Eiswein

      Иногда, когда я пытаюсь выстроить цепочку событий в голове, то натыкаюсь на некоторые тупики — своеобразные дыры в памяти. Натыкаюсь также и на разрозненные фрагменты воспоминаний, которые становятся с каждым днём всё более сумбурными и путанными — их очерёдность была окончательно мною нарушена. Отрывки, небольшие кусочки, вырванные из контекста, они раз за разом окунают меня в прошлое. Этот хаос не имеет физиологической причины, всего лишь являясь плодом моего подсознания. Я тешу себя им, я упорядочиваю его, чтобы вновь встряхнуть и навести беспорядок, словно разбросавший едва собранные в ящик кубики ребёнок.       Одного слова достаточно, запаха, может, даже картинки, чтобы запустить этот механизм.       Вокруг стоит шум: громкий визг детей, музыка и лязганье аттракционов. «…На ярмарке?» — я почти не слышу его голоса. Дельфи тянет меня за руку. Я прошу её немного подождать. Переспрашиваю, но ничего не слышу. Вроде Дельфини вновь подпрыгивает и виснет на мне… Передаю её Антонине, чтобы написать сообщение. Но не успеваю отправить: всё как-то смазывается, словно часть воспоминаний — непроявленная засвеченная плёнка. «Каждый раз посещая подобные мероприятия, убеждаюсь, что я самый скучный человек на свете, который никогда не полюбит шумиху и столпотворение», — говорит Антонина. Её голос тонет в громогласном «чу-чу» аттракциона. Дельфи машет нам рукой. Я помню, что говорю Тоне что-то, а она смеётся, приглушённо отвечая, а затем целует в ответ — нас кто-то фотографирует из толпы. Мысленно закатываю глаза.       Помню чужой взгляд. Фотографа или… Или.       Сплошная сумятица в голове… Что должно следовать за этим?       Возможно, вид его спины с сумкой наперевес. Он что-то говорит своим друзьям. Ворота открываются — за ними уже поджидает такси, — он машет рукой и садится внутрь салона. Я вижу взгляд Грейнджер, направленный на меня: она не может меня видеть, но я уверен, что видит. Я не знаю, как интерпретировать её взгляд, потому что перед глазами стоит иной.       Может, остановиться?       Нет.       …Через день или позже? Наверное, через день я отправляю смс, но ответ приходит только к утру: «Без надобности, мистер Риддл. Спасибо». Позже он заявляется на виноградник на мотоцикле, видимо, взятом напрокат. Снимает шлем и сидит около десяти минут, куда-то смотря. Или в никуда. Что он делает там? Думает? Собирается с мыслями? Я же смотрю ему в спину. День размывается. На своём же транспорте он и покидает рабочую зону — так день за днём. Словно не желает и лишней миллисекунды находиться рядом.       Стоит жара. Дышать нечем. Я что-то ему говорю, он лишь сдержанно кивает. На мой вопрос отвечает по существу. Я делаю шаг ближе в попытке понять, о чём он думает, чем сейчас живёт, но он не позволяет приблизиться: «Я могу продолжить? Или у вас есть какие-то ко мне претензии, сэр?» «Можешь», — отвечаю я, понимая, что всё это глупо. Даже не «мистер Риддл», как раньше, а просто «сэр». До тошноты официально. Не успеваю заметить, а он уже растворяется. Воспоминание рассеивается.       В какой-то из дней я размышляю над тем, что не опоздать ни разу — это ненормально. Он же не опаздывал ни на минуту с того самого дня, будто претендуя на звание работника месяца, будто не позволяя даже усомниться в своей профпригодности, не оставляя и шанса на сомнения по поводу успешного прохождения стажировки. Он исправно выполняет все свои обязанности и задерживается, если того требуют обстоятельства. А они того требуют — я стараюсь растянуть рабочие часы, насколько совесть позволяет.       Зачем я это делаю?..       Зачем отправляю Питера в отпуск?       Шум мотора, горячий воздух, смешанный с пылью и терпковато-сладковатым запахом сусла. Я забираюсь в кабину трактора и блокирую дверь. Мне нужно с ним поговорить без умалчиваний и недопониманий. Но… разговора не выходит: я никак не могу добиться его внимания — пробиться сквозь выстроенную им стену отчуждения. Он говорит мне, что совершил ошибку, что переоценил свои возможности. Говорит, что подумал, что секса будет достаточно, и повёл себя инфантильно, решив, что всё само как-нибудь разрешится. Повторяет, что совершил ошибку. Я внимаю, но не могу ничего ответить: он не даёт вставить и слова, полностью погрузившись в свой монолог, будто репетировал его заранее, а затем кивает, указывая в сторону. Нас уже ждут. Смотрит на меня, но взгляда не задерживает, желая счастья в предстоящем браке.       Я злюсь. Помню, как злюсь, помню, как клокочет внутри ярость, и, разблокировав дверь, спрыгиваю с трактора. Вновь слышен шум мотора и пыль оседает на губах. Работа продолжается. Разговора в тот день так и не получилось.       Антонина потихоньку перевозит свои вещи. Говорит, что их у неё слишком много и всему ещё надо найти место. Киваю. Она озадачена моей реакцией, впрочем, в душу не лезет, помахав перед глазами доставленной с утра газетой. Первая полоса пестрит нашими фотографиями, и ей это на руку. Я же понимаю, что некоторые события предопределены.       Люциус звонит утром и спрашивает, смотрел ли я результаты. Понимаю, что совершенно забыл о винном конкурсе. Он шутит, что мне стоит обратиться к психотерапевту, если Трисс вконец доконала. Что-то ему отвечаю, пока открываю страницу, просматривая список номинантов и победителей. Первое место, естественно. Тут же отключаюсь, обрывая чужой намёк на вечерние посиделки, и пишу Гарри какую-то чушь, шлю результаты конкурсов, прикрепляю статью о «Bacchus»… Однако ответ всегда один: прочитанное сообщение и молчание. А может, он и не читает их вовсе, но и не блокирует мой номер, потому что на любой рабочий вопрос ответ приходит незамедлительно, словно этих вопросов он ожидает, пялясь на экран двадцать четыре часа в сутки. Или, быть может, память коварна и обманывает меня в этом.       Выбегаю вечером из дома, как обычно. Дорога, парк, аллея вдоль реки, центральная площадь. Слышу звон колоколов местной церкви, отбивающих время, но больше не встречаю его на том же самом пути. Это странно. Жаль, если он бросил, но на подобный вопрос ответа он точно мне не даст. Возвращаюсь совсем поздно, однако выбивающей из колеи усталости, увы, не чувствую. Захожу в комнату, и взгляд падает на кресло. Он оставил подарок не только Дельфи, но и мне: смешное нечто, смутно похожее на себя, которое теперь мелькает везде, превратившись в постоянное напоминание.       Иногда одного лишь взгляда на него хватает, чтобы память завела меня глубже, в самые дебри. Если это его месть, то она удалась.       …Отправляю Грейнджер и Уизли проверять систему полива Муската. Он же идёт со мной осматривать Айрен. Вижу, как Гарри садится на корточки и втыкает флажок. Нависаю над ним, и мы сталкиваемся, когда он в очередной раз выпрямляется, чтобы пойти дальше. Безусловно, очередной казус, очередная дурацкая ситуация. Я помню, что говорю ему что-то, вновь пытаясь начать разговор, но он уже далеко впереди втыкает очередной флажок. Поворачивается в немом вопросе, а свет луны и фонарей смягчает заострившиеся за последние недели черты лица, делая чужое лицо мягче. Приближаюсь, лишь чтобы услышать: «Мистер Риддл, займитесь этим сами. Можно было и днём всё проверить. Ночного тарифа у вас нет, насколько я понимаю». Он вручает мне флажки. Смотрю на удаляющуюся спину. Разговора опять не вышло.       Вновь пробую, уже ничего не ожидая. На моё «поговорим?» он отвечает сразу же: «Я не могу». «Не можешь или не хочешь?» — это сообщение остаётся без ответа. «Мне что, письмо к тебе совой прислать?» Откидываю телефон, понимая, что ответа так и не последует. Кто бы знал, что просто поговорить может быть так сложно, когда одна из сторон не желает ничего слышать. Неужели он думает, что мне нечего сказать? Что достаточно его исповеди про ошибки и ожидания в тракторе, а больше ничего и не нужно?..       Видимо, он всё решил и за себя, и за меня.       Выходной день — день перед началом сбора муската. У меня назначена встреча: нужно провести переоценку сектора. Сталкиваемся нос к носу на выходе из ресторана. Он проходит мимо, делая вид, что мы незнакомы.       И после того сообщения делает так каждый раз, когда видит меня.       Я же всё-таки пишу треклятое письмо. Но знаю, что от меня он его не примет. Я даже не могу злиться на подобное отторжение, в котором просачивается смесь разочарования и едва ли не детская обида. «Бе-бе-бе, я тебя не слышу и не вижу», — повторяет Дельфи, когда обижается. Так и Гарри: не видит, не слышит и знать ничего не хочет.       А наше время истекает.       Гермиона Грейнджер слушает меня внимательно, а затем качает головой: «Я не могу, мистер Риддл. Если Гарри не желает… принимать его, это его выбор». «Это всего лишь письмо, — парирую, теряя терпение. — И я не пытался отдать его, предвосхищая реакцию». «Но всё же вы предугадываете, как он отреагирует…» — утверждает она. Видно, что ей не нравится этот разговор, но в своей позиции она уверена. «Мисс Грейнджер, когда вы зашли ко мне в кабинет и сочинили сказку про болезнь мистера Поттера, вы шли на риск и действовали по указке своего друга, — на этих словах она краснеет, а я еле сдерживаю раздражение в голосе, — и как вы понимаете, я оставил такой проступок с вашей стороны без внимания, — делаю акцент на последнем слове, и Грейнджер нервно теребит край майки. — Я просто прошу отдать ему конверт и не говорить от кого он. Только и всего».       Она соглашается, а я перевожу дыхание. Облегчение — вот что это. Но длится подобное состояние недолго. Никакой реакции за этим не следует. Если Гарри и прочёл письмо, то оно никак не повлияло на его оборонительную позицию. Или же Грейнджер соврала мне, что передала его. Возможно, я даже не смог понять, так ли это, думая, что лучше ложь с её стороны, чем безразличие — с его.       А потом?.. Что было потом?       Я не могу отследить точную очерёдность этих событий, не знаю, что было раньше, а что — позже. Может, у меня начались проблемы с памятью? Как-то рановато ещё… Нет, скорее всего, я просто дико пьян.       Пишу Питеру, спрашивая про адрес Гарри. Он должен знать: забирал его как-то на днях (видимо, перед отъездом он сдал мотоцикл или контракт закончился). Петтигрю не спешит говорить, задавая череду непонятных вопросов, будто сомневаясь, давать ли мне подобную информацию. Будто у меня нет права знать, где проживают стажёры. Каждый из них.       Что за ерунда?       Вытаскиваю информацию чуть ли не силком. Питер явно удивлён, но не показывает это. «Тебе явно надо отдохнуть, Том», — лишь говорит он и отключается. Вот так я узнал его адрес почти неделю назад, но не воспользовался этой информацией до сегодняшнего дня.       Должно быть, уже вечер. Времени вообще нет. Или же градус в крови диктует новые временные рамки.       Вызываю такси.       Обычная многоэтажка. Даже не успеваю удивиться, каким образом он снял здесь квартиру со дня на день: в городе всегда были с этим проблемы. Я не осознаю, как оказываюсь на пятом этаже, передо мной открывается дверь и оттуда со смехом вываливается девушка. Мне кажется, я её где-то видел, но не могу вспомнить, где именно. Может, у меня зачатки деменции?       «Точно не хочешь остаться?» — спрашивает Гарри у неё. Та в свою очередь качает головой: «У меня смена через два часа… Так что веселитесь!» Он выходит вслед за девушкой и застывает, увидев меня. Я смотрю на него исподлобья, чувствуя это внутри. Я вообще не знаю, что я чувствую, кроме горечи алкоголя, который ненавижу, на языке и в мыслях. Он хмурится. На нём лишь одни джинсы и какие-то покраснения — засосы? Нет… царапины. Возможно, из-за работ — ветви вечно царапают по плечу. Мне хочется так думать. Очень хочется.       Девушка окидывает меня странным взглядом и тут же сбегает вниз по лестнице, оставляя нас вдвоём. Не успеваю найти слова. Я вообще ничего не успеваю, а слова уже вылетают: «Я скучаю по тебе». Он усмехается, выуживая мобильный телефон из заднего кармана. Игнорирует меня и всё, что я могу и хочу сказать, как всегда. Что-то набирает, водя пальцами по экрану. А затем поднимает немигающий взгляд и настороженно сообщает, будто я не в курсе: «Вы пьяны, мистер Риддл. Я вызвал вам такси». «Недостаточно пьян, чтобы не отдавать себе отчёта в действиях», — возражаю и делаю шаг вперёд. Шаг получается смазанным, и я с трудом опираюсь плечом на стену. «Но достаточно, чтобы завтра пожалеть о сказанном», — отрезает он и захлопывает у меня перед носом дверь. Я слышу звуки музыки и чей-то смех из глубины квартиры. На мгновение прислоняюсь лбом к холодной поверхности, и у меня вырывается смешок.       Он слушает меня, но не слышит.       Когда спускаюсь, такси уже стоит около входа. Водитель нервно курит. Прислоняюсь к боку машины, и тот, встряхнув, предлагает пачку. Я соглашаюсь. Закуриваю, поглядывая затуманенным взором на окна пятого этажа.       Там вечеринка. Последний день. Наверное, празднование окончания стажировки. А я так и не спросил о письме.       Замечаю светлую макушку. Зубы впиваются в фильтр, когда понимаю, чья она. Драко меня не видит: он стоит спиной и что-то кричит внутрь, размахивая рукой. «Едем?» — спрашивает таксист, хлопая дверью. Киваю в ответ, резко выкидывая окурок.       Там мне делать нечего.       Было ли это всё ошибкой?       Было ли вообще?..       Хотелось бы сказать, что я слишком стар для этого дерьма.       Комната обретает очертания. Кубики льда звенят в стакане, когда рука дёргается от неожиданности: на моё плечо ложится тёплая ладонь и слегка его сжимает.       — Угостишь? — вопреки совершенно банальному вопросу, в голосе присутствуют тревожные нотки.       — Вот и тяжёлая артиллерия подъехала, — усмехаюсь, пригубив прозрачную жидкость. — Ты в курсе, который сейчас час?       Нарцисса обходит кресло и встаёт около перил, едва заметно хмурясь. Она не торопится ничего говорить, а я уважаю эту затянувшуюся паузу. В моих мыслях туман — в мыслях я всё ещё стою на лестничной площадке.       — Что за гадость ты пьёшь?       — Не знаю, — пожимаю плечами. Потому что лень пояснять, лень слушать.       — Том?       — Так чем тебя угостить? Чувствуй себя как дома.       — Люциус меня не присылал, — внезапно говорит она.       — Зачем бы ему, — иронизирую, но получается плохо.       Кубики вновь позвякивают в стакане.       — Я возвращалась с мероприятия и вдруг подумала, что мне стоит навестить тебя.       — В час ночи.       Нарцисса щурится:       — Представь себе. Ты внезапно взял отпуск, полностью переключился на полевые работы, стал нянчиться со студентами вместо Питера и… не явился сегодня на вручение премии, — заключает она с торжествующим видом, будто изложила все доказательства моей вины.       — Так вот какое мероприятие вы посещали. И как оно?       — «Том Риддл? Где же мистер Риддл?» — цитирует она растерянно. — Ты нас даже не предупредил.       — Забыл, каюсь.       Нарцисса качает головой.       — Дело ведь не только в этом, Том. Что происходит? Ты не захотел съезжаться с Антониной, когда до свадьбы оставались считаные недели…       — Антонина вроде бы уже перетащила все свои вещи, — безучастно поясняю, хотя понятия не имею, так ли это на самом деле. У Тони и правда слишком много вещей.       — Тогда как насчёт того, что ты ездил в офис всего два раза за почти что месяц и проигнорировал вручение премии, хотя прекрасно знаешь, как важны все эти формальности, — с лёгким налётом усталости уточняет она. — Причина в Белле? Или это кризис среднего возраста?       — Трис здесь ни при чём. Она ведёт себя на удивление смирно в последнее время, — вновь сделав глоток, я откидываюсь на спинку кресла и наблюдаю за Нарциссой сквозь полуприкрытые веки.       Та застывает на мгновение, опустив взгляд в пол, чтобы после резко его вскинуть и в упор спросить:       — Значит, дело в стажёре?       Даже не удивляюсь её осведомлённости. Если она подсчитала, сколько раз я посещал офис, то плохи мои дела. Это вызывает невольную улыбку.       — Драко наябедничал?       Нарцисса едва заметно усмехается:       — Он мне всегда всё рассказывает.       — Маменькин сынок, — шепчу я, слегка склонив голову набок. — И что ты ему пообещала в обмен на столь секретную информацию?       — К моему удивлению, абсолютно ничего, — Нарцисса укоризненно вздыхает. — Боюсь опережать события, но он, кажется, изменился. Немножко, но стал более рассудительным.       Я не знаю, что сказать в ответ: «отлично» или, может, «не радуйся раньше времени»? Не знаю и поэтому молчу. Но тишина продолжается не долго.       — Всё же было хорошо. Том… — внезапно говорит она.       — Как будто я этого не знаю, — возражаю с толикой раздражения, прикрывая веки. Не хочется злиться, только не сейчас. — Было абсурдно надеяться, что всё останется прежним.       — Этот мальчик… — начинает Нарцисса, а я не то чтобы очень хочу участвовать в этом разговоре. Если бы на её месте был кто другой, я бы уже покинул комнату. — Знаю, что прозвучит это чересчур банально, но ты не боишься повторения истории с Аланом?.. Всё же было хорошо, — вновь вздыхает она, повторяя фразу, словно в попытке меня в чём-то убедить.       Однако убеждать никого не нужно — я и так прекрасно понимаю, что у меня всё было стабильно хорошо, и таким бы и осталось, не появись Гарри.       — Все люди разные, Нарцисса, — качаю головой, мысленно надеясь, что разговор на этом затухнет или сменит русло.       Но этого не происходит.       — Все люди разные, — повторяет она за мной. — Вот ты и начинаешь искать оправдания, которые бы позволили тебе окунуться в этот омут с головой. Не стоит, Том. Я не отрицаю, что он другой, но, как уже показал опыт, ничем хорошим это не заканчивается.       — Скажи ещё, что пятнадцать лет — это огромная разница в возрасте, — усмехаюсь. — А если подтянуть цифру, то у меня мог бы быть такой сын. Не забудь ещё напомнить, что я похож на своего отца, — оставив стакан в стороне, я складываю руки замком и настороженно наблюдаю за ней. — Если это все твои аргументы, то ими я уже воспользовался. И не помогло, как видишь.       Нарцисса недовольно поджимает губы:       — Ты ведь понимаешь, что я бы не стала так говорить?       — Зато я стал бы.       — Твой отец был болен — никак иначе я назвать это не могу.       — Мой отец был самовлюблённым эгоистом, и если эгоизм — это болезнь, то да, он был неизлечимо болен, — задумчиво разминаю пальцы. Костяшки хрустят. — Но это не умаляет того, что я внезапно остро ощутил наше с ним сходство.       — И какое же? Собрался женить мальчика на малышке Дельфи, чтобы иметь возможность его… — она обрывает себя на полуслове, заметив мой взгляд, и тотчас извиняется: — Прости, я не это хотела сказать. Ты сам… сказал о сходстве. О боже, да это просто нелепо, Том!       Я лишь киваю в ответ. Меня давно перестали трогать подобные мелочи: какой смысл ворошить прошлое раз за разом?       Нарцисса, тем не менее, кажется, чувствует себя виноватой. Она нервно касается волос, а я, опережая очередной поток извинений, шёпотом предупреждаю:       — Давай только без этой неловкой паузы и всего, что за ней последует.       Но она едва заметно качает головой и говорит:       — Тебе явно не пятьдесят, а ему — не семнадцать. Из рассказов Драко следует, что он вдумчивее своих одногодок. И сдержаннее.       В мыслях тотчас начинается полный сумбур: я вспоминаю все наши столкновения и могу лишь усмехнуться такой оценке. Хотя в сравнении с Драко любой будет выглядеть вдумчивее и сдержаннее, наверное.       — Теперь ты ищешь причины, по которым мне стоит пустить всё на самотёк?       — Нет конечно. Просто хочу сказать, что твоя ситуация не имеет ничего общего с тем, что произошло между Беллой и твоим отцом. Совсем ничего, Том, — с нажимом повторяет она и подходит к бару, сразу же начиная шуметь стаканами. — И всё же я считаю, что дружеские, доверительные и спокойные отношения намного ценнее безрассудной, но быстро проходящей страсти. Ты уже не мальчик, — указывает она на меня бокалом, мимолётно оглянувшись, — чтобы пускать всё на самотёк и терять голову.       — Внеурочно подрабатываешь моей совестью? Может быть, это неизведанная страсть, — бурчу я, мысленно признавая её правоту, потому что то же самое твердил себе и я, когда отказывал Гарри.       Нарцисса невесело смеётся и вновь переключает внимание на бутылку в руке, наливая кальвадос в широкий бокал:       — Тебе нужна стабильность и определённость, не ты ли это говорил?       — Мне и сейчас это нужно, — киваю я. — Только…       — Нет-нет, — поспешно перебивает она, приблизившись, и опускается в кресло. — Даже не думай.       Улыбаюсь краем губ — это всё, на что я способен сейчас.       Она шумно вздыхает, неодобрительно хмурясь, и отпивает из бокала, поглядывая на меня исподлобья.       — С каждым прожитым годом влюбляться всё сложнее, сердечные раны затягиваются дольше, — вдумчиво сообщает она, — а тоска после расставания ощущается сильнее. Всё то пережитое дерьмо превращается в нехилый багаж, который висит на шее гирей. И мы становимся мало кому нужны со своими заскоками, страхами и приветами из прошлого — вот что недавно сказала Андромеда. Мне этого не понять, потому что Люциус — любовь всей моей жизни… Но что думаешь об этом ты, Том?       — Что это весьма жирный намёк.       Допив оставшийся глоток граппы, я неторопливо поднимаюсь и подхожу к бару, перебирая глазами бутылки. Нарцисса, как обычно, всё переставила по одной только ей известной схеме. Чувствую лопатками её изучающий взгляд, но ничуть не стыжусь своей лёгкой хмельной неуклюжести.       — Ты ведь понимаешь, что Белла его изведёт?       — Полагаю, что сейчас всё иначе: я давно осознал свои ошибки, да и Гарри не Алан, раз тебе так нравятся сравнения, — поясняю машинально.       — Господи, Том! — приглушённо восклицает она.       Я, наконец заметив нужную бутылку, обновляю порцию, наблюдая, как прозрачная жидкость заполняет стакан.       — Осознал он свои ошибки, — в неверии вторит мне Нарцисса и начинает спешно бормотать: — Какие ещё ошибки? Будто ты собственноручно подсадил его на наркотики…       — Он был на вечере? — перебиваю её.       — Откуда ты знаешь? — в голосе проскальзывает удивление.       Пожимаю плечами:       — Видел его имя среди приглашённых. Он теперь работает c Региной, если не ошибаюсь.       — Ты поэтому не явился?       — Что?.. — оборачиваюсь, окидывая её изумлённым взглядом. — Нет конечно.       Я не явился, потому что обивал пороги чужой квартиры.       Видимо, я всё-таки произношу это вслух, потому что Нарцисса тут же вскидывается:       — Зачем ты вечно усложняешь себе жизнь? Как полюбил тебя этот мальчик, так и разлюбит — в одно мгновение. Это в лучшем случае.       — Ты так в этом уверена, — усмехнувшись, возвращаюсь на место, кое-как удерживая равновесие, и грузно падаю в кресло, разглядывая её нервные покачивания рукой. — Или привилегия любви длиною в жизнь есть только у вас с Люциусом?       Она цокает языком:       — Мне казалось, что Антонина и есть тот человек, с которым ты хотел провести свою жизнь.       — Не нужно делать вид, что ты ничего не знаешь, — качаю головой, уставившись на переливающиеся кубики льда. — Да и не о чем здесь говорить: завтра заканчивается стажировка.       — Хорошо. Я сформулирую вопрос по-другому. Драко умолчал, но что-то произошло в день открытия ярмарки. Так? — И, получив мой молчаливый кивок в подтверждение, она хмуро интересуется: — Ты с ним спал?       Я вновь киваю, вследствие чего Нарцисса ещё больше мрачнеет:       — И что ты планировал делать, скажи на милость? Известить его в день свадьбы? Или ожидал, что сможешь усидеть на двух стульях с комфортом?       — Не ты ли говорила о непостоянности юных чувств? — вскидываю брови в притворном удивлении. — Если думаешь, что я буду отрицать наличие у себя тех же самых сомнений, то ошибаешься: я не собираюсь этого делать. Разумеется, я понимал всё с самого начала: мальчишка чуть ли не по пятам за мной ходил, взгляда не отрывал, в окне вечно торчал… Может, ему и казалось, что он отлично шифруется, — с горькой улыбкой на губах делаю глоток, смакуя его некоторое время во рту, прежде чем проглотить, но неприятный и отрезвляющий привкус так и остаётся. — Агент 007, чёрт побери, — почти шепчу. — В действительности было сложнее делать вид, что я ничего не понимаю. И поверь, я не собирался ничего предпринимать. Кто в его возрасте не влюбляется летом? После окончания стажировки он бы покинул это место и для него всё это осталось бы простым воспоминанием.       Не хочу, чтобы это звучало так, как звучит, но горькая суть алкоголя перекидывается и на мои слова.       — Да уж, — Нарцисса слабо улыбается, потому что ничего другого сделать не может. И, склонив голову набок, с толикой иронии интересуется: — Мне поздравить тебя с грандиозным провалом?       Что я могу ей ответить? Что, когда Гарри стал присматриваться ко мне, я почти инстинктивно начал присматриваться к нему в ответ? Если за тобой так внимательно наблюдают, разве не логично делать то же самое?       Покачиваю стакан в руке, пытаясь разогнать онемение пальцев.       В какой-то момент, а в какой я и сам не знаю, тот стал мне интересен чем-то неопределённым, едва уловимым — и это стало первым тревожным звоночком.       С одной стороны, усердный и трудолюбивый студент, с другой — явно ничуть не заинтересованный в том, что делает… Впрочем, не скажу, что это являлось чем-то исключительным, просто обычно не прикладывают столько усилий, когда что-то безразлично. Это, скорее, выполняют механически, если нет возможности вовсе не делать. Может быть, среди его качеств затесался ещё и перфекционизм? Как знать. В любом случае меня приятно удивило, когда он столь развёрнуто и открыто ответил, будто пойманный с поличным воришка. Ему был приятен интерес, но одновременно он же и смущал его, заставляя искать подвох. Изумительная смесь.       Ещё лишь в самом начале своего пути, но уже страшился мечтать, словно заранее поставив крест на всех своих стремлениях. Однако быстрый набросок его семьи прояснил ситуацию. Я не знал его родственника лично, но не мог не понимать, что тот, скорее всего, видел все стремления внука и тем не менее потворствовал пути, который был Гарри далёк и безразличен. И, разумеется, я знал многих таких личностей, которые всегда знали, что нужно другим лучше них самих — это был всегда один и тот же аргумент. И не всегда он зависел от возраста, закалки или характера. Что до Гарри, то он, даже не осознавая, посвятил себя чужим желаниям, не понимая, что, не разочаровав однажды родственников, можно впоследствии разочароваться в себе. А это гораздо хуже: нас мы вынуждены терпеть на протяжении всей жизни.       Естественно, я был никем, чтобы давать ему советы.       А сейчас?       «Почему вас это интересует?» — помню этот вопрос, пронизанный напряжением и осторожностью. Если бы я только знал, почему меня интересовала его жизнь… И почему я делился своей так же откровенно и непринуждённо. Да, я не имел права ему что-либо советовать, но мне хотелось стать толчком к его пробуждению; хотелось подцепить затухшую надежду и растормошить его, показав, что нет ничего невозможного. Особенно когда у тебя всё ещё впереди.       «Вы мечтатель», — прошептал он тогда, а я не смог сдержать улыбку. Мне-то казалось, что мечтатель во мне давно загнулся под гнётом разочарований, работы и быта. Может, мы смогли рассмотреть друг в друге нечто такое, что когда-то было, что когда-то будет? Словно моё прошлое и его будущее сошлись в одной временной точке — ощущение, посетившее меня, когда я опустил взгляд на реку.       Помню, как он замялся, прежде чем спросить: «Вы ведь не женаты?» А ярче надежды в голосе была лишь воспламенившаяся надежда в его глазах. Безусловно, в нём не было сдержанности. Скорее нелепая импульсивность, слишком очаровательная, чтобы казаться наглостью.       Тот день был странным. Тот день был неправильным. Я позволил себе его разглядеть. Всего на мгновение, но позволил, а когда некая невидимая черта пересекается единожды, трудно начертить её снова. Поэтому с каждым днём в глаза бросалось всё больше деталей: необычный румянец, проступающий пятнами на щеках и шее, оттеняющий зелень глаз, когда тот говорил о чём-то с упоением. Лёгкие прикосновения к носу, будто там сидели невидимые очки, которые нужно было постоянно поправлять. Несколько секунд, которые он всегда урывал у собеседника, прежде чем дать ответ на волнующие его темы. Открытая улыбка, которая становилась смущённо-кривой, когда в пределах его видимости появлялся я. Голодный взгляд исподлобья, когда он думал, что я не вижу, или скучающий, когда думал, что не видят его друзья. Прямолинейность, ведь каким бы ни был мой вопрос, за ним тут же следовал предельно честный ответ. Даже во время самых странных и нелепых ситуаций он сохранял эту черту.       «Думаю, приличия уже не нужно соблюдать…»       Его искренность, она подкупала. И не она одна, а в совокупности с дерзостью, проявившейся буквально сразу же. Как и то, что он не пытался со мной флиртовать или предпринимать каких-либо активных действий. Напротив, стоило мне слегка спровоцировать его, как Гарри почти что в благоговейном ужасе отступал, будто напуганный одной лишь возможностью ответной симпатии с моей стороны. Оттого дразнить его было ещё более волнующе, хоть я, разумеется, пытался не переступать черту дозволенного: ту черту, что я перенёс на несколько метров вперёд.       Я должен был предвидеть это.       «И заранее прошу прощения».       Когда он поцеловал меня, я понял, что забавы кончились; когда, увидев Драко на его коленях, ощутил укол ревности, который ни с чем иным не спутаешь, я внезапно осознал, что доигрался; когда увидел его в клубе и не сдержался, сполна прочувствовал, насколько глубоко увяз; когда застал его в кровати с моим именем на устах, догадался, что из этой трясины мне придётся выбираться очень долго и в одиночку. Вместо того чтобы отдалиться, я стал лишь сильнее увязать, когда искренность Поттера перекинулась и на способы выражать его чувства. Видимо, поцелуй был и его своеобразной чертой, переступив которую, он освободился — это стало началом конца.       Он словно специально провоцировал меня, а я не мог избежать этих «подстрекательств». Чего только стоило удержаться в тот день, когда он, влажный и разрумяненный, с поволокой в глазах потянулся ко мне. Казалось, что телефон в кармане треснет от силы, с которой я его сжимал. И лишь пульсирующая болью в виске мысль про ожидающую меня Дельфи удержала от опрометчивого поступка.       «…А теперь даю тебе пять минут на сборы и жду в кабинете».       Я оттолкнул его и явственно видел обиду в потемневших глазах, но ничего не мог с собой поделать: то, что между нами происходило, было разрушительной и неподвластной силой — неподвластной ни ему, ни мне…       — Подозреваю, Том, — уверенный голос Нарциссы нарушает очерёдность вялотекущих воспоминаний, и я отнимаю взгляд от стакана, — на ярмарке он увидел тебя в компании Антонины?       Она оставляет свой бокал в стороне и чинно закидывает ногу на ногу, будто готовясь к длительному словесному поединку. Вот только я устал и не в том состоянии, чтобы упражняться в красноречии.       — Подозреваю, — в тон отвечаю я, — что твой сын сыграл в этом не последнюю роль, сообщив Гарри о моей скорой женитьбе. О которой, кто, очень интересно, ему сообщил? Не ты ли?       Её брови немедленно взлетают вверх:       — Так вы поэтому волком друг на друга смотрите? Потому что ты собирался утаить от него «незначительную» деталь своего будущего, а Драко не позволил этому случиться?       — Не делай такое озадаченное лицо, Нарцисса, — хмыкаю, прикрывая на мгновение глаза. — Я уверен, что уж это Драко тебе поведал во всей красе.       — Я хотела услышать твою точку зрения.       — Я собирался разрешить проблему по-своему.       — Тестируя чужие чувства на прочность? — с лёгкой надменностью спрашивает она. — Или, быть может, оставив его в блаженном неведении до истечения срока стажировки? Ведь то, о чём он не знает, ему не навредит. Ты сам сказал: кто не влюблялся летом? Рассчитывал на особенности курортных романов, Том?       С каждым заданным мне вопросом я хмурюсь всё больше.       — Об Антонине ты не думал, разумеется, — утверждает она, вновь вскинув брови.       Мне не нравится этот разговор. Мне вообще не нравится, что я должен оправдываться.       Запиваю неприятную горечь глотком граппы и ощущаю, как сводит скулы от раздражения:       — Отчитываешь меня, как ребёнка.       — Какая несправедливость, — иронично фыркает она, — ведь это кто-то другой наломал дров, а теперь строит из себя мученика.       — Мне всего лишь нужно было немного времени, — отстранённо повторяю я, одновременно с собственными словами понимая, насколько жалко это звучит.       — Антонина…       — Прошу, позвони ей и тоже поинтересуйся, думала ли она обо мне всё то время, что не вылезала из постели Каркарова, совмещая полезное с приятным, — рыкаю я, подаваясь вперёд.       Нарцисса поджимает губы, а я уже сожалею о своей несдержанности.       — Я лишь считаю, что вам обоим стоит быть осторожнее, — внезапно говорит она. — Что, если он разболтает прессе? Появятся вопросы. Да и Антонина тоже хороша, — Нарцисса нервно накручивает светлую прядь на палец и резко отпускает. — Не только она рискует, но и ты не меньше.       Я лишь киваю и отмахиваюсь от смехотворных предположений:       — Гарри не обратится к прессе.       — Обиженное сердце на многое способно, — возражает.       — Обиженное сердце не желает даже слушать меня, смотреть на меня, быть со мной в одном помещении. Оно хочет забыть, — утверждаю, сжимая стакан в руке. — Если бы он хотел что-то предпринять, уже бы сделал это.       — А ты не думал, что он не делает этого, пока числится здесь стажёром?       — Хочешь сказать, что он будет шантажировать меня, как только уедет? — морщусь, как от зубной боли. — Считаешь меня идиотом, не умеющим читать людей?       Нарцисса вздыхает, покачав головой:       — Нет, нет конечно, — она трёт переносицу, на мгновение застыв, а потом сообщает с надломом в голосе: — Просто… мне тревожно.       Мне тоже, но по совершенно иным причинам. Всё перевернулось вверх тормашками, чёрт.       — Люциус сказал, что Каркаров тянет с подписанием контракта, — внезапно говорит она, начиная постукивать пальцами по подлокотнику.       — Понятное дело, что он тянет: ему совершенно не хочется возвращаться в родные края, — едва заметно пожимаю плечами, — к жене и детям, когда под боком Антонина. Но в этом есть и плюсы: ему невыгодно распространяться об их связи. Поэтому я спокоен. В конце концов Каркаров подпишет этот чёртов контракт — от Тони ещё никто не ускользал.       — Это ничего не меняет. Не знаю, как ты можешь быть настолько спокоен, — Нарцисса вздыхает, переводя взгляд на меня. — Люциус понимает, я не могу.       Кривлю губы.       — Что? — слегка вскидывает она подбородок с вызовом.       — Ты ведь сама сказала: дружеские, доверительные, спокойные отношения — это прочная основа. Я тоже так считаю. Антонина говорит… — задумчиво кусаю губу в попытке вспомнить пословицу, — «стерпится — слюбится».       Нарцисса едва заметно морщится, но молчит.       Так мы сидим в тишине некоторое время.       Она не понимает… Что ж, я тоже ничего не понимаю в последнее время. До июля всё виделось предельно ясно на десятилетия вперёд. Чёткий план, приятные перспективы, приближающееся открытие двух новых виноделен, поездка в Германию после свадьбы для контроля состояния Рислинга, наконец возвращение Дельфини домой в октябре-ноябре…       — Только не говори мне, — вновь прерывает мои размышления Нарцисса, — что ты собирался отменить свадьбу…       — Я не могу пойти на попятный. Дело ведь не просто в свадьбе, адвокат уже начал процесс подачи на визу, — запрокинув голову, я с минуту разглядываю потолок. — Проще и правда отпустить: в конце концов, он уедет и всё забудется.       — Ты стараешься себя убедить и явно проигрываешь, — насмешливо подмечает она, однако под иронией скрывается настоящая тревога, и я это осознаю.       — Не понимаю, ты пытаешься отговорить меня или, наоборот, подтолкнуть к чему-то? — опускаю взгляд.       «А подталкивать больше не к чему. Мне осталось только похитить Поттера», — проскальзывает мысль, и я спотыкаюсь о неё со смешком.       — Пытаюсь взвесить все за и против сей авантюры, которая может очень плохо кончиться, потому что вижу, что для себя ты уже всё решил и пытаешься лишь оттянуть неизбежное.       — Ты права. Где-то глубоко я лелеял надежду, — медленно выдыхаю, вспоминаю произошедшее на лестнице часами ранее.       Наверное, я и правда мечтатель.       — Том, он бы не понял, — качает она головой. — Точнее, может быть, умом бы всё понял, возможно, даже согласился бы с тобой, но на сердце у него остался бы осадок. Это стало бы камнем преткновения между вами. Он бы сомневался в себе, в тебе, в ваших отношениях… Всё это перетекало бы в ссоры и закончилось так же, как и ваше воссоединение с Беллой: абсолютным крахом. Наверное, это не то что ты хотел бы услышать, но… не предпринимай ничего. Не стоит лишний раз рисковать. Всё это может усугубить ситуацию: ты сделаешь ему больнее, организуешь себе дополнительные проблемы, подведёшь Антонину… Это коснётся Дельфини, а вместе с ней и Беллы, — Нарцисса делает паузу, задумчиво теребя тонкий браслет на запястье. — Она приезжала недавно. Устроила скандал, валялась на полу… Я напоила её успокоительным и уложила. Ей тоже тяжело, Том, — словно извиняясь, шепчет она. — Знаю, что не имею права просить, но не будь к ней так строг, не усложняй её жизнь и свою заодно, ведь хочешь не хочешь, а вы связаны общим ребёнком до конца жизни...       Я усмехаюсь, вскидывая брови:       — Я щадил её как мог, но она не умеет уступать и идти на компромисс. Так что прикажешь мне делать? — смотрю на Нарциссу немигающим взглядом. — Будто это я виноват в том, что её жизнь пошла под откос. Тема Трис уже давно изжила себя — нет смысла вновь открывать эту дверь.       — Ты знаешь, я всегда была на твоей стороне, — Нарцисса опускает взгляд на мгновение, будто сомневаясь в том, что хочет сказать. — Но она моя сестра, и я не могу закрывать глаза на то, что она всего лишь была несмышлёной девчонкой, которая доверилась не тому человеку, — с лёгким оттенком укора подмечает она и тут же затихает, гипнотизируя взглядом бокал, будто осознавая, что эту тему действительно не стоило воскрешать.       Видимо, Трис устроила знатный спектакль, когда приходила, раз Нарциссу так тряхнуло. Но поблажек я делать никому не собираюсь.       — Может быть, тогда, — я медлю, раздумывая над верной формулировкой, — но точно не в день, когда сказала мне «да», прекрасно зная каждую проведённую у алтаря минуту, с какой целью она там находится.       Я до сих пор помню её мягкую, словно извиняющуюся за что-то, улыбку и лучистый взгляд, направленный на меня в тот день; помню чёткое: «…Клянусь любить тебя в горе и в радости, в богатстве и в бедности…»; помню, что подумал тогда, как мне повезло. А ещё прекрасно помню переполненные пренебрежением слова отца: «…Она и вышла-то за тебя по моей просьбе. Белла бы сделала всё, чтобы находиться подле меня. Подле меня, а не рядом с тобой, самонадеянный сопляк!»       Эхо прошлого растворяется в звоне оставленного на столе бокала. Ненавижу такое состояние: хмельной дурман пробуждает слишком много призраков.       — Напротив, это я был несмышлёным мальчишкой, — спокойно говорю я и, усмехнувшись, качаю головой. — Не будем об этом, Нарцисса. Не сегодня. — И следом добавляю, хотя сам не знаю зачем: — Я пытался найти решение.       Она неторопливо проводит по подлокотникам пальцами, слегка поглаживая кожаную обивку, и спустя несколько мгновений с неким сомнением произносит:       — Если ты о мальчике, то единственная альтернатива той, что я уже упоминала, — это отменить свадьбу…       — Может, ты разведёшься с Люциусом на время? — ощущаю на губах горькую усмешку, когда Нарцисса недовольно хмурится. — Даже деньги не могут купить полную уверенность в постороннем человеке, ты ведь понимаешь?       — Да, — отстранённо соглашается она. — Не могут. Но Эйвери и Мальсибер женаты, а Розье... Впрочем, разве он не подходит?..       — Я тоже рассматривал его кандидатуру, но, как оказалось, у него до сих пор нет двойного гражданства. И даже будь оно, ситуация всё равно бы изменилась, — запустив пальцы в волосы, я слегка тяну и замечаю, как Нарцисса поджимает губы, машинально болтая остатки напитка.       — Что? — теперь уже я вскидываю подбородок.       — Тогда, может быть… — её заминка превращается в длинную паузу. — Знаешь, завали его на практике, — выдыхает внезапно Нарцисса. — Он будет вынужден пойти на зимнюю, как Драко… Скорее всего, выберет другое место, но я попрошу Андромеду подсобить, и она перераспределит его обратно к тебе. Он остынет, а впереди будут ещё три месяца, — поспешно заключает она и выжидающе смотрит на меня.       Я опускаю взгляд на колени, медленно потирая ногу через ткань.       — Остынет, — произношу эхом, и она без лишних пояснений понимает, насколько двояко это прозвучало, и также понимает, что я уже раздумывал над подобным вариантом. И не раз.       Но какой в этом всём смысл?       — Не знаю, — говорю и допиваю залпом граппу, до боли стискивая колено.       Ещё три месяца… Небольшая отсрочка.       — Слишком рискованно, слишком много нюансов надо учесть, — качаю головой, оставляя стакан в стороне.       Пожалуй, на сегодня с меня хватит.       — Я уверена, что он остынет к зиме, да и ты тоже. В обоих смыслах, — уточняет Нарцисса. — Тогда он просто закончит практику и уедет, а ты закроешь гештальт и вернёшься к привычному распорядку жизни.       — Мирное прощание? — усмехаюсь. — Вряд ли подобное возможно после откровенного вмешательства в его результаты с моей стороны. Думаешь, он совсем идиот, чтобы не понять, что к чему? Сейчас мы прощаемся едва ли не незнакомцами, во второй раз распрощаемся врагами.       — Что и требовалось доказать, — тыкает она внезапно в меня бокалом.       Почти лениво вскидываю взгляд в немом вопросе.       — Твой отец бы даже не раздумывал: сделал бы, и плевать на последствия. Плевать, что это может мальчику жизнь испортить, — тут же поясняет она.       — Но я не исключил этот вариант.       И не отрицаю, что недели две назад, рассматривая второй экзамен Гарри, чуть не завалил его нарочно, придираясь к каждой мелочи. Не отрицаю, что именно тогда, когда время песком ускользало меж пальцев, а Поттер продолжал избегать меня, размышлял над этим, мысленно набрасывая план действий.       — Я не должен, — произношу вслух, словно пытаясь убедить себя в этом.       И в попытке убедить понимаю, что озвученное чужими устами предложение слишком манит; понимаю, что почти готов согласиться… почти готов ступить на эту скользкую дорожку, которая незнамо куда меня приведёт. Потому что, возможно, Гарри потеряет ко мне интерес через месяц-другой, да и я сам, скорее всего, оклемаюсь как только он исчезнет с поля зрения. Наши пути разойдутся, а мой опрометчивый, едва ли не капризный и полностью эгоистичный поступок заставит их снова сойтись, и это принуждение лишь запутает две параллельные линии, которые никогда не должны были пересекаться.       Так какой во всём этом смысл? — вновь спрашиваю себя и не замечаю, как подходит Нарцисса.       Вижу лишь тень, но не поднимаю головы. Она же склоняется, касаясь губами моего лба, как делала в детстве, и еле слышно подтверждает:       — Ты не должен.              

***

      

      И именно поэтому сегодня я стою чуть поодаль автобусной остановки, прислонившись к капоту машины, и ожидаю. Закатное солнце переливается на горизонте, топя город в розово-оранжевых оттенках, поблескивая в окнах близстоящих автобусов. Но того самого пока ещё нет.       Чувствую давление солнечных очков на виски и поправляю их, плотнее прижимая к переносице. Ощущается это так, словно каждый мой жест пронизан нетерпением и лёгким раздражением.       Утром зеркало вернуло мне неутешительную картинку: откуда-то взявшаяся царапина на лбу, синяки под глазами, опухшие веки, красные белки глаз, мутный взгляд, четырёхдневная щетина и всклокоченные волосы. Я ощутил себя лет на двадцать старше. И внутри, и снаружи. Что не укрылось от Петтигрю, подумавшего, что я простудился.       В горле и правда першит, в ушах стоит звон. К головной боли я даже не прислушиваюсь. Похмелье — самая ужасающая из «простуд».       Питер мельтешит где-то рядом и шмыгает носом. Его глаза на мокром месте, но он щурится, делая вид, что это всё вина яркого солнца — Петтигрю всегда становится чересчур эмоциональным, когда уезжает очередная партия стажёров. Я же обычно не присутствую… Не присутствую и не должен был приезжать сегодня. Особенно в таком состоянии. Но стою здесь и смотрю, ощущая напряжение во всём теле.       Опускаю голову, рассматривая асфальт и носки ботинок. Чувствую на себе чужой взгляд и тут же переключаю внимание на остановку. Однако взгляд этот принадлежит не Гарри, а его другу — Рону Уизли. Я вижу на его лице отпечаток недовольства и желания что-то сказать. Сам же Поттер стоит ко мне спиной. Его рука сжимает чемодан, а вторая постоянно поправляет сваливающуюся лямку рюкзака. Замечаю вихри отросших волос на затылке и вновь опускаю голову.       Когда же приедет этот чёртов автобус?       Питер вновь подбегает ко мне, нервно бубня:       — Уже на десять минут опаздывает.       Будто я не понимаю. Смотрю на часы и убираю руку в карман джинсов.       — Не собираешься сказать пару слов, раз так получилось? — заглядывает мне в лицо Петтигрю.       Всё лучше и лучше.       Проповеди от меня им уж точно без надобности. Но всё же не могу не уцепиться за это предложение. Питер довольно кивает, а в следующий момент на меня уже устремлены три пары глаз. Зелёные, кажется, хотят просверлить во мне дырку. Гарри скользит взглядом от очков до закатанных рукавов рубашки, будто сканируя, насколько опасен человек стоящий перед ним. Неприятие, отрицание, тоска — вот что он транслирует всем своим естеством.       «Я совершил ошибку», — слышу вновь его надрывный голос.       Нет. Если кто и совершил ошибку, так это я. Взрослый вроде, должен был всё понимать.       Вздыхаю.       — Некоторые говорят, что у меня хорошо получается, — говорю медленно, но голос безбожно хрипит, и, заметив заинтересованный взгляд Грейнджер, поясняю с лёгкой улыбкой. — Занудные вступительные речи, я имею в виду, — делаю паузу, борясь с желанием кашлянуть. — Вам придётся столкнуться с трансформацией сельскохозяйственных угодий; вам придётся изрядно потрудиться, чтобы стереть архаичный образ, который сложился в воображении людей; вам придётся столкнуться и с кризисом этого сектора; вам придётся столкнуться так же с появлением новых рабочих мест, не предусмотренных годами вашего обучения — так называемое внедрение новых технологий и цифровых процессов. Сейчас сложно быть новичком и не прогореть — в этом и заключается основная проблема нового поколения и молодых членов кооператива. За эти три месяца вы многое узнали, многое переосмыслили и, возможно, решили пойти иным путём, — перевожу взгляд на Гарри, и тот едва заметно передёргивает плечами. — Но чем бы вы ни занимались в будущем, надеюсь, будете помнить одно: не в момент, когда вы поступали, а именно сейчас вы столкнётесь со страхом и неуверенностью при выборе своего жизненного пути. Именно сейчас, — повторяю и чувствую першение в горле. — Поэтому каждое ваше решение должно приниматься со смелостью следовать своему призванию, целеустремлённостью пойти до конца и, прежде всего, со страстью посвятить себя любимому делу.       Вновь смотрю на него и замолкаю. Прочистив горло, вижу, как он раскрывает губы, но тут же сжимает их с такой силой, что те превращаются в две бледные полоски.       — Спасибо, — говорит Грейнджер с понимающей улыбкой. Уизли просто кивает, а когда я перевожу взгляд на Поттера, мои перепонки чуть не лопаются от громогласного оклика Питера:       — Подъезжает!       Поправив очки, скрещиваю руки на груди в попытке отгородиться от происходящего или же собраться с мыслями — не знаю.       Жёлто-синий автобус медленно останавливается напротив. Люди тут же начинают шуметь и копошиться вокруг, подобно осиному рою. Виски простреливает боль, и я морщусь.       Думать не хочется, видеть не хочется, чувствовать не хочется.       Гарри загружает свой чемодан в отсек, а затем оборачивается. Вижу игру желваков на его лице, напряжённую линию плеч и слышу, как после небольшой паузы он наконец говорит:       — Прощайте, мистер Риддл.       Я сцепляю зубы и молчу в ответ. А ответ ему и не нужен: Гарри резко отворачивается и поспешно поднимается в салон автобуса. Шторка тотчас отодвигается. Я вижу его, а он меня.       «Я люблю тебя», — его голос буквально набатом звучит в мыслях, отчего головная боль усиливается.       Отделяюсь от капота машины. В спину тут же прилетает взвинченной оклик Питера:       — Том, ты куда? Давай дождёмся отбытия...       Игнорирую его сбивчивую речь. Открываю дверь машины, забираюсь на водительское место и смотрю в зеркало заднего вида. Ключ неприятно холодит руку.       «Ты танцевал со мной в клубе? Ты искал меня?» — раздаётся над плечом и, мазнув глазами по соседнему креслу, завожу машину.       Рокот мотора заглушает внешний шум.       — Том?! — Питер стучит в окно.       «Это было ошибкой…»       Резко даю задний ход.       Я не могу.       Просто не могу.