Су... Старуха с Пряничной улицы (Gingerbread street bit... witch)

      Я нашел его на этой улице три года назад, когда мне было тринадцать: разъезжая по району с друзьями на велосипеде, я заметил возле гидранта что-то маленькое, невзрачное, серое, колышущееся на ветру. Кто-то из мальчишек крикнул, что это всего лишь камень, кто-то — упаковка от чипсов или еще какой мусор; я сам не знал, что видел, и потому слез с велосипеда, установил подножку и пошел посмотреть поближе. Когда до серого нечто оставалось шага два-три, «камень-пакет» двинулся сам, не по воле ветра, и повернул ко мне маленькую мордочку с удивительно большими темными глазами. Котенок трясся не то от холода, не то от страха; шерсть была грязной, слипшейся в иголки. Чем ближе я подходил, тем громче он мяукал и жался к ледяному безучастному гидранту.       — Ну что там? — крикнули друзья.       Я не ответил. Присел на корточки возле беззащитного, ослабевшего без материнской заботы крохотного существа, чудом по-прежнему находящего силы для сопротивления бескрайнему голодному миру…       — Ты потерялся, малыш? — горько выдохнул я, плавно и медленно протянув ему руку тыльной стороной вверх. Серо-розовый носик приблизился к указательному пальцу, двинулись асфальтного цвета пушистые щечки, и котенок издал еще одно громкое слезное «мяу». — Поедем-ка домой вместе.       Когда я зачерпывал его ладонью, котенок больно царапнул: когти были маленькими, тонкими, но острыми как иголки, однако как только я сунул потеряшку под наполовину застегнутую кенгуруху, он вмиг успокоился, благодарно погрузился в тепло под убаюкивающий стук моего сердца, отдающий сквозь грудину котенку прямо в ухо.       Охваченные любопытством друзья обступили меня, светили умиленными улыбками и белой завистью: их родители не разрешают им приносить бродячих животных домой, какими милыми они бы ни были, но мои, как только увидят этого малыша и услышат короткую историю нашей встречи, тотчас полюбят его и отпустить уже не сумеют.       — Как назовешь? — спросил патлатый мальчишка на раскрашенном из баллончика велике.       Я поднял голову в поисках идеи и неподалеку, на углу, заметил столб с темно-зеленым указателем. «Пряничная улица».       — «Пряник», — глупо улыбнулся я…       …За три года, казалось бы, мало что изменилось: по Пряничной улице все так же изредка проносились подростки на велосипедах, но уже не я. Друзья разъехались, я и сам стремился сделать то же. Но придется бросить не только родителей, дом и младшего брата — придется бросить Пряника, ведь в колледж с котами нельзя… Вот только кто кого еще бросит… С наполовину пустым жестким пакетиком кошачьих угощений я бродил по району вот уже полтора часа с лишним. Миниатюрные хрустящие подушечки громко стучали внутри упаковки — этот звук всегда подзывал Пряника лучше, чем выкрикивание имени, но на всякий случай я делал и это. Раньше он никогда не уходил так надолго: два дня его не было дома. Мы забили тревогу, как только поняли, что он ни утром, ни днем, ни вечером не наведывался к миске, но решили подождать, коты ведь гуляки. Однако на следующие сутки нервы сдали у всех. Сейчас брат расклеивает объявления по городу вместе с отцом. Маме пришлось поехать на работу, но каждую свободную минуту она пишет в сети посты с фотографиями Пряника — может, кто видел, кто подобрал… На фоне их бурной деятельности я чувствовал себя бесполезным. В окнах молчаливых домов порой показывались лица жильцов, призванные моими криками «Пря-я-яни-и-ик!». Люди не понимали, что я зову кота, поэтому в их глазах я выглядел или как сумасшедший, или как нарушающий их тихий быт малолетний хулиган; мне было на это плевать, пусть думают что хотят, лишь бы Пряник нашелся…       После поворота направо я побрел по памятной Пряничной улице. Указатель с названием глядел на меня с высоты столба угрюмо, обвинительно, и я не смел внутренне спорить: может, не надо было его выпускать; может, давно стоило купить ошейник с GPS-трекером, но казалось, зачем, если он всегда приходит домой, куда денется, к чему такие заморочки…       — Черт… — виновато выдохнул я и вытер защипавшие глаза рукавом красной кенгурухи. — Пря-я-яни-и-ик!..       Пакетик с кошачьими вкусняшками стучал в моей руке шуршащей погремушкой. В воображении я упорно видел, как поверну голову — и замечу, что из кустов ко мне несется счастливый Пряник, упитанный, невероятно пушистый, пусть шерсть его, несмотря на чистоту и расчесанность, все равно всегда выглядит спутанной — потому что немного вьется. Увы, фантазии так и оставались фантазиями, и это разбивало мне сердце с каждым следующим шагом…       По левую руку от меня дверь третьего от перекрестка дома с громким щелчком отворилась, и на тошнотворно розовое, как и все двухэтажное строение, крыльцо медленно, с тростью, вышла, качаясь, полноватая, заметно сгорбленная старуха. Ее окруженные глубокими морщинами глаза были прищурены, видимо, для улучшения зрения; белоснежные волосы были собраны в тугой пучок на затылке; по ветру, сгоняющему свинцовые тучи в единого рычащего монстра, развевался подол мешковатого темно-серого платья с белым кружевом вместо манжетов. Старуха смотрела на меня и махала рукой: то был не приветственный жест, а круговые подзывательные движения. Я остановился, глядя на нее в ответ. Пойти дальше, проигнорировав, будет грубо… Так что без особого желания повернув налево, я направился к низенькой сетчатой ограде, едва достающей мне до пояса. За ней на ухоженных грядках покачивали сонными головами пестрые цветы. От скрипучей такой же сетчатой калитки к крыльцу тянулась узкая дорожка, выложенная вереницей бетонных плиток. В другом случае я бы начал разговор с тротуара, но у пожилых часто проблемы со слухом: не хотелось ставить незнакомку в неловкое положение и блажить на всю улицу.       — Вы что-то хотели? — обратился к ней с дорожки я. С высоты четырех ступеней она улыбнулась вставными зубами.       — Ты не с этой улицы?       — Я живу ниже, — указал я на спуск холма и уходящую вниз ленту дороги. — Я ищу кота.       — Загулял? — понимающе закивала старуха. — У них это случается: кошки любят свободу. Мой Рыжик часто пропадает на пару дней, а потом возвращается в компании. В последнее время приводит к миске толстого пушистого серого кота…       — Серого? — вспыхнул огонек отчаянной надежды у меня в мозгу. — А он, эм, у него есть три темные полоски на лбу?       — Да, мне кажется, да, — задумчиво проговорила старуха.       — И шерсть выглядит неухоженно, спутанной, потому что очень длинная?       — Мне показалось, что он бездомный, раз так выглядит, но если это особенность его шерсти, то он, должно быть, твой?       — Надеюсь, что так, мэм. Давайте я оставлю Вам свой номер, и если он снова придет к Вам и Рыжику, Вы задержите его дома и позвоните мне, а я его заберу…       — Нет-нет, у меня проблемы с ногами, со спиной, с давлением — я не могу гоняться за котом. Но Рыжик наведывается обедать каждый день, и если приводит кого-то, то строго в одно и то же время. Ты можешь приходить к этому часу и проверять, не явился ли твой кот. Как его зовут?       — Пряник.       — Пряник! — с коротким смешком повторила она. — Какое чудное имя, как раз для этой улицы! Сейчас, кстати, то самое время: Рыжик явится с минуты на минуту. Заходи, подождешь его и Пряника.       Не без труда старуха отошла в сторонку, уступая мне путь к распахнутой двери в дом. По ту сторону порога виднелась старинная мебель, обтянутая вышивкой крестиком, потрескивающий поленьями камин, черно-белые снимки на его полке. Десяток маленьких фоторамок разбавляли пузатые стальные погребальные урны, не меньше пяти штук. Жизнь старуха прожила явно длинную: интересно, внутри прах ее мужей, прочих членов семьи — или кошек? Спросить об этом на первых минутах знакомства будет явно грубо…       Я вошел в гостиную медленно — пол скрипел под ногами: несмотря на новенький вид, некоторые доски под подошвами кроссовок чуть заметно прогибались, словно готовы были проломиться и отправить меня прямиком в подвал. В воздухе стоял неприятный старушечий запах, какой бывает в доме престарелых. Ячеистый тюль делил проникающий сквозь небольшие окна свет и как будто отъедал значительную его часть, отчего больше освещения давал камин, чем впустую бьющееся о толстые ледяные стекла солнце.       — Присаживайся на диван, — махнула старуха сухим кривоватым, как ветка старого дерева, пальцем и довольно бодро, уже особо и не опираясь на трость, поспешила к дальней двери. — Я приготовлю нам чай.       Я послушался, опустился на диванную подушку — и вновь раздался скрип, на этот раз пружин. Видимо, весь дом держался за жизнь из последних сил, как и сама старуха. На стене позади над высоким книжным шкафом глубоко бил пульс старинных часов. Их маятник самым кончиком задевал верх шкафа, поэтому каждую секунду слышался еще и шуршащий звук скольжения дерева по гоняемой туда-сюда пыли. У камина вполоборота стояло глубокое розовое кресло, в его тени притаился костлявый стул с решетчатой спинкой. Широкий низенький кофейный столик покрывала белая кружевная салфетка, такая же свисала с будто бы мертвого лампового телевизора, чернеющего в дальнем углу. Мда, в точности как дом престарелых…       Дверь (как выяснилось, на кухню) открылась, и в гостиную вернулась хозяйка дома, уже совсем без трости, но с узорчатым металлическим подносом в руках. Заметная сутулость — вот и все, что осталось от ее увядающего вида. Как воодушевилась приходом гостя! Наверное, ее не навещают.       На низенький кофейный столик без какого-либо видимого дискомфорта в спине она выставила с подноса пару бело-розовых чашек на блюдцах, сахарницу, из которой, как из ведьмовского котла без крышки, торчала миниатюрная серебряная ложечка, а сам поднос с пузатым заварником отправила на табуреткообразный столик за креслом, которое следом заняла.       — Спасибо, — кивнул я и взял свою чашку. От чая исходил какой-то незнакомый, малоприятный травяной запах, но, наверное, такой чай старуха привыкла пить в молодости в период дефицита или вроде того и потому он ей нравится, других идей нет… Отказываться было грубо, поэтому я сделал глоток. Напиток обжег небо и язык — и только по этой причине я не распробовал странную смесь чайных трав. Еще и сахара она не пожалела, уф… — Очень вкусно, — как учили родители, соврал я, но и до моих слов старуха была весела и довольна. С каждым моим глотком (которые я делал, лишь бы не потонуть в неловком молчании и оправдать его занятым ртом) улыбка ее становилась шире, искусственные жемчужные зубы — виднее. Свою чашку вместе с блюдцем обеими руками она держала у подбородка, однако так ни одного глотка и не сделала, видать, чай слишком горячий для старческой слизистой рта. Моей-то нелегко приходится!       Отставив через какое-то время уже пустую чашку обратно на блюдце, я бросил взгляд в сторону закрытой кухонной двери. Жар из желудка распространялся по всему телу и отчего-то превращался в слабость мышц и мыслей.       — Простите, а как мы узнаем, что Ваш Рыжик пришел домой, если мы здесь, а миска с едой, я так понимаю, на кухне?       — У меня колокольчик у кошачьей дверцы — мы услышим его звон! — бойко включилась в беседу старуха, также вернув чашку с блюдцем на стол. Чая в ней было столько, что при приземлении он даже пролился чутка на столешницу. — А сколько тебе лет?       — Шестнадцать, мэм.       — Ты хорошо кушаешь?       — Что, простите?.. — поднял я от удивления брови. Совсем бабка «поехала»? Мне же шестнадцать, а не шесть; как еще не спросила, слушаюсь ли я маму и папу. Вот что творит отсутствие общения с молодежью.       — Кушаешь хорошо? Каждый день завтракаешь, обедаешь и ужинаешь?       — Эм… Да… А скоро Рыжик должен вернуться? Мы уже вроде долго сидим…       С сухим неестественным смехом, какой слышен в фильмах о светских раутах, старуха поднялась, обошла кофейный столик и диван, остановилась недалеко от кухонной двери. Я повернул голову, дабы взглядом проследить за ней, — и комната закачалась, как маятник оглушительно стучащих настенных часов. Сердце в груди споткнулось, словно готовое остановиться. Я встал с дивана, голова закружилась еще тошнотворнее, ноги не слушались, и я попятился мимо кофейного столика и кресла к пеклу трескучего камина. Последний был так высок, что если б в последний миг я не ухватился за полку, то вполне мог и занырнуть в долизывающее черные поленья пламя. Локтем я ударился о стенку за узкой полочкой, кистью случайно смахнул одну из урн, и со страшным гулким стальным грохотом она упала на пол. Крышка выстрелила и укатилась под диван. На ковер просыпался совсем не пепел: поверх ворса лежала рыжая, черная и серая шерсть. Не пряжа. Шерсть животных, будто вырванная пучками… Урна была заполнена под верх, посему при падении из нее вывалилась бóльшая часть содержимого. Теряя концентрацию и последние силы стоять, я не мог отвести взгляд от рыжих пучков — это Рыжик?.. Ебанный чай…       — Вот ведь… старая… пизда… — сонно бормотал я, сползая по спинке кресла на ковер. Я не то расселся, не то улегся на нем в позе отброшенной прочь тряпичной куклы. Свинцовые веки опускались, слипались, и я ничего не мог поделать!.. Размытая фигура довольной старухи приближалась, когда меня утащила резко вниз, сквозь пол, подвал и фундамент, Тьма…