Теперь я — твой Кексик

Вай кричит. Долго, протяжно. Набирает в грудь воздуха, столько, сколько позволяют крепкие веревки, и снова кричит. И снова, и снова, и снова... У неё не получается отвести взгляд, она смотрит на это бледное безжизненное лицо, до сих пор искаженное болью, на губы, ещё недавно такие яркие, такие сладкие, а теперь искусанные, посиневшие, смотрит в глаза, голубые и бездонные, в которых хотелось утонуть, теперь помутневшие, на подсохшие дорожки слёз на щеках. В памяти накрепко отпечаталась самая малая чёрточка дорогого лица, искаженного смертью, вытесняя из памяти все прочие образы. Счастливых воспоминаний у Вайолет и так было немного, теперь их нет вовсе — каждое из них искажено, обезображено, растоптано. Когда на крик не остается сил, она воет. Страшное горе, новая чудовищная потеря временно замутняют рассудок, низводят Вай до состояния дикого зверя. Она столько лет не могла простить себя за то, что выкрикнула сестре "ты моё проклятье". Долгие бессонные ночи, тысячи и тысячи мысленных извинений, просьб простить — всё напрасно. Но в ту далёкую ночь она не ошиблась; краткие минуты счастья, любовь, воссоединение — всё погибло, и снова по вине Паудер Джинкс. Она — её проклятье. Наконец, Вай удаётся перебороть оцепенение и отвернуться от... мёртвой головы. До полного контроля над собой далеко, но некоторая доля самообладания вернулась. Грудь болит, от напряжения изнутри и от пут снаружи, горло саднит от крика, во рту пересохло, дыхание сбито; она может только судорожно хватать ртом воздух. Рядом со столом стоит Джинкс, широко раскрытые розовые глаза её сияют, она восторженно улыбается. Ладони сложены на груди, подбородок вскинут, вся поза — сплошной восторг. Кажется, она сейчас готова взлететь (на воздух) от избытка чувств. — Тебе так понравилась сервировка, сестрёнка? А ты ведь еще не попробовала ни кусочка! Джинкс машет сестре ладонью и, выгнувшись, тянется к блюду. Вай, следящая за её рукой, осознаёт, что на том, помимо головы — множество крохотных бутербродов на шпажках. От такого несоответствия становится дурно, ещё хуже, чем было. Вай накрепко зажмуривает глаза, боясь снова встретиться взглядом с мёртвой Кейтлин. Но этот вид не покидает сознания, голова по прежнему перед глазами — в воображении, больном, воспалённом, голова жива отдельно от тела, она смотрит на Вайолет, осуждает её одним немым взором. Выдержать снова этот взгляд невозможно даже в воображении, не то что наяву. Желудок сводит спазм, там будто завёлся какой-то мерзкий ком, подступает тошнота. — Надо же, не думала, что твоя подружка такая вкусная, — причмокивая говорит Джинкс. Слова, достигнувшие ушей Вай, подстёгивают её, как плеть, дают второе дыхание, сбрасывают оцепенение, тошноту, разжигают ярость. Она раскрывает глаза и видит, как её сестра берёт еще один бутерброд, при этом облизываясь. — Не смей! — кричит Вай отчаянно, злобно, напрягая все силы в попытке вырваться. Ей хочется разорвать эту суку, растоптать, уничтожить отродье, когда-то бывшее её сестрой. Верёвки врезаются во вздувающиеся мышцы, напряжение сил такое, что кажется, будто ещё секунда - и жилы оторвутся от костей. Но рывки никак не ослабляют узлы, а только затягивают их крепче. Вай рвётся снова, ещё сильнее, сама вышибая у себя дух, и наконец ненадолго замирает. Джинкс медленно, одними губами, стягивает бутерброд со шпажки. Она стоит боком к Вай, делая вид, будто та её нисколько не интересует. Но это не так — Джинкс несколько раз бросает на сестру внимательный взгляд. Новый приступ ярости накатывает на Вай. Она снова бросается вперёд, и снова верёвки не пускают её, с каждым разом всё больнее врезаясь в тело, скользя по натёртым бороздам. Там, где веревки опутывали голую кожу уже выступает кровь, но боль отходит назад. Она кричит какие-то нечленораздельные оскорбления, рычит, хрипит, визжит. Вся она живёт сейчас двумя мыслями, двумя побуждениями — вырваться и уничтожить. Ещё рывок. Ещё, ещё, ещё... Каждая попытка добавляет злобы, но истощает Вай. Наконец, силы совершенно оставляют девушку. Она расслабляется, повисая на веревках, одними глазами продолжая следить за ненавистной Джинкс. Тело наливается тяжестью, боль жжёт под веревками кожу, к горлу снова подступает тошнота. Совсем тяжело дышать, перед глазами плывут цветные пятна. Стук ошалевшего сердца отдаётся в голове ударами парового кузнечного молота. Джинкс, поджав губки и склонив набок голову, недолго рассматривает сестру, потом берёт с блюда ещё один бутерброд и протягивает его Вай. — Попробуй, тебе понравится! Я старалась! Вай пытается плюнуть, но во рту суше, чем после самой отчаянной попойки. Язык цепляется за дёсны, как за наждак. Джинкс только слегка усмехается. Остаётся одно — дождаться, пока она поднесёт руку поближе, и вцепиться зубами: перегрызть сухожилия, мышцы, порвать вены, отгрызть пальцы... Будь что будет — Вай не способна рассуждать, она жаждет крови, отмщения! Глаза Джинкс на мгновение будто засияли сами по себе, ярким розовым светом. Её улыбка всё шире и шире. Рука всё ближе; ещё секунда, простая секунда, ничтожная малость, Вайолет рвётся вперед, раскрывая рот, хватая, как ей кажется, руку сестры... Вместо солёной крови на языке кислый лимон, вместо конечности врага — тонкий ломтик белого хлеба и мясо Кейтлин. Каким-то чудовищно быстрым, нечеловеческим движением Джинкс отправляет бутерброд прямо в раскрытый рот Вай, и тут же, столь же быстро, зажимает ей рот, ухитрившись вытащить шпажку из плотно сжатых челюстей. Джинкс без видимого усилия придавливает Вай к спинке кресла, нашаривает какую-то несуразную тряпку и завязывает сестре рот. — Приятного аппетита, Вай!