Мерцание светлячка

Welcome to my cage, little lover Attempt to rearrange with you, baby Still don't know your name, miss honey Let's go up in flames, pretty lady

Кейсо долго и безрезультатно чиркала зажигалкой, хмурясь, что та ни в какую не желала поддаваться. Пальцы непривычно подрагивали, и она, не сдержавшись, грязно выругалась на собственную неспособность держать себя в руках. В конце концов, долгожданный огонек удосужился появиться, и девушка все же подожгла злосчастный табак в трубке, нервно пряча зажигалку. Она сделала жадный глоток дыма, посмаковала его пару мгновений и блаженно выдохнула, запрокидывая голову. Пахло дождем. Рыхлая земля все так же морозно хрустела под ногами. Годы шли, но здесь, казалось, все оставалось неизменным. Она не любила это место, но сегодня был особенный день. Сегодня она не могла не посетить его, не имела права забыть. Кейсо провела пальцами по трубке, очерчивая подушечками выжженное слово — на поверхности мундштука и под подкоркой сознания — «шериф». Вспомнился вечер, когда Виктор всучил ей эту злополучную трубку — предмет вечных преткновений. Подумать только, если бы она вдруг не позарилась на нее впервые, желая проучить заносчивого шерифа, ощутить, как он переполняется желчью и дикой ненавистью к ней, то все сложилось бы совершенно иначе. Ни поучительных «уроков» от Медарды, ни абсолютно неожиданных открытий в виде существования шерифской семьи, ни какого-то подбитого желания пожалеть мужчину. Кейсо не сдержала легкой улыбки, когда позади послышались негромкие, размеренные шаги. Теперь без характерного звука трости узнать их было гораздо сложнее. — Где же еще я могу найти неуловимую Кейсо, как не здесь, — мужчина встал позади, добродушно прищуривая глаза на попытку девушки не замечать чужое присутствие. — Она может пропускать очередные повестки от совета, которые клятвенно обещала не игнорировать, неделями не приходить в лабораторию, скрываться ото всех и вся в очередных захудалых барах Зауна, но стоит прийти сюда в этот день — и она окажется здесь, как по мановению магии. — Когда ты был треногим, ты мне нравился больше, пупсик, — Кейсо довольно выдохнула облако дыма, заставив мужчину закашляться, но даже не шевельнулась в его сторону, продолжая сверлить пустым взглядом пространство перед собой. — Сейчас, того и гляди, отбоя от поклонниц нет. — Что ж, хекстек меняет жизни людей, — пожал плечами Виктор и на мгновение закрыл ее веки ладонью, становясь по левое плечо от девушки. — Ты тоже могла бы. Кейсо глубоко вздохнула, отнимая его руку, затем неуверенно провела по прикрытым глазам и утвердительно кивнула своим мыслям. — Могла бы, но я не хочу. Мои яркие цвета не здесь, — она мимолетно указала на веки, а затем коснулась рукой солнечного сплетения, — а здесь. Я боюсь забыть голоса людей… — взгляд Виктора неосознанно уткнулся в надгробие, к которому Кейсо раз за разом неизменно возвращалась. — Близких людей. — Ты скучаешь? — он на автомате кивнул перед собой, прекрасно зная, что Кейсо не нужно было указывать на надпись на холодном камне, чтобы она поняла, о ком шла речь. — Скучаю, — хмыкнула она. — Конечно, скучаю. Виктор позволил плечам устало опуститься. Ему бы поднять какую-то отвлеченную тему, но они стояли посреди мрачнейшего места Пилтовера — места, куда все приходят проститься или вспомнить. Подобрать подходящие слова было непросто. Да и впрочем, когда у них выходило говорить на отвлеченные темы? Всегда лишь эксперименты да теории, а затем работа-работа-работа, изредка прерываемая попытками Кейсо внести в его жизнь свет. Ему было жаль, что она так или иначе его внесла, а он, — Виктор опять перевел взгляд на холодный камень, — не смог помочь ей удержать свой. — Как там внизу дела? — он вновь отмахнулся от надоедливого дыма. — Нижний город процветает? — Процветает? — насмешливо перепросила Кейсо. — С чего бы ему процветать? — Когда человек, которого презирал долгие годы, с кем боролся всю жизнь, бросается под пулю, защищая выходца из нижнего города, взгляды на жизнь меняются кардинально, — Виктор пожал плечами. — Или я не прав? — Это просто стало спусковым крючком. Желание перемен давно повисло в воздухе, вот только перемен в сторону насилия или мира — было под вопросом. Они склонялись в противоположную от меня сторону, а Маркус… — ее хриплый голос выдавал волнение. Виктор знал: прошло больше двух лет, но воспоминания чужой крови на руках и попытки вернуть к жизни шерифа с помощью хекстека, в который Кейсо вкладывала все свое искреннее желание спасать чужие жизни, снились ей по ночам бесконечными кошмарами. Она не могла простить себе ни кровь на руках, ни свою слабость. Даже несмотря на то, как все завершилось, память о весе чужого тела на коленях была свежей и приходила в дурных сновидениях, затмевая собой даже реальность. В тот чертов вечер на кровавом мосту хекстек заработал, но для самой Кейсо, которая поставила на своем нутре очередное клеймо — было уже слишком поздно. — Маркус просто показал им эту самую другую сторону наглядно на своем примере. Это не значит, что все, как один, изменили свое мнение о Пилтовере. Ты прекрасно помнишь, что мои громогласные слова революцию не остановили — были те, кто остался недоволен, были те, кто оказался не согласен со мной и с моим мнением. Были те, кто пошел напролом на верхний город. Сколько бы я ни старалась, у меня никогда не выходило ничего изменить. Я — не герой, не та, кто одними лишь словами может встать меж двух городов и переписать историю просто потому, что я говорила искренне. Моей искренности никогда не хватало, потому что лживее человека ты не сыщешь во всем нижнем городе. — Но могли погибнуть сотни. С обеих сторон. А обошлось всего-то парой десятков. — Всего-то парой десятков? — едко переспросила Кейсо. Она не помнила — уже не помнила, ведь все ее воспоминания сосредоточились на затекших ногах и жуткой боли в глазах, потому что иссушенная влага больше не желала появляться. Она помнила лишь покалывание хекстека на кончиках пальцев и собственные хрипы, а не то, как светлячки, вдруг прозрев от ее слов — внезапно правдивых, искренних, бьющих по совести и нутру больнее, чем выстрелы миротворцев — пытались образумить остальных. Она не помнила ни потасовку, ни толпу, которая до жути напоминала революцию под предводительством Вандера, лишь зажатый в пальцах шерифский значок глупца, вознамерившегося стать мучеником, которым всегда себя мнил. — Люди, пришедшие на мост с обеих сторон, жаждали крови, мести и доказательства того, что именно их город вправе выиграть этот глупый бунт. То, что мои дурацкие слова снизили количество жертв — не значит, что внизу не осталось недовольств. Не значит, в моих словах был смысл, потому что пока на том мосту лежала хоть одна мертвая душа — все это было напрасным. Все это было последствием моих поганых ошибок. — Люди бы начали бунтовать рано или поздно. С твоей помощью, Кейсо, или без нее. Мне казалось, из нас двоих именно ты не имела привычки обманываться и погрязать в пучине бессмысленных самобичеваний. Ты прекрасно знаешь, что вина за это лежит на Пилтовере, совете и твоих людях, которые сделали свой выбор. Да, они долгое время действовали под твоим началом, но ты дала им шанс еще тогда, в Зауне — и они им не воспользовались, решив прийти на треклятый мост. Нам всем пришлось несладко, перебирая прежние ценности и признавая зверские ошибки. Неужели ты до сих пор считаешь, что все это было бессмысленно? — Очередной урок прошлого, коих уже было сотни, да и все. Первый шаг к тому, что люди зовут нейтралитетом. Речь о мире между городами зашла лишь сейчас, спустя два года, Виктор. Два чертовых года глупого упрямства совета и рабочего класса Зауна, страха миротворцев и бродяг перед гневом Силко, пока они не осознали, что он — обычный человек из плоти и крови. Их нежелание терять то, что они прибрели благодаря чудодейственному наркотику, сыграло с нами злую шутку. Заун мечтал о независимости, а получил жалкое подобие мира, который многим и даром не сдался, особенно тем, кто работал на Силко, а таких была половина города. Я слишком много времени провела в Пилтовере, пытаясь достучаться до совета и вывернуть наизнанку весь Заун, чтобы показать им, как именно стоит идти на компромисс с нижним городом. — Химзаводов больше нет, Кейсо. Силко под стражей. Заун очищается от своей скверны. Это огромный прогресс, сотворенный под твоим началом. Почему ты не можешь хоть на мгновение забыть об обратной стороне монеты и быть благодарной себе хотя бы за то, что твои люди больше не живут в трущобах? — Потому что цена была слишком высокой, — горько хмыкнула девушка, — чтобы я смогла заплатить ее сполна. Я столько лет ждала чего-то подобного, а сейчас кажется, что мне не к чему стремиться. Светлячки больше не моя забота, а я не их лидер — теперь у них есть Экко. Пилтовер, вылизанный до скрипа в зубах, вызывает во мне лишь отвращение, потому что каждый уголок напоминает мне о днях, когда я жила с мыслями о том, что рано или поздно мне придется ударить тебя в спину, — она вздохнула. — Я очень устала. — Ты просто боишься, что хоть малейшая минута твоей жизни пройдет без пользы. Разве раньше было не наоборот? Разве не ты пыталась убедить меня взглянуть на жизнь по-другому? — Раньше у меня была потребность делать хоть что-то. Раньше у меня был смысл, Виктор. А сейчас его нет, и я не могу сказать, что на фоне общей картины это плохо: спасать Заун больше не надо, отдавать себя ради других — тоже. Я рада, что нижний город стал очищаться от всей этой грязи, но проблема в том, что я жила для этого, понимаешь? — Понимаю, — он кивнул, глядя перед собой. — Я ведь много раздумывал над тем утром. Думал, почему твой братец выстрелил. Мы ведь не ошиблись насчет хекстека, верно? Он четко чувствует витающие мысли, искренние, запрятанные в глубине желания. — Да, но Экко не хотел этого, — резко ответила Кейсо, устав поднимать ту тему. — Я знаю: он мог хотеть чего угодно, но только не этого. — Но этого хотел не он. Все пришли на мост с обеих сторон, не зная, чего ожидать, не зная, как все обернётся и как они хотят, чтобы обернулось. А один уставший человек, стоящий посреди моста между двух городов, не понимающий, где его дом, где его люди — знал, чего хочет. Покоя, верно? — Это глупо. — Но это факт. Глупо это отрицать, — он пожал плечами. — Хекстековая пушка мальчишки выстрелила не потому, что этого хотел он, а потому, что этого хотела ты. И когда все пошло не так, когда тебя заставили жить в то время, когда ты хотела совершенно обратного — может, тогда ты и перегорела? — Виктор, мне не нужны попытки выкапывать наружу то, что выкапывать мне совершенно не хочется, — она затянулась в последний раз и затушила трубку. — Не сегодня. — Значит, новый глава светлячков ведет себя пристойно? — хмыкнул Виктор, понимая, что продолжение этой темы никак не изменит ее позиции. Кейсо замкнулась в себе и в своих ошибках, уже во второй раз потеряв прежнюю привычную жизнь и родное место под заунским солнцем среди семьи светлячков. И в этот второй раз с этим справиться, все также борясь за лишнюю каплю своей жизни и глоток свободы, она уже не смогла. — Поджигателей, — поправила Кейсо, вспоминая, каким гордым голосом мальчишка оповестил ее, что его давняя мечта переименовать их коммуну — сбылась. — Экко исполняет обязанности главы намного лучше, чем я, но… — Но? — Я думаю, что они меня так и не простили, Виктор. — Кейсо, ты была с ними все эти годы, даже когда они не желали тебя видеть, даже тогда, когда твое присутствие в твоем доме было для них табу. Ты помогала им восстанавливаться, вырывала каждую жизнь перед советом Пилтовера своими бессонными ночами… — И так и не вырвала! — раздраженно повысила голос она. — С десяток светлячков оказались в Тихом Омуте за свершенные преступления во время революции и до нее. — И с полсотни миротворцев тоже, — нахмурился мужчина. — Это справедливо, Кейсо. Это то, как должна работать справедливость: наказанием для обеих сторон. Ты пыталась их переубедить, ты готова была подставиться под револьвер ради того, чтобы откупить их от суда, но они сделали свой выбор. Вы никогда не вели святую жизнь в Зауне, и многие заслужили хоть какого-то наказания, иначе было нельзя. Ты ведь знаешь: Джейс следит за тем, чтобы в Тихом Омуте все было иначе — не так, как раньше. У них неплохие условия, так что после всего, что ты для них сделала, они не имеют права таить на тебя обиду. — Дело не в этом. В Зауне всегда были свои законы и правила, ты же знаешь. Помнишь ведь и сам. В тот вечер у меня был простой выбор: я должна была остаться с ними, как и обещала оставаться при любом раскладе. Но я выбрала не их, я выбрала Пилтовер. Не важно, какая мотивация мною двигала, какие были причины, не важно, что я действовала исходя из благих намерений и соображений — я предпочла верхний город нижнему, и это навсегда останется со мной, что бы ни произошло. Виктор угрюмо мотнул головой, не найдясь с ответом. Многие принципы зауновцев и вправду напоминали животные инстинкты. Верность и преданность были превыше всего. — Но я слышал, что они стали, хм… — он на мгновение замолчал, пытаясь подобрать слова, — взаимодействовать с Пилтовером, помогая с гуманитарной помощью для Линий? — Да, с вашей стороны помощи мало не бывает. Новый шериф… — девушка на секунду запнулась, нервно потупив взгляд, — справляется неплохо. — Кейтлин? — Кто бы подумал, верно? — невесело хмыкнула Кейсо. — Когда Вай оправдали и вернули домой, все… Все изменилось, Виктор. «Последняя капля» стала больше напоминать пристанище, которым она была раньше, когда ею стала заправлять Вай. Ненависть, витающая между миротворцами и бунтарями, нижним и верхним городом не искоренить. Она будет пропитывать кварталы, заполнять ночную тишину, выливаться в драки и непонимание. Прошел ни один десяток лет, разделяющий Заун и Пилтовер, но сейчас миротворцы могут ходить по улицам нижнего города без оружия, а у отбросов с Линий есть возможность спокойно войти в верхний город, если им есть, что сказать. Я никогда не питала надежд на мир, но этот — более чем меня устраивает. — Тебя? Или ту Кейсо, которая стояла во главе светлячков? — А разве есть разница? — Да, — мужчина окинул ее почти обвинительным взглядом. — И огромная. Ты рассказываешь о чужой жизни, но что насчет тебя? — Виктор, прошло два года, я не… — она привычным жестом взъерошила отросшие непослушные волосы. — Я та, кто я есть, и мне нравится просто наблюдать за подобием порядка, воцарившемся здесь. — Ты заслужила покоя. Наверное, если я скажу, что тебе стоит дать место в совете или что тебя следует наградить кучей важных, но ничего не значащих медалей, я буду кривить душой. Ты сотворила много неприятностей за свою жизнь и принесла на земли Пилтовера и Зауна достаточно крови, чтобы тебя стоило запрятать в Тихий Омут надолго. Но помимо этого ты помогала людям. Пусть и не столь самоотверженно, пусть иногда подчиняясь эгоистичным мотивам, но ты спасла многих. Ты спасла меня. Спасла Джейса. Не от смерти, конечно, но от чего-то куда более страшного. Мы давно нашли свое место в жизни, и ты приложила к этому большую роль. Но что же насчет тебя? — Мне кажется, что этот мир не приберег для меня места, Виктор. — А мне кажется, что это место у тебя под носом, а ты все никак не можешь на нем усидеть то ли из-за страха, то ли из-за неуверенности. Где же та Кейсо, которую я знал? Куда пропала твоя очаровательно грубая манера речи, где твои шутки и попытки соблазнить… Как ты там говорила? — Твою тощую заносчивую задницу, — Кейсо чуть улыбнулась, пихая его в бок, и мужчина положил руку ей на голову, неловко притягивая к груди. Годы шли, а рядом с ней он так и оставался ученым, не умеющим выражать свои мысли и эмоции. Виктор вдохнул въевшиеся в Кейсо запахи гари и мазута, и девушка прижалась к нему всем телом, наслаждаясь непривычным теплом, исходящим от него. — Надо же, и когда это ты стал считать мою манеру речи очаровательной, пупсик? — сощурилась на прежний лад Кейсо. — Ты всегда твердила мне, чтобы я не боялся делать то, чего желает душа, а сама пытаешься сбежать от себя уже который год. Ты не виновата. Прекрати этот бессмысленный побег и позволь себе побыть собой. Иначе я расскажу Скай, что ты сейчас в городе, и она уж точно затащит тебя в гости, несмотря на твои упорные попытки отвертеться. Кейсо тихо засмеялась ему в рубашку, недовольно пихая в плечо. — Грязный ход. — Это все твое дурное влияние, — пожаловался Виктор, а затем вдруг замер, неуверенно смакуя собственные мысли. — Как ты думаешь, Кейсо, мы… Мы могли бы с тобой… — Да, Виктор, могли бы, — ей всегда удавалось понять его неловкую речь без лишних слов. — Просто все сложилось по-другому. Мы встретились не в то время и не при тех обстоятельствах, но у нас, — она вновь зарылась носом в его жилет, — определенно был шанс. Просто я не умела — да и вряд ли сейчас научилась — не обвинять других, когда у меня что-то не получается. У меня не выходило переделать тебя, даже не спрашивая, нужно ли это тебе. Это были слова без ответа, без продолжения и конкретных точек. Их не нужно было опровергать или подтверждать, и Виктор молча согласился с ней, продлевая столь редкое и столь же необходимое время наедине. — Кейсо? — вдруг подал он голос, слыша невнятное бормотание в ответ. — Прости меня. Девушка отстранилась, непонимающе кивая головой. — За что? — За все, — пожалуй, любоваться ее недоуменным взором ему не надоедало никогда. — Если бы не я, если бы я смог найти в себе силы поступать не так эгоистично, все могло бы сложиться по-другому, и я… Я вдруг понял, что за все эти годы так и не попросил у тебя прощения за то, каким недоумком я иногда был. — Что значит «был»? — Кейсо изо всех сил старалась удержать выражение озадаченности на лице, но все же тихо рассмеялась, когда мужчина возмущенно цокнул. — Мне Скай на тебя до сих пор жалуется, — она лукаво улыбнулась, многозначительно приподнимая брови. — Ну, знаешь, на эту тему… — Что? — Виктор возмущенно вытянулся в лице. — Она что… Что… Рассказывает?! Кейсо хотела подтрунить мужчину подольше, но он так искренне стал заикаться, что девушка не сдержалась и примирительно подняла руки. — Ну, конечно, нет, ты будто меня не знаешь. А еще другом зовешься, — она неодобрительно покачала головой. — Так мы, стало быть, теперь друзья? — после напряженных, неоднозначных лет, проведенных бок о бок друг с другом, косых взглядов, недопониманий и оборванных фраз, они так ни разу и не говорили об этом, так и не решились отпустить кусающийся колючий ком, вставший между ними. Но сегодняшний день казался каким-то особенным, и сам Виктор даже не знал, почему, но приятное тепло и спокойствие в душе за Кейсо грели изнутри. Словно он знал, что именно сегодня что-то может в ней измениться. Именно сегодня она вдруг, наплевав на все, решит выдохнуть полной грудью, чтобы, наконец, вспомнить, что у нее впереди еще вся жизнь. Чтобы вспомнить, что все ее сны, переживания и страхи, вплетающиеся в ее сознание, не более, чем пустые домыслы, которыми она старалась прикрываться от реальной жизни. Его голос прозвучал с неприкрытой надеждой, и Кейсо тепло улыбнулась, подняв взор. — Да, мы же… — она наигранно запнулась, словно не могла подобрать слов. — Мы же разговариваем. Мужчина пихнул ее в бок, вновь закатывая глаза — одна из многих привычек, которые он стал перенимать у Кейсо. — Ты мне теперь это до конца жизни будешь вспоминать, так ведь? — Так ведь, — она потрепала его по волосам, и мужчина словил девичью руку, касаясь ее запястья легким поцелуем. — Не извиняйся, Виктор. Ты же знаешь, что я не держу на тебя зла. Никогда, пожалуй, не держала. Он мог бы сказать, что знает это. Но иногда ему не требовалось с ней разговаривать, чтобы она отчетливо понимала его мысли. Виктор утвердительно хмыкнул и тут же обернулся на шум позади. — Кажется, тебя ждут. Он отошел на несколько шагов, пропуская вперед рыжеволосую девчушку, и усмехнулся тому, каким теплым жестом Кейсо огладила ее плечи. Виктор приветственно поклонился Рен и направился прогулочным шагом на выход из этого мрачноватого места. В конце концов, с момента, как они смогли обуздать хекстек и научились изменять людские недуги, делая их менее болезненными и тревожными, он полюбил длинные прогулки пешком. — Ты пришла сегодня! — радостно воскликнула Рен. — Я думала навестить маму и знала, что найду тебя здесь. Ты ведь всегда приходишь сюда на день Памяти. Идея переименовать главный праздник города — день Прогресса — была выдвинута Джейсом, к слову, занимающим теперь должность советника, когда Хеймердингер вдруг решил уйти подальше от всех политических дел. Кейсо была весьма удивлена, когда однажды, вернувшись к родному древу светлячков, обнаружила там йордла, рассказывающего младшему поколению старые байки о рунической войне. Они быстро нашли общий язык с Экко, и Кейсо не упускала возможности подтрунить бывшего советника за его тягу к дерзким экспериментам, коих было предостаточно в святилище светлячков. Они с Экко любили подолгу проводить время в лаборатории, наслаждаясь воспоминаниями о былых днях, посвящая Хеймердингера в тонкости их прежних изобретений и попыток создать что-то новое — менее взрывоопасное. Когда им дали дозволение на работу с хекстеком — под зорким взором йордла, конечно же — их возможности и идеи стали першить обилием разнообразных механических мелочей, облегчающих жизнь нуждающимся. Талиса с его идеей поддержали многие. Оно и понятно: о каком городе прогресса могла идти речь, если они были не в силах помнить о потерях, произошедших из-за того, что Пилтовер погряз в коррупции, слепой самоуверенности и собственном величии. День Памяти, заменивший праздник Прогресса, стал днем молчания, теплых встреч между старыми друзьями и высказывания тех слов, которые было трудно озвучивать в обычное время. Этот день знаменовался искренностью и открытостью, ведь за последние пару десятков лет люди стали забывать, что жизнь у них одна и закончиться она могла столь внезапно, как и началась. Воспоминания о неудавшейся революции, почти предотвращенной какой-то оборванкой из Зауна, заставили многих переоценить важность жизненных приоритетов и того, сколь часто они делились со своими близкими важными мыслями. Кейсо несколько раз протяжно вздохнула, вспоминая, что оставила фразу девчонки без ответа. Она мягко коснулась ее руки, очерчивая пальцами несколько стебельков с цветами, зажатыми в детских ладонях, и ее сердце защемило пуще прежнего. Рен не заслужила такой потери, только не по вине самой Кейсо. А девушка, как бы ни старалась, не могла ни восполнить утраченные годы, ни стать достойной заменой. — Разве я могла пропустить твой приближающийся день рождения, Рен? — уклончиво ответила она и свесила сумку с плеча, доставая небольшой сверток. — Держи, только никому не рассказывай. Рен покрутила в руках бумажную упаковку, потянула края ленты и достала из свертка небольшой гладкий револьвер с резьбой в виде распахнутого светлячка. Ее глаза на мгновение расширились от удивления, и она запищала, кидаясь на шею девушке. — Он настоящий?! Скажи мне, что он настоящий, Кисси! — сколько бы Кейсо ни пыталась переубедить девчонку, она все равно коверкала ее имя раз за разом. Поначалу не нарочно, конечно же, а затем по въевшейся в память привычке. Это имя навевало старые, почти забытые и запылившиеся воспоминания о прежних беззаботных деньках, когда свора заунских сирот в компании Вай и Паудер свершала беззлобные проказы по всем Линиям. Сколько же лет утекло с того времени… Вай, внезапно вернувшаяся из мертвых, заправляла старой доброй «Последней Каплей». Джинкс, которая до последнего упорно называла ее «Кисси» — как дань прошлому — скрывалась темными переулками после того, как весь гнойник Силко разворошили до самого основания. Сама же Кейсо зависла между двух городов, все еще стараясь разорвать себя по кусочкам всем нуждающимся. — Конечно, нет, юная леди, или ты хочешь, чтобы к твоему приходу домой меня повесили на центральной площади Пилтовера за такие игрушки? Мы с Экко сделали его пару дней назад. Он безобидный. Ну, относительно: если хорошенько прицелиться, то пару синяков своим обидчикам можно оставить и резиновыми патронами, — многозначительно подмигнула девушка. Рен запищала еще сильнее, наспех обнимая Кейсо, и побежала в противоположную сторону, громко хвастаясь кому-то подарком. Кейсо хмыкнула ее поведению и развернулась обратно, на несколько долгих минут утыкаясь невидящим взглядом в надгробие, пока не ощутила едва заметное прикосновение к запястью. Чья-то рука медленно скользнула вдоль предплечья, очертила локоть, потом спустилась на талию и остановилась там. Волосы чуть колыхнуло чужое дыхание, шею тронули чьи-то сухие губы, а затем этот кто-то шумно выдохнул и уткнулся ей лбом в плечо, обнимая со спины. — Ты опять балуешь мою дочь подарками из нижнего города? Она уже прожужжала мне все уши о том, что хочет стать миротворцем. — Надо же, и в кого это она такая, интересно? — иронично подняла бровь девушка, удовлетворенно откидываясь назад, и мужчина зарылся в ее волосы еще сильнее. — Ты давно не заходила к нам, — невнятно пробормотал он прямо в девичью шею, не скрывая легкой обиды в голосе. — Но сегодня ведь пришла. — Пришла. Кажется, ты приходишь больше к ней, а не ко мне, — он чуть помолчал, не в силах сдержать досаду в голосе. — Кейсо, она — не Эмис, как бы сильно тебе ее ни напоминала. Но это не значит, что она нуждается в тебе меньше. Ей нужен кто-то… Кто-то помимо меня. Из меня паршивый отец. — Так значит, дело только в этом? — Ты прекрасно знаешь, что нет, — Кейсо была из тех, кому следовало ежедневно напоминать о собственной незаменимости и необходимости. Как ни странно, он с этим смирился. Он смирился со всем, когда очнулся посреди моста от хекстекового свечения в груди с рыдающей девушкой под боком. — Ты приходишь не чаще, чем раз в пару недель, а наутро моя кровать снова пуста, словно ты была лишь ночным видением, призраком, ускользающим с первыми лучами солнца. Скажи, что мне нужно сделать, чтобы ты осталась хоть раз? Кейсо протяжно вздохнула, нервно выводя пальцем узоры на мужской ладони, которая покоилась на ее талии. Что она могла ему сказать, если ответ на этот вопрос упорно искала последние годы? Что она могла сказать, если вновь и вновь не сдерживала собственных обещаний? Как могла позволить положиться кому-то на нее, если сама она не могла положиться даже на саму себя. Девушка мягко высвободилась из рук и склонилась над надгробием, аккуратно поправляя принесенную ею связку подснежников. Ей всегда было, что ответить Маркусу на его едкость, злобу и даже презрение. Вот только на заботу и преданность она отвечать совершенно не умела. Кейсо засунула руки в карманы и развернулась по направлению к выходу с кладбища. Маркус тихо вздохнул. Знал ведь, что даже самые продвинутые ученые Пилтовера до сих пор так и не придумали чего-то, способного удержать Кейсо. Никаких слов, обещаний и поступков — ни-че-го. Но он все равно раз за разом задавал этот вопрос в призрачной надежде, что вот сейчас она остановится, улыбнется и протянет ему руку, приглашая разделить оставшийся клочок жизни на двоих — такой маленький, как оттаявшее от теплого дыхания пятно на заиндевевшем зимнем стекле. Но вместо этого на ее лице всегда проскальзывало вымученное выражение: почти что извиняющийся, виноватый взгляд. И Кейсо, пожимая плечами, уходила от него: к поджигателям, среди которых она единственная осталась светлячком; в лабораторию к Виктору, с которым их связывала уже заживающая одна на двоих рана; к Вай, которая призывно предлагала плюнуть на перебежки между городами и остаться вместе с ней заправлять родной «Последней каплей». Маркус знал это. Знал и никогда не останавливал — даже тогда, когда хотелось выть волком, даже тогда, когда горло сжимал сухой спазм, а позвоночник, судя по ярким обжигающим вспышкам, наверняка сворачивался спиралью. Ведь даже если ему самому до зуда в деснах хотелось ее удержать, потому что ему было плохо — он не имел права причинять ей такое же «плохо» тем, что лишал собственного выбора. Они с Виктором и вправду стоили друг друга: ученый не мог существовать без работы, а она — без свободы. Вот только Маркус не собирался отнимать ее свободу — лишь стать частью ее. — Может, в этот раз я останусь немного дольше, — Кейсо внезапно остановилась на полпути, и все ее тело как-то нервно застыло. Будто слова вырвались мимо воли, словно она удивилась им не меньше, чем Маркус, превратившийся в неподвижную статую позади. Вспомнились слова Виктора, которым внезапно захотелось поверить. — Если Вы, господин бывший шериф, позволите мне пробыть в Вашей кровати не только одну ночь. — Если ты останешься в моей кровати до утра, я тебя больше не отпущу, — спешно выпалил он скороговоркой и тут же задержал дыхание, боясь, что сказал что-то лишнее, что переступил тонкую незримую границу. Но девушка повернулась к нему, кидая по-девичьи озорной взгляд из-под опущенных ресниц. Совсем как прежде. Как в те времена, когда их точки соприкосновения сопровождались потоком ругани в сторону друг друга и неоднозначными полутонами. — Это было бы огромным упущением, — хитро сощурилась Кейсо. — Остаться со мной? — Уйти. Мужчина несколько мгновений упорно всматривался в ее глаза, медленно приближаясь к ней — как к дикому животному, которое сбежит от любого лишнего звука — и пытался убедиться, точно ли он все верно понял. Но она не отступала, сея рокочущее в груди осознание — здесь ошибок не было. Маркус умостил подбородок на ее макушке, ощущая, как девичьи ладони обвивают его, привычно распространяя тепло внутрь тела. Она долгое время насыщалась его теплом, прежде чем научилась отдавать. Она долгое время не умела справляться со своими кошмарами в одиночку, позволяя ему будить себя посреди ночи и убаюкивающее укачивать на руках, пока она не забудется спокойным сном. Маркус знал, что ей нужно будет время. Много времени. Он ждал последние годы упрямо, не отворачиваясь ни на мгновение, позволяя ей приходить всегда, когда это нужно было самой Кейсо, давая ее внутреннему нижнему городу столько свободы, сколько ей требовалось. Но сейчас в ее неуверенном, практически неловком взгляде он больше не видел потребности ни в нижнем, ни в даже верхнем городе. Он видел потребность в долгожданном покое. — Пойдем домой, светлячок? — Да, Маркус, — его имя больше не отдавало тупой болью в затылке, скорее, чем-то непривычно легким для нее: запахом первой весенней оттепели и домашней выпечки. — Пойдем домой. Они много раз приходили сюда вместе — в разные дни, к разным людям и по разным причинам. Но уходили неизменно порознь. Казалось, пересекать границу выцветшего забора, крепко удерживая ее ладонь в своей, было чем-то невозможным. Но Маркус, аккуратно заправив вечно торчащую прядь волос Кейсо ей за ухо, вдруг подумал, что с этой девчонкой слова «невозможно» не существовало. Он кинул последний взгляд на надгробие, прежде чем развернуться и улыбнуться дочери, радостно поджидающей их у входа. «Мейв и Ториус Ред’орн» — гласила надпись на камне почти заросшим мхом. Маркус привел ее сюда спустя год после революции, откопав в архивах, что место, где родители Кейсо обрели покой, все же существовало. Даже несмотря на то, что она уже давным-давно перестала таить надежду на это. Пожалуй, тогда Кейсо впервые за долгое время вздохнула полной грудью, просидев перед холодным камнем долгие часы. Маркус не пытался приписать это к своим достижениям и не просил благодарностей, он делал это просто потому, что это было важно для Кейсо. Наверное, именно в тот день она внезапно стала прислушиваться ко всему, что для нее делали окружающие, и пыталась учиться принимать то, что ей дают: без злобы, без вины и без настороженности. Было чертовски сложно. Еще сложнее было впускать кого-то в свою жизнь, зная, что это может быть надолго. Слово «навсегда» Кейсо не любила по той простой причине, что в ее жизни не существовало ничего, что могло бы продлиться так долго. Казалось, бывший шериф очень упорно пытался занять эту перспективную нишу. Кейсо не могла не согласиться, что на протяжении последних лет ему все больше и больше удавалось это сделать. С Виктором они почти что поладили, однако скрывать легкую дрожь в присутствии друг друга было все еще нелегко, но чем больше времени проходило, тем чаще у них получалось вызывать лишь улыбки вместо горчивших сожалений. Виктор был окружен теплом и заботой той, кто хотел и мог это предоставить, и не сказать, что он был сильно этому не рад. Совсем наоборот. Мужчина пытался смотреть на мир немного иначе, и простота Скай неоспоримо ему в этом помогала. Кейсо сдержать сожалений не могла, а, может, и не хотела их сдерживать. Но однажды, проснувшись посреди ночи с дремлющим рядом Маркусом, начав наспех собирать одежду — как делала это всегда — она вдруг замерла посреди комнаты, едва заметно улыбнувшись его невнятному бормотанию сквозь сон. Ей впервые не хотелось уходить, впервые хотелось вернуться на пригретые простыни и уснуть до самого утра. Она испугалась этого внезапного осознания и еще долгие месяцы потратила на то, чтобы привыкнуть и ужиться с этим пониманием. Ей необязательно было все время за чем-то гнаться, ей необязательно было куда-то двигаться и искать тех, кому она могла помочь. У нее уже были те, кто нуждался в ней. Может, пришло время остановиться и прекратить бесконечные попытки сбежать. Под именем на надгробии была более свежая, аккуратная надпись, любовно выведенная под чутким присмотром Джейса и Вай, которые внезапно поладили. Кейсо часто оглаживала эту надпись, безрезультатно выпытывая у Маркуса, что там написано. Но тот лишь неопределенно улыбался и говорил что-то вроде: «Там написано, что ты — удивительный человек, Кейсо». Иногда он любил добавлять: «Удивительно наглый и упертый» — это было в те дни, когда она, вспоминая прежнее озорство, устраивала очередные казусы в лаборатории Пилтовера, куда ее неизменно затаскивал Талис для работы над новыми безумными идеями, или пропадала с Рен по несколько часов в Зауне, показывая ей местные диковинки. Маркус не был против, и однажды он все-таки рассказал ей, что было там написано. «Любящие родители, поселившие в сердце ребенка росток света, который пророс лишь спустя годы и стал путеводным мерцанием для многих жителей Зауна и Пилтовера. Покойтесь с миром».