочные, спелые звёзды, тающие во рту, точно мороженое.              Он грубо шлёпнулся о землю, когда вдалеке раздался клич. Потирая ушибленный копчик, Луди Олдмат приоткрыл один глаз, продолжая жмурить второй — желтобокая луна вдруг показалась непривычно яркой.              — Какое странное тут солнце, — пробормотала под нос Паймон. А потом замахала руками. — Мальчик! Можешь помочь? Ты же воспоминание? Ты не видел Луди Олдмата?              — Я и есть Луди Олдмат, — отозвался он как-то обиженно, сдувая со лба светлую чёлку. — Вернее, это мой псевдоним, и всё же… А вы кто, маленькая госпожа?              — Это… — Паймон осеклась, разглядывая мальчишку. — Но ты ведь совсем юный! А как же настоящий ты?              Было в нём что-то знакомое. Точно не смуглая сумерская кожа и не волосы цвета льна. Возможно, разлёт бровей, крутой излом которых тянулся к вискам — единственная острая черта. Всё остальное лицо отличалось мягкостью, даже некоей примятостью, будто малец только-только встал с постели, отлежав на подушке обе щеки. Точно такое же лицо, лишённое строгих линий, не так давно смотрело на них из узкой постели, только дряблости было больше и шероховатой серости, словно к концу жизни Луди Олдмат запылился, как долго простоявшая на открытой полке книга. Она хлопнула своими страницами-ресницами и непонимающе воззрилась на незваных гостей. А потом на свои юные руки: без светлых вен, с ровным слоем кожи.              Внезапно всё вокруг залило чернотой. Луди Олдмат в изумлении рассматривал, как пальцы его вытягиваются, как ногти обламываются и под ними появляется грязный слой въевшихся чернил. Под ногами заскрипели половицы. Под длинными, костистыми ногами-палками, на середине которых выпирали чашечки колен. Луди Олдмат сделал шаг, и они скрипнули не хуже половиц, вот что кукольные шарниры, которые забыли смазать маслом.              Паймон, прижавшаяся к почётному рыцарь, медленно приоткрыла один глаз.              — Мы что, в каком-то кабинете?              С двух стороны на них взирали шкафы, заваленные книгами, а в углу меж ними примостился приземистый столик с циновкой. На рабочей поверхности лежали какие-то бумаги. Всё остальное пространство всё так же полнилось дёгтем. Тот едва заметно покачивался, словно морские волны в штиль.              С трудом отцепившись от плеча почётного рыцаря, Паймон подлетела к последней видимой половице и уставилась в чёрный провал. Потом в черноту потолка. Двух других стен.              — Эта маленькая комнатка что, в пустоте?!              Сяо задумчиво нахмурился. Он напоминал повара, который попробовал экзаменационное блюдо студента и теперь размышлял, какую оценку поставить.              — Видимо, осознание того, какой он сейчас, изменило сон. Он перестал грезить. Сейчас просто спит и понимает всё. Это называется осознанным сновидением.              Луди Олдмат наконец оторвался от ощупывания себя.              — А… Да, я старик, — прокряхтел он. Потом прищурился. — А вы кто?              Теперь, когда им довелось видеть его мальчишкой, он казался немного другим, более живым. Возможно, дело было в том, что сам Луди Олдмат в последний раз видел себя ещё в те времена, когда он выглядел куда лучше: и белого пушка волос было как-то больше, и густая борода доставала до ключиц, и кожа была более здорового оттенка, хотя и желтила теперь. Только все об этом подумали, включая Луди Олдмата, читавшего что-то по их глазам, как на столе появился светильник. Стало теплее и уютнее.              — Это очень долгая история, — честно сказала Паймон. — А у нас мало времени! Вернее, у вас… Понимаете, господин, сэр, вы… умираете.              Глаза Луди Олдмата невыразительно уставились куда-то в пустоту.              — Ах, умираю… — Он чуть помолчал, разжёвывая эту мысль. — Ну, что ж, полагаю, это то, что случается со всеми, верно? Жаль, я не побывал на Празднике Морских Фонарей и не посмотрел на огоньки, всегда любил это, а прошлый год, получается, был для меня последним, больше я их не увижу… Мда. А произошло что-то ещё? — Когда ему никто так сразу не ответил, Луди Олдмат предложил: — Может, присядем сперва? Кости болят, ужас какой… Никогда бы не подумал. В юности не чувствуешь своего тела, поэтому кажется, что можешь взлететь. Зато в старости каждая есть часть даёт о себе знать, да так, что самому хочется закопаться как можно раньше… Чаю?              Только он сказал это, как на столе появились четыре чашки, от которых шёл пар. Опустившись на циновки, материализовавшиеся следом, трое задумчиво уставились в отражение чая. Которое, конечно же, полностью отсутствовало.              — Спасибо, — вежливо поблагодарила Паймон. Она представила их с почётным рыцарем, а потом указала на Сяо. — А это Адепт Ли Юэ. Благодаря нему мы и смогли попасть в ваш сон.              Луди Олдмат только кивнул:              — Очень приятно, молодые люди.              Кажется, сам Сяо и его статус не произвели на него никакого впечатления. Или он не задумывался об этом. Самого Сяо такой расклад, казалось, вполне устроил.              — Неужели вас совсем не удивляет, что ваша жизнь вот-вот закончится, а мы проникли в ваш последний сон? — наконец отважилась спросить Паймон. Как и остальные, к чаю она не притронулась. Зато коснулась листов бумаги. Все они напоминали муляжи: с неразборчивыми надписями, на которых никак не фокусировался взгляд, и гладкие на ощупь, слишком гладкие, будто слиток холодного металла.              — Всякое случается, маленькая госпожа, — просушил Луди Олдмат, всё ещё рассматривая черноту пустоты над ними. Она уходила далеко-далеко вверх. Возможно, сама по себе эта пустота подразумевала отсутствие оного. — К тому же, больше всего на свете я люблю сочинять истории. А это значит, что нет такой вещи, в которую бы я не поверил. Может, вы — моя последняя фантазия. — Луди Олдмат вдруг щербато улыбнулся, растягивая морщины. — В таком случае, я совсем не против провести остаток времени в приятной компании. Почему я уверен, что компания приятная? Что ж, я точно знаю, что не придумал бы плохих ребят. В моих историях они всегда славные, даже если со своими печалями и синяками…              — С вами всё хорошо? — обеспокоилась Паймон, когда брови старика сдвинулись к переносице, а сам он покачнулся, хватаясь за столешницу. По дереву пробежала едва заметная рябь.              — Что-то не так, — наконец пробормотал Луди Олдмат, будто не чувствуя на себе поддерживающих рук почётного рыцаря. Он всё смотрел в одну точку, но видел явно что-то более далёкое, чем даже горизонт, чем звёзды. Луди Олдмат смотрел куда-то в себя, и то, что он там наблюдал, ему совсем не нравилось. — Что-то я упускаю… никак не могу понять, в чём тут дело… Только не принимайте на свой счёт. Если я вас придумал, то вы точно хорошие, дело в не в вас. А если и не придумал, и вы настоящие, то уж тем более — вы же как-то сюда попали, чтобы повидать меня… Нет, не то. Мои истории. Что-то с ними связано, но я никак… никак не могу понять. На уме вертится, а выловить не могу, вот дела… — Луди Олдмат умолк и медленно-медленно повернулся к ним. — А зачем вы сюда пришли?..              Перехватив взгляд почётного рыцаря, Паймон кивнула.              — Ваша книга, господин. Она не закончена.              Его как молнией прошибло.              — Моя книга! Про Луца! Я же почти закончил. Я… Нет-нет, я не могу уйти так. — Он резко повернулся к ним, пара косточек старчески хрустнули, готовые рассыпаться. — Помогите мне проснуться! Вы Адепты или кто? Разбудите меня!              — Вы не можете проснуться, — горячо возразила Паймон, пропуская слова про Адептов мимо ушей. — Поэтому мы сами и пришли к вам! Расскажите нам концовку вашей книги. Вы написали двадцать четыре главы, осталось всего четыре. Вместо них можно коротко расписать то, что случилось дальше, и тогда читатели…              — Нет! — резко отмёл это Луди Олдмат. Его ладонь приложилась об стол, чай в искусственных чашках даже не разлился. — Я должен вернуться и дописать! Вы понимаете, как это ужасно: написать всю книгу, а вместо последних глав дать выписку в пару слов? Это ещё хуже, чем вообще не выпустить её! Я проделал слишком долгий путь. Путь, длиной во всю мою жизнь…              — Но вы не можете проснуться, — горько повторила Паймон.              — Тогда… — Луди Олдмат прищурился в пустоту. Часов там, конечно же, не оказалось, но вместо них его глаза нашли Сяо. — Сколько времени мне осталось?              — Немного, наверное, — коротко отозвался тот. — Я не уверен. Вы слабы…              — Что ж, не будем медлить. — Луди Олдмат с разочарованием оглядел муляжи бумаги, книг, шкафов — ничто из этого не было настоящим и не бралось в руки. — У вас есть бумага и чернила?..              Это казалось дурацким, но, стоило почётному рыцарю вытянуть на пробу руку, представляя свой рюкзак, как грубая холщовая ткань сжалась под пальцами. Оттуда сразу же выудили стопку бумаги и залитую чернилами сахарницу.              — У нас не было специальной ёмкости, — сконфуженно пояснила Паймон двум недоумённым взглядам. — А перелить забыли… Зато есть настоящее перо! Всегда с собой носим.              — Как необычно… Значит, оружие я тоже могу здесь призвать?              — Да, — подтвердил Сяо. — Ваши вещи не изменяются с попаданием в чужой сон. То, что было у вас с собой там, будет и тут. Но… вынести их другими вы так просто не сможете.              — Как это? — Луди Олдмат вскинул свои белёсые брови. — То есть если мы тут много всего напишем, то, когда вы вернётесь, листы бумаги всё равно останутся чистыми, какими и были?              — Да, — терпеливо повторил Сяо. — Чтобы этого избежать, мне нужно будет заклинать каждую половину листа после написания. Исправлять текст после уже нельзя будет… И в рюкзак их будет не сложить.              — Мы вынесем их в руках, — сказала Паймон. — Господин Луди Олдмат, начинайте писать!              — Вообще-то, — тот смущённо прокашлялся в кулак, но переборщил и закашлялся так, что по спине его колотили в четыре ладони, лишь бы он челюсть не выхаркал. — О, кхм, спасибо… Вообще-то, я наивно предполагал, что вы поработаете моими писцами… На старости я стал очень медленно писать. Мои запястья… я всю жизнь работал ими, и кости так ноют. Мы можем не успеть из-за меня.              — Писать нужно много?              Луди Олдмат опустил ресницы:              — Простите…              Паймон и почётный рыцарь переглянулись. Знавший этот взгляд Сяо только хмыкнул понимающе. Лицо его как-то само посветлело.              — Мы будем писать по очереди, если понадобится. — Паймон выхватила первый лист из стопки и опустила кончик пера в сахарницу. — Начинайте! Глава называлась «Огни войны».              — Это я помню! — добродушно рассмеялся Луди Олдмат. — Я всё вспомнил. Благодарствую! Однако дело не только в этом, кхм… Маленькая госпожа, не могли бы вы в самом верху страницы поставить несколько клякс? Или нарисовать какую-то ерунду? Понимаете, я не могу работать с чистым листом, не умею, хотя всегда мечтал научиться, но он меня пугает. А вот если испачкаю его в самом начале, то уже совсем не страшно. Теперь это важная традиция, своего рода ритуал для меня.              — Вы прямо как некоторые художники!              Вздёрнув нос, Луди Олдмат пыжливо заметил:              — Хоть природа у всех творческих людей и одна, но у каждого свои странности.              А потом он на некоторое время умолк. Паймон, почётный рыцарь и Сяо терпеливо ждали, пока он начнёт главу, однако здесь Луди Олдмат неожиданно замедлился, совсем позабыв о приближении конца. Прикрыв веки, он что-то бормотал себе под нос.              — Это сложное дело, — удалось разобрать обрывки, — я никогда не писал несколько глав нахрапом… выйдет намного хуже, чем обычно… но это последний шанс… нельзя допускать исправлений, всё с первого раза… состояние потока… ты сможешь… полёт мысли… никаких логических ошибок… с душой…              Луди Олдмат широко раскрыл глаза.              — «Храбрый шлюп «Лореляй» тайком подбирался к берегам Вивы, на которых шло сражение, когда в красном небе загремели сигнальные огни, высвобожденные Луцем…»              

***

      Луди Олдмат умирал.              А потом восставал, чтобы следом снова упасть. Протягивая к чёрной пустоте руку, он молил пощадить его, а когда враг заносил меч, то Луди Олдмат был пальцами, держащимися за рукоять. Он рубил наискось, лишая одних второстепенных персонажей жизни, а другим даруя её. Он смеялся вместе с Карлом, глядя на пожарище, учинённое его стальной армией, и плакал вместе с Луцем, когда тот потерял своего дорого друга Родерика.              — «Передай Аделмару, что я буду ждать их с Рози на той стороне», — скулил он, — «а ещё я буду ждать тебя, Луц».              Луди Олдмат парил над половицами маленькой, призрачной комнатушки своего сна. Кости его натужно поскрипывали, и после такого ему приходилось надолго садиться, стараясь не шевелиться, но воображение толкало его в новые дали, и с началом следующего боя Луди Олдмат снова взлетал. Забыв про роптанья, он вещал и вещал, а перед глазами его было что-то бесконечно далёкое — вот умел он так смотреть, когда уходил в себя.              Двадцать пятая глава сменилась двадцать шестой, а потом и та плавно подходила к завершению. Вместе с ними менялись и писцы. Уставшая, потряхивающая затёкшим запястьем Паймон уступила место почётному рыцарю, а следом за стол сел и Сяо. Двое утомлённых писак, свернувшись клубками, дремали у его ног. Время во сне текло необычно, и порой секунды казались часами, а часы проходили за минуты. У Луди Олдмата время точно текло по-своему, потому что он, отдавшись тексту, даже не смачивал горло. Время обтекало его стороной, будто отдавая свой прощальный подарок.              — «…и, схватившись за ногу, Роберто взвыл. Тупая боль пронзила икру, перейдя в ноющую. Вместе с ней чуть не завыл сам Роберто. Вражеский рыцарь опустил оружие, наблюдая за ним. Наслаждался его мучениями? Думал, как лучше добить? Превозмогая себя, Роберто поднялся, представляя, каким ярким завтра будет синяк на ноге. Эта мысль взбодрила его: он обязательно увидит завтрашний день и посмеётся над этим синяком. Завтра…»              Записывая это, Сяо почему-то замедлился и с сомнением посмотрел на лист бумаги под своей рукой.              — Что-то не так? — спросил Луди Олдмат, не переставая сверкать глазами. Под седыми бровями они напоминали звёзды у макушек заснеженных гор.              Сяо мотнул головой, возвращаясь к работе. Спящие Паймон и почётный рыцарь пропустили короткий срез его улыбки. Зато его не пропустил Луди Олдмат.              — С этими двумя клубками под ногами вы напоминаете бабуську, которая собралась вязать свитер, — мягко приметил старик.              Так и не придумав, что на это ответить, Сяо опустил голову.              — Ладно.              — Скажите, а вы ведь читали мою книгу? — вдруг заинтересовался Луди Олдмат. — Не смотрите так, у меня минутный перерыв. Муза вышла поку… — он покосился на спящих Паймон и почётного рыцарь, — шать... Кхем.              Сяо с подозрением размял кисти рук, похрустел пальцами.              — Да.              — О! И как вам? Не терпится услышать самый финал про Луца?              — Я не думал, что будет продолжение… Мне показалось, что история закончена.              — Но ведь у стольких читателей возникли вопросы о его судьбе! — ахнул Луди Олдмат.              — У меня их не было…              — А что тогда вам понравилось в моей книге?.. Подождите-подождите, дайте угадаю: вам она не понравилась. Да? Я не против тех, кому не нравится моё творчество. У всех свои вкусы. Хотя лично я встречал лишь тех, кто был в восторге…              — Это не так, — медленно произнёс Сяо, явно жалея о том, что ведёт сейчас разговор, а не пашет уставшей рукой. — Мне понравился Луц и его… маски. Это было интересно. Я просто не думал, что…              — Что он получит шанс на искупление? — осторожно подсказал Луди Олдмат. — Мне кажется, все его заслуживают так или иначе. Если бы история Луца закончилась на наказании, то он так и не понял бы жизни. Мудрость в принятии.              — Так и принял бы наказание.              Старик исправился:              — В принятии себя. А как человек он, помимо признания себя близкими людьми, всегда желал свободы, потому и наворотил дел. И потому Луц и борется в своей книге за свободу других людей. Разве мы, поняв чего желаем по-настоящему, не начинаем давать это другим людям? Либо же, напротив, отбирать именно это, если не смогли вытравить обиды... Но, как показывает практика, израненные люди, понявшие свою боль, самые понимающие и добрые.              — Что вам известно о свободе и защите других людей?              Луди Олдмат пожевал нижнюю губу.              — Да как и всем остальным — немного о том, немного о сём. Но я понимаю ту малую часть, которую знаю. Следовательно, я буду чуть умнее того, кто знает об этом всё, но ни шиша не понимает. — Он по секрету поделился: — Потому я и пишу лучше, чем некоторые авторы Инадзумы… Не буду называть имён, но ты наверняка читал их многоуровневую белиберду… Да там у любого читателя крышу скосит!              — Я не читал…              — Чистая голова! А всё-таки… совсем не интересно, да? Ну ладно-ладно, прошу прощения… Я тут немного сбился с мысли, дайте мне пару минут… А лучше дайте-ка я загляну, что там последнее писалось? Ого, у вас чудесный почерк! Такой строгий. А вот кляксы совсем не кляксные, аккуратные такие…              Ему, казалось, доставляло немало удовольствия наблюдать за тем, как Сяо мутит от желания разбудить почётного рыцаря и попросить поменяться местами. И всё же он не будил, не осмеливался. Только взгляд косил, надеясь, что его почувствуют и откроют глаза.              К моменту, когда это случилось, Сяо уже со смиренным видом проводил ладошкой над очередным исписанным листом, закрепляя его. Все странички были четко пронумерованы рядом с кляксами, так что даже при полном беспорядке удалось бы восстановить последовательность. Несмотря на это, Луди Олдмат каждый раз, видя, как Сяо запечатывает страницу, подходил и лично укладывал лист в ровную стопку. А потом он делал её ещё ровнее. На всякий случай. У бумажной башни не были и шанса развалиться или осыпаться на пол.              — А хорошая книга получится, толстенькая, учитывая, сколько всего уже было написано…              В ответ на это со стороны почётного рыцаря раздалось одобрительное поскрябывание пера. Когда Паймон уходила поспать, а Сяо, вздохнув, соглашался передохнуть, дело начинало идти куда медленнее. Зато эта была одна из редких возможностей всерьёз потренироваться в письменности языка этого мира.              — Вот тут пропущен знак препинания, — мягко подсказал Луди Олдмат, склонившись над листом бумаги. — Но вы не переживайте, ведь в издательстве работают очень хорошие ребята, они всё вычитают…              Если он и составил какое-то мнение о почётном рыцаре по почерку и ошибкам, то высказывать вслух его не стал. Разве что с интересом поглядывал в сторону стола, где в тонкопалых руках плавно покачивался острый носик опахала.              — Любопытная у вас компания, маленькая госпожа, — сказал он позже Паймон на середине эпилога.              Разглядевший в редких передышках Луди Олдмата некоторую закономерность, Сяо враз отодвинулся на другую сторону их комнатного островка и теперь сидел на самом краешке половиц, где дерево впадало в черноту стариковского разума. Даже если он слышал разговор, то виду не подавал. А может, он просто медитировал.              Паймон весело прищурилась, хрустя пальцами:              — Это вы, господин, спрашиваете про древнего Адепта Ли Юэ, который истребляет демонов, или про почётного рыцаря Ордо Фавониус из другого мира?              — А вы у нас кто? — улыбнулся Луди Олдмат, рассматривая её как экспонат в музее. — Некая маленькая таинственная фея из иного времени и края? Какой-то светлый дух, делающий добрые дела?              — Паймон — это Паймон.              — Очень мудро, — одобрил старик. — Я до этой мудрости дошёл лишь к концу жизни.              — Разве ваше настоящее имя не Кюмар?              — Почему я не могу быть и Кюмаром, и Луди Олдматом? Для читателей и вас, маленькая госпожа, я, очевидно, в первую очередь Луди Олдмат из Мондштадта, а вот для тех немногих, кто знал меня чуть дольше, я именно что Кюмар, обыкновенный старичок без перспектив и друзей. И то, и другое — верно.              Хруст пальцев прекратился. Сложив ладошки на столе, Паймон посмотрела на Луди Олдмата. В этот взгляд она вложила всё то сочувствие, что сидело в ней. Наверное, она сама не знала, как много его было, потому что Луди Олдмат, глянув на неё в ответ, вздрогнул так, словно ему за шиворот закатилось несколько льдинок.              — Вам, наверное, было очень одиноко?              — Вовсе нет, — отозвался он через некоторое время. — У меня всегда была моя милая Биргит. Как я понял, вы заходили к реальному мне. Значит, вы встречались с ней?              — Да…              — Она славная девочка, правда? Умеющая любить. И она очень сильно любит меня.              Паймон тяжело сглотнула.              — Э-э-э… а почему вы так думаете, господин?              — Ну как же! — рассмеялся Луди Олдмат, снова поправляя бумажную башенку. — Она ведь пустила вас ко мне попрощаться. А ещё она всегда ставила кляксы, когда помогала записывать мою книгу. Если честно, все те черновики в двадцать четыре главы, что вы видели снаружи, были написаны именно ей. Руки у меня совсем плохи стали… Мы с ней частенько шутили, что мне пора бы научиться писать ногами. — Старик ухмыльнулся, наблюдая за удивлённой Паймон. — Неужели она была груба к вам? Не предложила чаю?              — Да нет, предложила…              — То-то же! Она с детства была такой заботливой. Представляете, тратила все свои карманные на то, чтобы покупать мне бумагу и чернила. Я ей давал на булочки, на погулять с ребятами, себе не покупал, а вот ей давал, а она брала и тратила на меня… — Луди Олдмат счастливо вздохнул, и в комнатушке, плавающей в пустоте, добавилось горшков с цветами: они парили где-то над шкафами с искусственными книгами. — Повезло мне с ней. Она всегда делала всё, чтобы я ни в чём не нуждался и спокойно писал. А у меня то вдохновения не было, то апатия нападала, то тоска… Я многого не дал ей. Наверное, именно из-за меня она выросла такой… сразу взрослой. Это я дитя по сравнению с ней. Плохо вышло, конечно, но что уж тут поделать…              — Всё всегда можно исправить! — с пылом возразила Паймон, сжав маленькие кулачки. — Мы можем передать ей что-нибудь от вас!              Уложив бороду на сцепленные в замок ладони, Луди Олдмат ласково спросил:              — Я точно не нагрезил вас, маленькая госпожа? Столько ретивой отваги, желания помогать и творить добро. А сколько сил сражаться за него! Добро всегда должно быть с кулаками, вы ведь знаете?              — Хи-хи, Паймон сейчас засмущается…              — Правда не должна смущать, маленькая госпожа. До сих пор до конца не уверен, настоящие ли вы или то последняя иллюзия моего разума… Но я рад, что это именно вы. Славные вы ребята, честное слово. Приятно проводить с вами время.              — Может, в вас просто говорит вдохновение?              — О, его у меня сейчас много… Наверное, это ещё один прощальный подарок — силы дописать историю. — Его старая, испещрённая венами рука с выпирающими фалангами снова легла на бумагу, любовно оглаживая застывшие чернила по контору слов. — Подумать только, осталось всего несколько абзацев… И всё. Увидит ли мир эту историю, не увидит — есть ли разница, когда мне стало так легко на душе? Хотя я и сам часто заворачивал многоуровневую белиберду и разыгрывал мудреца, когда у меня самого не семь пядей во лбу… я всё равно всем доволен. И Биргит своей я уже сказал всё, что мог сказать. И даже вам, маленькая госпожа, я рассказал куда больше, чем стоило рассказывать вежливому человеку, не желающему обременять других своими словесными выплесками…              — Паймон совсем не трудно!..              Луди Олдмат цокнул языком.              — Исключительной редкости доброта и внимательность к другим! Знаете, будь у меня ещё немного времени пожить, да хоть месяц-другой, я бы написал о вас книгу. Вы бы сражали зло солнечным лучом. И плавали на самом красивом корабле. Я люблю корабли.              — Паймон очень стыдно это признавать, но сюжет вашей книги я знаю лишь из краткого пересказа Сяо и кое-что со слов Тань Пейжи. Она ваша ярая поклонница, если что! Однако Паймон уже кажется, что вам очень нравятся корабли…              — Ничего страшного! Возможно, читай вы мои книги прежде, мы бы говорили совсем о другом, и беседа не вышла бы такой приятной. Да, кораблей у меня в истории много… Что самое смешное, сам я никогда не плавал, хотя и жил сперва в Мондштадте, откуда пару раз ходил к Терновому порту, а потом уже перебрался в гавань Ли Юэ, где кораблей считать не пересчитать. Всегда боялся верфей, даже когда был мальчуганом. Другие дразнили трусом, а я любовался издалека. Можно многое подцепить, глядя издали: как кокетливо виляет кормой корабль, стоя на волнах, с каким грубым звуком падают паруса, когда ветра нет…              — Паймон много плавала на кораблях! До самой Инадзумы и обратно, даже на Фрикадельке — он волшебный волноход, умеющий разговаривать. Больше всего Паймон понравилось парить над палубой на месте, когда сам корабль и матросы вокруг чуть покачиваются. Сначала подташнивало, а потом так интересно стало!              — Да ты что?! И как, ты ощущала себя облачком, наверное? Плывёшь себе по верху, плывёшь, а людишки внизу что-то там качаются, делают…              — Хи-хи, Паймон старалась помогать матросам всем, чем могла, так что высоко не залетала. Но однажды забралась на мачту. В день без тумана оттуда одновременно были видны и причалы гавани Ли Юэ, и далёкое сияние сакуры из храма гудзи Яэ.              — Поразительно! И что же, получается, сакура растёт…              Тихое покашливание заставило Луди Олдмата сбиться с мысли. Сяо глядел на них нечитаемым взглядом.              — Время, — напомнил он.              — Ох. — Луди Олдмат прокашлялся. — Прошу прощения за то, что так далеко увёл беседу. С моей стороны это было некрасиво, ведь вы тут ради того, чтобы помочь мне с книгой, а я и это порчу…              — Всё в порядке! — заверила Паймон. — Последние абзацы. У вас всё получится, господин.              Старик лишь улыбнулся, глядя, как она ставит очередную кляксу на чистом листе. В добрых глазах его искрилась благодарность. И медленно стекала по щекам.              

***

      Когда Сяо, дождавшись, пока чернила высохнут, провёл рукой по последней странице, стало тихо, как под толщей воды. Он хмуро осмотрелся, ловя взгляды, полные искреннего недоумения. Что-то происходило. Что-то совсем не то.              Чернота, надуваясь, расползалась, и половицы под ними натужно трещали, чего слышно, конечно же, не было. Дерево прогибалось и ломалось, наверняка с хрустом и треском. Чай в чашках покрылся трещинками, цветы над шкафами принялись вянуть, прямо как матросы, которые поняли, что идут ко дну.              Луди Олдмата нигде не было видно. На его месте стоял фонарь, внутри которого тлел фитиль. Последние несколько искорок ударились о стеклянные стенки и погасли.              Сказав что-то, Сяо попытался протянуть руки к почётному рыцарю и Паймон, но последняя вместо того, чтобы последовать к нему, кинулась хватать черновики последних глав. Она крепко прижала к груди сразу всю толстенную стопку бумаг и испуганно уставилась на падающую на неё темень пустоты.              Потом половицы под ними совсем исчезли, давление пустоты на головы усилилось, и они полетели вниз.              Чернота поглотила все звуки.              

***

      Луди Олдмат умирал.              Его обволакивало странное ощущение спокойствия и умиротворения, не свойственное живым. Он плавал в этом чувстве, будто мясо в маринаде. Его всего покачивало, как на гамаке, и тело казалось бескостным, сделанным из желе. Его кто-то ел: потихоньку, отщипывая кусок за кусочком. Мир, в котором жил Луди Олдмат, враз расширился до всех его воспоминаний, а потом принялся постепенно сужаться до размера маленькой комнатушки. Но что это была за комнатушка!.. Совсем не та, в которой он заканчивал книгу со славными ребятами. В этой комнатушке он не бывал с детства. Последнее воспоминание затрагивало тот момент его отрочества, когда бабушка, протягивая увесистую стопку книг, назидательно приговаривала: «Бери-бери, я старая, мне уже не нужно, а тебе, юной голове, самое то — может, умных мыслей наберёшься».              Каких только мыслей Луди Олдмат оттуда ни набрался! За многие из них он дрался, за какие-то терял друзей, предпочитавших вместо чтения и разговоров с утра до ночи носиться по палубам сломанных кораблей, подогнанных к верфи гавани, а за какие-то — особенные — он влюблялся: в людей, в животных, в еду, в погоду, в книги.              Сейчас, оставшись один на один с собой, Луди Олдмат с теплом вспоминал, как лениво поднималось из-за горизонта солнце в утро его совершеннолетия, делая силуэты стоявших в Терновом порту кораблей чёрными, что уголь, и как, напротив, быстро, с чувством, он целовал кривые толстопалые ручонки своей дочери в её первый день рождения — уже на закате. Это были такие приятные, памятные события, что ему по привычке захотелось взяться за работу, чтобы увековечить их. Он писал много рассказов, даже книги писал, но мемуары — никогда.              Эта комната была создана для этого дела, как перо для чернил. Или чернила для пера.              Он открыл тетрадь и начал с чистого листа. Прямо по курсу была новая история.              

***

      Паймон нашла себя с мокрыми глазами, взъерошенными волосами и побаливающим левым боком. Ойкнув, она перекатилась на правый и взмыла в воздух. Под ней как-то сразу оказалось бездыханное тело. После недолгого осмотра было обнаружено, что оно принадлежит почётному рыцарю, просто запылено и измазюкано в непонятной чернющей субстанции так, что та почти стала второй бронёй.              Паймон старалась не смотреть вокруг, потому что там ничего не было. Совсем ничего. Даже хилых половиц и двух шкафов.              — Вставай! — Она потрясла тело за плечо. — Встава-ай!              Глаза снова стали мокрыми, на этот раз из-за другой боли. Тело не шелохнулось, только несколько корочек чёрной грязи откололись и с хрустом откатились… куда-то.              — Вставай! Живо! Ты! — Паймон отважилась поднять взгляд, чтобы всё-таки посмотреть, откуда они свалились. И обомлела.              Сверху плавно, чуть шурша, падали, как листья по осени, черновики последних глав Луди Олдмата. Десятки листов зависли где-то между чернотой, на которой оказались Паймон и почётный рыцарь, и чернотой, с которой они спустились. Светлой спины Сяо в этой тьме видно не было.              Ползая на коленях, Паймон шустро собирала все черновики, упавшие вместе с ними. До каких-то даже смогла дотянуться, однако чернота придавливала, не давай взмыть высоко.              Позади послышалась возня.              — Паймон?              — Скорее! Собирай черновики! Они все рассыпались! Нужно собрать их все! — Паймон прервалась, чтобы вытереть мокрое лицо. — Помоги… может, ты допрыгнешь? Вон до того, он не так высоко.              Вместо черновика рука почётного рыцаря ухватилась за Паймон.              — Не нужно! — мигом высвободилась та. — Лучше помогай!              — Где Сяо?              — Паймон не знает! Его нигде не видно! Давай сперва соберём черновики, а потом найдём его. Иначе всё это было напрасно!              Потом долгое время было тихо. Слышалось лишь, как чуть шуршала смятая бумага и шумно вздыхала Паймон. Они высыпали из рук всю кипу собранных листов и принялись складывать их по порядку.              — Не хватает нескольких, помимо тех, что ещё не упали на нас. — Паймон поджала губы. — Подождём, пока они приземлятся, и пойдём искать Сяо? По пути, может, найдём остальные…              — Мы не успели вовремя выбраться из сна. Случилось то, о чём предупреждал Сяо.              — Получается, что так…              Тишина.              — Совсем не боишься? Что с тобой?              Паймон уже хотела было открыть рот и сказать, что с ней-то всё хорошо, но увидела в глазах почётного рыцаря неподдельное беспокойство.              — Паймон просто очень грустно, — максимально честно ответила она. — Ничего хитрого.              Снова тишина.              — Ладно.              Прижавшись друг к другу, чувствуя уходящее тепло из-под бока рядом, они молчали — всё о своём. Черновики Луди Олдмата медленно, совсем не торопясь, падали на них сверху, чтобы тут же оказаться примятыми под кипой таких же. Эти маленькие светлые окошки над головами были единственным напоминанием о том, что чернота не просто стена перед ними, а что-то большее: далёкое, высокое и глубокое.              — У тебя ведь есть только твои друзья, — вдруг тихо сказала Паймон. — Не отпирайся, всё же видно. Никаких обид. Паймон не обязаны любить так, как любят тебя. Если нужно, я всегда отойду и не буду мешать вашим встречам… По крайней мере, постараюсь. Но у Паймон тоже могут быть только её друзья. Например, неправильные Дилюк, Кэйа и Кли, Янь Синь, трусливый Кадзуха, Эми. Луди Олдмат.              Руки почётного рыцаря неуклюже, торопливо мяли кончики перекинутого вперёд то ли плаща, то ли шарфа — поди разберись в этих иноземных одеждах. Никогда прежде Паймон не замечала, что ткань эта едва заметно сияет в темноте. Может, она собиралась дневной свет, чтобы ночью освещать путь своего хозяина? Чтобы разгонять черноту.              — Но почему именно они? — Прозвучало странно, будто почётному рыцарю приходилось выталкивать слова из горла. — Почему именно Луди Олдмат стал тебе другом?.. Так быстро?              — А разве нужна причина? Или нужны месяцы?              Некоторое время Паймон молча рассматривала, как едва-едва сверкающий кусок ткани под нервными пальцами превращается в измятый, чуть влажный платок, словно в него только что высморкались.              — Разве выбирают друзей по каким-то качествам? Или ждут окончания испытательного срока? Это просто случается. Паймон выбрала тебя не за спасение жизни, не за умение владеть мечом и несколькими элементами сразу, и даже не за еду, как бы смешно ни было про это шутить. Такое просто происходит — ты находишь себе друга. А дальше — хоть в озеро, хоть на бой с Предвестником, хоть в чужой сон. Паймон куда угодно пойдёт. — Молчание. — Паймон поняла, что Луди Олдмат её друг, когда он впервые назвал её маленькой госпожой, а не проигнорировал, как делают все остальные...              Кусок плащешарфа выпал из рук почётного рыцаря, повиснув между ними.              — Хорошо, — произнесли у самого уха, но даже так было едва слышно. — Хорошо, Паймон. Тогда — плачь. Я буду караулить падающие черновики.              

***

      Сяо блуждал в темноте.              Со стороны могло казаться, что он часто таким занимается, но эта темнота была иной. Истощив себя тем, что подпитывал Луди Олдмата, стараясь продлить ему жизнь или хотя бы не отобрать своим влиянием те жалкие остатки, что были у старика, Сяо впал в совершенно чуждое ему состояние полной слабости. Удивительно, как простая смертная жизнь весила больше, чем десятки бессмертных сосудов, чем долгие столетия неустанной борьбы со злом. Иначе как объяснить, что он уже давно не чувствовал себя настолько вялым?              Была тут и вторая темнота — та, что в его разуме. Вертелось что-то на уме, а что именно — забыл. Силясь вспомнить, Сяо погружался всё глубже в себя. Он вычерпывал темноту из себя грязными, чёрными руками, и лишь сильнее пачкался.              О чём же он забыл?              Конечности отяжелели, будто их отлили из металла. Голова на опущенных плечах по-кукольному болталась. Вот как у этих маленьких игрушек, которые он однажды увидел в гавани Ли Юэ в один из своих редких визитов. Бумага в пальцах совсем не ощущалась, и эту тяжёлую, вялую голову приходилось постоянно опускать, чтобы проверить ценный груз.              Точно, бумага, ценности.              Почётного рыцаря с мелкой спутницей нигде не было.              Сяо брёл вперёд, на ходу подбирая рассыпавшиеся черновики, и высматривал макушку пшеничных волос. Возвращаться один он не собирался.              Сяо брёл вперёд.              

***

      В какой-то степени это напоминало пустыню в ночи, хотя тьма вокруг никак не ощущалась. Даже опустившись на колени и прижав щёку к тому, на чём они стояли и по чему они шли, Паймон и почётный рыцарь ничего не почувствовали.              Черновики Луди Олдмата успокаивали. Они являлись одной из немногих вещей, до которой можно было дотронуться и что-то ощутить. Шероховатость бумаги приятно скребла о холодную кожу. А холодно было. Постепенно они замерзали так, что ребро листа могло без труда порезать.              А ещё Паймон и почётный рыцарь прежде не подозревали, что в чужом сне можно захотеть не только спать, но ещё и пить, и есть.              Почётнорыцарский рюкзак, хранивший в себе половину Тейвата, отчего-то больше не призывался.              Быть может, и он не желал находиться в этом месте.              

***

      Чем дольше они смотрели в черноту, тем тупее становились мысли. Несколько раз Паймон дёргалась и оборачивалась, сильнее вжимая в грудь черновики. Стоило почётному рыцарю спросить, чего она испугалась, как Паймон растерянно озиралась, позабыв ответ. И правда, чего? Тут же пусто.              Через некоторое время она снова вздрагивала, уже с силой просто-таки вжимая в себя записи. Бумага шуршала, хрустела, и всё успокаивалось.              

***

      В окружавшей их черноте не было тепла, не было свежего воздуха и добрых мыслей. Только тьма.              

***

      От холода и голода кружилось в голове. Не сама голова, а именно что-то внутри, какая-то часть сознания, отвечавшая за здравомыслие. Она вертелась волчком.              

***

      Несколько раз в черноте что-то виднелось.              

***

      Все направления были потеряны. Паймон, щекой прижимаясь к плечу почётного рыцаря, вспоминала, как совсем недавно они точно так же, делясь теплом, шли с Праздника Морских Фонарей, глядя вслед улетающим фонарикам.              

***

      А потом забрезжил свет.              Паймон вскинула голову, озираясь, но пустота вокруг не изменилась. Тогда она опустила взгляд. Старинное украшение, которое подарил когда-то Сяо, то самое, напоминавшее поясную бляшку. Его охватывало едва заметное призрачное сияние, источавшее тепло. Один из лучей вытягивался куда-то в сторону, будто зацепившийся за грунт якорь, слабо-слабо, не разгоняя черноты, но указывая путь.              Паймон и почётный рыцарь направились вперёд, крепко держась за черновики Луди Олдмата и подарок Сяо. Направились твёрдой поступью, так, будто под ногами была не бесконечная лужа тьмы, а пыль знакомой дороги.              

***

      В окружении развалин: пустых окон и снятых с петель дверей, арочных проходов и замков без внутренностей, огрызков телег и фонтанов, кусков безликих статуй — он взмахивал копьём и взметал клубы чёрной мыли. Коршун летал от фигуры к фигуре, все как одна были безглазы и безносы. Зато большие рты наперебой голосили, и если бы почётного рыцаря и Паймон не привело сюда сияние украшения, то рано или поздно они бы точно услышали этот нестройный, назойливый гул.              Сяо щерился, вытирая со лба чёрную слизь, а потом снова вступал в бой. Казалось, что чем больше теней он рубит, тем больше их появляется. Это повторялось снова и снова, пока Паймон с почётным рыцарем спешили ему на подмогу. Вскоре сделалось возможным разобрать, что кричали большеротые:              — Ты плохой отец! Как ты мог позволить своей дочери уйти с тем сумасшедшим дураком и сгинуть?! Думал, что отличаешься от остальных родителей?              — Думал, что даёшь ей свободу? Был счастлив за неё?! Она не была готова к этой жизни!              — Из-за тебя маленькая девочка осталась без матери! Думал, Биргит скажет тебе за это спасибо?              — Дурак! Дурак, дурак, дурак!              — Плохой сын, плохой отец, плохой дедушка! Плохой!              Паймон зажала уши руками.              — Что это?!              — Ты не добрый, ты — идиот…              Лишь теперь Сяо заметил их. Его взгляд, такой же острый как резак Нефритового Коршуна, полоснул по ним. Потом Сяо кивнул на безликих врагов. И поспешил остановить почётного рыцаря с кулаками наперевес:              — Ты можешь призвать оружие... Просто на такой глубине это сложнее. Расслабь разум... Я задержу их.              Паймон, не расслышавшая этих слов, заорала:              — Кто это такие?! Что нам делать без оружия? Как их… О.              Тупой меч, выскользнув в руку почётного рыцаря, тут же прошёл сквозь одну из теней — раскалённый нож не так ладно режет масло. Бесплотную фигуру разорвало на лоскуты: один обрывок зацепился за висевшей на стене разрушенного здания факел, другой упал в некрытый колодец, от которого остались несколько слоёв кирпичей. А на месте тени остался один лишь рот. Он раскрылся, как жемчужница, завизжал и вспыхнул чёрным пламенем.              Десятки таких же ртов слетались к ним из пустоты. Тупой меч разрубил ещё нескольких теней, и тонкий визг рассыпался по пустоте, отразившись от ушей:              — Эгоист и самозванец! Проси прощения у всех, кого знаешь!              В без того тяжёлых головах появлялись новые грузы. Десятки, сотни проклятий. Казалось, что на плечах лежит до краёв заполненная бочка. Визги проделывали в ней дыры, и мысли фонтаном изливались наружу. Оставались только ругань и самобичевание.              — В крепость! — вспомнив о существовании слов, позвала Паймон. Она на лету подхватывала собранные Сяо черновики, стопкой лежавшие у одного из зданий. — Тут есть дверь, мы можем закрыться от них!              На лице Сяо появились борозды от задумчивых морщин — он опять хмурился. Копьё слилось с руками, и он забыл, что пальцы можно разжать и отпустить древко. Тогда почётному рыцарю пришлось утягивать его в укрытие.              — Ты никудышный писатель! Сам ничего не знаешь, а пытаешься о чём-то писать! Что ты в жизни-то видел, кроме неудач, а-а?!              — Пишешь заумную белиберду! Да над твоей писаниной любой умный человек посмеётся!              — … и не просто же так тебя не публиковали всю свою жизнь!              — Под конец над тобой просто сжалились, глупый, жалкий стари…              — …ушка! Даже прокормить себя сам не мог!..              — …и книги пишешь такие же!..              Дверь с трудом поддалась. Несколько лоскутков оторвались от теней и ошмётками упали на порог. Паймон прихлопнула их, точно надоедливых мошек.              — Что происходит? — на выдохе спросила она, лужицей растекаясь там же. Черновики Луди Олдмата укрыли её чернильным одеялом.              Сяо подобрался к одной из стен, пальцы его беспорядочно бродили по нагретому ладонями древку. Свет от подаренного им украшения играл на лезвии Коршуна, заставляя сверкать камни нефрита.              — Эти тени — обрывки, оставшиеся от разума Луди Олдмата. Это был его сон, и всё здесь состоит из его мыслей, памяти, фантазий... Сна больше нет. Этого места не должно существовать. — Сяо выдержал короткую паузу. — Оно и не хочет существовать… Оно не исчезло лишь потому, что мы не успели вовремя выбраться. И теперь оно должно уничтожить нас, чтобы успокоиться и пропасть.              Паймон сжала бумагу до треска. Так мог бы звучать костёр, разведи они его, чтобы погреться…              — То есть все эти крики и злые слова — это он так укорял себя?              — Возможно.              Паймон надолго замолчала. Тогда зазвучал тихий, спокойный голос почётного рыцаря — так бывалые генералы, глянув на превосходящие их по силе войска противника, интересуются, а не лучше ли сменить стратегию:              — Мы не можем выбраться прямо сейчас, не так ли?              — Нет. Мы упали. Чтобы покинуть сон, нужно вернуться на верхний его слой, где мы были… Должна быть лестница, она всегда остаётся. Просто нам её не видно.              — Она такая же чёрная, как и всё здесь?              — Да.              — То есть мы можем найти её только наощупь?              Устало вздохнув, Сяо кивнул и прикрыл веки — как занавеской загородился. В этом движении было столько покорной обречённости судьбе, что и Паймон, и почётный рыцарь отпустили все мысли и планы и всмотрелись в Сяо. Тот умел чувствовать такие невидимые прикосновения и напрягся. Брови Паймон медленно скрывались под чёлкой.              — Что они сделали с тобой?! — ужаснулась она.              — Ничего…              — О, Сяо, ты очень плохо выглядишь. И как мы сразу не заметили? Ты будто…              Осёкшись, почётный рыцарь и Паймон переглянулись. Теперь они понимали, что имел в виду Венти, называя Сяо грязным. Того будто окунули в бочку дёгтя. В бочку живого дёгтя, который, попадая на кожу, пожирал её. Миазмы покрывали даже лицо Сяо. Одна особенно большая срослась с веком и источала ручейки жуткой энергии. Так мог бы выглядеть фингал, поставленный кулаком самого зла.              Паймон с почётным рыцарем перестали щуриться, и всё пропало. Осталось только бледное, острое лицо, о которое можно было порезаться, если долго разглядывать.              — Будто что?.. — негромко спросил Сяо, открыв глаза. — Я в порядке. — Он попытался приподняться, опираясь на Коршун, но Паймон попросила:              — Не надо!              Прозвучало в достаточной мере жалобно. Сяо сжал губы в тонкую нитку, которой зашил все несказанные слова, и опустился обратно на… что-то. Маленькое поселение — если это можно было так назвать — всё ещё находилось в пустоте.              — Что могло так истощить тебя?              Вопрос почётного рыцаря явно кое-что прояснил для Сяо.              — Если вы видите, значит, всё и правда плохо… Неважно, это лишь моя ноша… Просто… — Он немного помолчал, подбирая слова. — Можешь просто побыть поблизости. Рядом с тобой карма успокаивается…              — Не то чтобы нам было куда идти… А совсем карма не проходит?              — Сейчас её слишком много…              — Это из-за праздников? Ты не оправился окончательно, но всё равно согласился на нашу авантюру. — Тишина. — Прости…              — Нет. — Сяо замялся. — То есть не нужно извиняться… Я сам согласился, и мне… мне тоже хотелось увидеть его. Зачем? Не уверен… Такое… помогает понять смертных…              — И многое ты понял?              Тишина.              — Кажется… — Он хмуро посмотрел на почётного рыцаря. — Кажется, я забыл… Я что-то понял, но забыл. Как глупо…              Вздох.              — Тебе нужно отдохнуть, Сяо, — пробормотала Паймон, сжимая одежду на груди, над сердцем. — Пожалуйста.              — Вообще-то, это Паймон нужно отдохнуть. Она очень сильно устала и плакала большую часть пути до тебя. Она едва в состоянии летать…              Паймон обиженно уставилась на почётного рыцарю. А потом как прозрела. Схватившись за голову, рухнула вниз.              — Кха-кха!.. Паймон совсем без сил…              Она забарахталась в чёрной пылюке, как угодившая в варенье муха.              — Ладно. — Через пару мгновений Сяо нехотя добавил: — Спасибо…              И отвернулся, давая понять, что его собственный отдых разговоров не предусматривает. Приоткрыв один глаз, Паймон блёкло улыбнулась почётному рыцарю в ответ.              Из-за каменных стен — почему-то очень кривых, будто стоящих на краю над котлованом — слышалась возня. Тени горланили в десятки ртов, но внутрь не проникали, хотя в призрачной природе их тел сомневаться не приходилось, сквозь же них можно было свою руку просунуть и разглядеть во всех деталях. Конечно, рисковать и пробовать подобное не хотелось.              Несколько раз слышался скулёж под самой дверью:              — Ну как ты мо-ог?! Ты ужасный друг…              — Тебе дороже всех эти твои книжки… Всех друзей разогнал…              — …только что это дало-о-о?..              Нахохлившись и свернувшись в плащешарф почётного рыцаря, Паймон перебирала собранные черновики. Все втроём они сортировали их по порядку, чтобы узнать, скольких не хватает. Возможно, со стороны лишь казалось, но Сяо, разбирая свои бумаги, бегло читал их, будто выискивая что-то в неровных чернильных строках, записанных то одним почерком, то другим. Судя по играющим на скулах желвакам — тщетно.              Паймон шумно, с облегчением выдохнула, избавившись разом и от всего воздуха в лёгких, и от беспокойств о Луди Олдмате.              — Все на месте. Все до единого. — Она трепетно прижалась к стопке черновиков. — Паймон позаботится о них, пока вы будете вытаскивать нас отсюда.              — Для начала нам нужен надёжный источник света, чтобы найти лестницу.              Только это было произнесено, как все опустили глаза на пояс почётного рыцаря.              — Я был уверен, что все охранные символы давно с него стёрлись, — тихо сказал Сяо.              — Наверное, они оказались сильнее, чем ты думал. Потому мы и нашли тебя.              Сяо не ответил.              — На тебя никогда не влияет негативная энергия, — вдруг припомнила Паймон, разглядывая светлый лик, обрамлённый светлыми волосами, со светлыми глазами и ресницами. — Даже в разломе тебя не пробрало, хотя всем было плохо… Сяо, твой опыт Адепта может подсказать, почему… Сяо?              — Сяо?.. — Послышалась возня, потом к его лбу прижалась сухая, гладкая ладонь. — Ты холоден, как сама зима…              Кажется, люди выражались иначе. Обычно предпочитали говорить «как сама смерть».              Сяо моргнул. Он смотрел на них своими бледными, мутными, как отражение луны в болоте, глазами, но был где-то далеко-далеко.              Там, где играли флейты и смеялись Яксы.              

***

      Было хорошо. Спокойно. Это светлое, лёгкое, что пушинка, чувство удивительно сильно давило на грудь, заставляя выпускать сквозь сжатые зубы воздух. И ронять слова, которые иначе ни за что бы не упали с него. А сейчас сходили легко, как шелуха.              — Этот день… — он едва разлеплял сухие губы, — наконец-то настал…              — Никакой день ещё не настал. Тут вокруг глубокая ночь. Спи.              Рот стал влажным, по щекам потекло, уши и волосы у висков намокли.              Потом и эти ощущения пропали.              

***

      — Он выкарабкается?              — Конечно. Иначе мы его поколотим.              — Слышал, Сяо? Паймон поколотит тебя, если не проснёшься!              — Не пугай так… мне бы после такого точно не захотелось просыпаться.              — Ой. Спи, Сяо. Но недолго. Иначе поколотим.              Его голова покоилась на походном рюкзаке почётного рыцаря. Призвать его было так же легко, как и тупой меч, просто нужно было сосредотачиваться дольше обычного — наверное, ему было долго лететь так глубоко вниз. Руки Сяо лежали на животе и чуть заметно поднимались и опадали. Чем-то эта картина напоминала ту, что они видели совсем недавно в узкой задрипанной комнатушке, и это сравнение не привносило светлых красок в ситуацию.              Паймон и почётный рыцарь перекусывали бутербродами.              — Интересно, они ведь опять будут несъеденными, когда мы вернёмся? Сяо не проводил над нашими животами рукой. Получается, мы съедим эти вкусные бутерброды опять?              — Главное — вернуться пораньше, чтобы они не пропали.              Облизав пальцы, Паймон мотнула головой:              — Не пропадут. Утром же делали, ещё в «Ваншу». Ой, подожди. Как давно было это утро…              — Не задумывайся.              Паймон зажмурилась.              — Не буду. — Глядя, как рука почётного рыцаря снова тянется ко лбу Сяо, она погрустнела. — Никак не очнётся… Сколько времени уже прошло?              — Сколько бутербродов ты съела, Паймон?              — Зачем тебе эта конфиденциальная информация?.. Наверное, немного. По ощущениям, штучек пять.              — Значит, десять… Долго он так.              Большой палец отвёл со влажного лба прилипшие к коже волосы. Следом огладил крохотный лиловый ромб, третий глаз. Он, наверное, сейчас тоже был закрыт.              — Может, ещё раз напоить его? — с тревогой предложила Паймон. — Давай подам бурдюк…              — А помнишь песню, которую исполнял Венти, чтобы приманить Сяо?.. Ты ведь тоже слышала там слова?              Паймон опустила руки, уже потянувшиеся за водой.              — Почему ты спрашиваешь так внезапно?              Почётному рыцарю пришлось надолго задуматься. Сяо появился на вторую Вентину песню, на ту, что о свободе. Однако он говорил, что услышал, как его упоминали. Получается, неподалёку он был с самого начала.              Он целиком прослушал колыбельную и появился на песне о свободе, так и не дослушав её.              Значило ли это, что колыбельная нравится Сяо так сильно, что он не решился обрывать её? Может, дослушает и в этот раз до конца, а потом придёт?              Глупо было будить на колыбельную. Очень глупо. И всё-таки, если есть хоть маленький шанс…              Паймон смотрела, как почётный рыцарь вздыхает, потом подползает ближе к Сяо. Завывания за дверью как-то сразу прекратились, словно почувствовав важность момента.              — Сон переступил порог, в доме все зевнули,       Сто путей и сто дорог, перестав петлять, уснули.              Сяо и до того лежал мирно, без движений, как тело павшего солдата на остатках поля боя, но теперь совсем притих. Нет, не притих, скорее затаился, прислушиваясь.              — В Ли Юэ умолкли горы, камни посветлели,       На ночь спать ушли дозоры, монстры побледнели.              Хорошо, что в этом пустынном мире, оставшемся от Луди Олдмата, не было глазурных лилий и попрыгуний.              — Серп луны устроит жатву, все печали срежет,       Он оставит только клятву, что тебя утешит.              …иначе парочка сейчас бы точно выросла из-под земли, лепестками и корнями выражая высшую степень оскорблённости и неудовольствия от такого бездарного распевания песен.              — Засыпай, моё дитя, спи спокойно, сладко,       Сон твой милый я, учтя, сохраню, как злато.              А вот Сяо пока не спешил обрастать всякими венчиками и покрываться пыльцой. Он, напротив, казался умиротворённым, будто слова и их распев пришлись ему по душе. Хотя почётного рыцаря сейчас бы очень обрадовало, пожелай тот встать и тоже как-нибудь выразить недовольство. В конце концов, они угрожали поколотить его.              — Пусть сияет ночь твоя, пусть хранит все тайны,       А я буду рядом спать, забирая взгляды.              Однако Сяо продолжал спать. И это был именно что сон, а не постепенное умирание. На скулах играл лёгкий румянец.              Паймон во все глаза смотрела на почётного рыцаря.              — Ты не представляешь… Ты даже не представляешь, как это сейчас было красиво.              

***

      Сяо открыл глаза уже когда его тащили сквозь марево теней. Вокруг визжали, стенали, обзывали и поносили всеми возможными способами: от саркастических шуток до прямого и открытого «чурбан старый», «мерзавец эгоистичный», «дурак наивный» и так далее. Вместо всего этого Сяо слышал слова колыбельной. Её пел сам ветер. И он же сейчас хлестал по бесплотным большеротым врагам, сметая по несколько за раз. Бич свистел от тени к тени. Тонкий росчерк там, тонкий росчерк тут…              Потом он заметил, что чертит это обыкновенный тупой меч, а чертёжник его с пшеницей волос и крепкими плечами. Их Сяо ощутил под рукой, которую перекинул над шеей почётного рыцаря, чтобы не упасть. Ноги его уже некоторое время брели сами, без участия головы. А он вот лишь сейчас их догнал.              Сяо вытянул вторую руку, собираясь призвать Коршун, будто верную птицу, но вовремя передумал: лишняя нагрузка на почётного рыцаря. Тогда он связал голову и ноги в единую систему, которой они когда-то были, и попробовал отодвинуться. Сильная рука притянула его назад, а в ухо наконец-то попал звук — тёплый шёпот:              — Не напрягайся, смотри. Вернее, слушай.              И теперь слух полностью вернулся к Сяо. Летя чуть в отдалении за тупым мечом, чтобы не напороться на клинок или тени, Паймон во всю мощь лёгких голосила:              — ТЫ ОТЛИЧНЫЙ ПИСАТЕЛЬ!!! ТЫ ВЫЗВАЛ МНОЖЕСТВО ЧУВСТВ У СВОИХ ЧИТАТЕЛЕЙ! ТАНЬ ПЕЙЖИ БЛАГОДАРЯ ТЕБЕ И ТВОИМ КНИГАМ СТАЛО НАМНОГО ЛУЧШЕ!              — ТЫ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК! ПАЙМОН ОЧЕНЬ РАДА, ЧТО ВСТРЕТИЛА ТЕБЯ! ПАЙМОН СЧИТАЕТ ТЕБЯ СВОИМ ДРУГОМ, А ОНА КОГО ПОПАЛО ДРУЗЬЯМИ НЕ СЧИТАЕТ!              — НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО, БИРГИТ ВЫРОСЛА В ЗАБОТЛИВУЮ И ЛЮБЯЩУЮ ДЕВУШКУ, ВЕДЬ ОНА ПУСТИЛА НАС К ТЕБЕ И ДАЖЕ ПРЕДЛОЖИЛА ЧАЙ! А ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО НЕ ТАКОЙ ТЫ И УЖАСНЫЙ ДЕДУШКА!              — ЧТО БЫ НИ СЛУЧИЛОСЬ С ТВОЕЙ ДОЧЕРЬЮ, ОНА НАВЕРНЯКА БЫЛА БЫ РАДА УЗНАТЬ, ЧТО ЕЁ ПАПА НАПИСАЛ ЦЕЛЫХ ДВЕ КНИГИ, ОДНА ИЗ КОТОРЫХ УЖЕ ПОЛУЧИЛА ПРИЗНАНИЕ!              — ТЫ МОЛОДЕЦ! ВСЕ СОВЕРШАЮТ ОШИБКИ! БЕЗ ОШИБОК НЕ БЫЛО БЫ ТВОИХ ЧУДЕСНЫХ ГЕРОЕВ И ДАЖЕ ЛУЦА, КОТОРОГО ВСЕ ПОЛЮБИЛИ! БЕЗ ТВОИХ ОШИБОК НЕ БЫЛО БЫ ТЕБЯ!              — ПАЙМОН ОБЯЗАТЕЛЬНО ПРОЧИТАЕТ ТВОИ КНИГИ!              — Этот план мы придумали, пока ты спал, — в ухо снова задуло шёпотом почётного рыцаря, тупой меч уже почти не мелькал перед ними — было без надобности. — Подумали, что должно сработать. Потом ты проснулся, но плохо соображал, и мы решили не ждать.              — ТЫ ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК! У ТЕБЯ КРАСИВЫЕ, ДОБРЫЕ ГЛАЗА! И СЕРДЦЕ! У ТЕБЯ — СЕРДЦЕ! ТАКОЕ СЕРДЦЕ, ВСЕМ СЕРДЦАМ СЕРДЦЕ!              — А КАКАЯ ДУША! ВСЕМ ДУШАМ ДУША! ВОН СКОЛЬКО ЗА НЕЙ ТЕНЕЙ БЫЛО! ЧЕМ ЯРЧЕ СВЕТ, ТЕМ ГУЩЕ ТЕНИ!              Одни тени, прикрываясь другими, как щитами, падали в черноту под ногами, сливаясь с ней. И только в ярком свете, лившемся с пояса почётного рыцаря, становилась видна тропинка, в которую превращались их лоскуты. Которую они оставляли за спинами.              Иные тени, безумно кидаясь на тупой меч почётного рыцаря и слова Паймон, неистово верещали, разлетаясь на тысячи мелких осколков. В них были видны поднимающиеся вверх ступени.              — ЧЕМ СВЕТЛЕЕ ДУША, ТЕМ БОЛЬШЕ ЗА НЕЙ ТЕНЕЙ! ТЫ — ХОРОШИЙ! ТЫ — МОЛОДЕЦ!              Сяо прикрыл веки, без всяких глаз видя больше, чем нужно. Он просто шёл и слушал Паймон и лёгкое шуршание листов бумаги, которые она крепко прижимала к груди.              

***

      Если верить недавним словам Паймон, каждый человек — одно большое кладбище. И сейчас это было кладбище Луди Олдмата. Его остатки.              Чем выше они поднимались по ступеням, тем больше видели. Чернота рассеивалась. Быть может, её наконец-то выжег свет почётного рыцаря, или сила Сяо, или то была заслуга добрых, искренних слов Паймон — неважно. Им открылся удивительный мир, где в небесах парили драконы, а под ними, в морских глубинах, росли исполинских размеров каменных глыбы замков; на деревьях спели и перемигивались звёзды.              А где-то совсем вдалеке сияло то ли рассветное, то ли закатное солнце, на фоне которого чернела одинокая бригантина, одна из тех, на которой могли бы бороздить моря братья Аделмар и Луц. Корабль медленно уплывал за горизонт.              — Смотрите! — воскликнула Паймон, пальцем указывая в рассеивающуюся черноту ещё выше всяких рассветов, закатов и даже ступеней, по которым они поднимались.              Там, среди чёрных глубин памяти, фантазий и сновидений, парили десятки, сотни пёстрых рыжих огоньков. Их вспыхивало всё больше и больше, пока пустая чернота не стала напоминать звёздное небо.              — Так вот куда улетают фонарики, — благоговейно прошептала Паймон.              Внезапно их окатило порывом сухого, безвкусного ветра, растрепавшим волосы и украшения. Паймон мигом прижала к себе вторую руку, которой указывала на фонарики, но было поздно — самый верхний лист, лежавший на внешней стороне стопки, унесло прочь.              — Концовка! Самая последняя страница книги!              Последние чернильные слова Луди Олдмата, записанные рукой Паймон, улетали вдаль, к бригантине, которая уже почти скрылась за горизонтом.              Листок бумаги напоминал вырвавшуюся на свободу птицу. Она хлопала своими хрустящими бумажными крыльями и поблёскивала завитками чернил, пока не скрылась вслед за кораблём.              — Вот это, — Сяо указал на всё сразу, — его самый последний сон.              

***

      Трудно было сказать, когда именно лестница закончилась. Они просто поднялись на очередную ступеньку, а потом всё исчезло: начиная от самой лестницы и заканчивая линией горизонта вдали и фонариками где-то над ними. Разом смело всё вокруг, будто кто-то поднялся из-за стола и, ухватившись за край скатерти, потянул что есть мочи.              Почётный рыцарь и Паймон нашли себя высоко-высоко в небе над Тейватом. Где-то в уголке глаз мелькала устрашающе большая Селестия. Она мелькнула раз, мелькнула два… и они камнями полетели вниз.              Черновики Луди Олдмата восторженно шелестели под подбородком — Паймон прижимала их к груди не менее крепко, чем саму себя к почётному рыцарю. Прямо за пепельной макушкой проглядывали зелёные пласты равнин, среди которых скрывались и города, и дороги, и леса. Прямо за пепельной макушкой…              Паймон была прозрачной.              Почётному рыцарю хватило одного взгляда на себя — поймать его было нелёгкой задачей, учитывая, что они стремительно падали и вращались, словно прыткая юла, — чтобы понять, что прозрачная не одна Паймон. Сквозь ногу виднелись голубое небо и несколько облаков.              Воздух, на такой высоте холодный, что вода из проруби, резал кожу, щипал в глазах.              А потом рядом показалась тень. Бледнели маленькие уши, сверкал светлый, свежий взгляд.              Не тень. Сяо.              Кажется, он чувствовал себя вполне комфортно, падая с огромной высоты. Возможно, он часто это делал. Возможно, он занимался этим каждый день, пока никто не видел.              Поймав поток ветра и перевернувшись на спину, Сяо призывно протянул почётному рыцарю руку. Когда их пальцы — его заскорузлые, по-птичьи узловатые и почётнорыцарские тонкие, созданные обхватывать рукоятку меча — переплелись, будто нерушимые сцепы, дышать стало куда проще и свободней. Они словно оказались в моменте, отдельном от всего остального дня, от всего остального мира.              — Мы возвращаемся! — сообщает Сяо, как будто до почётного рыцаря ещё не дошло. Его крик удивительно чёток и разборчив. — В этот раз твоих сил достаточно, чтобы запомнить этот миг… Твоя маленькая компаньонка не так сильна! Ты быстро учишься.              Повернув голову, почётный рыцарь сквозь слёзы видит, как безмятежно спит Паймон. Только в черновики вгрызлась да так и не отпустила — один в один ребёнок, спящий с любимой игрушкой. На такой громадной высоте зрелище кажется чуждым и неправильным.              А Сяо даже падает так, будто просто летит: он расслаблен, полыхающая илистым костром копна волос трепещется, как концы плащешарфа почётного рыцаря, а на лице… на лице сияет улыбка. Ладно, в случае Сяо — посверкивает, маленькая такая улыбочка, для кого-то совсем не заметная. Зато искренняя.              Сквозь шум в ушах почётный рыцарь слышит, как он пытается докричаться:              — Я вспомнил что забыл!              — Что там? — орёт почётный рыцарь. — Это касается книги?              Сяо радостно — чуть-чуть в его случае — кивает. Бледное костистое лицо, не обрамлённое чёлкой, кажется совсем мальчишеским. Он вскидывает его к небу вверх, как будто сам сейчас не падает с него, а наблюдает с земли, как наверняка часто делает после битв с демонами.              — Почти! Мы с тобой после разлома говорили… помнишь?              Он вдруг теряется, будто почётный рыцарь может не помнить.              — Помню-помню! Что всё будет хорошо!              Сяо посветлел лицом.              — Знаешь… я… благодарен! Я, кажется, понимаю… У людей так принято? Так часто делают. И ты… делаешь это не из желания обесценить жертву Якс!.. В тебе говорит доброта и сердечность. Такие золотые люди очень редко встречаются.              И тут почётному рыцарю становится очевидным то, к чему всё идёт. Остаётся лишь сжать губы в соломинку. Смотреть расстроенно на Сяо не получается — только с щемящей грудь печалью, надеясь, что она не просачивается наружу и не отравляет и без того отравленного.              — Я тогда долго думал, как тебе объяснить… Луди Олдмат помог мне. Наверное, я опять понял его по-своему… Но важно другое!              Ветер свищет в ушах. Пласты земли под ними превращаются в очертания рек, дорог, полей и городов, будто художник, рисующий от пятна, начал детализировать картину.              — Я борюсь и буду бороться с демонами до самого последнего вздоха. И уйду только так! Я не готовлюсь к худшему, это — моё хорошее. Я защищал и буду защищать людей Ли Юэ… чтобы среди них рождались и проживали свои жизни такие же Луди Олдматы… Чтобы они не знали, как оно бывает во время драки. Чтобы они не снашивали сапог в долгих и опасных походах, а писали об этом книги…              Почётный рыцарь часто моргает и щурится до гусиных лапок у глаз, пытаясь сквозь ветер рассмотреть лицо Сяо. Видит только Маску, недовольно болтающуюся на поясе.              — В светлом будущем, в котором Ли Юэ спокоен и безопасен, я стою на его защите… с копьём в руках. — Он набирает в грудь воздуха. — И, возможно… с кем-то за спиной…              Это он уже не кричит, но почётный рыцарь всё равно слышит. Нельзя не услышать гром в ясном небе.              Вот оно что.              Почётный рыцарь крепче сжимает руку Сяо. Она такая же холодная и огрубелая. Их подушечки пальцев напоминают скорее кожу пяток или скорлупу орехов, до того они намозолены копьями и мечами, холщовыми мешками и каменными выступами гор. Ощущение до боли знакомое — точно так же они оба когда-то держались за руки братьев и сестёр, которых сейчас нет рядом.              И столько братско-сестринских чувств в этом жесте, сколько фонариков в небо не запускают.              Почётный рыцарь широко — в пример для Сяо — улыбается:              — Я тоже подставлю тебе свою спину.              И доверительно прикрывает глаза, когда до земли остаются считанные метры.              

***

      Они влетели в свои тела с размаху, точно были запущенными из арбалета стрелами. Попали прямо в яблочко. Затёкшие конечности пронзили сотни мелких иголочек. Скрючившись от новой волны судорог, Паймон пропала в роптаньях, пока не увидела листы бумаги у себя под боком. Все исписанные, с запахом чернил, примятые.              Лампы уже не горели, туманные цветки подтаяли. Под ними образовалась маленькая лужица, которая мерно капала со стола на пол, напоминая отсчёт маятника. Кап-кап, кап-кап. За окном лежали сумерки. Они сонливо расстелили черноту по всей гавани Ли Юэ, и лишь фонари внизу разгоняли её лужицами света. Ничего общего с тем, что было во сне Луди Олдмата.              Луди Олдмат.              — Он ушёл с миром, — бесстрастно сказал Сяо, стоя в дверях его комнаты. Его невысокая, худощавая фигура, держащаяся за дверную ручку, казалась чужеродной в этой маленькой квартире над книжным магазином «Ваньвэнь». Неправильной. И как они раньше не заметили, что ему тут совсем не место?              Когда распахнулась входная дверь и Биргит скользнула внутрь, Сяо тут уже не было. Она застыла, явно всматриваясь во мрак. За спиной горела коридорная лампа, освещавшая лестницу, и с непривычки Биргит ничего не видела в темноте квартиры.              — Вы ещё тут? Почему так темно? Хоть бы лампы зажгли… Предупреждаю сразу, если вы будете тут ночевать, вам придётся ютиться на голом полу, я не отдам свои одеяла.              — Биргит, — слабо прошептала Паймон, шурша бумагой.              Судя по тому, какое молчание установилась в комнате, Биргит всё поняла. Она прошла внутрь и, подтянув к себе циновку, устало опустилась на неё. Теперь была очередь Паймон и почётного рыцаря щуриться — уже из-за света, слепящего с коридора. А вот сидящая в тени Биргит прекрасно видела их лица.              — Ну что ж… давно пора было. Я уже подготовила все бумаги, меня проконсультировали в ритуальном бюро «Ваншэн». Надолго это не растянется. Вы, наверное, хотите принести цветы и благовония? У меня нет на них моры.              — Биргит, он дописал вторую книгу.              — А, да? Ладно. Хоть на что-то сгодится его писанина. Может, выручу за неё какие-то деньги. В конце концов, похороны — дело дорогое.              — Только мы потеряли лист с самыми последними абзацами…              Биргит пожала плечами:              — Наверняка и без него примут. Вряд ли это так трудно — дописать пару строк.              Она поднялась и зажгла одну из ламп. Настороженно осмотрелась.              — Мы проводили ритуал, — отстранённо пояснила Паймон.              — Как расстарались ради него…              — Ты тут справишься сама?              В свете коридорной лампы — дверь прикрывать не стали — Биргит рассматривала лицо почётного рыцаря, явно, как и многие до неё, отмечая тонкость черт и симметричность углов — пропорции, которые художники высекали в камне. Не лицо — лик. Сейчас он казался особенно лучезарным с этой светлой скорбью на нём.              — А вы, многоуважаемые герои Ли Юэ, хотите тратить своё время на бумажную волокиту? — полюбопытствовала Биргит, кажется, искренне желая услышать ответ. — Или, может, хотите вымыть его? Милости прошу, я подам вам его бельё и портки.              — Ну вот зачем ты так?.. — расстроенно прошептала Паймон.              — Давайте не плясать по кругу. Что случилось, то случилось. Так вы будете тут ночевать?              — Нет.              — Замечательно, мне и так за вами убирать этот ваш… ритуал.              — Он любил тебя, — сказала Паймон. — И он знал, что ты любила его.              Биргит чуть помолчала.              — Драматично, — резюмировала она. — Весьма. Вы забираете черновики?              — Если позволишь, мы отнесём их в гильдию для переправы в издательство… Чтобы её как можно скорее издали. Поклонники очень… ждут. Гонорар придёт на твоё имя.              — Разве вы не заслуживаете долю? Без вас бы не было книги.              Паймон покачала головой.              — Мы не для того делали. И он бы очень хотел оставить тебе побольше денег. Паймон знает это.              — Много с его книги мы не заработали. — Биргит рукой провела по столешнице, смахивая сразу всю лужицу на пол. — С этой тоже будут копейки. Так что не думайте, что он такой добрый и заботливый… Подождите, сейчас я дам вам расписку. Без неё могут не принять в гильдии.              Вытянув из стопки чистых листов один, она сложила его пополам. Благодарно кивнула почётному рыцарю, когда под рукой возникли перо и почему-то сахарница с чернилами вместо сласти. Биргит никак не прокомментировала это. Поставив кляксу в самом верху страницы, она принялась писать… Потом застыла.              — Тьфу ты! Ну вот, теперь придётся отучаться от этой вредной привычки. Будьте так добры, подайте чистый лист.              Паймон немедля кинулась к бумаге. Потом стало тихо.              — Почему так долго? — раздражённо спросила Биргит, поворачиваясь.              — Тут договор с ритуальным бюро «Ваншэн», и тут про… — Паймон вскинула голову. — Тут на два гроба.              — Потому что у них сейчас акция! При смерти ближайшего родственника второй гроб в семью идёт в подарок. Думаете, у меня будут на свои похороны деньги? Лучше озаботиться об этой сейчас.              — Но ведь ты должна быть такой молодой! — Молчание. — Биргит… а сколько тебе вообще?              Снова молчание. Плотное настолько, что, казалось, можно было вытянуть руку и ощупать его.              — Мне двадцать шесть, — сухо отозвалась Биргит, забирая из рук Паймон договор. Заодно она сама захватила чистую бумагу. — Я прекрасно знаю, что выгляжу в два раза старше. Мне всё равно. Вот, держите расписку, не забудьте захватить и другие черновики. А теперь — доброй вам ночи. Вы и так потратили на этого жалкого старикашку кучу времени.              — Биргит…              — Доброй ночи.              — Как же ты…              — Прочь!              Она вышвырнула их взашей. В большей степени потому, что они сами такое позволили. Хлопок, с которым закрылась перед их носами дверь, напоминал взрыв петарды. Паймон и почётный рыцарь переглянулись, потом навострили уши, прислушиваясь.              Биргит осталась одна в пустой, холодной квартире, не так давно бывшей складом для пыльных коробок с книгами и письменными принадлежностями.              Сквозь закрытую дверь оттуда не просачивалось ни звука.              После спёртого, тяжёлого воздуха — густота которого, казалось, осела на дне лёгких, — свежесть улицы вскружила голову, да так, как не кружат танцы. Покачиваясь, точно в вальсе, Паймон и почётный рыцарь ползли по сумеркам каменных улиц. Деревянный мост прогремел под сапогами и затих, оставшись позади.              Смиренно сложив руки на переднике корсета, Катерина всё так же смотрела вдаль, где виднелся силуэт корабельной верфи. Только смотрела уже как-то печально — внизу никого не было, одни лишь тени деревьев под луной барахтались у воды, волнуемые ветром.              Знамения тревожной ночи.              — Надо же, Катерина никогда не отдыхает, даже в такое позднее время. Паймон всё гадала, каждую ли ночь ты тут стоишь, и каждый раз… вот.              Катерина подарила им одну из вежливых улыбок:              — Никогда не знаешь, что может случиться. Гильдия предоставляет свои услуги приключенцам и заказчикам круглые сутки. А ночи бывают особенно коварны… К звёздам и безднам! Если вы пришли сюда по поводу поручения госпожи Тань Пейжи, то за него уже взялись другие искатели. Правда, насколько мне известно, с этим есть некая проблема: поручений такого рода в гильдии слишком много.              — Что? О чём ты? — Паймон, уже было потянувшаяся к рюкзаку почётного рыцаря, опустила руки. — Мы тут по другой причине… Что случилось с Тань Пейжи?              — Она, как и десятки других людей, ныне вечером оставила заказ на сорок девять хвостов ящериц. — Катерина деловито осматривала рабочие бумаги, вывешенные внутри гильдейской лавки. — Департамент по делам граждан за сегодня получил множество таких же обращений и перестал справляться. Теперь все обратились к гильдии. Поручение Тань Пейжи было одним из верхних, его выполнили скорее. Я опасаюсь, что на выдаче могут появиться проблемы. Очень большая конкуренция среди заказчиков, велика вероятность возникновения разногласий.              — Ох, Тань Пейжи, — Паймон смешно почесала лоб под чёлкой, — и чего ей на месте не сиделось! Мы же сказали, что всё это вранье. Наверняка бард-бродяжка обдурил не только того бедного торговца и господина Чжун Ли, но ещё и весь Ли Юэ!              — Вряд ли он рассчитывал на такое… Катерина, а как ты поняла, что мы знакомы с Тань Пейжи?              — Шеф-повар Мао, работающий в ресторане «Народный выбор», спрашивал о вас. Тань Пейжи переживала, что вы пропали надолго.              — Наверное, она думала, что мы вернёмся скорее, а не затянем с этим делом до позднего вечера. — Паймон придирчиво осмотрела луну в небе, проверяя её на яркость. Светила да, ярко. Время позднилось. — Где она сейчас может быть?              Катерина снова улыбнулась:              — Она не стала ждать, пока искатель приключений вернётся с заказом, и отправилась ему навстречу в сторону гробницы Дуньюй через гору Тяньхэн. Она отчалила меньше часа назад. Кхм. Простите мне эту лёгкую корабельную шутку…              Паймон развела руками:              — Что ж, это было странно.              Почётному рыцарю потребовалось несколько долгих секунд, чтобы отбросить шутку и осмыслить всё сказанное до неё.              — Тань Пейжи отправилась одна в ночь за пределы города. Она не воин. Она вышивает.              Висящий над гильдейской лавкой фонарь покачивался, заставляя тени Паймон и почётного рыцаря бесноваться.              Завывал тревожно ветер.              

***

      А воинские навыки ей и правда пригодились бы. Но не для обороны от хиличурлов. Покрепче ухватившись за хлипкую, подгнившую корягу, Тань Пейжи сражалась против мужчины в возрасте. Искатель приключений, весь в зелёном, слившись с кустами, вжимался головой в траву, боясь подняться. Над ним разгорелся нешуточный бой, и он прикрывал самое ценное — крохотный заплечный мешочек.              То и дело припадая с фонарём к земле, носом вдыхая подмёрзшую к ночи траву, выискивая следы, как рыцарские псы, Паймон и почётный рыцарь вышли на них как раз в тот момент, когда коряга занеслась над головой мужчины. Тот замахнулся поясом, в который вложил камень, создав своеобразную пращу. Она шустро чертила круги в воздухе, будто блинчик кинули в воду.              — Стойте! — заорала перепуганная Паймон перед их лицами. Праща чуть не попала ей по щеке, но рука почётного рыцаря вовремя отвела мужчину. Тот ойкал от пронзившей уха боли — его оттаскивали легко, как непослушное дитя. — Что вы тут творите?! И зачем вы вышли из города так поздно?!              — Вот именно! — закричала в ответ Тань Пейжи. — Сейчас поздно! Я должна успеть, пока камни совсем не остыли!              — Ты что, веришь в то, что так исполнится твоё желание?!              — Да!              — Моё желание важнее! — перекричал её мужчина, потирая ушибленное ухо. Рука почётного рыцаря не поскупилась и отвесила ему последний тумак за то, что тот посягнулся своей пращей на Паймон. — Я должен загадать его! Я! А у тебя ничего не получится, так что отдай мне.              — Но это мой заказ был выполнен, — возразила Тань Пейжи, стряхивая с ладошек налипший с коряги мох. — Хвосты ящериц по праву мои. — Она повернулась к безымянному искателю приключений и решительно протянула руку: — Давай сюда! Я оплачу всё.              — А я уже! — Мужчина подбежал к тому, и в свете выглянувшей из-за облаков луны стало видно его рябое лицо с тремя дугами-бровями: над глазами и губами. И лягушачий рот.              Паймон тут же узнала его:              — Да ты же тот самый торгаш с дороги!.. Как там… Ли Ченг?! А где твоё вино?..              Ли Ченг недоумённо уставился на неё. Он в них с почётным рыцарем явно никого не признавал. А, может, то просто лунные лучи косо ложились на лица, меняя их. Ночь часто скрывала мелочи.              — Моё вино… — Ли Ченг угрюмо посмотрел на искателя приключений. Потом вспомнил, как больно было получать по уху от почётного рыцаря. Потом глянул на сжатые кулаки почётного рыцаря. Даже без меча они сильно настораживали его, вот как акула в море. — А оно уже у него, — решил с размаху и во всю честность рубануть Ли Ченг. — Я заплатил ему два ящика за то, что он передаст мне сорок девять хвостов ящериц… Понимаете? Я уже расплатился первым, значит, заказ мой! Пожалуйста!              Тань Пейжи возмущённо поперхнулась.              — Но у меня контракт с гильдией на эту услугу!              — Да что ж вы оба-то так невовремя пришли?! — несдержанно крикнул куда-то в траву горе-искатель. Он так и не поднялся, подминая под себя мешок с заказом.              В повисшей тишине явственно слышалось беспокойное шуршание листвы на деревьях. Даже не повисшей — повесившейся. Она затянула петлю где-то над прибитыми к скале камнями. Неподалёку сконфуженно подёргивалась лиственная макушка дендро слайма.              — Вы оба: что один, что вторая — должны были ждать в городе! В го-ро-де! Что непонятного? Вы что, полные кретины?! Зачем вы вышли навстречу?! А-а-ааааа…              Искатель приключений — паренёк лет двадцати пяти, не старше — осторожно, с прозорливостью улитки поднял голову, когда почувствовал, как что-то острее гнилой коряги упирается в его затылок. Тупой меч почётного рыцаря ещё никогда не казался настолько не тупым. Он будто заострился за те несколько мгновений, что прошли с его призыва.              — Кажется, тебе стоит объясниться…              — Точно! Паймон возмущена до глубины души. Где ты нашёл целых девяносто восемь хвостов ящериц?              Тишина затянула последний узелок и ухнула вниз.              — Подожди… Хвостов что, только сорок девять?! Ты же искатель приключений! Как ты можешь обманывать заказчиков?              От переполнявшего её недовольства Паймон даже топнула ногой по воздуху, будто представляя, что это шарообразная голова паренька. Тот сглотнул в пересохшее горло, и слюна показалась ему огненной водой. С желудка от страха подступала желчь. Четверо взирали на него с высоты роста, пока он валялся в ногах, точно вбитый в пол гвоздь.              Тань Пейжи сложила руки на груди.              — Я ж-же не д-думал, что клиенты будут такими шибанутыми, — признался паренёк. — Да на кой вам сдались эти хвосты ящериц?! Это же бред!              — Какая тебе разница? — ощетинился подступивший ближе Ли Ченг.              — Ты, вообще-то, потратил кучу времени на то, чтобы поймать их. Тебе ли спрашивать про глупость? — Паренёк ничего не ответил, и тогда Паймон сощурилась: — Подождите-ка…              — Ах, какая неожиданная встреча, — пророкотали, кажется, сами камни Ли Юэ вокруг них.              По тропинке в их направлении неспеша поднимался господин Чжун Ли. Перед собой он нёс большой небесный фонарь — вероятно, один их тех, что остались с праздника. Яркий свет рыжил его по-щегольскому строгий костюм консультанта. Добродушно подмигивали вшитые в одежду камни.              — А я всё гадал, куда делся мой улов. — Чжун Ли практично осмотрел всех по очереди, останавливаясь лишь на лицах. Потом он опустил ресницы, рассматривая мешок, выглядывавший из-под живота паренька. — Вот и он.              Паймон приложилась лицом в ладошку.              — Мда. Нашёл ты себе приключений, искатель…              Тот, кажется, даже дышать перестал.              — Господин Чжун Ли. Очень радостно вас видеть.              — Это взаимно, мой дорогой друг. Паймон. — Чжун Ли по очереди кивнул им. — Кажется, я обронил здесь… — Он умолк. — Мешок.              Тот медленно высунулся из-под живота паренька и проехал до его ног. Потом руки вернулись на бедную голову.              — Я н-не хотел… — пробормотал паренёк, снова скукоживаясь в своих зелёных искательских одеждах. — Я же не знал, что вас, таких больных, орава целая…              — Так ты ограбил господина Чжун Ли?! — охнула Паймон. — Самого Ге… консультанта ритуального бюро?!              Тань Пейжи и Ли Ченг сразу как-то уважительно засмотрелись на Чжун Ли. Тот прокашлялся:              — Любое ограбление — серьёзный проступок. Неважно, кто лишился имущества: простой рыбак, матрос или Воля Небес Нин Гуан. Во всех случая вор должен понести наказание.              — З-за сорок девять хвостов ящериц?! — ужаснулся паренёк.              — Ты ведь не искатель приключений, да?              Он глянул на почётного рыцаря. На тупой меч, который всё так же нависал над ним, точно рок. Потом снова на почётного рыцаря.              — Я… похититель сокровищ. Но я только начал этим заниматься! Я ещё ничего толком не украл, только ящериц этих дурацких! Да забирайте себе на здоровье!              — Ты покусился не на те сокровища! — рявкнул Ли Ченг, падая на колени перед мешком. Тань Пейжи тут же с силой, несвойственной таким девушкам, как она, оттащила его. — Они мои! По праву мои! Я заплатил за них вином!              — А говоришь, не украл ничего. — Лёгкий смешок почётного рыцаря заставил паренька вскинуться. — Где ящики с вином, которые отдал тебе господин Ли Ченг?              Рука мгновенно вытянулась, указывая на груду больших, будто бы с ненужности сваленных чуть в отдалении камней.              — За ними!              Когда вся компания направилась в ту сторону, незадавшийся похититель сокровищ попытался уползти, но в шею до красных полос впились зелёные одеяния искателей — то крепкая рука почётного рыцаря потащила его за шиворот.              — И ты тоже, — добавили лаконично.              Паренёк только шмыгнул носом.              Обогнув валуны, в темноте посиневшие до цвета морских вод, шестёрка застыла. Перед ними предстала весьма занимательная картина: куча холщовых мешочков с морой и знаменитый мондштадтский бард, спиной греющий траву. Не менее синий, чем камни. Он откровенно клевал носом — не как курица, а как бездельник: надвинув на глаза бардовскую пернатую шапку, закрывавшую от луны, он болтал ногами, посасывая вино из бутылки.              — Хм, странно. Паймон совсем не удивлена. Почему?              — Потому что она уже привыкла…              — Ах, вот и мой пропавший компаньон нашёлся.              Произнесено это было ровным голосом, хотя от винного перегара Чжун Ли закрылся воротником. И как только они раньше не унюхали?              Снова зашуршала листва. Ветер задувал в противоположную сторону и лишь теперь переменился.              Венти чуть приподнялся на локтях и приветственно икнул.              — Полагаю, нам стоит пролить свет на сложившуюся ситуацию, — сказал Чжун Ли, ставя у ног фонарь. Ситуация и правда чуть осветилась: рядом с Венти лежали два ящика, полные вина. Большая часть сосудов всё ещё были закупорены.              Ли Ченг нахмурился.              — А к…              — Позвольте начать мне, господин, — миролюбиво перебил его Чжун Ли. — Сразу после мы все внимательно выслушаем остальные версии. — Он чуть облокотился о валун, будто устал стоять. Луна снова скрылась в облаках, затемнив его лицо. Один лишь подбородок да кончик носа сияли златом из-за фонаря, уткнувшегося в ноги. — Вчерашним вечером, прогуливаясь по дорогам Ли Юэ, от пеших странников я услышал таинственную легенду о сокровенных желаниях. Она показалась мне особенно интересной. Никогда прежде за всю свою жизнь я ни о чём таком не слышал…              — Вы не так уж и стары, — заметила Тань Шень.              Паймон закашлялась.              — Благодарю за комплимент, юная леди. — Чжун Ли невозмутимо продолжил: — Мой временный компаньон, этот пьяный бард… тем же вчерашним вечером по моей просьбе повторил её. Кажется, он был немало удивлён тому, что я тоже знаю о ней, и это приободрило меня. В конце концов, не всякий может тягаться с бардом в историях…              Венти почесал нос.              — Легенду про желание, которое непременно исполнится, если ты соберёшь сорок девять хвостов ящериц и разложишь их вечером на ещё тёплых камнях, я нашёл крайне красивой и приятной. Даже романтичной, если вы позволите так выразиться. Заметив мой интерес, бард предложил проверить её. На мои плечи легла задача отыскать сорок девять хвостов ящериц, а он должен был сидеть на камне и не давать ему остыть до самого вечера.              Это объясняло, почему они тогда нашли Венти, сидящим на камнях и со скуки играющим на лире.              — Однако, когда всё было готово, мы встретили наших друзей. — Тут Чжун Ли вежливо указал в сторону, где стояли почётный рыцарь и Паймон. — Разговорившись, мы пропустили тот промежуток времени, когда можно было загадывать желание, и решили, что непременно сделаем это сегодняшним вечером. Впереди оставался целый день, и мы решили потратить его на более глубокое изучение чайной культуры Ли Юэ.              Тут Венти уныло забренчал на лире, которая сразу же нашлась у самого бока, но под осуждающими взглядами расхихикался и перестал.              — Походы по чайным домам нас утомили, и мы решили отдохнуть на свежем воздухе, а заодно приступить к поискам подходящего камня: он должен был быть невысоким, плоским, напоминающим стол, чтобы на нём можно было легко выложить все хвосты. Когда такой был найден, я опустился на траву, желая передохнуть, а заодно насладиться одним из купленных в уличной забегаловке блюд. Когда я закончил трапезу, то обнаружил, что мешок с наловленными мной ящерицами пропал, а барда тоже нигде не было…              — Господин Чжун Ли, вы же не подумали, что это я совершил кражу? — самым оскорблённым голосом поинтересовался Венти.              — Ни в коем случае…              Почему-то такой ответ оскорбил ещё сильнее.              Тем временем, все взгляды опустились на похитителя сокровищ. Поверх его, как рыболовная сеть. Тот в почётном рыцаре внезапно нашёл защиту.              — А ну не прячься! — потребовал Ли Ченг. — Выкладывай! Воришка!              — Да, это был я… — Паренёк чуть высунулся из-за спины почётного рыцаря, но мигом отодвинулся, напоровшись на несколько предупреждающих взглядов, наточенных куда лучше обычно тупого меча. На удивление, опасней всех, и даже Венти с Чжун Ли, зыркала Паймон. — Я, ну, следил… За один день на город обрушилась тьма однотипных поручений, все желали заполучить по сорок девять хвостов ящериц. Это же потрясный бизнес-план! Поэтому я, ну, понял, что как бы того — надо делать деньги. Мору все хотят. Только вот никто не поймал и пары ящериц, и я не смог. Когда с горя пропивал последнюю мору в чайном доме, то услышал беседу этих… — Тут он осёкся, не зная точно, как обозвать Чжун Ли и Венти, когда они вместе. — Кхм, ну этих вот, да. Я понял, что у них есть хвосты ящериц, все сорок девять… Вот идио… Кхм. Я стал следить за ними… Когда этот вот, кхм, ну этот вот, — паренёк указал на Чжун Ли, — остался один и отвлёкся, я стащил мешок… Я заранее договорился со многими заказчиками, которые не желали дожидаться ответов от гильдии и департамента, и они дали мне предоплату. — Тут все посмотрели на кучу мешков, из которых высыпалась мора, и на винные ящики. Где-то там, кажется, валялся браслет, но в неверном свете фонаря могло чудиться. — Им я, ну, не собирался ничего отдавать. Больше всего денег предлагала она, — палец тыкнул на растерянную Тань Пейжи, — так что, получив предоплаты, в конце я бы просто отдал хвосты ящериц ей и получил ещё сумму. Ну и ушёл бы того, в закат… Но эти полудурки вышли мне навстречу!!! Сразу оба!!! Они чуть не убили меня, а потом и себя! Честное слово, они просто…              — Ну-ну, — Чжун Ли вскинул руку в предупреждающем жесте, — довольно.              Паренёк как воды в рот набрал.              — Подожди, — Паймон насуплено потёрла лоб, — а откуда у тебя форма искателей приключений?              В ответ на это паренёк что-то невразумительно пробулькал.              — Да говори чётче! — У Ли Ченга уже сдавали нервы, правый глаз дёргался, будто кто-то тянул его за ресницы.              — Многие дураки отправились ящериц этих искать… ну, из гильдии… дураки, не ящерицы, ха-ха, хотя разницы никакой. Я одного увидел у дороги, он всё в кустах копался. Ну толкнул, ну раздел… Они такие на каждом шагу были…              — То есть где-то там сейчас в кустах мёрзнет голый искатель приключений?!              — Так он искал приключений, — возмутился паренёк. — Он их нашёл!              — Как и ты…              Тот сразу скуксился обратно.              — Трусы я ему оставил, — попытался он оправдаться, но никто уже не слушал.              — Так. — Паймон повернулась к Тань Пейжи. — Паймон не может не спросить! Зачем ты сунулась сюда? Мы же сказали, что не нужно заниматься такой ерундой, а ты ещё и деньги за это большие предложила! Зачем? Мы же сказали, что исполним твою мечту. И мы её исполнили!              В доказательство своих слов Паймон выудила черновой вариант второй и последней книги Луди Олдмата и поднесла под свет фонаря. Тань Пейжи пристально всматривалась в светлые страницы, покрытые чернилами и отпечатками пальцев.              — Ну, — не удержалась Паймон. — Мы исполнили твоё желание! Мы, а не какие-то ящерицы.              — Я действительно хотела узнать, чем всё закончится, — медленно, расстановкой проговорили Тань Пейжи. Она тяжело дышала. — Но моим желанием была не рукопись! Я бы попросила долгой-долгой жизни Луди Олдмату! Тогда бы я узнала и это, и ещё много всего из других его книг!              — Бери, что дают! — разозлилась Паймон. — Не смей отказываться!!!              — Паймон. — Рука почётного рыцаря легла на её припорошенную лунным светом макушку и отвела в сторону от Тань Пейжи. — Успокойся.              — Паймон спокойна! А вот Тань Пейжи!.. Ничего не понимает!              — Я понимаю куда больше твоего! — ощетинилась та. — И я всё равно заплачу за ящериц, хоть этому господину, чтобы загадать своё желание!              — ДА НЕЧЕГО ЗАГАДЫВАТЬ! ПОЗДНО УЖЕ!!!              Стало слишком тихо. Деревья перестали раскачивать на зловещем ночном ветру, природа застыла вместе со всеми.              — Как это? — исподлобья спросила Тань Пейжи.              — А вот так, — сухо вышептала Паймон. Глаза вот её были влажными, только горло драло. — Вот так. Нет больше твоего желания. Не нужны тебе эти хвосты ящериц. Всё зря.              Под ногами зашелестела трава. Грузно опустившись на мёрзлую землю под валуном, Тань Пейжи нечитаемым взглядом уставилась на фонарь. Огонёк в том чуть поугас под ветром, но теперь в тишине распалялся всё ярче.              — Получается, что хвосты ящериц мне и правда больше не нужны, — проговорила Тань Пейжи и замолчала, обдумывая то, что услышала от самой себя. — Не нужны… да… Ну. Да. Ладно. Я выбываю из этого соревнования.              — Да почему вы все так спокойно реагируете?!              — Паймон. — Глаза почётного рыцаря смотрели печально. — Они с Биргит взрослые.              Паймон поджала губы, отворачиваясь. Смахнула одинокую слезу, вытерла рукавом щёку.              — Точно. Паймон совсем забыла об этом…              — Значит, значит… — Не веря в то, что говорит, Ли Ченг сиял надеждой. — Значит, теперь они будут моими? Пожалуйста, господин! — Он упал в ноги Чжун Ли, прямо рядом с фонарём, и осветился его тощий бок, обтянутый традиционными одеждами Ли Юэ. — Пожалуйста! Это я первый узнал о желании! Все остальные лишь повторили за мной! Я достоин! У меня только вино! Добротное, самое-самое лучшее! Позвольте выменять его на хвосты ящериц!              В глубокой задумчивости Чжун Ли нахмурился.              — Господин Ли Ченг… — (Тот обернулся к почётному рыцарю, но с колен так и не поднялся.) — Откуда вы услышали про эту легенду с желанием?              — Я был самым первым. И я по глупости рассказал первому клиенту, который спросил меня, зачем я меняю такое хорошее вино на какие-то хвосты… Вот он и разнёс её. Весть. Я сразу понял, что зря сказал. Я больше ничего никому не говорил, но было уже поздно… Какая обида, какая подстава! Но они всё равно не знали всего, так что ни у кого больше не вышло бы…              — Господин Ли Ченг. Откуда вы услышали про эту легенду?              Заткнувшись, Ли Ченг глянул в небо. Фонарь, помимо света, накинул на него острые, кривоватые тени, обрисовавшие впалые щёки, тонкий хрящ носа и маленький лоб. Сейчас он казался таким лёгким, будто сам мог, расслабившись, отправиться вверх к облакам, как воздушный шарик.              — Это было вчера утром. — Ли Ченг говорил уравновешенно, со странным миролюбием, словно под успокоительными. — Я опять спорил с братом на повышенных тонах. Тот убеждал меня отдать остатки вина ему, чтобы он продал их в Инадзуме втридорога. Там дефицит после недавних событий, сами понимаете, торговые пути только хлынули на острова. А я уже не сдерживался. Кричал ему, что сам распоряжусь своим вином. Это я нашёл его в подвале нашего батюшки, и это я, рискуя желудком, попробовал его. Оно оказалось таким чудесным, таким изысканным и явно дорогим… Но на самом деле я не знал, что делать с вином. Продавать? Кому? Выпить самому? Да у меня мало что есть. С другой стороны, деньги мне тоже не нужны. Всё, чего я желал последние годы… — Он прерывисто вздохнул. — Да неважно. Моё желание неосуществимо. И только я подумал об этом, пока разглядывал ящики с вином, как услышал голос. Вы можете не верить, но, честное слово, я будто услышал сам ветер! Он сказал, что за полные вина ящики я вполне могу попробовать загадать желание.              Увлечённый своим рассказом, Ли Ченг не заметил, как три тяжёлых, что кувалда, взгляда опустились на валяющегося в траве Венти. Опустились и сжали в призрачных тисках.              — Сначала я подумал, что мне показалось, к тому же брат вернулся, и мы опять заспорили. Но потом я стал внимательно прислушиваться ко всему и заметил странные совпадения: ветер усиливался на особенных местах. Когда я говорил с братом, ему под ногу попалась ящерица. Он наступил на её хвост, а та со злости тяпнула его. Она отбросила хвост, и я подобрал его. Ветер успокоился лишь после этого. Потом, ко времени второго завтрака, ко мне зашла соседка. Она как обычно раздражалась: то бельё моё сушится и закрывает весь вид из её окна, то сука моя дворовая каким-то образом испортила её цветочные горшки, и неважно, что на привязи всегда… Но в этот раз она отчего-то постоянно упоминала пятьдесят, а не сто. Понимаете, обычно говорит: «Сколько проблем от тебя! Что? А ты не знаешь? Да сотня!», — а тут почему-то про пятьдесят заладила и заладила. И ветер дул сильно-сильно. Как она ушла, так смолк. Понимаете, да? Сначала он со мной заговорил, а потом намекнул на хвост ящерицы и пятьдесят. — Ли Ченг смотрел на них, ошалелых, горящими глазами. Он явно видел тут какую-то логику, которая избегала все остальные умы. — Пятьдесят хвостов ящериц. Заветное желание. Один у меня уже был, оставалось сорок девять. — Он повернулся к обескураженной Тань Пейжи. — Понимаешь, девушка? У тебя не было ни шанса изначально. И у вас. — Теперь смотрел на Чжун Ли. — Господин, правильней будет продать все хвосты мне. У меня один недостающий.              — А откуда тогда нагретый камень в сумерках? — через силу спросила Тань Пейжи.              — Это тоже ветер подсказал. Я задумался про ящериц и пятьдесят, и споткнулся о камень во дворе. Всегда хотел нанять рабочих, чтобы выкопать его наконец и убрать оттуда. Это один из моих предков постарался: любил каменные композиции. Но вчера я споткнулся о тёплый камень, упал, и хвост ящерицы упал. И снова в этот же момент задул сильный ветер! А когда я понял всё, то стих! Понимаете, да?              Три уже не таких тяжёлых взгляда снова уставились на Венти. Тот, не менее очумелый, замотал головой из стороны в сторону: дескать, это всё не я. Перо на шапке чуть не улетело от таких активностей.              — Да ты же просто су…              Рот Тань Пейжи оказался зажат ладонями почётного рыцаря. В тёмно-карих глазах появилось отражение того, как светлое лицо с пшеницей волос качает головой, прямо как Венти, только медленно и уверенно.              — Не нужно…              Тань Пейжи кивнула.              — Э-э… желание и правда стоит загадывать вам, — пробормотала она, отступая.              Паренёк даже не обиделся на то, что об него чуть не споткнулись. На Ли Ченга он смотрел с таким скепсисом, о котором мечтали все старшие преподаватели Академии Сумеру. Им порой не хватало этой вот эмоции полного неверия в ученика, когда проверяли очередной доклад заранее заваленного бедолаги.              — Вот! — Лишь теперь Ли Ченг поднялся с колен. Не без кряхтенья и сжатых от боли губ. — Понимаете теперь, да?              Венти смотрел на него не в пример серьёзно. Слишком серьёзно. Так, как могли лишь немногие — те, кто видали всякое и знали цену всякому. Или, напротив, знали, что цены нет и отплатиться от некоторых вещей невозможно.              — Я думал, что его заветная мечта — сорок девять хвостов ящериц, — сказал он так тихо, чтобы услышали только нужные ему уши.              А может, то ветер, перестав дуть беспорядочно, отводил слова. Чтобы больше не было недопониманий.              — Так всё это время ты пытался исполнить его заветное желание, бард-бродяжка? — прошептала Паймон с неверием. Почему-то рядом с богами — Архонтами — Тейвата очень легко было не верить. Даже легче, чем дышать или пить воду.              Пребывая всё в той же глубокой задумчивости, Чжун Ли рассеянно поглаживал свой подбородок. Из-под опущенных век он разглядывал то рябое лицо Ли Ченга, то юное и серьёзное — Венти.              — Так что? — поторопил Ли Ченг, он даже заалел щеками. — Пожалуйста-пожалуйста?              Паймон смотрела на него с сочувствием, невезучий паренёк с лёгким оттенком брезгливости, Тань Пейжи — со смесью эмоций на лице: от неприятия до жалости.              Венти и Чжун Ли смотрели с пониманием.              — Какое твоё заветное желание? — спросил первый голосом не барда и не Венти.              — Не скажу, — неожиданно заупрямился Ли Ченг. — Сначала продайте мне хвосты ящериц. Потом я дождусь завтрашнего вечера и тогда…              — И тогда загадаешь его, — эхом отозвался Венти. — Не жди… Камни ещё не до конца остыли, а ящерицы уже у тебя.              — Я меняю их на твои ящики вина, — подтвердил Чжун Ли. — Подай ладонь, закрепим контракт рукопожатием.              Ли Ченг протянул руку ещё раньше него. И пожал быстро-быстро, точно боясь, что камни, уже давно холодные, как лёд, остынут…              Венти осмотрелся.              — Нам нужно найти подходящий валун. Эти высокие и острые.              — Но тут нигде не было подходящих, — начала было Тань Пейжи, как тут же смолкла. — А вон там… это случайно не?..              Ли Ченг кинулся к камню:              — Идеальный! Как большой каменный стол!              — Надо же. — Тань Пейжи осматривалась по сторонам, будто впервые оказалась в этом месте. — Я готова покляться, что минуту назад его тут не было…              — Сейчас тёмная ночь, — хихикнула Паймон. — Ты могла не увидеть его.              — Да я бы уже трижды споткнулась об него…              — И я тоже, — подал голос паренёк. И получил увесистого тумака от почётного рыцаря.              — Он холодный, — расстроенно сказал Ли Ченг.              — Люди — маленькие солнца, — мудро ответил Венти и поклонился, приглашая всех пройти к камню. — Значит, они тоже могут согреть его.              И первым опустился на ледяную поверхность. Потом к нему присоединились остальные, и даже горе-воришку почётно усадили между не менее почётным рыцарем и Чжун Ли — чтобы неповадно было сбегать. Паймон примостилась посерединке, зажатая тёплыми спинами.              Они стали ждать.              — Вы не ёрзайте! — пробухтел Ли Ченг, сам нетерпеливо подёргиваясь, как червяк на крючке. — Нужно нагреть камень, а не протереть дырки в штанах!              — Скоро там уже? — смущённо пробормотала Тань Пейжи. Под её боком простонали:              — Честное слово, это какой-то бре-ед! Я больше никогда не буду воровать, клянусь, только отпу… Ауч!              — Терпение, — скрежетал Ли Ченг, то и дело проверяя под собой камень. — Перестаньте шевелиться.              Венти, откинувшийся на их спины — а заодно и закрывший зеленью своего плаща разомлевшую от тепла Паймон, — любовался ночным небом. Оно было тревожно, как и ветер: ходили тёмные, напоминавшие синяки облака от края к краю, и даже костистая луна казалась какой-то больной и побитой со всеми её трещинками и вмятинами. Красота.              — Ну, добро! — решился Ли Ченг, температура под копчиком наконец-то его устроила.              Сорок девять хвостов ящериц упали из мешка на нагретую шершавую поверхность. Среди них были и красные, и охристые, напоминающие залежавшуюся солому, и тёмно-зелёные, вот как листва в ночи над ними. Пятидесятый хвостик, который Ли Ченг высыпал из своего рукава, был сероватым и ничем не примечательным, разве что глубоким провалом у основания — там на него, наверное, и наступили.              Несколько мгновений ничего не происходило. Потом Ли Ченг опустился перед тёплым камнем, посмотрел на ночь вокруг и прошептал всем пятидесяти хвостикам сразу:              — Я желаю увидеть дочь. Хотя бы один раз. Я желаю! Пожалуйста.              Задул ветер.              Вскрикнув, Паймон вцепилась в волосы почётного рыцаря. Тань Пейжи с безымянным пареньком вжались в один из острых валунов позади них. Лежавшие в отдалении мешочки с морой улетели куда-то в лесные дебри, ящики с бутылками повалились на бок, сдабривая землю кислой сладостью старого вина.              Обернись кто на стоящего в отдалении Венти, увидел бы, как тот поднимает свои музыкальные руки, как сияют лазурью неба его косы, как блуждает вдалеке совсем не юный взгляд, обрамлённый оперением ресниц, как приподнимаются над травой бардовские туфли.              Но никто не обернулся. Чжун Ли и сам наблюдал за тем, что происходило где-то там, вдалеке, а Паймон и почётный рыцарь… они, не в силах пошевелиться, затаили дыхание. Не из-за бушующего вокруг них урагана.              Они во все глаза смотрели на Биргит.              Как и Ли Ченг.              Та стояла на камне, прямо на хвостах ящериц, будто готовясь станцевать чудной дикарский танец. Казалось, в любой момент она оживёт и спустится на землю, как настоящая, но она даже не дышала. Восковая фигура, мираж, больное видение.              Эта иллюзорность была ей к лицу. Биргит выглядела куда моложе, чем Паймон и почётный рыцарь помнили. Эту Биргит, прозрачную, ветреную, хрупкую, будто обошли все те заботы и проблемы, что легли на плечи Биргит настоящей. Ни одна обида не чертила морщины на её лбу, ни одна бессонная ночь не топталась у неё под глазами. И губы. Эти губы умели улыбаться.              Сейчас они ободряюще улыбались Ли Ченгу. Её папе.              Видна была только его спина, и эта спина была самой эмоциональной из всех, что когда-либо видели Паймон и почётный рыцарь: она тряслась плечами, сутулилась под весом горечи и сводила крылья лопаток от прошибающего все внутренности тока.              — Доченька, — прошептал Ли Ченг. — Прости меня… Прости. Я… Как тебя зовут?              Последнее он вышептал на грани слёз.              Биргит не ответила.              Конечно, Венти не знал, как её зовут. Это Паймон и почётный рыцарь могли бы назвать её имя. Могли бы подсказать его Венти… Однако они молчали, вспоминая всё, что она говорила о себе и своей жизни.              У этой тени не было ничего общего с настоящей Биргит. Это даже не была та Биргит, которая являлась дочерью Ли Ченга.              Это была такая Биргит, которую всегда видел Луди Олдмат.              «Она славная девочка, правда? Умеющая любить».              Паймон уткнулась в макушку почётного рыцаря, да там надолго и осталась лицом и эмоциями.              — Пожалуйста, — снова прошептал Ли Ченг.              Биргит покачала головой.              — Папа, — только и сказала она мягко. Потому что ничего больше сказать и не могла.              Спина Ли Ченга чуть не сошла с ума. Она бы повалила всё его тело на траву, не желай он так сильно обнять свою дочь. Хотя бы раз.              — Прости меня! Прости меня… Я во всём виноват… Она меня любила, а я подвёл её, когда ей было хуже всего. Она не должна была выходить за меня… Мы думали, что справимся со мной, а со мной нельзя справиться… Бард сказал, что все люди — солнце, но я нет, я не солнце… Я всё испортил. И тебя я отдал обратно её отцу. Что он думает теперь о ней? Что она бросила тебя? Что я бросил вас? А я и бросил. Оставил тебя там, прямо на пороге его дома. Я даже не сказал её отцу, твоему деду, где она похоронена. Прости меня, прости меня, прости… — Ли Ченг зашептал совсем тихо: — Я мог сотни раз видеть тебя на улицах города… И не признавать.              Ветер крепчал. Взлетали подолы одежд, тянули к небу надувшиеся плащи. В один момент ветер подхватил даже всеми забытый, стоящий в отдалении фонарь Чжун Ли. Он взмыл резко, дёргано, как впервые попробовавший на вкус высоту птенец, и полетел над деревьями.              — После этого я каждый день своей жизни жалел о принятом решении… Я возвращался! Доченька, я возвращался к тебе. Меня встретила девочка, но я сразу понял, что это не ты… Понял. Оказалось, въехала новая семья, и я просто не смог найти его… его и тебя. Прости. Но я же понял!.. Тогда!.. И теперь вижу, почему. У тебя лицо твоей мамы. Один в один. Такая красавица…              Ли Ченг ещё долго нашёптывал что-то камню с хвостами ящериц. Каждый из пятидесяти внимал ему и дёргался. Даже казалось, что с пониманием. Даже когда Ли Ченг перестал говорить с дочерью без имени, а стал обращаться к жене, называя её то любимой, то родной, то Багвати, то прости-меня-пожалуйста.              Теперь было ясно, откуда Венти достал её. Биргит была воспоминанием своей матери. И это всё она: любимая, родная, Багвати, прости-меня-пожалуйста — так мягко смотрела и умело улыбалась. И лишь в конце, когда ветер стал униматься, она позволила себе нахмуриться. И стать похожей на Биргит. Потому что только Биргит могла так сурово сказать:              — Прости себя сам.              В некоторых вещах Венти был поразительно точен.              Рыдая, Ли Ченг припал к камню, на котором уже никого и ничего не было. Даже хвостов ящериц. К моменту, когда он сполз на землю, ветер унялся совсем. Облака размыло ветром так, словно художник акварелью рисовал по мокрой бумаге. И лишь одно яркое, чёткое пятно виднелось у самых гор. Маленький всполох прошедшего праздника.              Спина Ли Ченга больше ничего не выражала, а лицом он не поворачивался.              — Теперь вы увидели, да? Настоящее чудо.              Тань Пейжи и безымянный паренёк казались то ли пристыженными, то ли обиженными. В конце концов, теперь они были вынуждены бороться со здравым смыслом.              — И правда удивительно, — довольно сдержанно отозвался Чжун Ли. — Я рад увидеть живое подтверждение тому, что ещё одна легенда — истина.              — Хорошо, что сбылось именно его желание, — тихо сказала Тань Пейжи, глядя, как Ли Ченг медленно поднимается на ноги, ни на кого не глядя. — Он как Луц.              Паймон отняла лицо от волос почётного рыцаря.              — Все мы немного Луц, — шмыгнула она носом, чем заставила Тань Пейжи искренне и звонко рассмеяться.              — И правда. — Та глянула в небо, где ещё виднелся фонарик, с такого расстояния совсем крохотный, что ноготок. — Тогда нужно относиться ко всем с пониманием. Вы уж простите меня. Спасибо за то, что раздобыли рукопись, но я, наверное, дождусь её от издательства… Это так приятно. Наверное, это будет последний раз, когда я так наслажусь книгой. Сначала я буду наслаждаться её ожиданием, а потом постараюсь прочитать не за один день. И до конца жизни запомню эти моменты. — Тань Пейжи перевела дыхание. — А потом я схожу в то кафе и предложу тем ребятам обсудить её. И спрошу их имена. А там будь что будет.              — Хороший настрой.              — О да, мне тоже нравится. — Она посмотрела вслед Ли Ченгу, который так ни разу не обернулся. Возможно, ему было стыдно за такое проявление чувств. — Как странно. Нет ничего сильнее, чем любовь родителей к дочери… или сыну. Никогда бы не подумала…              — У тебя всё впереди.              Тань Пейжи скромно улыбнулась почётному рыцарю.              — Спасибо! И извините ещё раз за то, что я столько всего своего на вас вывалила. Но мне полегчало. Впервые в жизни. Наверное, те мои друзья, которые всё на меня вываливали, были в чём-то правы. Как минимум, они знали, что для них будет лучше.              — И ты тоже поищи для себя такое.              — Угу.              Паймон и почётный рыцарь совсем чуть-чуть помолчали.              — Как думаешь, Паймон, Луди Олдмат — это Луц?              Паймон, казалось, задумалась сильнее, чем собиралась.              Когда они подошли к остальным, Чжун Ли как раз заканчивал серьёзный разговор с неудавшимся похитителем сокровищ и, напротив, очень даже удавшимся искателем приключений:              — …а поскольку сегодня у нас, судя по всему, прибавился как минимум ещё один заказ, ты поможешь с ним, а потом и с другими, пока не оплатишь всё, что украл. Будешь помогать сколачивать гробы, рыть землю и… участвовать в ритуалах госпожи Ху Тао.              Паренька передёрнуло.              — А потом я придумаю, как тебя наказать: отдать миллелитам или искателям приключений, — спокойно закончил Чжун Ли.              — У-у, господин Чжун Ли такой суровый и справедливый!              Тот выгнул бровь — самым элегантным, даже аристократичным образом.              — Это твоё мнение обо мне, Паймон? Хм, как интересно…              Венти хихикнул. Он сидел к ним спиной, глядя куда-то поверх деревьев. На белых бардовских колготках зеленели следы от травы.              — Скажи, Паймон, — продолжил Чжун Ли вдумчиво, — как я должен поступить с одним бродячим бардом, который испортил мои вещи?              — Э-э…              — Будет вам известно, бард из Мондштадта, что сильным порывом ветра опрокинуло ящики с вином, и четыре бутылки разбились. Это я не говорю о тех двух, что вы заранее вылакали. Исходя из контракта, который мы заключили с господином Ли Ченгом, это всё принадлежало мне.              Венти шустро вскочил.              — Ветер всё сделал! Причём тут бард? У барда, между прочим, дела.              Паймон упёрла руки в бока.              — Это какие же? Найти ещё вина? Если ты продолжишь разыскивать его таким образом…              — Должен заметить, — сухо сказал Венти, — что господин Ли Ченг не знал, куда девать все те коробки. Я лишь хотел избавить его от тяжкого бремени. А всё остальное… что ж. — Он глянул на луну и нашёл в ней что-то настолько приятное, что заулыбался. — Мечты должны исполняться, а обиды прощаться. Не так ли, господин Чжун Ли?              — Хм?              Бард исчез. Совершенно по-бардовскому — только перо с шапки и мелькнуло. Ветер снова завыл тревожно, как выл недавно, когда Паймон и почётный рыцарь только покидали гавань Ли Юэ в поисках Тань Пейжи.              — Итого, семь бутылок, — коротко резюмировал Чжун Ли, глядя в траву, где лежали ящики, — четыре разбились, две были выпиты до этого, а ещё одна исчезла только что.              

***

      Никакого чуда не было. Об этом заголосили на следующий же день, когда по улицам поплыли, как торговые корабли по руслам рек, слухи:              — …так и ящериц этих собрать невозможно! Я двух едва поймал, а целый день искал!..              — …слыхали? Там кто-то насобирал-таки и загадал желание!              — И что?              — Как что?..              — …того, ничего не произошло.              — Брехня! Я от подруги сестры, которая работает в пекарне, слышал, мол, один её клиент обмолвился с утра пораньше, что тот, кто якобы собрал ящериц и желание загадал, наврал с три короба! Не было у него сорока девяти хвостов этих, он из бумаги их соорудил, вот и не сработало…              — …ложь! И это тоже. Моей матери утром доставили мешки с зёрнами, так она спросила у доставщика, слышно ли чего. Тот рассказал, что в погоне за ящерицами некоторые люди заблудились за городом, так их самим миллелитам провожать до домов пришлось!..              — Вот дураки!..              — Так а что с тем, кто бумажные хвосты делал? Что, не исполнилось?              — …по-разному говорят…              — …чудо!              — Враньё!!!              — …слух, а ты ночью этой, когда засыпал, тоже не мог глаз сомкнуть нормально из-за сильнющего ветра?..              Гавань Ли Юэ быстро оправлялась от лихорадки хвостов и желаний. Департамент по делам граждан и гильдия искателей приключений, чуть только рассвело, принялись неспеша разгребать старые поручения и просьбы жителей, назначая на каждое своего сотрудника.              И если кто-то из них, таща очередной заказ или спеша расправиться с монстрами, по пути внимательно оглядывался в поисках ящериц, то никто их за это не винил. Да и какая разница? Будто сможет кто-то из всех ныне живущих выкорчевать из-под земли сразу сорок девять ящериц.              И лишь несколько человек помалкивали: мужчина средних лет с рябым, печальным лицом, который всё утро выкапывал со двора камень, девушка, что предпочла говорливому людскому обществу мотки пряжи и цветастых ниток, да паренёк, отрывающийся от заколачивания гробов лишь для того, чтобы смахнуть со лба пот. Они внимательно слушали все сплетни, но молчали.              И если кто-то из них, идя по улицам или дорогам Ли Юэ, высматривал, не мелькают ли в кустах юрко хвостики, то это оттого лишь, что так делали все остальные.              Да и кто винил их?              

***

      Ветер, шедший со стороны моря, вплетал в ароматы свежеприготовленных блюд резкий запах рыбы. С кораблей всё утро сходили довольные уловом рыбаки. Мальчишки, подглядывая за ними с перекладин верфи, разматывали самодельные удочки, пытаясь стащить хотя бы одну боевую колюшку или даже, если будут особенно удачливы, алого дьявола. Их кроваво-красные бока сияли на солнце.              — Ага! Попался, шкет! Второй раз я не дам тебе стащить мою рыбину!              — Пусти-и!..              Наблюдавшая за этим зрелищем Катерина улыбалась. Она не торопила Паймон и почётного рыцаря, которые в нерешительности застыли у штаба гильдии.              — Думаешь, я могу это сделать?.. — пробормотала Паймон, глядя на чистый лист перед собой. Остальная стопка уже исписанных черновиках лежала на руках почётного рыцаря, будто толстая кошка. Даже лента, которой они были повязаны, свисала у живота, напоминая хвост.              — Ты писала эпилог, Паймон. Только ты знаешь, о чём были последние абзацы.              — Да, но не дословно.              — Ты справишься. Луди Олдмат был бы рад такой дружеской помощи.              Паймон с благодарностью приняла ободряющую улыбку и занесла перо. В качестве столешницы она использовала стойку гильдейского штаба, да и чернила взяла там же — тянула это дело до последнего.              Поставив кляксу в верху страницы, Паймон ещё раз перечитала последний абзац на последней странице, которую они вынесли из сна Луди Олдмата:              «Солнце пекло макушки, а горячий песок тёр пятки, когда Луц шёл к дому. Он спешил, а потому преодолевал три шага за один. Ступеньки и вовсе пролетел, сразу оказавшись на пороге. Теперь, когда Луц закончил с ремонтом, все запахи красок и штукатурки выветрились, и дом пах домом: новым ковром, лакированной мебелью и цветами в вазе. И свежеиспечённым хлебом, который Луц принёс с собой».              …и принялась скрести пером. Паймон зачёркивала и переписывала, потом задумывалась, вспоминая, и что-то бормотала себе под нос. Когда она поставила точку, на странице, помимо кучи новых клякс, остались последние — самые-самые — абзацы:              «Он разрезал буханку на две части: одну большую сложил в стол, вторую маленькую разделил на две и смазал маслом, чтобы съесть прямо сейчас. Так часто делал их отец. Сверху Луц посыпал хлеб с маслом сахаром. Так делали уже они с Аделмаром. Отец часто ругал их за это, но детям нравилось.       Луц откусил кусок. Масло таяло на языке, а сахар был сладким. Луц улыбнулся.       Хлеба с маслом было достаточно для счастливой жизни».              А потом она, чуть подумав, добавила, прямо как в сказках:              «Конец».              Этот листок они с почётным рыцарем положили в самый низ, проставив на нём последнее число. Сверху бумажной башенки они положили расписку от Биргит, где была и её подпись, и адрес, чтобы с ней могли связаться для выдачи гонорара и подписания контракта с издательством. Получившаяся стопка вызвала улыбку даже у Катерины.              — Вы хорошо постарались, — только и сказала она, пряча сокровище. — Книга будет отправлена в издательский дом Яэ следующим кораблём.              — Ты не представляешь, сколько всего с нами случилось за это время! А сколько чудес и совпадений встретилось нам на пути…              — Совпадения порой путают с судьбой, — мудро изрекла Катерина. — А последняя вас очень любит.              — Хи-хи, Паймон предпочла бы любовь со стороны еды, и нас как раз ждёт обед в «Народном выборе», — похвасталась она, утирая слюнки. — Там и мясной стейк с рисовым омлетом, и «Налетайка», и даже «Тонкоцу рамэн». На такое свидание нельзя опаздывать.              — Приятного аппетита. К звёздам и безднам!              — Катерина, нам что, даже есть под звёздами и безднами?!              — Конечно, — важно кивнула та, — от них не уйдёшь.              Паймон вскинула голову к небу. Где-то там ещё могли болтаться последние фонарики.              А потом они уйдут.              Прищурившись, Паймон смотрела на Катерину несколько мгновений, но спорить не стала.              Они с почётным рыцарем неспеша отправились в сторону «Народного выбора», где шеф-повар Мао уже выставлял на столе их блюда.              За ними наблюдала Катерина, пара прохожих, признавших героев Ли Юэ, и неприметная фигура. Она примостилась на скате крыши, расслабленно свесив одну ногу. Солнце грело лопатки, выглядывающие из-за выреза светлой майки.              Если бы почётному рыцарю сейчас захотелось обернуться, то в голове непременно всплыли бы старые мысли. Если Адепты сами выбирали физические тела, то чем был подкреплён выбор Сяо? Выбрал ли он эту маленькую, безобидную на первый взгляд оболочку, чтобы в минуты безрассудства причинить как можно меньше боли? Чтобы не суметь голыми руками растерзать кого-то, окажись он в этот момент в той же гавани Ли Юэ?              Или, может, он выбрал этот облик для того, чтобы было удобней наблюдать за людьми? В конце концов, его так никто не заметил: ни сейчас, ни прежде, когда он, спрыгнув с верхушки торговой гильдии, пробежал по черепице крыш и зацепился за одну из оконных рам ритуального бюро «Ваншэн» в день прощания с Луди Олдматом. Официально там было лишь несколько человек: Паймон, почётный рыцарь, продавщица книг Цзи Фан, Тань Пейжи да работники, среди которых узнавались личности хозяйки и её консультанта; где-то за их спинами маячил потный паренёк без имени.              Неофициально же там было ещё две фигуры. Сяо тогда не стал выдавать притаившуюся в тени девушку, к которой другие люди почему-то обращались как к изжившей жизнь женщине. Однако он милостиво помог ей не упасть, когда та, спеша уйти первой, споткнулась о кривой подол поношенной одежды. Ветер подхватил её, помогая найти баланс, и девушка резко вскинула взгляд, ища кого-то. Судя по всему нашла, но то был не Сяо. Она смотрела куда-то в облака.              Паймон сейчас занималась тем же. Глотая ложку за ложкой, она рассматривала небо. Взгляд почётного рыцаря же, наоборот, блуждал по каменной мостовой. Там, где тени идущих по улице людей сливались с тенями нависших над ними зданий. Там, где виднелись тёмные силуэты домов, флагштоков, вывесок. И фигур.              Почётному рыцарю наконец-то захотелось обернуться. И растянуть губы в тонкой улыбке.              Сяо отбрасывал тёмную-тёмную тень.              Самую тёмную из всех.