Вероятности

      День стремительно катился к вечеру, а запертая в четырех стенах гриффиндорка медленно, но верно сходила с ума.       Во-первых, молчал Снейп. Судя по карте, с ним все было в порядке, по крайней мере, уж жизни ничего не угрожало – так тогда какого ж черта он молчал?!       Во-вторых, Малфой так и не вернулся, и вот уже пошли вторые сутки после того, как он удалился “подумать”. За это время можно было обдумать сотворение мира и теорию струн, не то что ответ на один-единственый вопрос, так где же его мантикоры носили?! Тем более, что после обеда Кэри принес вычищенную и выстиранную одежду, и, пока он развешивал её в шкафу и раскладывал по полкам, Гермиона успела заметить там и сапоги, и то пальто, в котором он вчера ушел. Значит, на то, чтобы переодеться, этот пижон время нашел, а на короткий разговор с ней – нет? И как он только умудрился проскользнуть мимо неё незамеченным…       В-третьих, линии Гарри и Мальсибера продолжали неуклонно двигаться навстречу друг другу, и у неё оставались считанные часы, чтобы попытаться этому помешать – но все упиралось все в того же Малфоя, которого носило неизвестно где.       И наконец, в-четвертых, у нее ничего не получалось. Ничего. То есть абсолютно. Чертова линия напоминала пресловутого кота в коробке, который, пока в неё не заглянешь, мог быть с одинаковым успехом и жив, и мертв. Так же вела себя и их призрачная вероятность: пока девушка рассматривала её с некоторого почтительного расстояния, она вполне себе была, но, как только Гермиона пыталась поближе рассмотреть хотя бы некоторые её участки, как она расплывалась, расползалась клочьями тумана, оставляя вместо ответов только ощущение полной неопределенности.       Гермиона убила весь день в попытках разобраться, в чем же дело, пока её не озарила простая и очевидная мысль: Малфой. Причина в нем. Пока этот белобрысый паршивец не определится, не примет решение, а так и будет болтаться как известная субстанция в ограниченном водном пространстве – и линия не станет более четкой, потому что без него она просто не может существовать. В одиночку ей ничего не сделать, ничего не изменить – а значит, она просто впустую тратит время в ожидании, пока эта принцесса на горошине наконец определится.       Уже поздно вечером пришло сообщение от Снейпа, но оно только все еще больше усложнило. На ребре монеты, издевательски подмигивая, переливалась надпись “11.18 Чэринг-кросс”. И что этот чертов нетопырь хотел, чтобы она сделала?! Как ей пробраться на станцию, когда её наверняка ищут в обоих мирах, да и просто за пределы комнаты не выйти!       До встречи Гарри с Мальсибером осталось всего ничего, и с каждым утекавшим часом Гермиона понимала, что последняя возможность упущена: даже если чертов блондин явится прямо сейчас, и ей удастся уговорить его сразу же отправиться на поиски совы – птица едва ли поспеет вовремя.       Все это привело к тому, что, когда наконец дверь распахнулась, и в комнату ввалился тот, кого она так ждала, гриффиндорка едва не набросилась на него с кулаками. Последние крохи благоразумия ушли на то, чтобы запереть дверь и заглушить комнату, после чего Гермиона развернулась к блондину, пыша праведным негодованием, как раскаленная печь, но не успела и слова сказать, как Малфой, окинув её неприязненным взглядом с головы до пят, процедил сквозь зубы: -      Ты все еще здесь, Грейнджер? Я надеялся, что ты сбежишь под крылышко к своему дружку и оставишь наконец меня в покое. -      Малфой, ты спятил?.. - опешила Гермиона. - К какому еще дружку?! -      Да я откуда знаю, к которому, у тебя же их целая… целый… блять, в общем, дохера, - махнул рукой парень, и тут до неё начало медленно доходить. -      Ты что, пьян?.. - высказала Гермиона вслух свою догадку. -      А ты мне мамочка, что ли, чтобы я перед тобой отчитывался? - зло огрызнулся Малфой. -      Да как ты можешь! - взорвалась гриффиндорка. - Два дня! Я ждала тебя два чертовых дня, потому что ты сказал, что тебе нужно подумать! А сам в это время шлялся невесть где и пил – просто пил, и это тогда, когда от тебя столько зависит, когда от твоего гребанного решения зависит весь мир! Что с тобой не так, Малфой? Если Косого переулка тебе было недостаточно – что еще тебе показать, чтобы до тебя наконец дошло, что ты должен хотя бы попытаться что-то сделать! -      Должен? - изогнул бровь Малфой, подходя ближе. - Тебе я ничего не должен, Грейнджер. Это ты хочешь меня убедить в том, что я что-то там должен, но черта с два у тебя это получится!       Сейчас, когда он остановился всего в паре шагов от неё, отрезав все пути к отступлению и возвышаясь над её миниатюрной фигуркой больше, чем на голову, гриффиндорка с опозданием сообразила, что орать на сильно нетрезвого мужчину было, пожалуй, не лучшей её идеей, и стоило дождаться более подходящего момента для выяснения отношений. Лучшим решением сейчас было бы бежать, бежать от него подальше, спасаться самой - но парень продолжал нависать над ней, очевидно, ожидая хоть какой-то реакции и не собирался спускать ситуацию на тормозах и выпускать её из угла, в который она сама себя загнала. -      Послушай, Малфой, - растерянно возразила Гермиона, отступая назад, - я понимаю, это непростое решение, но ведь это то, ради чего стоит чем-то рискнуть или даже пожертвовать!.. -      Как интересно, что ты заговорила об этом, - усмехнулся он. - Я как раз хотел спросить: а чем жертвуешь ты? Если я буду плясать под твою дудку, ты и свою шкурку спасешь, и весь мир впридачу. Или жертвовать должен кто-нибудь другой, а, Грейнджер? -      Да как ты смеешь! - воскликнула она, снова забывая об осторожности. - Если понадобится, я сделаю все, чтобы всего этого не случилось! И мне не нужно это доказывать – я сотню раз рисковала вместе с Гарри во имя победы над Волдемортом! И рискну снова! -      Вместе с Гарри… - задумчиво, нараспев произнес он. - А что насчет меня, Грейнджер? За Поттера ты была готова отдать свою жизнь. А чем ты готова заплатить за помощь Малфоя? -      Все, что угодно, - дрогнувшим голосом пообещала Гермиона. - Помоги мне, и я сделаю все, что ты захочешь. -      Я хочу, Грейнджер, чтобы ты на своей шкуре поняла, что такое лишиться всего – гордости, достоинства, собственной воли. Чтобы ты поняла, каково это – быть никем, просто игрушкой, средством для решения чужой проблемы, гребаным пластырем на вспоротой брюшине!..       Он продолжал надвигаться на неё, вынуждая пятиться, чтобы не столкнуться нос к носу, и тут до Гермионы наконец дошло, что все намного хуже, чем показалось ей сначала. Это была не очередная их безобидная перебранка, не рядовая ссора; от него пахло агрессией и опасностью, как от раненого зверя, который бьется в агонии своей боли и без разбора бросается на каждого, кто по неосторожности окажется рядом – даже для того, чтобы протянуть руку помощи. Он был зол, он не контролировал себя и искал, на ком эту злость сорвать – и нашел. А она же еще и подбросила дровишек в этот костер. -      Малфой, остановись… - в ужасе прошептала она и отступила назад, но почувствовала, как ноги уперлись в кровать. Дальше бежать было некуда. - Ты пьян, ты драматизируешь, все совсем не так!.. Давай ты сейчас пойдешь спать, а завтра мы поговорим, ладно?.. -      Нет, Грейнджер, - мотнул он головой, чем-то напоминая быка во время корриды. - Не ладно. Мы выясним все прямо сейчас. Я соглашусь, чтобы ты попользовалась мной после того, как я попользуюсь тобой. Без чувств, романтики и прочей чуши – ты ведь ненавидишь меня, Грейнджер, признайся! И все-таки позволишь мне себя трахнуть, если хочешь спасти этот гребанный нахер никому не нужный мир.       Гермиона потеряла дар речи. Она ждала чего угодно – требований помощи в реабилитации семьи, или публичной поддержки, или… да господи, ну чем она могла быть полезной такому, как Малфой? Но только не этого. Не от него. Ей почему-то наивно казалось, что он никогда не посмеет переступить эту черту, да еще зайти так далеко. Гермиона с надеждой вгляделась в его лицо, но не смогла рассмотреть там ни капли сомнений – лишь одну слепую, льющуюся через край, ярость. -      М-Малфой, ну зачем?.. Ведь ты же не такой… - умоляюще прошептала она, чувствуя, как горло сдавило от страха и подступающей тошноты. -      Откуда тебе знать, какой я? - гадко ухмыльнулся блондин. - Ты сама твердила, что я особенный – так может вот она, моя особенность? С другими ты была добровольно, а со мной будешь, потому что так надо. Во имя великой цели. Ты же хорошая девочка, правда, Грейнджер? Ты же готова пойти на все? Так давай! - крикнул он ей в лицо, больше не сдерживаясь. - Покажи мне, как это – делать то, что необходимо, даже если тебя это переломает, разрушит, растопчет!..       Он замолчал, но не отступил, продолжая нависать над ней, обдавая с ног до головы тяжелым, пропахшим алкоголем и сигаретным дымом, дыханием. Смотрел. Ждал.       Не отводя взгляда, продолжая глядеть в эти когда-то похожие на воду, а теперь – на замерзший лед, глаза, девушка медленно, словно надеясь, что он передумает, остановит её в последний момент, подняла руки и расстегнула верхнюю пуговицу рубашки. Его рубашки.       А затем еще одну.       И еще.       Все до последней.       Он не останавливал. Не возражал. Смотрел. А когда тонкая ткань соскользнула к её ногам, оставляя её в одних лишь трусиках, снова ухмыльнулся. -      Хорошая девочка, - он протянул руку и погрузил её в копну волос на её затылке, загребая их полную пятерню, а потом сжал и потянул вниз. - А теперь на колени, Грейнджер.       Послушно, как кукла, она исполнила приказ, не сводя с него глаз. Что было в них – ненависть? презрение? мольба?.. – он не знал, и не желал задумываться. -      Ремень, - коротко бросил он, наматывая её волосы на руку так, что её голова теперь была покорна любому его движению.       Непослушными, неловкими пальцами она с трудом нащупала пряжку. Руки дрожали, а перед глазами все плыло, и только через несколько мгновений, сморгнув, Гермиона поняла, что ничего не могла видеть из-за застилавших глаза слез.       Наконец пряжка звякнула, открываясь, и она с усилием вытянула край ремня. -      Не останавливайся, - усмехнулся он, все глубже погружая руку в её волосы, очевидно наслаждаясь тем, что может делать с ней абсолютно все, что захочет. -      Малфой, пожалуйста, - тихо, почти безнадежно, попросила она. -      Это выбор, Грейнджер, - холодно процедил он в ответ. - У всех нас есть выбор, не так ли? И даже совершая правильный выбор, мы вынуждены чем-то платить. Выбери. И заплати.       Его хватка в её волосах ослабла, как будто он и в самом деле предлагал ей этот невозможный выбор.       Она закрыла глаза и заставила себя вспомнить. Косой переулок. Осколок фарфорового лица. Обгоревший детский череп. Тошнотворный запах гари и тлеющей плоти.       И она выбрала.       Не открывая глаз, из которых уже сплошным потоком лились слезы, она протянула руки вверх – к пуговице его брюк, но в тот момент, когда её пальцы отыскали её, он резко рванул её за волосы, отшвыривая в сторону – и в тот же момент рухнул перед ней на колени, как подкошенный. -      Будь ты проклята, чертова ведьма!.. - прорычал Малфой, и, задрав её подбородок вверх второй рукой, впился в губы бешеным, яростным поцелуем.       Он целовал её так, как будто хотел уничтожить, разорвать на части, разломать и проникнуть в самую глубь. Он кусал её губы, зализывал ранки и продолжал прорываться в неё все глубже и глубже, одной рукой удерживая её затылок, а второй прижимая к себе так сильно, что причинял боль, и не замечая, не желая замечать, как она упирается в него руками, тщетно пытаясь оттолкнуть, остановить, высвободиться. Внезапно его хватка ослабла, объятия стали бережными, а касания губ – мучительно-нежными. От губ он двинулся дальше, осыпая легкими, нежными поцелуями все её лицо, сцеловывая соль с её ресниц, щек, губ и шеи, как будто хотел вместе с ней забрать себе и всю боль и унижение, что причинил только что. Наконец он оторвался от неё и прижал заплаканное лицо к себе, обнимая за трясущиеся плечи и покрывая тихими, легкими, как крыло бабочки, поцелуями её растрепанную макушку.       Когда судорожные, захлебывающиеся рыдания стихли и перешли в тихие всхлипы, он осторожно, точно фарфоровую статуэтку, поднял её на руки и перенес в постель. Не выпуская ни на мгновение, вытянулся рядом, заключая её в кокон собственного тела, укрыл одеялом и, прижав её все еще дрожащее тело к себе покрепче, провалился в тяжелый, одурманенный сон.