четыре года или мятное платье

Ей пятнадцать, когда она возвращает его в семью. Она так гордится собой. Так гордится улыбками сестер, слезами радости мамы. Ее треплют по волосам, обнимают, затем снова треплют по волосам. Ей слишком долго не хватало этого внимания, на ее щеках играет постоянный румянец. Они празднуют его возвращение. Празднуют внезапно важную внучку и дочку. Целыми днями играет музыка, по дому раздается великолепный запах еды. Мирабель чувствует необыкновенную легкость, когда она ужинает за семейным столом и напротив нее, где обычно пустовало место рядом с Долорес, сидит такой долгожданный дядюшка. Ей по кругу говорят сладкие слова, мама постоянно утирает слезы радости, обнимает то дочку, то брата. Долорес шутит, что теперь будет спокойно спать, ведь больше не будет странных шорохов и звуков за стенами дома, а дядя лишь застенчиво посмеивается. Только в более ярком свете комнат Мирабель замечает, что у него на щеках расцветает такой же румянец, как и у нее. Видимо, унаследовали от дедушки. Почему-то мысль о том, что у нее есть что-то общее с дядей, греет её изнутри. И она искренне счастлива, пьет вино, разбавленное соком, прижимается к маме, к папе, к абуэле, заваливается на диван прямо рядом с дядюшкой Бруно и широко ему улыбается. На ней юбка мятного цвета, которую она одолжила у подруги. За последние недели она безумно полюбила этот оттенок, сама не зная почему. Ведь раньше ей больше нравились бирюзовые ткани? Однако Изабелла ее успокоила, сказав то, что в раннем детстве она тоже носила розовые тона, а лишь потом «переметнулась» к более лиловым. Поэтому она довольно откидывается в мягкие, расшитые причудливыми узорами подушки и разглядывает дядю. Ведь он очень красивый. Самый красивый мужчина из семьи. У него необычная красота, но именно поэтому он такой особенный. Не такой, как все. И он ей безумно нравится. Мирабель сама смущается от мысли, что ей нравится дядя, но потом решает, что в этом нет ничего такого. Ведь ей и Феликс нравится… Ну, только по-другому. Ее глаза не покидают родственника ни на секунду. Бруно сидит с чашкой мятного чая в руках, оглядывает комнату. Растерянно улыбается, когда к нему вновь подходит какой-то незнакомый ему человек, дабы поздравить с возвращением. Видно, что ему непривычно. Видно, что ему пока неуютно в такой огромной компании людей, ведь помимо семьи собралась еще и половина деревни. Видно, что десять лет, проведенные в стенах дома, оставили свой отпечаток на его, и без того уже шаткой, психике. Но Мирабель все равно. Он привыкнет, и все люди, которые последние десять лет его ненавидели, поймут, что они были не правы. Ведь так именно и устроен мир! Добро всегда побеждает. И пусть пока по углам шепчутся, а некоторые люди даже сторонятся дивана, на котором они сидят. Ей все равно. Ведь теперь у нее есть друг, которого ей так не хватало. Друг, который знает, каково это быть черной овцой и изгоем. *** Ей шестнадцать, когда она начинает следовать за дядюшкой по пятам. Он без нее и шага ступить не может, ведь, Боже, с ним так интересно. Мирабель часами может наблюдать за тем, как он перебрасывает соль через плечо, как его глаза светятся зеленым светом, когда он читает будущее тех немногих людей, которые осмеливаются его навестить. Ей трудно дышать, когда его волосы развеваются на ветру, а зеленый свет словно освещает его изнутри. А потом они гуляют, он рассказывает ей истории о своей молодости, и она не может отвести глаз. Дядя Бруно, помимо своего восхитительного дара предсказаний, безумно умный, юморной, начитанный. И пусть, да, юмор у него бывал странным, а порой уж слишком остроумным — она всегда понимает, что он имеет в виду. Смеется, пока не начинает болеть живот, смеется, пока по венам не расцветают маки. Он рассказывает Мирабель что, несмотря на то, что он из семьи Мадригаль, несмотря на дар, его сторонились люди, а в особенности девушки. А она ему, в свою очередь, рассказывает то, что ей совершенно не интересны парни, да и она им не особо. Когда дядюшка загадочно улыбается и уверяет ее, что это наверняка скоро изменится, ее колени странно подрагивают. Она не верит ему, но ей все равно важны эти слова. Особенно, из его уст. Ему безумно интересно все, чем она занимается. Он с искренним интересом наблюдает за тем, как она шьет, как ловко она орудует иглой. Только у нее, от его взгляда, ничего не выходит. Но и это он переводит в шутку. Она шьет себе платье мятного цвета, и у нее неплохо получается. Она сидит рядом с ним на диване до поздней ночи. Разглядывает его пальцы, когда он переворачивает страницы, и вслушивается в каждое слово, которое он ей читает. Когда же мама или абуэла ее гонят спать, ей хочется кричать, бить тарелки и пинать воздух. Такого раньше не было, но раньше у нее и не было такого друга. Раньше ей приходилось быть самой по себе, дружить с кем угодно, ведь ее никто не понимал так, как понимает дядя. Лишь когда Бруно мягко говорит ей, что действительно пора спать, она целует его в щеку, обнимает и нехотя уходит. Ведь дядюшка — авторитет. Дядюшка единственный, кто понимает, каково ей, и никогда не ругает, не отсылает, куда подальше, не предает. Он такой же, как она, он — ее самый лучший друг. Поэтому Мирабель сама себе не может объяснить, почему же ее губы словно обжигает раскаленным железом, когда она их прижимает к теплой щеке, покрытой щетиной. *** Ей семнадцать, когда она ограничивает общение практически со всеми, кроме дяди. Семьи это не касается, конечно. Но это касается тех немногих друзей, которые у нее были. Парней, которые действительно начали проявлять интерес, как дядя и предсказывал. Знакомых, которые приглашали на чай или кофе. Она постепенно отстраняется от мира. Ей никто не нужен. Вообще никто. Она словно в мыльном пузыре, который построила сама себе. В этом пузыре было место только ей и дяде. Она читает те книги, которые читает он. Стучит по дереву и голове, когда что-то идет не так. Бросает соль и сахар через плечо. Перекидывает ногу через ногу тем же самым движением. Смеется его смехом. Абуэла с натянутой улыбкой говорит, что, видимо, это генетика. Мама странно поглядывает на папу. Однако Мирабель знает, что говорить в такие моменты. Знает, как улыбнуться так, чтобы настороженные нотки в голосах семьи превратились в умиление. Ну ведь правда, чего такого, что она просто дружит с дядей? Когда семья уходит в город, дабы помогать народу, она остается дома с Бруно. Ей незачем ходить куда-то, ведь все, что ей нужно, находится на расстояние вытянутой руки. И как только в доме воцаряется благословенная тишина, она залезает с ногами на диван, прямо под крыло дядюшки, поджимает колени к подбородку и разглядывает то, как его пальцы поглаживают страницы книг. Старое пончо действительно напоминает ей крылья дивной птицы, когда рука дядюшки мягко обвивает ее плечи, прижимает к себе, а она с упоением вдыхает запах его кожи, мяты и поношенной одежды. Он тихо рассказывает ей свои мысли, перечитывает строки из старых предсказаний, которые он некогда переписывал в блокнот. А она вообще ничего не слышит. Ей то жарко, то холодно, то хочется смеяться и танцевать, то хочется зарыться лицом в худое плечо собеседника и рыдать. Гормоны разъедают ее изнутри, и все так безумно серьезно, что снова становится глупым. Когда они готовят ужин к приходу семьи, у нее кружится голова. С ним она дома. Семья лишь разрушает ее идиллию. Она наблюдает за тем, как он режет фрукты и овощи для салата, замечает легкую улыбку у него на губах и чувствует, как все суставы в теле превращаются в рой пчел. Жужжат. Разлетаются по телу. Оставляют болезненные укусы. Тихо играет музыка. Бруно любит старый, латинский джаз, поэтому она выучила все его любимые песни, дабы напевать с ним изысканные мелодии. Когда семья приходит домой к ужину, когда кухня заполняется и все друг за другом занимают свои места за столом, для Мирабель это не помеха. Она давно уже пересела к дядюшке, поменялась местами с сестрой, чтобы не пропускать и мгновения рядом с обожаемым родственником. Даже за столом она умудряется заполучить все его внимание. Даже за столом она чувствует тепло его тела сквозь платье мятного цвета, которое словно копия его пончо. — Вы… так дружны, — осторожно говорит Долорес, сидя на краю постели. Ее огромные глаза следят за тем, как Мирабель расчесывается, как движется, как оборачивается. От прежней девушки остались лишь круглые очки. — Ты ему и шагу без тебя ступить не даешь. И Мирабель улыбается ей в ответ. Пропускает легкую тревогу в голосе сестры мимо ушей. Ей совершенно наплевать, что там кто-то думает о ее отношениях с дядей. Такую дружбу, как у них, вряд ли часто найдешь. Она не вламывается к нему разве что в ванную комнату, и то, только нехотя. Хотя она хорошо помнит, как однажды околачивалась рядом, и дверь приоткрылась от порыва ветра, а ей открылся вид на всю заполненную паром ванную. Дядюшка стоял у зеркального шкафчика в одном лишь полотенце, небрежно завязанном на узких бедрах. По его коже скатывались редкие капли воды, а мокрые локоны прилипали к плечам. Он обернулся. Посмотрел на нее. На лице было отражено удивление, хотя в глазах она его не заметила. Он словно знал, что это рано или поздно случится. На его щеках играл румянец, и Мирабель позволила своим глазам огладить торс дядюшки. Чуть не задохнулась от вида дорожки темных волос, которые исчезали под краем белого полотенца. Они так стояли целую вечность, пока он не шагнул к двери и не прикрыл ее снова, чем заставил ее опомниться. Мирабель, как ошпаренная, выбежала тогда из дома и бежала пока не почувствовала, что легкие разрывались. Они никогда не говорили об этом инциденте, просто притворились, что ничего не было. Но в моменты, когда дяди Бруно рядом нет, она словно отрезана от жизни. Ей кажется, что нечем дышать, что она рассыпается словно песчинки в песочных часах. И в такие моменты она нервно читает книги или кроит новые платья, но сердце бешено бьется, словно за ней наблюдает дикий зверь. Словно она и есть этот дикий зверь. Когда же родной голос вновь мягко произносит ее имя, с ее плечей словно скидывают горы. Она обвивает руками хрупкую шею и дышит, дышит, дышит. *** Ей восемнадцать, когда она понимает, что их дружба — нечто большее. Нечто непонятное другим. Она — его тень. А он — ее вселенная. Она сумела постепенно перекочевать в его комнату, хотя никто об этом не знал. Она начала запирать дверь своей комнаты на замок, а потом проскальзывала по проходам в стенах, чтобы вновь попасть в объятья такого родного запаха мяты и пыли. Мама и папа все чаще с ней ругались, все чаще говорили, что ей пора занять себя чем-то, помимо дяди. Абуэла хваталась за сердце и выходила из комнаты. А Мирабель лишь смотрела в пустоту, ждала свой черед говорить. Повторяла одну и ту же, слезливую фразу. «Неужели вам так неприятно от того, что у меня есть друг?» Она внимательно рассматривала вину на лицах родителей, как те заминались, как те садились рядом с ней на диван, брали ее за руку и извинялись. Говорили, что они не правы, ведь, действительно, чего такого, что она проводит время с родственником. А затем заставляли обещать, что найдет себе еще какое-то занятие. Луизе и Камило было все равно. Иногда они переглядывались, с неприязнью оглядывали ее и дядю, но, в основном, молчали. А вот Долорес с ней больше практически не общалась, а когда приходилось перекинуться парой слов, ее голос был пропитан ужасом и брезгливостью. Наверняка, девушка слышала, как Мирабель скрипит половицами, как улыбается, как заваливается на постель дяди с упоенным вздохом. Просто Мирабель не понимала, зачем ей покидать дядюшку ночью, если у него достаточно большая кровать, и даже диван. Когда она предложила эту идею Бруно, он опешил, долго молчал, а затем просто кивнул. Ведь они никогда не ругались. И вообще, разве друзья не ночуют друг у друга? Это ничуть не странно. Наоборот. Она счастлива. И она спит лучше, чем когда-либо. — Загадай желание, милая, — говорит мама, и Мирабель послушно задувает свечи. Ей незачем загадывать желание, ведь оно стоит у нее за спиной. Гости хлопают, улыбаются, выкрикивают поздравления и ее имя. Абуэла пригласила местных парней, которые смотрели на младшенькую из рода Мадригаль с определенным восторгом. — Поздравляю, девочка моя, — шепчет обожаемый дядюшка, когда ее обнимает. Его руки привычно движутся по телу, привычно оглаживают ее нежные формы. Она прикрывает глаза от удовольствия. — Ты теперь совсем взрослая. От хрипотцы в его голосе сердце перестает биться, а кровь обжигает вены. Люди исчезают, существуют лишь умные, усталые карие глаза, которые смотрят ей прямо в душу. В ее руке каким-то образом появляется бокал, она выпивает сладкое, темное вино, и бокал наполняется сам собой. Она сама не замечает, как пьянеет. Впервые за долгое время она разговаривает с людьми, помимо семьи или Бруно, и ей искренне неинтересно. Парни тупые и слишком наивны. Она давным-давно их переросла, давным-давно потеряла интерес к их пошлым шуткам и тупым высказываниям. Мужчины тоже были не лучше. Ей что-то рассказывают про ближайший город, а она, не скрывая скуки, оглядывает народ. Большинство членов семьи убирают со столов или подпевают песням. Изабелла заигрывает с парнями, Луиза строит глазки сыну пастора. Однако ее словно шпарят ледяной водой, когда ее глаза натыкаются на дядю. На дядю, который разговаривает с какой-то блондинкой его возраста. Женщина смеется, откровенно флиртует, а дядюшка убирает волосы со лба и улыбается. Улыбается так, как смел улыбаться только Мирабель. И ей совершенно все равно, что с ней говорят. Она просто разворачивается и яростно шагает в сторону дядюшки. Блондинка съеживается от ледяного взгляда именинницы. Смотрит на мужчину, но тот словно перестает существовать для мира. Моментально переключает все свое внимание на племянницу. — Мне кое-что тебе надо показать, — тихо говорит Мирабель и за руку уводит дядюшку по лестнице на второй этаж. Заворачивает за угол. Вжимает его в стену. Его губы мягкие и сладкие. Он вздрагивает, когда она целует его, когда она отбрасывает бокал, куда подальше, когда она позволяет себе обеими руками прикоснуться к его щекам. Это их первый поцелуй. Он вязкий, словно мед, но такой долгожданный, горящий, словно спичка в дрожащих пальцах. И он настолько сладок, что девушка не может оторваться. Тело горит от алкоголя и мужских рук, которые находят ее талию. Голова кружится, не хватает воздуха. — Мирабель, нам нельзя, — шепчет дядя, но прижимает ее еще ближе. — Ты — моя кровь. Она знает, что он имеет в виду. Портрет дедушки смотрит на них из темноты, где-то слышен громкий голос абуэлы, а она не может оторваться от него. Юбка мятного платья развевается с каждым ее движением, а она вжимается в него, сливается с ним. — Только твоя, — выдыхает девушка и вновь пробует мужчину на вкус, вновь слизывает вино с теплых губ. — Прошу, Бруно… Ее пальцы считают его ребра, залезают под пончо, под рубашку, обжигаются об его кожу. Она тихо стонет его имя, смотрит на него полуприкрытыми глазами и прикусывает губу. Кровь словно испаряется, вместо этого под кожей бежит жидкая лава. Ее пальцы путаются у него в волосах, пряди серебра ослепляют ее, и она чувствует, как он напрягается, как его руки подрагивают. — Не делай этого, девочка моя, — шепчет дядя, и его зрачки безумно расширены. — Умоляю тебя, я же не смогу остановиться. — Не сможешь, — она шепчет тихо и серьезно. Смотрит ему в глаза, глазами такого же карего цвета. — Но ты же и не хочешь… останавливаться. Он берет ее в одной из темных комнат дома, закрывает дверь на замок. Долго целует ей шею, пока она срывает с него ту одежду, до которой может достать. Он нежен, но настойчив, каждое его движение кричит о том, что он слишком долго этого ждал. Мирабель откидывается на кровать, пока дядюшка поднимает ей юбку и слегка сдвигает насквозь промокшие трусики в сторону. Комната кружится с такой скоростью, что она вцепляется ему в спину, прижимает себе настолько близко, насколько только может. Он толкается вперед, шепчет ей что-то на ушко, а ее глаза сами собой закатываются, когда он проникает в нее одним смелым движением. И она лепечет его имя, дрожит от вина и легкой боли. Каждая частичка ее бытия кричит и стонет. Ее сильные ножки дрожат у него за спиной, стоны сами собой срываются с губ, а дядя пытается ее успокоить. Целует ее, гладит по волосам. Позволяет ей привыкнуть к чувству наполненности. Она сама не понимает, как и сколько раз она кончает. Лишь чувствует, что тело словно срастается с матрасом, что ее раскалывают молнии. Теплые пальцы дяди находят ту самую точку наслаждения, мягко поглаживают, и она выгибается, прокусывает губу до крови, дабы не кричать. Дядя движется медленно и глубоко, его руки скользят по ее телу, оглаживают грудь. Он так осторожен и так напряжен, словно она та старая фарфоровая ваза, которой абуэла сильно дорожит. Он так боится сделать ей больно. От одной только мысли, кто целует и покусывает кожу ее шеи, она готова плакать от счастья. Его тихие стоны… То, как их тела двигаются, словно они были созданы друг для друга. Она чувствует себя предателем и пророком одновременно, когда она вновь чувствует, как головка раскаленного члена толкается глубоко-глубоко в ее тело. Ему приходится то затыкать ей рот поцелуями, то нежно прижимать теплую ладонь к ее губам и мягко шептать «тшшшш, моя девочка… нас же услышат…» на ушко. И ей хочется прокричать: «пусть слышат!». Ведь то, с каким упоением она постанывает, то, с какой любовью дядюшка покусывает ее нижнюю губу, то, с каким наслаждением она принимает его толчки… это же не может быть неправильно. Просто не может. Он кончает ей на живот с тихим, глухим стоном. Она утопает в матрасе. А утром они завтракают как ни в чем ни бывало, смеются и переговариваются друг с другом. Мама с папой вспоминают вечеринку, абуэла словно невзначай спрашивает, не было ли между приглашенных гостей парня, который понравился Мирабель, а та лишь загадочно улыбается семье. — Жаль только, вы пропустили песню Альберто, — мечтательно говорит Луиза, заговорчески смотрит на маму. Видимо, какой-то из неотесанных, грубых деревенских парней вчера смог заполучить ее сердце. Мирабель от этого безумно смешно. — Кстати, а где вы были, — тихо, практически неслышно, произносит Долорес и не смотрит Мирабель в глаза. А та лишь с упоением потягивает горячий кофе, который дядюшка заботливо ей приготовил. Две ложки сахара и капля молока. Бруно молчит и смотрит куда-то вдаль с легкой улыбкой на губах, а Мирабель лишь смеется и рассказывает выдуманную на ходу историю о том, как дядюшка показывал ей разные созвездия на ночном небе в саду. И никто не видит то, как Долорес дырявит кузину взглядом. И никто не вспоминает о том, что небо ночью было затянуто облаками. И никто не замечает то, как племянница нежно гладит руку любимого, обожаемого дядюшки под столом.