— Господи, — только и пробормотал Генри, закрывая дверь. За ней остался свист колючего ветра и хлюпанье смешанного с грязью снега. Его снова встречал привычный желтоватый свет студийных ламп, снова слышен был запах чернил, но теперь ничто из этого не давало спокойствия.
Он оперся на стену, постепенно сползая на пол: ноги не держали, а садился он сегодня, наверное, впервые за день.
Пятый день подряд. Пятый день он вставал, тут же накидывал на себя одежду и уходил — еще в холодную темноту зимнего утра, опережая спешащих на работу горожан. Пятый день носился с кипой листовок, где рисунок был распечатан на копирке, а все надписи — выведены от руки, и расклеивал их на стенах и столбах, торопливо, как преступник. Пятый день обходил Нью-Йорк и то сверлил взглядом толпу на площади, то с фонарем лазил по заброшенным кварталам, то совершал длинные крюки, чтобы успеть осмотреть еще несколько улиц, и кричал хрипло:
— Бенди!
И пятый день подряд на этот отчаянный крик не отвечала ни одна живая душа…
Чертенок ушел из студии тихо, почти не выдав свои планы словами, и в гигантском многоэтажном здании его исчезновение заметили не сразу. Когда к вечеру он так и не появился на кухне, никто не придал этому значения: скорее всего, неугомонный мультяшка опять нашел себе развлечение где-то на нижних уровнях? Когда Бенди и через пятнадцать минут не пришел, Генри уже отправил остальных его позвать… Но разве здание, в котором даже этажам был потерян счет, получилось бы обойти так скоро?
Сначала, само собой, пошли в художественный отдел, посмотрели в музыкальном департаменте, облазили четырнадцатый уровень и прочие более-менее обитаемые места. Чертенка не было нигде. Более глухие уголки тоже пустовали. Обеспокоенный Генри кинулся опрашивать Потерянных, выспрашивая, где и в какое время Бенди появлялся сегодня — оказалось, что последний раз его видели час или два назад…
Здоровьем и сердцем Генри всегда был относительно крепок, но тут у него уже начало колоть в груди и голова пошла кругом. Разум, как нарочно, подкидывал сцены все хуже и хуже. Может, Бенди (как когда-то давно, летом еще) упал с какой-нибудь высокой точки и теперь лежит, даже отозваться не в состоянии? Может, не справился с течением реки там, в самых недрах? Может, и вовсе столкнулся в студии с чем-то, о чем Генри понятия не имеет? Вдруг Джоуи все-таки еще оставил здесь какую-нибудь ловушку, способную навредить — даже после того, как забыли в этих стенах о Чернильном Демоне?
Одним словом, к вечеру Генри выбился из сил, почти что довел себя до нервного тика, и наблюдающий за этим Норман предложил ему пойти лучше к себе в спальню и немного передохнуть, а сам пообещал, что они будут искать запропастившегося чертенка из всех своих скромных сил. Генри согласно кивнул и даже дошел до спальни, но лечь, естественно, не смог, заснуть и вовсе не стал пытаться. Он сел за стол, сначала просто смотря в одну точку; потом руки машинально стали листать лежащую рядом книгу…
И тут между страниц скользнуло что-то — и с легким шуршанием полетело на пол. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это был бумажный лист, косо сложенный пополам, и на одной из половинок подписано было крупными буквами: «для Генри».
Внутри как будто что-то дернулось. Генри определенно догадывался, чей это почерк.
Он быстро развернул лист, пробежался глазами по строчкам. Многие буквы были обведены дважды, исправлений тоже было много, но в целом значилось в записке примерно следующее:
«Дорогой Генри!
Я сегодня из студии ненадолга уйду. Это не потомучто я непослушный, и не потомучто я обиделся. Просто так получилось мне нужно принести кое-что ОЧИНЬ-ОЧИНЬ важное. Я взял куртку и шарф что бы было не холодно. И написал тебе эту записку что бы ты не волновался, так что ты не волнуйся.
Скоро приду и все будет хорошо. Бенди.»
На последней строчке оставалось разве что схватиться за голову и взвыть. Что, собственно, Штейн и сделал.
…Легко сказать «не волнуйся»! Черт, если бы только он был немного более чутким, если бы сразу заметил неладное! Сколько времени было в итоге потеряно? Быть может, именно первые часы и были самыми важными, быть может, он бы еще успел догнать убегающего мультяшку! Теперь оставалось только слепо тыкать наугад и обыскивать разные углы города, но с каждым днем поисков Штейн только больше отчаивался. Не было ни зацепок, ни следов, и казалось, с каждым днем расстояние между создателем и созданием увеличивалось до непреодолимого.
Возможно, имело смысл просить помощи у других? Сбившийся с ног Генри держался за эту идею. Из объемного архива рисунков он выбрал тот, который рисовался «с натуры» и был на живого Бенди больше всего похож, отнес в библиотеку, распечатал копии, к каждой приписал «помогите найти» и «обращаться по номеру». Да, люди, видевшие объявление, наверняка крутили пальцем у виска… Однако вдруг кто-то повстречает все-таки чертенка и узнает его в портрете на столбе?
Но проходили дни, а телефон, у которого теперь дежурил либо кто-то из оставшихся мультяшек, либо сам Генри, еще не зазвонил ни разу.
Он вздохнул, снял с плеч куртку — но сейчас она показалась ему такой тяжелой, что он так её и бросил на пол. Часы бесплодных поисков забирали у него всю энергию, которую он не истратил с прошлого дня, и сейчас в нем оставался разве что крохотный огарок…
Выжат и обессилен был не он один. Может, обитателям студии было, напротив, в каком-то роде тяжелее. Они ведь за пропавшего Бенди точно так же переживали, но вот помочь были не в силах: только ждали новостей от Генри.
Борис ходил с понурой головой, как будто согнутый под чувством вины. Не лучше было и Алисе: хмурая, постоянно на взводе, успокоение она находила только тогда, когда Генри все-таки делил с ней какую-нибудь поисковую работу — давал подписывать объявления, например. Сэмми еще держался и с виду был прям и спокоен, но голос, дрожащий и тихий, выдавал его. Молиться он стал еще чаще, а если случался с ним какой-то разговор, то только о пропавшем Бенди, о Лорде, о Боге…
Жизнь так резко переменилась за пять дней, и Генри все больше и больше сомневался, что сможет бороться дальше — а конца тягучей неизвестности все так же не было видно.
Он еще раз тяжело вдохнул, поднялся все-таки с пола и пошел к себе в комнату. Телефон стоял именно там, и сейчас сторожить его была очередь Бориса. Генри, наверное, не обязательно было в этой очереди стоять: желающих помочь в поисках было более чем достаточно — но, во-первых, только он смог бы ответить на некоторые возможные вопросы… Во-вторых, сидеть без дела хотя бы одну секунду в такой ситуации казалось страшным преступлением.
На первом этаже не было ни души, и слышал Генри только собственные шаги и глухое, еле уловимое эхо метели за стенами. Обычно его после долгого отсутствия обязательно ждали у двери мультяшки, но теперь, само собой, всем было не до того. Встречали его лишь угнетающая тишина и полумрак.
Но в его комнате, как ни крути, было как-то уютней. Кровать осталась такой же небрежно, в спешке заправленной, книги и листы лежали на письменном столе в беспорядке, придающем обстановке живости. Казалось, что ушел Генри всего минуту или две назад, и атмосфера уныния и пустоты не успела сюда просочиться.
И, в конце концов, комната не пустовала. За столом сидел Борис, опершись о него головой, и со скучающим видом наматывал на пальцы телефонный провод. Но стоило Генри зайти, и волк явно приободрился: поднялись уши, туда-сюда заходил хвост…
Все-таки его здесь по-прежнему рады видеть, умиротворенно подумал Генри. Впрочем, радости едва хватило даже для того, чтобы улыбнуться.
— Ничего? — поинтересовался он, подходя к нему и опираясь одной рукой на стол.
Борис отрицательно покачал головой. Генри, впрочем, это не особо удивило. Если бы кто-то все-таки позвонил, то сам Штейн узнал бы об этом уже на пороге студии…
Волк встал, уступая создателю место на стуле. Генри благодарно кивнул и сел, широко расставленными локтями подпирая голову.
— Ты устал?
Не совсем понятно было, впрочем, вопросом это было или все-таки утверждением, но мужчина все равно покачал головой.
— Мы там суп приготовили, — начал Борис после недолгого раздумья, тихонько улыбаясь какой-то своей мысли. — Ну, большей частью, конечно, Алиса, но я тоже там был и помогал. Я еще тут минут десять посижу, а ты иди ешь тогда.
— Не стоит.
Только-только тронувшая Борькину мордашку ласковая улыбка снова потухла.
— Ты разве не голодный? На ногах ведь стоишь весь день.
Это была в какой-то мере правда. Генри действительно потратил весь день на бесплодную ходьбу по городу, действительно почти не давал себе отдыха и дьявольски вымотался. И именно по этой причине его воротило от одной мысли, что сейчас ему придется куда-то там вставать, зачем-то идти, да к тому же давиться супом. В горле стоял ком, и пусть голод уже давал о себе знать легкой тошнотой, единственное, чего сейчас хотелось — это покоя.
— Это у тебя аппетит хороший, а мне не хочется. Плоховато как-то.
— Оттого и плоховато, — с поднятыми бровями заметил Борис, — что ты пять дней себя мучаешь, а потом еще и ужинать не хочешь.
Генри хотел как-то отмахнуться от этого назойливого беспокойства, но слова как-то не склеивались, и он просто молча сидел, держась руками за голову. Измождение захлестнуло с новой силой, мысли путались… Борис, в общем, ответа не дождался.
— Может, в студии останешься? — вдруг осенило его. Генри резко обернулся: у внешне спокойного Бориса в глазах словно виден был еле заметный огонек новой идеи. — Хоть на один день? Алиса говорит, может пойти вместо тебя: у нее лицо не чернильное, не заметит никто.
— Сдурели, что ли? — лаконично поинтересовался Генри. — Не хватало мне про вас еще плакаты потом вешать. Хорошая картина будет: «помогите, граждане, я, Генрих Штейн, двух детей за неделю посеял»! Сидите тут, сам как-нибудь справлюсь.
— Не справишься, если не пойдешь на кухню и не поешь, — повторил Борис, нисколько не задетый ответом. — Тут за десять минут ничего не разрушится и никто не пропадет, и за двадцать тоже.
Это, может быть, было справедливо, но за эти десять минут разрушиться и пропасть мог сам Генри. Ноги ныли, тошнота не уходила, а перед глазами все еще стояли эти злополучные плакаты: Бенди, широко улыбающийся — Генри уже не помнил, отчего тогда застал чертенка таким счастливым? — и косыми буквами выведенное «Помогите найти!»…
— Да не до этого сейчас мне, понимаешь, нет?
— Ну хватит уже!
Мультяшка подхватил создателя за руку, резко поднимая со стула. От внезапного движения пошла кругом голова; Генри неловко попытался высвободиться, но шерстяные лапы держали мягко, но крепко…
…И тут воздух разорвало резким, дробным звоном.
Генри от неожиданности отскочил назад на два шага, спотыкаясь и о Борькины, и о свои собственные ноги, и рефлекторно повернулся на звук. Телефон звенел, и на этот раз это был не сон, не шутка уставшего разума. Там, на другом конце провода, кто-то услышал его просьбу и поверил ей!
Он кинул быстрый взгляд на Бориса, который, разжав лапы, в таком же оцепенении стоял рядом и смотрел на стол — а потом бросился вперед и схватил рукой трубку.
— Алло? — поприветствовал его мужской голос, низкий и хриплый. — Это Генрих Штейн, верно?
Наконец-то! Генри сел на стул, все еще не веря, что это происходит на самом деле. Теперь все пойдет на лад! Вполне возможно, что Бенди уже нашелся и сидит где-нибудь там, в квартире, под присмотром этого бдительного незнакомца. А если даже нет — Генри все равно найдет, все равно справится, распутает этот тугой клубок следов и улик, дайте только начало!
— Да, это я, — голос от волнения немного подрагивал, и пришлось перевести дыхание, чтобы продолжить. — Вы ведь по объявлению?
— Объявления? Точно, по объявлениям! Полиция Нью-Йорка, дежурный офицер. Значит, это вы расклеиваете по центральным улицам эти идиотские мультяшные картинки?
Едкий вопрос зазвенел в голове осколками разбитой надежды.
— Нет, — растерянно ответил он, но тут же взял себя в руки. — Вернее, да, расклеиваю, но это, во-первых, мне никто не запрещал, во-вторых…
— Никто не запрещал? — спросили его как будто бы с нарастающим раздражением. — Начать хотя бы с того, что вы развешиваете их где попало, и за одно это уже положен штраф в размере…
Генри прикусил губу. Объявления он действительно расклеивал где попало, и если первые дня два он еще помнил об этом, то потом без зазрения совести лепил их на любое место, где они могли бы кому-нибудь броситься в глаза. Однако в его положении ни размер штрафа, ни номер статьи, по которой этот штраф был ему назначен, не имели для него никакого значения.
— Мои извинения, конечно, — начал он, пытаясь не терять терпения, — но у меня пропал ребенок, вы понимаете?
На какое-то время в трубке повисла тишина. Собеседнику, видимо, требовалось время продумать ответ, но в конце концов он заговорил вновь.
— Если у вас действительно, — слово это нарочно было выделено голосом, — кто-то пропал, то я вам очень сочувствую. Но в таких случаях было бы лучше обратиться в участок, а не лепить на подъезды и столбы ваши рисованные рожицы, правда? На что вы рассчитывали?
Генри вцепился пальцами в столешницу, пытаясь сдержаться и не выкрикнуть вслух нецензурщину. Неужели и впрямь позвонили только для того, чтобы лить в уши всю эту пошлость про штрафы, чтобы доставать вопросами, с тоном превосходства советовать лечить голову, в то время как Бенди… Уже пятый день — ни следа, ни весточки, и с каждым днем только безнадежней…
— Чего вы от меня хотите?
— Я от вас ничего не хочу! Но если вы, конечно, не желаете попасть на исправительные работы за неуплату штрафа, то вам лучше лично явиться в восемьдесят четвертый участок, подписать протоколы и этот штраф уплатить.
Только и всего.
Пальцы на столешнице разжались сами собой, но чувство, поглотившее его в эту секунду, далеко было от спокойствия.
— Прийти в участок и оплатить штраф, — машинально повторил он.
По-другому и быть не могло, да? Конечно же, он, дурак, сам придумал себе надежду.
— Да, именно. Штрафы принимаем до пять часов вечера, однако в случае, если в участок вы придете до полудня, можете рассчитывать на некоторое…
Но кто знает, быть может, все-таки попробовать еще раз и…
— Вы точно не видели на улице, ну, такую низкую рогатую фигуру?
Собеседник его опять замолчал, не начав фразы, и за какие-то пару секунд этого молчания перед Генри снова воскресли все самые смелые мечты, все воздушные замки. Ведь могло так случиться, что случайный свидетель именно в полицию пошел, когда мельком увидел перед собой чернильного чертенка! И если такое было, то офицер полиции, конечно же, должен был запомнить! Черт дери, одно только слово — и Генри хоть сейчас подорвется бежать в участок, оплатит все штрафы и накинет еще сверху… Пусть только ему скажут, где видели такую дорогую сердцу мультяшную мордашку?
Но только теперь молчание нарушили лишь тихие гудки…
— Ну, что? — тихим хрипом спросил Борис, который все это время так и стоял где-то в дверях, следя за разговором. — Что они сказали? Я плохо слышал отсюда…
— Ничего, — отстраненно выговорил Генри, откладывая в сторону бесполезную теперь трубку. Стол, казалось, теперь был от него дальше привычного, а ладонь не чувствовала лежащего в ней веса. Вот ведь… Так разнервничался — от чего? — что вот, даже дышится как-то непривычно, что ли…
— Генри? С тобой все хорошо?
…Генри почему-то очень редко сразу замечал, что плачет. Каждый раз он сначала долго-долго сидел неподвижно, пытаясь выровнять скачущее дыхание — и только потом, когда это получалось, чувствовал воду в глазах.
Но сейчас повисшая в трубке и в комнате тишина свела на нет всю его внутреннюю борьбу.
Он откинулся назад, запрокинул голову — бесполезно: слезы вовсю текли по щекам, и грудь словно резало. Перед глазами поплыло от слез, и показалось, что весь мир на какое-то мгновение качнулся… Это пошатнулся стул или он сам окончательно двинулся рассудком?
Завтра ему снова придется идти в метель и слякоть, снова обходить по десятому разу одни и те же улицы, снова просить о помощи… Кого и как, если Генри знал, что и сам бы не поверил собственным просьбам? Он уже пятый день, уподобившись Потерянным в самые мрачные для студии годы, писал на всех стенах, умолял прислушаться: вот он, Бенди, вот оно, чудо, можете сколько угодно не верить, но только помогите спасти! А город отвечал ему только косыми взглядами, и сегодня, вместо протянутой руки — глумливая насмешка: ведь не было, привиделось, признайся же, что и сам в эту сказку не веришь!
— Боже, что там такого случилось?
Генри думал, что давно уже привык к славе чудака и безумца, только вот теперь одного звонка хватило, чтоб его трясло в позорном, бессильном плаче. Что теперь? Он мог сражаться с усталостью, дремотой, с холодом на улицах — но что было противопоставить этой надменной глухоте? Польза от всех его действий уходила в минус, а прошло уже столько времени, и, возможно, Бенди уже давным-давно насмерть замерз в каком-нибудь переулке или…
— Ничего, — он хотел ответить, но с губ сорвался только шепот, заглохший в судорожном выдохе. — Ничего, ничего, ничего…
Слезы заволокли глаза, и он не видел, где сейчас Борис, но ощутил, как щеки касается его мягкая, лохматая лапа.
— А мы говорили, — с горечью произнес его хриповатый голос, — мы говорили, что ты зря так… Пять дней даже не спишь толком, конечно, тут любой плакать будет!
У Генри не было сил сопротивляться, когда мультяшка подхватил его под руку и повел. По правде, у Генри не было сил ни на что, и он сам не знал, как так случилось: вот, минуту назад ноги еще держали, а а сейчас — все тело как будто ватное… Несколько шагов до кровати — и он рухнул навзничь, все еще не в состоянии ровно дышать, но уже хотя бы понимая, в каком он положении и где.
— Лучше? — спросил Борис, склонившись над ним. — Ты только не вставай, я сейчас, на минуту и вернусь.
Генри кивнул, но столь слабо и незаметно даже для самого себя, что у Борьки увидеть этот жест не было и шанса…
Постепенно становилось лучше. Помутнение уже уходило, и конечности перестали неметь. Прежняя слабость еще разливалась по ногам, но этой недавней, подкашивающей трясучки не было: схлынула вместе со слезами. Вставать, тем не менее, было просто незачем и некуда, так что он просто рассматривал трещины в досках на потолке. Мыслей было много, но ни одной конкретной; казалось, что если надолго зацепиться хоть за одну, снова можно рухнуть в пропасть безнадежности.
Борис и вправду скоро вернулся; за ним спешно шагала Алиса. Он шел с какой-то посудой в руках, и Генри сначала поморщился: даже думать о еде в эту минуту было невмоготу. Но стоило приглядеться, и оказалось, что несет Борис чашку.
— Молока вот принесли, — прокомментировала недовольно Алиса. — Хоть попьёшь, раз есть не хочешь и с тобой надо как с Бенди возиться.
Генри привстал, чуть смущенный и язвительным замечанием, и тем, что про пропавшего чертенка Алиса вспомнила именно в таком, не самом хорошем ключе — но чашку, конечно же, взял и, помедлив немного, сделал первый глоток.
Молоко было жутко холодным, но само ощущение вкуса как будто вернуло Генри к жизни. Дурнота ушла, рукам, держащим чашку, вернулась чувствительность. Он пил медленно, силясь растянуть приятное ощущение, пока мультяшки просто сидели сбоку кровати. Уже не такие взволнованные, они, видимо, тоже видели, как с каждым глотком в Генри понемногу оживают прежние силы.
— Тридцать лет такого не было, и вот пожалуйста, — сокрушался Борис. — Ты, видимо, человек такой, вот не можешь хорошо себя чувствовать, если хоть кому-то рядом плохо. Это, конечно, замечательно, только не всегда кому-нибудь помогает…
— Расскажи, может, что произошло? — предложила Алиса следом, теперь более миролюбиво настроенная. — А то даже представить страшно, из-за чего там стоит в обморок падать.
Генри отвернулся. Само собой, ему пришлось бы рассказать, но эмоции, которые все еще кипели внутри, показывать не хотелось.
— Эх, в том-то и дело, что не произошло ничего. Полиция звонила, штраф вот требуют: дескать, не положено где попало листы вешать. А про Бенди они, — Генри грустно пожал плечами, — ничего не знают… Вообще никто не знает, зато как надо прийти и денег отсчитать — так это не забудут, нет! Вот и думай: это никому не хочется замечать или впрямь он настолько крепко запропастился…
От последнего предложения особенно тоскливо стало. Встали перед глазами ночные улицы, залитые светом фонарей, красивым, но совсем не дающим тепла… И где-то в этом неприветливом мире опять представился ему Бенди, бродящий в поисках укрытия. Да, студии тяжело было потерять этого жизнерадостного ребенка — но каково было Бенди вдруг оказаться оторванным от всех, кто был ему близок?
Эти нерадостные раздумья прервала Алиса.
— Слушай, Генри, — начала она, — нам всем тут очень тревожно, но… это далеко не самое худшее, что Бенди случалось пережить. Ну правда. Город большой: думаешь, Бенди там не найдет себе места? Не дурачок он в сугробе утонуть. — сказано это было нарочно несерьезно, и Генри улыбнулся, хотя еще несколько минут назад сам считал такой плачевный исход возможным. — Вот увидишь, как найдем его — он скажет, что все ему понравилось и он разве что самую малость соскучился.
Ведь выкарабкались же из этого кошмара, в котором запер студию Джоуи, ведь справились со всеми опасностями, превратили это место в дом и обжили — и Бенди все это время был с ним! Ведь не единожды приходилось вытаскивать этого непоседу из разных передряг, бороться со своими и с чужими страхами — они преодолели и это.
Теперь жизнь бросила ему новый вызов, но почему вдруг Генри решил, что не справится с ним? Раз уж на то пошло, так он был просто обязан это сделать — ибо за спиной у него были те, кто верил в него и ждал, когда он принесет студии победу и вернет любимого чертенка.
— Так, значит, завтра я просто схожу в участок, заодно расспрошу всех, кто там есть, что они про Бенди слышали, — подытожил он. — А там — как пойдет.
— Для начала — поешь как следует! — надул щеки Борис. — А потом ложись и спи, вечно тебя надо всему учить.
***
Этой ночью Генри снился нехороший, мрачный сон.
Он часто вспоминал — как забыть? — свои прежние похождения в студии, так что и сны о них, полные тьмы и чернил, видел нередко. Иногда это были просто несвязанные друг с другом образы, иногда — подробные и запоминающиеся кошмары, но он все же привык к этому. Порой в этих снах мелькал образ Демона с его безэмоциональной улыбкой, и просыпался Генри со сбившимся дыханием, но и этим снам он уже давно не удивлялся.
Но в этот раз сон оставлял после себя совсем другое чувство.
Да, он снова видел темные коридоры, снова ощущал холод чернильных клякс на коже и одежде. И он видел Демона, прямо перед собой, лицом к лицу — но почему-то лишенного рук и ног. Он понимал, что нет нужды ни защищаться, ни бежать: ему не могли нанести удар, за ним не могли погнаться…
И от этого, черт дери, было еще страшней.
Неестественное, мерзкое зрелище, но Генри и во сне помнил, что существо перед ним — его создание, его ребенок. Он не знал, что произошло, но чувствовал где-то глубоко, что не в его силах это обратить или исправить.
«Бенди, я… Послушай…»
Собственные мысли отчетливо звучали в голове, но он не мог ни слова произнести вслух. Слоги срывались с губ и тут же гасли — слишком тихие, слишком жалкие! Да и что тут можно было сказать? Он так и стоял, как вкопанный, и лишь глядел на Бенди, стоящего перед ним неподвижной чернильной колодой. И думал о том, что улыбка, которой раньше постоянно встречал его Демон, совсем не безжизненная, и уголки рта — как будто дрожат…
…Очнулся Генри резко и со звоном в ушах.
И даже после пробуждения кошмар не покидал его. Генри знал, что сегодня ему нужно было раньше обычного подняться — но заставить себя действовать не мог долго: на грудь как будто что-то давило, и в душе крепло ощущение близкой катастрофы.
Страха не было. Обычный для кошмарных снов испуг уходил быстро, стоило только отдышаться как следует или умыться холодной водой. Но это чувство нельзя было побороть так просто, потому что оно было не страхом — скорее, тревогой.
Попытки переключить внимание на что-нибудь другое не увенчались успехом. Он вспомнил было о том, что неплохо было бы подготовить одежду, собрать документы, деньги… Однако сосредоточиться не получалось. Штейн ходил и брал вещи автоматически, мыслями все еще находясь в кошмарном бреду. В итоге уже все теплые вещи висели на спинке стула, рюкзак был собран и проверен несколько раз, а сам Генри сидел на кровати и тупо смотрел в одну точку, как будто потерянный.
Даже не заметил, как к нему вошел Уолли.
— Проснулся уже? — поприветствовал его высокий, приободренный, как всегда, голос.
Генри равнодушно кивнул.
— Ты чего? — обескураженно спросил Фрэнкс. — На тебе лица нет.
Генри только рукой махнул. Эх, да если бы он за эту сумасшедшую неделю всегда рассказывал, от каких конкретно мыслей на нем нет лица в этот раз! Создавалось ощущение, что мир вокруг весь оказался соткан из плохих примет, кошмаров, подозрений и нехороших предзнаменований. Однако Уолли давно уже славился своей назойливостью, так что хотя бы парой фраз нужно было ответить.
— Да так… сон приснился.
— Ну, это для меня не новость, что тебе сны снятся, — язвительно заметил Уолли. — Ну и что ты там видел?
Что видел? Штейна внезапно одолела злоба на себя самого. Видел, как Демон чернильный торчит неподвижно, как бревно, и сам Генри стоит, глаза выпучил и тоже торчит как бревно, только уже в более переносном смысле. Вроде как и нет никаких нехороших знаков? Фрэнкс-то, наверное, смеяться будет как не в себя. Очень жаль, что Генри сейчас было не до смеха.
Поэтому он обошелся более вольным пересказом.
— Что-то плохое должно случиться.
Что скрывать: Генри ожидал дальнейших расспросов. Но Уолли какое-то время молчал, вопросительно наклонив голову. Не понял? Конечно же! Да и как было словами высказать это тягучее ощущение беспомощности, этот не выраженный словами ужас, чужой, но медленно начинающий течь и в твоей груди? Как сказать, что слышал, слышал немой вопрос: отчего со мной позволили так сделать? И где же сейчас настоящий Бенди, цел ли, здоров?..
— Ты что, из-за этих… Из-за штрафа? — наконец спросил Уолли сочувственно. — Да ладно, что они тебе могут сделать! Нормально все будет, сходишь и дело с концом. Не расстреляют же тебя за то, что ты бумажки не туда повесил, а?
— Не должны, — усмехнулся Генри. Уж что-то, а смеяться и шутить Уолли мог со вкусом, и шутки эти, пусть даже и раздражали иногда, но доходили до сердца даже в самых тяжелых ситуациях.
— Ну вот! — он прищурился, так, что глаза стали похожи на золотые щёлки: это значило, что Потерянный широко и искренне улыбается. — А с остальным — разберемся. Если с тебя прямо много там сдерут, даже деньги соберем как-нибудь… с голоду, одним словом, тоже не пропадем.
Каким образом Уолли вознамерился собрать деньги и с кого, Генри, конечно же, не знал. У Потерянных денег почти не водилось: в пределах студии они вряд ли имели цену. Иногда, конечно, менялись одеждой, тряпками, лекарствами, деталями от старой техники и прочим металлоломом, но это все происходило либо через бартер, либо просто от широты души.
Однако, как ни крути, от этого обещания стало немного спокойнее, потому что Генри знал: дружная толпа Потерянных действительно придет на помощь даже в том случае, когда помощь не помешала бы им самим…
— Хороший ты человек, Уолли, — Генри поднялся со стула, расправляя наконец-то плечи и подхватывая куртку. — Сегодня в студии будешь за главного. Скажи моим, пусть не нервничают, а то я, кажется, порядком их вчера припугнул.
— Все будет, — небрежно кинул Фрэнкс.
Генри накинул куртку на себя, рассовал по карманам паспорт, бумажник, фонарик — на всякий случай — и уже собирался идти к выходу, как его окликнул Уолли:
— А если я главный по студии, то это и Лоуренсом можно вертеть как хочешь?
Ну, тут и сам Генри расхохотаться был готов. Вот ведь неугомонная душа! Фрэнкс-то, конечно же, не упустит такого шанса, даже если зализывать раны после этого пришлось бы две недели.
— Попробуй, если сможешь.
Сэмми, конечно, сейчас был не в лучшем состоянии духа, но кто знает? Вдруг эта выходка отвлечет его от бесплодной тоски? Ей-богу, это определенно пошло бы ему на пользу.
***
Утро, как и в прошлые разы, было мокрым и холодным, но Генри, пусть даже и был занят своими мыслями, все-таки подметил: оно чем-то отличается от остальных. Ночью, видимо, выпал снег и покрыл все дороги города легким покрывалом, которое еще не успели окончательно испортить следы людей и машин. И небо над ним, пусть и неприветливо-серое, выглядело теперь таким высоким… Одним словом, Генри чувствовал, что вид зимнего города прибавляет ему сил, которых так не хватало и которых ему не дал сегодняшний беспокойный сон.
Путь до восемьдесят четвертого участка был не очень долгим, и Генри (который совершенно не горел желанием там появляться, что бы там ни говорил Уолли), пытался сполна насладиться дорогой. Этому, правда, очень мешали мысли о том, как конкретно он будет оправдываться, если его спросят о б этих злосчастных объявлениях. Конечно, стоять на своем и надеяться, что кто-то да поверит ему, казалось самым простым вариантом: Генри, честно говоря, не особо умел хитрить, выворачиваться и лгать, да и альтернативы ему в голову не шли…
Как он успел за это время упереться в дверь участка — невысокого здания, как будто составленного из громоздких бетонных глыб — Штейн и сам не понял.
Отошел на несколько шагов назад, осмотрел постройку еще раз, потом — опустил взгляд, всматриваясь за стеклянную дверь. В коридоре, спокойном и светлом, никого не было, разве что какая-то девушка несла кипу личных дел. В общем, за стенами начинался, кажется, обычный рабочий день с мелкими неурядицами и проблемами: никаких убийств и прочих громких случав.
И, скорее всего, никого там не волновал по-настоящему один чудаковатый проштрафившийся художник.
Генри еще раз глубоко вдохнул холодный зимний воздух и шагнул внутрь.
В здании было ненамного теплее, но ощущение закрытого пространства все равно подействовало на Генри согревающе. Он прошел вперёд несколько метров, остановился у офисной доски, разглядывая какие-то постановления, фото работающих и план помещения. План ему, к сожалению, ничем не помог, так что он просто двинулся к первой открытой двери, которую увидел.
— Здравствуйте.
Этот кабинет тоже выглядел достаточно приветливо. Стены были обиты светлыми досками, на столе бардак, как и положено: много бумаги, какая-то сувенирная безделушка и возвышающаяся над этим беспорядком печатная машинка — почти так же, как любил сам Генри. За столом, заправляя этим беспорядком, сидел достаточно молодой мужчина — лет тридцать — худоватый, но все равно с явно видной мускулатурой, и с темными волосами, тщательно зачесанными назад. Судя по его выражению лица, ничем значимым он не был занят и до сего момента просто пинал балду.
— По какому поводу? — ответил он, не желая, по всей видимости, размениваться на приветствия. Генри попытался опознать: не тот ли голос, что вчера так и оставил без ответа по-настоящему важные вопросы? Есть ли смысл расспрашивать снова? У вчерашнего собеседника голос был немного, но ниже… Или это так исказила его телефонная связь?
— Я штраф заплатить должен, — стал обрисовывать положение Генри, — но не так давно в Нью-Йорке и никогда тут еще штрафов не платил. Не подскажете, куда надо?
Дежурный посмотрел на него исподлобья, подозрительно прищурив глаза.
— Вы… Этот… случаем не Генрих Штейн? А то был у нас тут, кхм, вчера интересный случай…
Точно, сказал Генри про себя, это явно другой человек: у того, кто звонил вчера, не было настолько раздражающей хрипотцы. Возможно, конечно, голос не нервировал бы его так, если бы этот тип не рассматривал Генри с таким видом, как будто перед ним стоит по меньшей мере дикарь… В ответ он кивнул, достал из кармана паспорт, разворачивая его перед дежурным.
— О, это вам не сюда, — он поднялся с рабочего места, — это по коридору куда дальше и налево. Я вас, пожалуй, проведу, а то делать мне пока особо нечего.
Генри пожал плечами: почему бы и нет? Первое впечатление этот мужчина после себя оставил, правда, не лучшее, и это ощущение было взаимным, но отказываться от предложения было вроде как невежливо. Да и предложение «по коридору и налево» Генри, если честно, ничего не говорило.
Вместе они снова вышли в коридор
— А раньше-то вы где жили? — как невзначай спросил полицейский, пропуская Генри вперед по коридору.
— В Калифорнии, — коротко ответил Генри. — Вам на что?
— Из интереса. Вот теперь хоть знаю, зачем вы переехали. Был я в вашей Калифорнии, не понравилось. Ладно что толкотни много, а еще и цены.
В этот момент Штейн окончательно убедился, что это не он взвинчен и предвзят, а собеседник его — редкостный хам. Не понравилось, ишь ты.
— Может быть, — ответил он как мог небрежно. — Но вот мне кажется, что если человек… понимает жизнь, то к любому месту относится как к дому. А значит, все-таки даже в толкотне находит себе место, да и с ценами высокими тоже мирится как-нибудь. Сюда я, кхм, к родне приехал, а вы свои догадки оставьте при себе, сэр… Не знаю, как вас звать.
Дежурный в ответ на эту речь только ухмыльнулся, но и Генри посчитал свой долг перед бывшим домом выполненным.
…Правда, в этой короткой беседе он абсолютно забыл следить, куда идет. Нет, коридор был все тот же, прилично выглядящий и с голубой плиткой, но шли они уж больно долго и почти дошли, кажется, до аварийного выхода на другом конце.
— Запутано тут как-то, — недовольно сказал он. — Сколько еще?
Ему не ответили, и какое-то время он еще шел следом за офицером, но потом — не выдержал и нервно обернулся назад.
Уже после того, как глаза заметили подвох, но прежде, чем Генри успел этот подвох рассмотреть и осознать, его сбило с ног резким ударом в грудь…
Человек, сбивший его с ног, запомнился только тем, что тоже был в полицейской одежде; черт лица Генри не успел заметить. Не заметил он и того, откуда за этим человеком пришли другие — слишком занят был тем, чтобы встать и отдышаться. Правда, этого сделать не смог: нападающий завел ему руку за спину так просто, почти что мгновенно, что он успел только сдавленно охнуть.
Вот черт, Генри, заболтали же тебе уши!
— Вы задержаны, — повышенным, но все таким же ровным тоном объявил ему голос дежурного офицера откуда-то сверху, — и для вас же лучше, если вы будете следовать приказам группы, а не предпринимать попытки к бегству.
Крайне обескураженный, Генри еще не знал, точно происходит, но точно знал, что штраф за административные нарушения не предусматривает подобных налетов.
— Вы где-то ошиблись, — попытался он объясниться, пусть в первую секунду голос у него никак не вставал на место, — я ничего не наруш…
Второй рукой он, тем временем, стремился нащупать точку опоры, несмотря на то, что он любого подъема над полом плечо ломило адски. Это его усердие ни к чему не привело: внезапным рывком ему завели за спину и вторую руку.
— Все эти тонкости мы будем выяснять потом.
О, прекрасно! Его держат несколько здоровых и, возможно, вооруженных блюстителей порядка, объявили его задержанным, теперь, скорее всего, отправят в изолятор? Вся эта авантюра легко растянется на день или несколько, в то время как у Генри, по совести, не было и лишнего часа… А когда он пытается выяснить, какого, собственно, дьявола и на каких основаниях это творится, его вопрос отметают как какую-то мелочь?
— Тонкости, да? Вы хоть понимаете, что творите? У меня дети остались!
Сам Генри подняться не мог, но кто-то из полицейских с силой потащил его вверх, и он все-таки встал на ноги.
— Те самые дети, которых вы ищете с помощью мультяшных картинок, Штейн? — с ядом в голосе поинтересовался офицер. — Нет уж, лучше молчите, а то вы ещё более подозрительны, чем на первый взгляд кажетесь.
— Да как вы…
Он попробовал податься вперед, высвободить заведённые за спину руки — казалось, что держат не так уж крепко, что сил хватит… Но держащий почувствовал этот порыв и резко рванул назад; Генри в результате неловко грохнулся на колени. Кто-то слева, кажется, еще и хмыкнул, и Генри этот насмешливый знак только больше разозлил.
— Вы не имеете права! — он дернулся еще раз, уже не зная, куда и как, рванул наугад и вслепую…
Дежурный, который до этого был в этой внезапной сцене скорее наблюдателем, резко достал из кобуры пистолет — направляя его на Штейна.
Генри тупо уставился на дуло, все свои силы тратя на то, чтобы не пригнуться инстинктивно, не вскрикнуть, не выдать оторопь неосторожной фразой, не моргнуть, в конце концов! Рожа-то вон какая уверенная: как будто твёрдо знает, что ему за спущенный курок не то что злополучного штрафа не выдадут — ни слова не скажет никто…
Наверное, Уолли всё-таки был не прав. Расстреляют.
