Мерцание светлячка

Kiss your perfect day goodbye Because the world is on fire Tuck your innocence goodnight You sold your friends like guns for hire

Небо постепенно окрашивалось в алый цвет, оттеняя его ощущением необратимого кровопролития. Мост между двумя городами накрыла абсолютно неприсущая ему тишина. И лишь один из двух городов знал о том, что поджидает его на другой стороне. Кейсо тяжело вздохнула, позволяя туману скользнуть вдоль уставших век и взъерошить непослушные волосы, отдающие фантомными прикосновениями сухих пальцев к вискам и затылку в успокаивающем жесте. Она нервно оглянулась назад, пытаясь угадать, стоит ли шериф в паре шагов от нее или еще дальше, но он сократил расстояние в одно движение, вопросительно хмурясь на ее взгляд. — Миротворцы не пропустят их в город, если все пойдет паршиво. — Если все пойдет паршиво, то миротворцы будут печься за свою шкуру, не более, — с неприязнью передернула плечами девушка. — Они не осмелятся ослушаться меня, — он дрогнул уголком губ в ухмылке, когда Кейсо закатила глаза на его чрезмерно важный тон. — В конце концов, я ведь шериф. — Ты показушный клоун — вот, кто ты, — несмотря на очевидную издевку, ее голос не звучал привычно грубо, и шериф позволил себе записать это на собственный счет достижений. — Ты знаешь их лучше, чем кто-либо еще. Ты сможешь найти что-то, что способно переубедить их, — он пытался придать голосу уверенности, но девушка не впечатленно хмыкнула на нелепую попытку убедить ее в хорошем исходе. Ей не нужны были убеждения в этом. Она и так знала, что может переубедить их. Знала, что может помочь им открыть глаза на то, что пути назад не будет. — Я знаю, — Кейсо нервно передернула плечами, отворачиваясь обратно и кидая протяжный взор на мост, словно могла рассмотреть каждый его оттенок. Пару часов назад ей было чертовски страшно становиться сюда, зная, что ей придется предстать перед своими людьми, но спустя долгие размышления правильные ответ и решения выстраивались сами собой. Она знала, что должна была делать, и знала, как поступать. Оставалось только, сжав зубы, убедить себя в этом. Маркус, поколебавшись пару мгновений, отступил назад к подчиненным, выжидающе всматривающимся в зябкость моста. Это было не беспочвенно — все должно было начаться с минуты на минуту. Что именно — это «все», не знал почти никто. Ни совет, ни шериф, ни даже Кейсо, ощущавшая, как в груди нарастала паскудная тревога. Сухое потрескивание крутящейся неподалеку хекстековой матрицы вводило в стазисное состояние, заставляя память прокручивать воспоминания последних месяцев в ускоренном режиме. Слепленный на скорую руку план, подрыв хекс-врат, суд, попытка сработаться с местным цирком уродцев. Виктор. Его покои, шелест папирусной бумаги, сонный голос. Нечто, до недавнего времени вызывающее болезненную горечь, бурлящую между лопатками, — сейчас же это растекалось искрами усталости по забитым мышцам, скользило вдоль позвоночника и растворялось в сухожилиях. Сейчас совершенно не было дела до прежних противоречий, сейчас все концентрировалось и сужалось совершенно на ином. Например, на темноте моста, которую она совершенно точно не видела, но явственно ощущала покалыванием у век. Все чувства начинали стирать тонкую грань возможного, обостряясь до звериного предела: тихий звон волн где-то вдалеке под мостом, дуновение ветра, расстилающего перед носом запах нижнего города, мурашки по спине от ощущения сотен взглядов, упирающихся ей в затылок. Первый шаг по брусчатке моста отдался скрипящим эхом, и Кейсо в нерешительности замерла. Магнитное поле, выстроенное на границе городов, ощутимо разряжало воздух, призывно поднимая короткие волоски на руках. Это определенно точно не должно было влиять на трезвость ума, но в груди неизменно стягивался ком, не позволяя мыслям собраться воедино. Отголоски воспоминаний всколыхнулись вновь, вспыхнув густым вихрем. Снова работа, работа и еще раз работа в лаборатории: до вечера, до глубокой ночи, до раннего утра. Работа с перерывами на сон, во время которого Кейсо сворачивалась в один нераздельный клубок вместе с Виктором и Талисом прямо на скрипящей софе в зале. Иногда вписавшись щекой прямо в деревянную столешницу, подгребая под себя смятые бумаги вместо подушки. Она не помнила, когда отсутствие свободного времени вызывало у нее такое счастье. Она вообще не помнила, была ли хоть раз счастлива. Быть может, когда она привела Экко и первых светлячков в новую обитель, гордо окрестив ее домом. Быть может, когда ее спину пригревал теплый камень, на котором они с Виктором раскинулись, загорая на ярком солнце. Быть может, когда шериф усадил ее на пресловутую столешницу лаборатории, открывая глаза на странную правду о себе: такому говнюку, как он, было плевать на ее работу в борделе и «чистоту» по меркам Пилтовера. Шериф. Шериф. Шериф. Слишком много этого поганого звания было в ее жизни, слишком много для того, чтобы не поддаться. Слишком много для того, чтобы это не вставало липнущим к горлу комом. Слишком много для того, чтобы она не захотела внезапно очнуться внутри его дома, поучая Рен за какую-то глупую проказу, ощущая себя частью семьи. Не тем, кто пытается удержать расползающихся в разные стороны светлячков, а именно частью — важной и незаменимой. Хотелось думать о каких-то глупых мелочах, незначительных проблемах, семейных заботах, которые вряд ли когда-то посетят ее скромную жизнь: вроде попыток убедить Маркуса сделать что-то со своей клоунской прической или защитить очередной чертовски опасный эксперимент на пару с Виктором и Талисом перед строгостью совета, быть может, даже устроить хорошую взбучку пареньку, который первым рискнет наведаться в гости под покровом ночи к шерифской дочке. Кейсо встряхнула головой, отгоняя до невозможности глупые мысли. Пугающие мысли. Лишающие ее совершенно любой свободы. Никакой уютной жизни ее существование не предполагало, и искоренить того факта, что она навсегда выжжется в истории Пилтовера, как ярый блюститель оппозиции, как нижнегородский отброс, как шлюха, носящая на лице неопровержимое доказательство этому, — не вышло бы. Ее конвульсивные попытки уцепиться сдертыми ногтями за последние отголоски исчезающей жизни были смехотворными. Она ничего не могла поделать с внезапно горчившим осознанием: ей нравилось размышлять, словно у нее впереди была целая свободная жизнь, посвященная только самой себе. Но она знала. Знала, что на кону стояло слишком многое, и выбирать между этим «многим» и собственной жизнью совершенно не приходилось. Так было всегда. В конце концов, когда между ними с Экко встанет хекстек, когда ей придется сделать последний толчок в пропасть и положить очередную ношу на душу брата — это будет вынужденной мерой для того, чтобы пробудить его от циничных мыслей и желания справедливости. Кейсо знала, что хекстек, впитывающий мотивы и желания окружающих, не посмеет ослушаться ее внутренних крика и мольбы о том, как будет правильно. Она сделала жадный глоток остывшего за ночь воздуха и поспешила вернуть себя в настоящее: на мост, по которому аккуратно ступала, ощущая позади себя толпу миротворцев, вторивших каждому ее шагу. Где-то среди них, Кейсо была уверена, затесался и Талис, явно убежденный в своей вине в происходящем. Еще ближе — почти за самой спиной — брел шериф. Когда-то она думала, что будет стоять вот так вот с другой стороны моста. Когда-то она бредила мыслями о том, как поведет громадную толпу людей вершить правосудие. Только внезапно выяснилось, что правосудие у всех разное, и ни одно из них не подходило самой Кейсо. Не было правых — только те, кто пострадают больше других. У Кейсо были свои правда и правосудие: выбор. То, что отнимали у них с рождения, и то, что она хотела подарить своим людям. Последнее, что она могла бы им дать. Последнее, что у нее осталось. И именно поэтому за ее спиной возвышались шпили Пилтовера — которого она, как и прежде, презирала, но уважала их решения дать выбор ей и светлячкам. Она не могла подвести тех, кто отдал ей последний отголосок доверия. Ни с одной, ни с другой стороны. Стоило первому лучу скользнуть по густому туману, Кейсо услышала знакомый шум. Затем магнитное поле загудело, завибрировало, сминая весь воздух в диафрагме, и куча недоуменных возгласов со стороны Зауна слились в унисон, а затем так же резко оборвались. Миротворцы включили генераторы, и прожектора с неприятным режущим звуком осветили толпу светлячков вперемешку с жителями Линий. Теперь их видели все. Все, кроме девушки. — Кейсо? — посреди волнующей, почти бездонной тишины происходившего, этот голос отдался ни то тихим эхом, свернувшимся у края уха, ни то громом, обрушившимся на безоблачное небо. Необязательно было знать того, кому принадлежал голос — нежелание верить своим глазам в этом коротком слове прослеживалось сполна. — Что ты… Что ты здесь делаешь? Где-то в глубине души Кейсо все же хотелось верить, что они смогут разочароваться в ней до такой степени, что снимут маску бесконечных доверия и наивности и поймут, что раз Кейсо не явилась на их сборы, значит, что-то было не так. Может, ей хотелось этого, потому что знать, как каждый из светлячков смотрит на нее в эту самую секунду и теряет последний огонек света и надежды в их лидера — было для нее намного больнее, чем что-либо еще. Но они стояли здесь. Стояли, не понимая подвоха, не понимая, в какой из параллельных вселенных они могли очутиться, чтобы смотреть не в спину Кейсо, гордо вскинувшей подбородок и оскалившейся против верхнего города, а в ее потухшие глаза, блестящие в свете пилтоверских прожекторов. — Я не могу… — ее голос, который мгновение назад был готов переубеждать, внезапно съежился в плотный ком и уполз куда-то вглубь, оставляя после себя лишь сухую хрипотцу. — Я не могу позволить вам сделать это, Экко, — она вскинула короткий взгляд, стараясь, чтобы голос не дрожал настолько сильно, чтобы коверкать ее слабые слова. — Мне жаль. — Что ты здесь делаешь? — как на затертой, заедающей пластинке повторил Экко, делая неуверенный шаг назад, и Кейсо захотелось взвыть от переполнившего ее бессилия, от того, как с каждым произнесенным словом в мальчишеском голосе надламывалось все его детство. Не было человека, которого он чтил сильнее, чем Кейсо. Он едва помнил революцию, после которой частая посетительница лавки Бензо перебралась к ним насовсем. С ее приходом нижний город расцвел. А сама Кейсо — загорелась, подпаливая своими идеями каждого, кто встречался у нее на пути. Сложно было не заметить, как с каждым годом она блекла и тлела все сильнее. Но Экко все равно удавалось не замечать. Не было человека, которого он ценил сильнее. Потому что в любые, даже самые паршивые дни у нее всегда оставались время и силы, чтобы выслушать его очередные идеи и поддержать в каждом — даже самом незначительном — начинании. Не было человека, которого он любил сильнее. И с которым никогда не хотел стоять по разные стороны баррикад. — Я делаю то, за что всегда сражалась. За что мы сражались. — Мы сражались за справедливость! — это не входило в их планы. Было на грани невозможного. За ним стояла толпа, ожидающая от него каких-то действий. В равной степени эта самая толпа не верила, что их главной преградой станет Кейсо. Это была та рамка, которую никто не смог бы пересечь. — Нет, — ее губы искривила горькая усмешка. — Мы сражались за тех, кто не мог за себя постоять. — Это Пилтовер-то, черт тебя дери, не может за себя постоять?! — его неверящий голос подталкивал Кейсо к огромной пропасти, которой не было ни конца ни края. — Что они тебе пообещали за то, чтобы сдать нас?! — Казнить, — хмыкнула Кейсо, едва заметно пожимая плечами на ощутимое недоумение. — Они пообещали меня казнить, братец, так что нет: я делаю это не ради себя. — Почему же ты защищаешь Пилтовер?! — все это казалось сущим фарсом, чем-то до боли глупым и бессмысленным. Как они могли? Как все могло дойти до того, чтобы Кейсо — та, кто вел их все эти годы — внезапно оказалась по другую сторону, обороняя этот прогнивший город. Все вдруг стало резко лишаться какого-либо смысла. — Это неправильно! Так не должно быть! — Я защищаю не Пилтовер, а невинных людей, которых вы хотите погубить из-за озлобленности на весь белый свет. Этот город виновен во многих наших бедах, и мы наказали его. Люди, которые погибнут, не заслуживают того, чтобы расплачиваться за чужие грехи. — Но мы только и делали, что расплачивались за их грехи! — И мы всю жизнь старались не стать такими же! Мы обещали! Обещали с тобой друг другу: что бы ни случилось, через что бы нам вдвоем ни довелось пройти, мы никогда не будем расплачиваться за насилие насилием. Что бы ни произошло, мы обещали друг другу остаться самими собой, не обозленными на весь белый свет! Неужели ты не помнишь, Экко? Как мы сидели в переулке недалеко от черного рынка между лавками с запчастями? Грелись у догорающего огонька и строили планы на то, какими мы никогда не должны стать? Неужели не помнишь, с чего все начиналось?! — Я помню, что мы были семьей! — Мы и есть семья! — Тогда почему ты сейчас стоишь там, а не здесь, с нами?! — Потому что я люблю вас, — она изо всех сил старалась не сорвать голос на истеричный крик, но это короткое признание вырвалось мимо воли весте с каплями горькой влаги. — И не хочу, чтобы вы совершали ошибки, о которых будете потом жалеть до конца жизни. — И ты готова погибнуть за это? Готова погибнуть за них?! Кейсо на мгновение замолчала, хватая ртом воздух, словно совершенно не ожидала этих слов. А затем она сделала совершенно неприсущий для нее жест. Невозможный, точно не являющийся частью Кейсо, которую знали все. Она чуть подала руку назад, не в силах обернуться, чтобы задать столь интересующий ее вопрос. Все ли она делала правильно? Маркус тут же коснулся ее ладони, обхватывая ее самыми кончиками пальцев — ненавязчиво, но крепко, не отбирая у нее и капли необходимой вольности, лишь давая то, в чем она сейчас нуждалась — молчаливую поддержку и уверование в то, что она не одна. Что все, чтобы она ни сделала, будет правильным в его глазах. Кейсо не знала, что для тяжелых решений может хватать лишь одного человека, который поддержал бы даже самое чертовски неверное решение. Среди светлячков неодобрительно зашумели, и Кейсо, напоследок чуть сжав мужскую ладонь, отпустила ее, делая несколько уверенных шагов вперед. — Если я погибну сегодня, Экко, я погибну не за них, — она наотмашь махнула рукой за спину, — а за вас. — Это ложь! — он вновь сорвался на дрожащий крик, словно был все тем же ребенком. — Ты должна стоять здесь! Рядом со мной! Рядом с нами! — он едва сдержал себя от того, чтобы не топнуть ногой от глубокой обиды. Кейсо не имела права оставлять его, только не сейчас, только не она. — Но вместо этого ты вечно пропадаешь! Ты всегда пропадаешь из моей жизни! То разрабатываешь свою панацею от мерцания для других, то работаешь на блядский Пилтовер, то трахаешься с шерифом, то бесконечно таскаешься по улицам Зауна в поисках того, кого еще можно спасти! Меня! Меня, Кейсо! — Я не смогу всегда быть рядом! — какая-то поистине детская ревность мальчишки ко всем подряд: к другим светлячкам или Маркусу, — удивляла Кейсо и вместе с тем давала четкое понимание, в чем именно была проблема. — Я не могла быть всегда с тобой, потому что… Потому что не всегда у меня была возможность делать лишь то, что хочется мне. И мне жаль, что за все эти годы ты свыкся с осознанием, что я не имею права делать то, что приносит радость мне. — Но я… — Экко удивленно хватанул ртом воздух, отшатываясь, словно от пощечины. — Я никогда так не… — он несколько раз хлопнул глазами, пытаясь подобрать слова. — Но тебе ведь приносили радость мы. Ты ведь была счастлива, занимаясь делами светлячков! — Потому что я не думала, что в моей жизни будет хоть что-то, кроме вашего счастья. Потому что я не знала, что, оказывается, может быть хорошо… — она закусила щеку изнутри, понимая, что говорить о таком было сложно — так, словно она предавала этим своих же людей. — Что может быть хорошо без вас. Это не значит, что мне на вас плевать. — Не значит? — он сделал к ней большой шаг, ощущая, как слова мимо воли искрятся презрением. — Не значит, черт возьми?! —Да, Экко, — спокойно проговорила Кейсо. — Не значит. — Да как ты смеешь?.. Ты пришла в Пилтовер, раскрывая наши планы, верно ведь?! Ты стоишь сейчас напротив меня, когда за твоей спиной сотни послушных псов наставляют пушки на твоих людей! Это значит, что тебе на нас не плевать?! — Я не обязана! — ее голос дрогнул. — Отдавать всю свою жизнь тебе, Экко! Я не обязана чувствовать вину перед тобой, когда ты пришел с притязаниями на бойню! Я не должна и не буду слепо поддерживать вас, когда не считаю ваши решения правильными. Не ты ли последние недели твердил мне о том, что вы не обязаны меня слушать? Что вы не нуждаетесь во мне? Что я и так слишком сильно впилась в светлячков, без возможности давать вам дышать свободно? Я пришла к вам со своим мнением о ваших планах, я высказала свою точку зрения весьма понятно. Я сделала все, что было в моих силах, чтобы донести это по-другому, но я не собираюсь стоять в стороне, когда люди, за которых я ответственна, совершают ошибки. Не важно, за какой город вы сражаетесь, смерть и насилие — одинаковое с обеих сторон моста. — Но ты обещала всегда быть рядом! — Кейсо на мгновение почудилось, что его голос разрезал отголосок слез. — Ты обещала! — И я все еще здесь, — она протянула руку вперед, но парень лишь оттолкнул ее, упираясь стволом револьвера ей в ключицы, и Кейсо устало выдохнула. — Я рядом прямо сейчас, Экко. Но я больше не верю в наши идеалы, потому что мы давно перестали им следовать. В чем смысл кричать о справедливости и о помощи нуждающимся, если мы не способны отличить черное от белого? Шериф сжал свою кобуру до побелевших костяшек, до неприятного зуда в деснах. Миротворцы позади опасливо зашумели, щелкая предохранителями пушек, но Маркус резко обернулся, предупредительно сощуриваясь. Он обещал. Обещал, что они не выстрелят первыми. Проблема была в том, что когда светлячки начнут огонь — будет уже поздно. — Не бывает черного и белого! Не существует! У них, — Экко махнул свободной рукой, — своя правда. А у нас своя. — Вот именно! — прикрикнула Кейсо. — В этом-то и смысл! Откуда ты знаешь? Откуда ты уверен, что твоя правда — верная? — Я не знаю, — обреченно проговорил он. Экко и вправду больше не знал. — Но я верю в свое дело, — он сильнее уперся пушкой ей в грудь. — И я верю в своих людей. Кейсо замолчала, едва сдерживая очередной материнский жест и желание потрепать паренька по волосам. Хотелось его обнять. Но шаг вперед — и резонирующий хекстеком револьвер сорвется на собственное правосудие. — Быть может, мне просто не хватало веры в своих людей? — тихо уточнила девушка. — Быть может, Кейсо. Странное осознание подпекало под языком: она не чувствовала ожидаемого страха от того, что в нее упиралась пушка, направленная рукой самого близкого человека. Страх был совершенно о другом. То, что она взрастила, что она вручную, день за днем, с каплями пота и крови вытесывала из камня, — теперь совершенно ей не принадлежало. Кейсо хотела создать их для того, чтобы помочь им, а создала для себя. И Экко, как олицетворение светлячков, внезапно грубо и резко вытащил ее из собственной пелены, пробудил, показав, что он — не ее коротышка, что он больше не маленький мальчик, которому нужна ее опека и защита. Он тот, кто принимает решения и ответственность за своих людей самостоятельно. И эти самые люди так же принимают решение идти за ним осознанно. Неважно, что эти решения могут быть ошибочными. Важно, что это — их собственные решения. Что ж, по крайней мере, она могла быть спокойна — ее мотивы были эгоистичны, но светлячки давным-давно выросли, став такими, какими и должны были стать под ее началом — свободными. Маркусу не нравилась тишина. Не нравилось, что никто ничего не делал — лишь стоял и смотрел, как два человека, некогда сражающихся за жизни друг друга, сейчас стояли между двух городов, словно извечные враги, словно это была не бойня за людей — а их личная междоусобная война, которой никто не видел, кроме их самих. Хотелось думать о чем-то отвлеченном, найти в себе силы не вздрагивать от каждых движений мальчишки в ее сторону. Ведь он обещал дать ей выбор, сам же корил Виктора за попытку спасти Кейсо, когда она в этом не нуждалась. Но разве он мог стоять безэмоциональным истуканом, когда к ее груди прижимался холодный металл с крутящимся хекстековым ядром? И вправду, Кейсо была права — ее светлячки нашли собственные применения хекстеку. — Я знаю, каково это, Экко. Когда тебе кажется, что у ног лежит весь город, когда в руках находится сосредоточение силы и страха, и тебе вдруг думается, что ты можешь править миром, если только пожелаешь. Но кто мы такие? — она обреченно вздохнула. — Кто мы такие, чтобы заявлять свои права на мир? Мы — светлячки, выросшие в трущобах нижнего города и желающие спастись от несправедливости, желающие уберегать дорогих нам людей от смерти. Мы всегда презирали всех, кто рвется к власти, а что теперь? Во что мы превратились после всего? Кем мы стали, Экко? — Мы стали поджигателями, которые старались равняться на единственного светлячка среди них. Но у нас не вышло, — он обессилено вжал револьвер в Кейсо и мотнул головой, опуская голос до хриплого шепота. — Я не хочу этого делать, это неправильно. — Но тебе придется, если ты хочешь пройти в Пилтовер. Каждое твое решение будет иметь последствия. Каждое. Каждый шаг будет требовать те или иные жертвы. Хочешь вести за собой людей? Тогда вот тебе первый урок: будь готов переступать через себя для собственных целей, коротышка. — Я уже не коротышка, черт тебя дери, — он, не сдержавшись, шмыгнул носом. — Я знаю, — мягко улыбнулась Кейсо, и у Экко свело скулы от того, как сильно ему не хватало этой улыбки. Такой, словно они вдвоем против всего мира, как раньше. Хотелось зажмуриться до разноцветных искр под веками и представить, что все это — неправда. Что ему просто привиделось. Хотелось открыть глаза маленьким мальчиком, которого Кейсо прижимает к себе, что-то убаюкивающе шепча. — Знаю. — Уйди с дороги, — вымученно прошептал он. — Прошу, не заставляй меня, — Экко почти сорвался на тихий рык. — Эти трусливые ублюдки просто выкинули тебя вперед, прячась за твоей спиной, потому что сами не могут ни черта сделать! — Они дали мне выбор, Экко. Я не оправдываю Пилтовер и все так же считаю, что он должен восполнить Зауну все свои потраченные годы. Но они хотят сделать хоть что-то. Не из-за страха, а из-за внезапного — да, увы, запоздалого, — но все ж понимания, как далеко они увязли в собственных амбициях. Это их ошибки, но расплатитесь за это в конце концов вы, а я этого не хочу. Дай мне помочь, — она слегка протянула к нему руку. — Дай помочь показать тебе, что все еще можно вернуть. Не попытаться исправить, когда уже слишком поздно, а предотвратить. Но Экко, горько дернув бровями, лишь сильнее вжал в Кейсо револьвер, и она одернула ладонь. Переубедить этого мальчишку всегда было трудно. — Значит, если судьба распорядится подобным образом, так тому и быть, — она вдруг повысила голос на пару тонов, вскидывая подбородок вверх, чтобы ее люди могли ее расслышать. — Но я хочу, чтобы вы знали кое-что. Кое-что очень важное для меня, и то, что я, наверное, говорила слишком редко. Вы — моя семья. Единственная семья, которая у меня осталась. Прежняя Кейсо наверняка залепила бы себе пощечину за такие слова. Идеально выстроенный образ уже не просто трещал по швам, он безбожно рассыпался прямо перед глазами у сотен жителей обоих городов. Она была слабой. Но эта слабость — единственное, что могло удержать их людей от невзвешенных поступков. Кейсо набрала в легкие побольше воздуха, понимая, что говорить ей придется много. Ей не хотелось молчать. Хотелось сказать так много, на сколько времени просто не хватило бы. Как жаль, что она думала об этом так поздно вместо того, чтобы говорить с близкими людьми тогда, когда у нее еще был шанс. — Так уж сложилось, что Пилтовер — город, в котором я родилась, город, который меня выбросил, и который помог обрести то, что я не смогла отыскать на бесконечных улочках Зауна. Прожив эти месяцы в верхнем городе, я поняла, что мое рвение спасти всех стало приносить окружающим больше боли, чем помощи. И образ той, кем я хотела быть, стал теряться среди тех оттенков меня, кем я стала. Я учила вас всему, что считала нужным, сама забывая следовать своим же правилам, и упорно отрицала, что от самих себя не убежишь. Мы с Экко всегда спорили, — ее губы на мгновение украсила грустная улыбка, — кто же мы на самом деле: светлячки или поджигатели. — У нас не получается быть такими же! — надрывно повысил голос Экко, ощущая, как слова Кейсо вызывают в нем тоску по прежним временам и дикий страх будущего. — Вам и не нужно, — внезапно грустно улыбнулась девушка. — Ведь кто сказал, что мы не можем быть и теми, и теми? Мы не обязаны быть одинаковыми. Мы можем любить Заун и Пилтовер по-разному, можем уважать или не уважать миротворцев или бродяг, продавшихся Силко, потому что это наш чертов выбор. И это то, что нас всегда объединяло — право выбора и право быть свободным. Для кого-то свобода — это заявлять о себе Пилтоверу взрывами и набегами, для кого-то свобода — это иметь возможность воспитывать детей без страха, что на тебя нападут солдаты, а для кого-то — наконец, принять для себя, что ты устал быть тем, кем тебя хотят видеть другие, устал гнаться за несуществующими, призрачными образами и идеальным будущим, и просто хочешь наслаждаться тем теплом, которое внезапно подарила жизнь. Кейсо запнулась, ощущая, как нутро сворачивалось в тугой жгут с каждым словом. Все было так просто. Так чертовски просто. Где-то позади болезненно выдохнул шериф. Кейсо было жаль, что у некоторых жизнь не была предназначена для «долго и счастливо». — Так почему мы должны осуждать кого-то за ту свободу, которую он сам себе выбирает? — она, с силой стиснув кулаки, впервые за последние годы вскинула горящий уверенностью взор. — Почему мы решили, что имеем право указывать кому-то, что именно его свобода неправильная, циничная или противоречащая вашим интересам? Я создавала вас свободными и независимыми, и каждый имеет право быть свободным так, как считает нужным. Вы — моя семья, и я знаю, что мы всегда должны быть в ответе за тех, кого приручили, поэтому ваш выбор — мой выбор, который я приму и которому буду следовать, потому что это и есть моя преданность вам. Я лишь прошу вспомнить о тех, кого мы потеряли. Вспомнить о родителях и детях и постараться представить, сколько боли в этот мир может принести насилие, если его не прекратить. Они, — она кивнула на пилтоверских миротворцев за спиной, — считают, что мы монстры, потому что много лет вражды сыграли эту роль за нас. Но у нас впервые появился шанс доказать им и нам самим, кто мы есть на самом деле. Впервые сделать первый шаг, потому что они стоят и ждут его от нас. Стоят и ждут решения, которое должна сделать не я, а вы. Каждый выбирает свою свободу сам. И в этот раз я доверяю этот выбор вам. — Ты стоишь между нами и Пилтовером, — обреченно выкрикнул Скар. — Как мы можем сделать этот выбор, не потеряв никого? Как мы можем знать, что все это не закончится так же, как с Вандером? — Потому что я не Вандер! — сорвалась на крик Кейсо, и на мосту разлилась пугающая тишина от ее звонкого голоса. Голоса, за которым многие годы шли все отрекшиеся души Зауна. — Я — не Вандер и никогда не пыталась вам его заменить. Никогда не пыталась им стать. Все, чего я хотела — спасти тех, кто мне дорог, вот и все, — она протяжно выдохнула, впервые за долгие годы ощущая такое затапливающее, светлое облегчение, о котором давным-давно и позабыла. Хекстековая энергия витала в воздухе, вспыхивала искрами, пощипывала у кончика носа, и Кейсо внезапно осознала, что ничего правильнее и важнее происходящего сейчас быть не может. На ее губах мелькнула теплая улыбка. —Вот и все. Повисла тишина, и Маркус сделал нервный шаг вперед, почти дыша в макушку девушки. Он видел: говорить Кейсо было больше нечего. Она непривычно расслабилась, словно была уверена в своей победе. В конечном результате, означающим хороший исход. Хороший же? Хороший же, верно? Он проклинал себя за то, что обещал ей не вмешиваться, но руки неизменно болезненно подрагивали от напряжения. Он не мог вновь ошибиться в своей жизни, только не после всего, что уже натворил. Слух стало дразнить неприятное знакомое потрескивание. Неприятное, потому что навевало на воспоминания о нежеланном патрулировании лаборатории. Неприятное, потому что после таких звуков всегда случался какой-нибудь казус вроде легкого взрыва или потери гравитации у половины предметов в помещении. Маркус вскинул испуганный взгляд на расслабленное выражение лица Кейсо. Она не могла не замечать этого. Значит, определенно слышала. Значит, она ожидала того, что должно было произойти в любую секунду. Хекстек был нестабилен. Маркус, мельком очертивший въевшийся в сознание профиль девушки, — тоже. Когда резонирующее ядро зашипело, издавая глухой выстрел, шериф уже оттолкнул Кейсо в сторону. У него не было и мгновения на размышления, но более осознанного решения за всю свою жизнь он и не принимал. Забавно. Ему бы хотелось выдать сотни извинений о том, что он вновь лишил ее выбора, вновь лишил ее свободы, решая ее будущее за нее. Но на этот раз он даже не испытывал стыда. Зато испытывал жгучую боль, пронизывающую легкие — там, куда мгновение назад был нацелен револьвер мальчишки. Еще мгновение назад там стояла Кейсо. Экко перевел неверящий взгляд на шерифа. Потом на хекстековый револьвер в руке. Потом, дрожа ресницами, на Кейсо. Он был уверен, что не нажимал, был уверен, что палец на курке не дрогнул, но… «Хекстековое ядро чувствует твои порывы, коротышка, — Кейсо стукнула его по перепачканному копотью носу. — Оно впитывает твои желания и помыслы, воспринимает их и анализирует. Иногда, конечно, немного по-своему. Но это та причина, по которой с ним нужно быть предельно осторожным, понимаешь? Ты будешь зол, а оно воспримет это, как приказ к огню, внутреннее отчаяние перерастет в ярость, желание смерти. Это не игрушка, Экко. Одна неверная, лишняя, шальная мысль, промелькнувшая в голове — и ты уже не властен над внутренними порывами, а эта штука — так тем более». Он не хотел стрелять. Видит Бог, не хотел. Но так или иначе он выстрелил в Кейсо. Мир медленно сходил с ума. Экко стрелял в сестру, а шериф Пилтовер закрывал ее собой, словно самое драгоценное, что существовало в его жизни. Это было неправильно. Шериф криво усмехнулся, наблюдая за сменой эмоций на лице мальчишки, прежде чем припасть на одно колено с неприятным булькающим звуком внутри. Зато он наконец стал пресловутым героем. Интересно, заунские барды напишут о нем баллады? Шериф Пилтовера, пожертвовавший бесполезной шкурой ради лидера светлячков. Он сквозь силу оглянулся через плечо на одиноко трясущуюся на пронизывающем ветру Кейсо. Она безуспешно шарила глазами перед собой, стараясь не искажать свои мысли ранними догадками. Кейсо. Кейсо. Кейсо. Он гулко упал у ее ног. Пыль и дым поднимались в темное безлунное небо, и внешний шум доходил какими-то отголосками. — Я не… — послышался испуганный голос Экко. — Я не хотел… Кейсо, я не хотел… Но она стояла и бездумно хлопала глазами, не до конца осознавая, о чем толкует брат. Был выстрел. Тогда какого черта она все еще дышала? Какого черта ей чудилось, как кто-то у ног тихо шепчет ее имя? На краю сознания удерживало скупое ощущение колыхавшихся прядей спутанных волос. Уши заполонил высокий звон, и все вокруг смешалось в одну сплошную вязкую массу, прежде чем Кейсо ощутила обжигающую волну в груди, осознавая, что не сочла нужным даже продолжить дышать. Она отсчитала пять секунд, больно ущипнув себя за запястье — глупый сон никак не хотел заканчиваться. Еще пять секунд, и колени мерно задрожали. Где-то позади зашумели миротворцы, до которых стало доходить осознание, что только что произошло. Кейсо стояла посреди моста, бесконечно щипая себя за кожу, и ощущала, как кто-то царапал край ее брюк. Через следующие пять секунд ноги подкосились, и Кейсо рухнула на колени. Ее дрожащие пальцы ощутили лишь приподнявшуюся грудь Маркуса, его мазнувший по щеке палец и долгий тихий выдох. Выдох, после которого его грудь перестала вздыматься под ее руками. Послышались предупредительные выстрелы, когда толпа светлячков неуверенно зарычала в ответ. Патовая ситуация. Экко задрожал, роняя револьвер куда-то к ногам Кейсо, и кинул испуганный взгляд на девушку; глянул на миротворцев, продвигающихся к ним и огибающих Кейсо, которая согнулась пополам над шерифом. Он сделал шаг назад к своим людям, а затем еще один. И еще. То, что полчаса назад казалось самым правильным и простым: прийти, отомстить, отнять, растерзать и вернуться с громогласной победой домой, — сейчас казалось пущим бредом. Они ведь спланировали, обдумали, почему же сейчас все очутилось таким скоропостижным, таким глупым и бессмысленным? Почему смерть шерифа — ублюдка, которого он ненавидел дольше, чем помнил себя — чудилась точкой невозврата, от которой откреститься уже не выйдет? Почему же вид его названной сестры сейчас отнимал весь воздух, внезапно окуная с головой в суровую реальность? Он видел, как она отсчитывала губами секунды. Снова и снова — как делала всегда после кошмаров, когда ей снились очередные смерти, а она пробуждалась, не в силах поверить, что чужие крики — очередной дурной сон. В груди болезненно запекло — так, что глаза за пару секунд смочились соленой влагой. Она ему не простит. Наверняка не простит. В какой-то момент общий шум стих всего на короткую секунду, будто специально давая Кейсо досчитать свои проклятые пять секунд в последний раз. А затем мимолетную тишину разрезал ее дикий утробный вой: с судорожными надрывами, прерывистым хрипением, словно она желала лишить себя воздуха. Себя, а не мужчину, лежащего у нее на коленях. Но ничего не помогало, и Экко заткнул уши руками, лишь бы не слышать. Короткий удар в челюсть повалил парня на землю, и он припал к бортику моста — смутно, сквозь пелену глядя, как миротворцы, сорвавшиеся с цепи за смерть шерифа, начали наступать. Светлячки, рыча и бодаясь — с хекстековыми ядрами и без них — отбивались. Выстрелы заполонили все вокруг, и Экко захотелось зажмуриться, но он видел лишь Кейсо, трясущую за воротник шерифа. Хорошо, что она не видела. Хорошо. Иначе глядеть в его прикрытые глаза у нее не хватило бы сил. Она что-то кричала в перерывах между тем, как давать ему пощечины. Затем трясущимися руками оглаживала его скулы, пытаясь извиниться. А потом вновь тормошила, выкрикивая ему что-то обвинительное. Пожалуй, ей не хватало полноценного понимания, что произошло. Но Экко ошибался. Кейсо понимала. Понимала, и от этого было ни хорошо, ни плохо — она не могла собрать все мысли и эмоции воедино, они расплывались тягучим маревом по отдаленным органам и конечностям. Он даже не успел ничего сказать. Как он, черт его дери, посмел? Без слов, без извинений, без обещаний. Без просьб, без надежд. Слишком просто. Слишком быстро. Слишком непоэтично. — Тупой ублюдок, — Кейсо сильнее сжала его воротник, не слыша того, что происходит вокруг, и начала бессвязно тыкаться носом в его шею, щекой — в губы, лишь бы ощутить пресловутый отголосок сердцебиения. Но он все не возвращался. Талис прорывался к ней сквозь толпу, пригибаясь под яркими вспышками хекстека, под выстрелами, но напор миротворцев не утихал. Он с плохо скрытым отчаянием глянул на макушку Кейсо, которая продолжала тарабанить кулаками по брусчатке рядом с шерифом, прежде чем Джейс вновь потерял ее из виду. В какой-то момент ее рука, со злостью стукнувшая по брусчатке, наткнулась на гладкую поверхность. Тихий цокот катящегося ядра, выпавшего из револьвера Экко, отдавался внутри набатом, с каждым толчком затмевая здравый рассудок. Она зашарила руками по земле и, отыскав его, прижала к груди мужчины. Ничего не происходило. Ни сразу, ни через пару мгновений, ни даже спустя долгую минуту ее упорных мольб себе под нос. Она согнулась пополам, коснулась прохладной поверхности камушка и что-то бессвязно прошептала. Снова мост, снова выстрелы и снова потери. Такие, которые пережить было невозможно. Подлатать, подлечить — еще да, а собрать заново уже не вышло бы. Кейсо взвыла вновь, вжимая чертово ядро в грудь мужчины с такой силой, что, казалось, оно скорее прожгло бы в нем еще одну дырку, чем изменило бы что-то. Глаза опалили горячие брызги вперемешку с истеричным смехом. — Живи, черт возьми! Живи, ублюдок, иначе я клянусь, что приду за тобой на тот свет! — она упустила момент, когда руки стали неконтролируемо дрожать, пачкаясь в соли собственных слез. Кажется, она превысила лимит раскисания за последние дни. Кажется, шерифу надо было уговаривать ее сбежать прямо посреди ночи. Интересно, знай она, что все произойдет именно так — согласилась бы? Это казалось какой-то злой забавой, вот только ее судьба и так была той еще шутницей. Словно игра, испытание: сколько еще Кейсо сможет выдержать. Почему-то сейчас она была уверена — не выдержит. Больше не было тех, ради кого стоило. Больше не было смысла кого-то спасать, что-то менять, искать лучшей жизни, потому что самой жизни так же не было. В чем был смысл ее попыток и жертв, если мост оказался вновь в крови. В крови близких и миротворцев. В крови нижнего и верхнего города. В чем был смысл ее попыток вытащить Заун из дыры, если ее намерения — благие, искренние — загоняли его еще в большую? Самым горьким оказалось понимание, что шериф, как и всегда, выбрал самый легкий вариант, оставив на Кейсо очередной груз — жизнь. Жизнь, наполненную новыми воспоминаниями о потерях, жизнь, с ненавистью к себе за ошибки, жизнь, в которой больше не было места ничему светлому. Где ей следовало брать и искать этот свет после всего? Девушка с силой сжала хекстековое ядро, ударив им по груди мужчины — так, что покалывание разлилось от пальцев по чужой коже, сопровождаясь металлическим привкусом на языке. Она могла полагаться на хекстек сколько угодно, но все это было несущественным. Кейсо вновь согнулась полам и завыла у него на плече, утыкаясь носом шею — так, что тонкие царапинки, оставляемые щетиной, казались единственным значимым в жизни. Он не пах табаком. Он пах кровью, дымом и Зауном. А еще Маркус пах Смертью. Кейсо прикусила кожу на его шее, чтобы скрыть очередной вой, но это вылилось в приглушенное мычание, и она вновь ударила его по груди хекстковым ядром, освещая пространство на пару метров вокруг. Заряд, еще один и еще. Хекстек — ни механизм, ни панацея. Просто неработающий самоцвет, на который она потратила год жизни в надежде стать первооткрывателем. В ушах бесцельно звенело — она больше не слышала ни чужих выстрелов, ни криков; не слышала чужого запаха — лишь шериф, его потертая ткань формы миротворца, его холодные губы у ее уха и густеющая на руках кровь. Она не видела, но определенно чувствовала, как светящееся хекстековое ядро между ее пальцев, испачканное в чужой крови и слезах, выглядело зловеще. Барабанные перепонки грозились проломить последние отголоски сознания, и, несмотря на сильную боль, Кейсо опять заколотила хекстеком по груди мужчины. Снова, снова и снова. Она не слышала, как ее глухой вой, перекрывающий все остальное, и бессмысленные толчки обращали на себя внимание светлячков, миротворцев, Талиса, которого не пропускали солдаты. Она не знала, что сидела ровно на середине моста, и этот вид — светлячка, пожалуй, впервые рыдающего перед всеми, держащего на коленях ненавистного шерифа — пробуждал внутри что-то ненормальное. Она беспорядочно касалась губами его густых волос, бровей, подбородка, пальцев, словно этого бы хватило, чтобы повернуть время вспять. Словно ему хватило бы этого, чтобы не умирать. — Иначе я приду на тот свет, — все продолжала бормотать она, отчего-то вспоминая, как шериф тащил ее через весь верхний город за шкирку после подрыва хекс-врат, — и выпорю розгами на глазах у всего Пилтовера, — на ее губах мимо воли заиграла горчащая слабая улыбка. Боги, как она его ненавидела. — Я устала! Устала, черт тебя дери, мерцать для остальных, я хочу хоть иногда светить только для себя! Талис, наконец, прорвавшийся к ней, так и остался стоять рядом, не смея приблизиться. Светлячки сползлись ближе к Зауну, но даже сквозь пелену тумана Джейс видел их недоверчивые взгляды в сторону Кейсо. Они презирали. Они ненавидели. А еще они чувствовали ее боль. Он не мог объяснить, почему, но был уверен в этом. Сложно было не чувствовать ее боль, когда самый заносчивый человек Зауна внезапно льнул к утерянной ласке, совершенно не скрывая собственной скорби за извечными нахальными образами. Джейс не знал, что Маркус обещал срывать все ее маски. Но сейчас отчетливо видел, что она сидела практически нагая перед всеми. Без масок. Без притворств. Без игр. Он и вправду содрал последние отголоски выдуманных образов вместе с ее кожей. Вот только он не знал, что цена будет столь высокой. Талис видел, как ее руки дрожали от напряжения и наверняка обжигающей энергии хекс-ядра, но она упорно не отпускала его, пытаясь сделать то, во что сама никогда не верила. Она не была глупой, но сейчас готова была поверить даже в то, что пресловутый камешек сотворит чудо. Хекстек мог быть чудом, мог быть лекарством и магией в чистом виде. Но даже магии не было дано возвращать людей к жизни. — «Живи одним днем, Виктор», «Наслаждайся тем, что у тебя есть, Виктор», «Не гонись за возвышенными целями, Виктор», — она выплевывала свои же слова под нос, ощущая, как ядро в руках хрустит от напора. Пальцы начинали медленно неметь, голова — кружиться от потока эмоций. — Сколько можно поучать остальных, Кейсо, когда ты сама не в состоянии следовать своим же правилам. Мерцание внутри нее всколыхнулось истлевшим огоньком и потухло, когда она, в последний раз послав разряд хекстековой энергии в грудь мужчины, уткнулась носом в угол его челюсти и с коленями забралась прямо на него, сворачиваясь клубком и продолжая вдавливать пресловутый неработающий самоцвет в мужчину. Цикличность времени можно было замкнуть хотя бы здесь: где под ладонями покоился прожженный воротник с заклепками, а лоб щекотали чужие волосы. Внезапно стало жаль за сотни моментов, которые по своей глупости, гордости или страху она боялась совершить. Она больше никогда не ощутит этого странного глупого чувства, которым ей давал насладиться шериф — необходимости кому-то. У Кейсо были десятки воспоминаний о шерифе, шипящих на подкорке сознания, которые хотелось забыть, выжечь из памяти, воспоминаний, в которых она за разом вымещала на нем свои боль и обиду за кого-то другого, а он раз за разом возвращался и терпел, словно надеясь, что однажды этот поток закончится. Проблема была в том, что боли в Кейсо было так много, что выплеснуть ее, исчерпать до самого дна не вышло бы. Но он это знал. Знал и неизменно возвращался. А еще у нее было мизерно мало тех воспоминаний, которые бы остались приятным якорем, тех, которые вспоминаются теплом и умиротворением — так мало, что Кейсо вновь в отчаянии стукнула кулаком по мужской груди. Все эти воспоминания растворятся в ее памяти спустя несколько лет, ускользнут, исчезнут, словно их и не было. Кейсо хотелось мечтать и думать о том, что могло бы быть, но обманываться не любила никогда. Она не была создана для мирной спокойной жизни — грязь и страх сопутствовали плечом к плечу в ее непрекращающейся внутренней революции. Если бы два города остановились, приняли друг друга, расцвели на событиях и воспоминаниях прошлого, если бы шериф остался жив — что тогда? Да ничего. Ничего, потому что иначе Кейсо просто не умела. Она бы все так же ненавидела миротворцев, уже лишивших ее стольких важных людей, она все так же ненавидела бы верхний город, неоднократно предававший Заун, она бы все так же рвалась к светлячкам даже тогда, когда в этом не было бы нужды. Маркус остался бы ни с чем, завис бы в этих болезненных сетях Кейсо, которая не была в силах ни подойти ближе, ни отпустить. Которая после особо поганого дня приходила бы к нему, чтобы выместить на нем, на его теле и душе всю боль и раздражение, зная, как горько ему и как несоизмеримо приятно от этого «горько» ей. Даже если бы все сложилось хорошо, Кейсо не умела жить в «хорошо» и чувствовала бы бесконечно много жалости к шерифу за то, что он плетется за ней молчаливым паломником. Как она за Виктором. Она бы наверняка продолжала твердить ему: «Детка, я все также недостаточно хороша для тебя», а затем, под покровом ночи он бы вдруг просыпался от жуткого сквозняка, который она принесла вместе с собой в его дом, и от болезненных судорожных движений Кейсо, копошащейся в его одежде. Она бы бесконечно долго его отталкивала и так же бесконечно долго приходила к нему, чтобы наполнить свой иссякший источник вновь, как за новой дозой болеутоляющего, чтобы функционировать и дальше. Маркус бы наверняка хватал ее за ладони и умолял отпустить его, а она бы, наверное, даже извинялась за это, обещала прекратить, а затем неизменно приходила бы к нему снова. Кейсо бы не привнесла в его жизнь ничего, кроме боли и сожалений. И все же это были лишь предположения. У нее был прекрасный поучительный вариант того, как ей не стоило поступать. И имя ему было Виктор. И все же стоило попытаться, потому что Маркус был готов пытаться вместе с ней. И все же это ничего не значило на фоне того, если бы он был жив. Может, Кейсо даже постаралась бы бороться со штормом в душе, может, она бы училась у него заботе, а может, и позволяла бы вымещать этот шторм на мужчине и дальше. Лишь бы он был жив. Все помимо этого внезапно стало пресным, лишенным какого-либо смысла, лишенным всего, ради чего стоило делать лишний глоток воздуха. — Не оставляй меня, — пальцы безмерно тряслись и дрожали, когда она склонилась над мужским лицом, укутывая его веки свисающими прядями волос. Она могла быть кем угодно: светлячком, отбросом, шлюхой. Но почему-то только для него она стала хорошим человеком. И ей впервые в жизни так необратимо сильно хотелось удержать это. Кейсо, с силой прикусив кожу на собственном запястье, потому что хрипы и острая боль в груди уже не давали физической возможности дышать, замахнулась и выкинула проклятое ядро с моста. Пора было ей прекращать верить в сказки, в которых побрякушки, вроде хекстека, могли бы спасать человеческие жизни. — Не… Они с Виктором даже придумали краткое описание работы хекстека: желание-импульс-действие. Ведь примерно так он работал, когда спас Талиса от яда. Неужели желание Кейсо было недостаточным? — Не оставляй… — она в последний раз стукнула кулаком по его груди и мотнула головой, больше не в силах сдерживать беспрестанных рваных всхлипов, тихого воя от стремительно расползающейся по всему телу тяжести. Кончик носа царапался о шерифский значок. Джейс, наконец, присел на корточки возле нее, поглаживая по плечу и стараясь отцепить судорожно сжатые девичьи пальцы вокруг пиджака Маркуса. — Меня. У шерифа была дочь. У Кейсо же больше не было никого. Сотни тех, ради которых стоило погибнуть, и всего лишь один человек, ради которого хотелось жить. Загвоздка была в том, что она не удержала и его.