***
Новый знакомый вёл себя отстранённо. Стоило только Герде оставить их, как немец развернулся, поспешив к своим товарищам. Короткий разговор на немецком, видно, прощание, и вот теперь они вместе направляются к выходу. Виктор жмётся, чувствуя опасность от Отто. Мужчина так же смотрит недоверчиво, прикидывая, что с ним сделают. По крайней мере, на еврея парнишка не смахивает, на том и спасибо. Им приходится пройти ещё пару улиц вниз, чтобы наконец найти припаркованную машину. Видно, боится, что в столь ужасном и богом забытом месте с его ласточкой что-нибудь да и сделают. Водителя нет, Отто сам садится на переднее сиденье, до сих пор молча. Вся эта гнетущая атмосфера заставляет Виктора чувствовать жуткий дискомфорт. Нет, так дальше они вряд ли смогут ужиться, но и начинать разговор не особо хочется. Чего сказать, если за те года плена Россия разучился как-либо поддерживать темы, интересующие собеседника. Все опять сводилось само собой к Нацисткой Германии. Каждая мысль переплеталась с ним, заставляя сердце дрожать. То ли от боли, то ли от грусти. Благо его отвлёк шум капель, что с силой разбивались о стекло немецкого автомобиля. В салоне на удивление оказалось уютно, да и просторно. Не особо стесняясь, РСФСР прикрыл глаза, наваливаясь боком на дверцу, которую предварительно защёлкнул. Отто лишь скосил глаза в зеркальце, а после вздохнул, мотая головой и пытаясь справиться с сонливостью.***
В глазах темнеет, когда сильные руки цепляются за плечи, помогая удержаться, а не рухнуть вниз. Ему слишком плохо, хочется завыть раненным волком. Андрий прикрывает свои глаза дрожащими ресницами, пока руки Хосе торопливо подталкивают к койке. Возможно, Америка — единственный, кто так нежно и с трепетом заботится об его состоянии. Украина ложится без сил, пока Америка, суетливо вытирая капельки пота с лица, что-то бормочет. Английский язык не воспринимается, вся речь сливается в один сплошной ком, заставляя УССР замычать. Не хочется думать, хочется закрыть глаза и заснуть. Мужчина напротив это видит, а потому смолкает, присаживаясь на край койки. Складывает пополам мокрую тряпку и закидывает на лоб юноши. — Навоевался, вояка? Твой отец узнает — убьёт нас двоих, — беззлобно произносит Штаты, кладя свою руку на бледное запястье украинца. На такой жест Украина приподнимает уголки губ, но сразу же меняется в лице. — Мне приснился сон про него, — Америка так же меняется в лице. Сначала бледнеет, а потом отворачивает лицо, чтобы скрыть подлинные эмоции. Эмоции отвращения и гнева. Скулы сжимаются крепко, взгляд устремляется куда-то вбок, а губы искривляются. Этот Россия... Аргх, как же Штаты не любил этого паренька. За все эти месяца ему буквально мозги сожрали с ним. Казалось, что этот юноша нужен был только Украине, с таким рвением старший брат хотел его спасти. — Дорогой, но ты же понимаешь, что тебя лихорадит? От него ни слуху, ни духу, прошло пару месяцев. Рейх не даст ему покоя, ты же знаешь, — улыбается так искренне и солнечно, заставляя Андрия так же улыбнуться. Но эта улыбка такая болезненная, такая истощённая. — Я верю, что он жив. Мне так стыдно... Мне так стыдно, боже, что он, мой младший брат, попал в этот плен. Боже, если бы я только мог... Мне так стыдно, что тогда именно он попался, а не я. — Молчит, видно, вспоминает тот роковой день, а после отдёргивает руку от Америки, чтобы ладонями закрыть своё истощённое лицо. — Я трус, Хосе, я трус! Если бы я тогда не сбежал, а остался рядом с ним... Наверное, он думает, что я предал его. — Андрий, не начинай. Твоё геройство ничего бы не изменило... Гнил бы сейчас со своим братом вместе, а не был бы со мной, — Украина смотрит искоса, ничего не отвечая. Порой слова Хосе так сильно ранят, но об этом украинец никогда не скажет и не признается даже самому себе. — Да, Хосе, ты прав. Ещё пару дней — и буду здоровым, снова пойду на фронт... Отец пообещал меня на юг отправить. Там Кавказ... Россия любил Кавказские горы, всегда хотел побывать там. — Я тебе не прощу, если вновь будешь геройствовать и помрёшь там.***
Квартира у Отто просторная, правда, находится в самом сердце Берлина. Здесь красиво, но так пусто и одиноко. И дураку понятно, что Рихтер здесь просто ночует, не отдавая предпочтения тесному для него пространству. А вот Виктор, привыкший жить в том огромном поместье, чувствует себя более чем хорошо, сменив обстановку. Они как-то негласно стали распределять обязанности. Так, с утра и до вечера вся бытовая рутина сваливалась на плечи РСФСР, но тот не жаловался, а немец, уважая его за это, не придирался. И сейчас, заходя на кухню, РСФСР остановился, замечая там немца. Он сидел поникшим, прикуривая сигарету. Смотрел себе на руки, не обращая внимания на позднее время и на появление на пороге бывшего пленника. — Доброй ночи, господин Отто, вам нездоровится? Завтра всего лишь вторник, если будете дальше так сидеть, то пробуждение будет болезненным, — Виктору и вправду было не в тягость проявлять заботу к старому немцу. Чувствовалось в этом эсэсовце что-то доброе и хорошее, за что обычно люди любят друг друга. Мужчина на такую заботу лишь усмехнулся, а после кивнул на стоящий рядом стул. — Иванушка, садись, разговор есть, — тело будто током прошибло. Россия терпеть не мог серьёзные разговоры. Страх в него когда-то вселил собственный отец, а после его подкрепил Рейх, постоянно срываясь во время таких разговоров. Он сел, сжимаясь, но тёплая рука на голове заставила отвлечься. Отто не смотрел строго, не смотрел с ненавистью или с чем-то другим. Смотрел, как прежде. — Ты же бывший пленный, да? Тебя, случаем, не Виктором зовут? — сердце, кажись, удар пропустило. Ноги под столом напряглись, готовые в любой момент бежать. В горле всё пересохло, а взгляд стал напуганным, то и дело метаясь по поверхности стола. — Я... — только Россия открыл рот, решая оправдать себя, Рихтер цокнул на него, заставляя замолчать. — Меня в любом случае расстреляют, если узнают, что я скрывал тебя у себя. Теперь ты и меня на дно тянешь, а потому в наших же интересах отослать тебя куда подальше. — Отослать? С-стойте, я не совсем понимаю... Вы хотите помочь мне сбежать? — на это он получает утвердительный кивок, а после горькую усмешку от немца. — Когда животное стареет — его убивают. Для верхушки мы не более, чем скот. Наше воплощение уже давно покинуло нас, оставляя на растерзание жестоких людей. Лишь со временем я понял, что за ужас мы воплощали под эгидой Третьего Рейха. Я ведь правда... Понимаешь, Виктор, я ведь правда думал, что немцы заслуживают большего... Я был глупцом, лишь потеряв сына... Лишь потеряв его, я понял, что независимо от расы, — замолчал, сглатывая вязкую слюну, — Мы все смертны. — Даже воплощения, — совсем тихо и понуро ответил Россия, выслушивая весь монолог старого немца. Вот от кого, а от Отто он помощи не ожидал. Наоборот, боялся, что рано или поздно его сдадут. — Рейх смертен? — словно не веря, спрашивает Рихтер. И только сейчас Цветаев решается посмотреть на собеседника, теряясь от этого взгляда. Не верит, смотрит так, будто такого на свете быть не может. — Я думал, что воплощения — это боги. Я верил, мы все верили, что они просто перерождаются... Как много тайн от нас скрывают? — Всё в мире когда-нибудь приходит к своему логическому завершению. А потом... Потом начинается нечто новое, а воплощения уходят в вечность. Что-то бесконечное. Мне отец об этом рассказывал. Они сидят тихо в свете полуночной луны. И весь этот разговор столь запретен для обеих сторон. Никому из людей нельзя знать о слабостях воплощений, но Отто, отчего-то нашедший отклик в сердце РСФСР, заставляет распаять старые раны, вываливая информацию. — Отец... Ты, наверное, очень скучаешь по своей семье? — Я так... Я так боялся, когда попал в лапы немцев, что больше не увижу свою семью. Мне было страшно, что я больше не смогу обнять любимую сестру, не увижу брата с отцом. У нас были сложные отношения до того, как началась война, но я знаю, что они любят и ждут меня. — Ты слишком напоминаешь моего умершего сына. Я остался в мире совсем один, стал никому не нужным и бесполезным. Цени своих любимых, как ты уже сказал — ничего не вечно. — Спасибо, Отто, спасибо вам за вашу помощь и доброту ко мне. Когда закончится война и я вернусь домой... Я обязательно найду вас и как следует отблагодарю. — Так и знал, что ты птенец высокого полёта. Видно, очень важный пленник для Рейха. — Да, я его трофей, и он не остановится, пока не вернёт меня живым или мёртвым.