Су... Старуха с Пряничной улицы (Gingerbread street bit... witch)

      Я приходил в себя долго, мучительно: размытые свет и тьма крутились как перед с трудом открывающимися, тотчас закрывающимися глазами, так и внутри головы с таким неистовством, словно меня привязали к колесу и хорошенько его раскрутили. Под собой я чувствовал твердую опору, и только это не давало мне окончательно потеряться в пространстве, пока зрение работало из рук вон плохо сквозь стену застывших между веками сонных слез. Руки были неудобно связаны позади, в спину болезненно впивалась угловатая спинка деревянного стула — того самого, что таился в тени розового кресла, как истинное лицо проклятой старухи за маской больной пожилой женщины. Грубые толстые веревки удерживали не только мои запястья: тугие кольца прижимали к решетчатой спинке стула корпус и даже шею, отчего при глотании слюны возникало кратковременное удушье.       Света на кухне было значительно больше, чем в гостиной, но шкафчики, большой прямоугольный стол для готовки (стоящий посреди помещения и образующий кольцевую дорогу вокруг себя), панели на стенах — все было из темного дерева, столешницы — черны, как беззвездный космос, посему кухня выглядела угрюмо, угрожающе, враждебно, и даже три узких высоких окна, сияющих близко друг к другу между парой темных исполинов — шкафом и также спрятавшимся в деревянные доспехи холодильником, не могли дать достаточно света, чтобы наполнить это место комфортом. Всякая поверхность в этом чертовом доме выглядела как неумело втиснутый в реальность рендер: отторгающий солнечный свет; лишь подражающий настоящим предметам; искусственный, скрывающий под своей оболочкой нечто инородное, опасное, хищное…       Зрение восстановилось в полной мере, а вот головокружение с концами не ушло: пусть я уже не чувствовал себя застрявшим на безумном аттракционе, дом качало, будто палубу подлетающего на волнах корабля. Первым делом я порыпался вволю на стуле — освободиться не получится, сумасшедшая старуха свое дело знает, связала на славу… Кухонная дверь в дальнем конце была закрыта на увесистый навесной замок, не считая еще двух задвижек и цепочки. Кошачья дверца была заблокирована опущенной толстой полупрозрачной перегородкой; да я бы и не смог в нее протиснуться. Выброситься в окно — тоже не вариант, ведь до него надо как-то добраться, а со стулом я на столешницу не заберусь.       Дверь в чулан, располагавшаяся напротив дворовой, открылась. Со скрипучей деревянной лестницы на кухню поднялась хозяйка дома с продолговатой, довольно тяжелой на вид кошколовкой в руке. Работающая по принципу гуманной мышеловки клетка держала в плену перепуганного до крупной дрожи пушистого полного серого кота. На лбу темнели три вертикальные полоски, хвост увеличился раза в три, спина была изогнуты дугой — кот шипел, жал к голове уши, но и теснился всем трясущимся телом к решетке, стараясь быть как можно дальше от своей похитительницы.       — Пряник! — вырывалось у меня облегченно-взволнованно, благодаря чему старуха поняла, что я уже пришел в себя. Кот, услышав родной голос, шагнул в мою сторону, но кошколовку намеренно тряхнули, и Пряник снова зашипел. — Пожалуйста, отпустите его! — взмолился я, бессильно дергая пережатыми веревками плечами. — Хотите денег? Мы продадим машину и все отдадим Вам! Постараемся больше найти, если скажете!..       — Ты, наверное, открыл рот, чтобы извиниться, — отстраненно произнесла старуха, водрузив кошколовку на дальний по отношению ко мне край стола.       — Что? За что?..       — За те ужасные слова, которые ты сказал, отключаясь в гостиной. Молодым людям не пристало так грязно ругаться. Ты же не хочешь, чтобы я вымыла тебе рот с мылом?       — Чт… — «Ужасные слова»?.. Я, хоть убей, не помнил, что сказал, теряя сознание, говорил ли вообще, но бывают ситуации, когда жизненно необходимо притворяться и лгать. — Простите! Простите за те кошмарные, отвратительные, незаслуженные слова! Я сам не знаю, что на меня нашло! Наверное, на меня так повлияло снотворное или что там было в чае; я никогда бы не посмел ранить Вас грубым словом! Пожалуйста, отпустите его…       Старуха довольно улыбнулась, и то была не одна из тех театрально милых улыбок, что я видел ранее; в жабьей ужимке сквозил холод заледеневшей крови да лишенное сочувствия самолюбование.       — Хороший мальчик, — неприятно высекла она, прошлась до холодильника и принесла к столу свежие овощи. Даже оказавшаяся следом в ее руках овощечистка выглядела опасно, словно ее собирались применить для снятия кожи живьем… Но металл врезался в крепкую картофелину, и к столешнице потянулась широкая коричневая лента ее истыканной глазкáми одежки. — Знаешь, «настоящие ценители мяса» утверждают, что страх негативно сказывается на вкусе и структуре плоти, что животных перед убоем ни в коем случае нельзя пугать, иначе блюдо не будет вкусным…       — Что?.. — вырвалось у меня едва различимо. Замутненный наркотиком мозг не позволял пока осознать происходящее в полной мере; я тонул в бесчеловечных словах, исторгаемых сухим старческим ртом.       — …но я в корне не согласна. Вот возьмем, скажем, кошку…       — Не надо… — простонал я на грани рыданий… Старуха задорно оскалилась, ведь явно завладела всем моим вниманием, и перешла к чистке моркови.       — У кошки совершенно нечего есть. Конечно, можно вкусно приготовить почки, сердце, легкие и желудок, но мяса в них обычно никакого, только субпродукты.       — Пожалуйста, не нужно готовить Пряника… У Вас ведь и самой был кот! Вы его съели?!..       — Да что ты понимаешь, — отмахнулась овощечисткой старуха. — В моем детстве мы жили очень бедно и в таких краях, где сбитый на дороге опоссум становится ужином для всей семьи. Рыжик сбежал, его переехала машина прямо перед домом. Не пропадать же мясу…       — Господи, да это же сумасшествие…       — Я принесла его домой, общипала, вычистила, нафаршировала, сунула в духовку — ну и кто бы мог подумать, что кошки такие вкусные! Опоссумы как курятина, но кошки — совсем другой разговор. К сожалению, подобный деликатес в мясной лавке не купишь, и мне пришлось самостоятельно добывать дичь, — с чудовищным самодовольством похлопала она кошколовку по дверце. Пряник панически забился в угол. — Чтобы убить своего первого пойманного кота, мне пришлось постараться, и именно попробовав его, я поняла, что страх идет мясу только на пользу! Чем больше зверь боится, тем вкуснее он становится!       Овощечистку сменил жестоко сверкнувший внушительный мясной нож; от леденящего ужаса я вжался в спинку стула, испугавшийся за Пряника, никак не за себя. Это кошмар, пожалуйста, пусть это все будет всего лишь кошмаром, в котором не осознаешь, что спишь!.. Но меня ни разу еще не тошнило во сне, стало быть, это не поддающаяся осмыслению, чудовищная, бессердечная реальность… Нож скоро кромсал сырые овощи, и от каждого его громкого, подобного выстрелу, соприкосновения с доской для резки сердце сжималось в уколе острой боли…       — Ох, что это я, — спохватилась старуха и открыла дверцу холодной духовки. — Мясо же будет готовиться куда дольше овощей: когда немного запечется, выпотрошу, положу в латку к овощам и снова верну в духовку — так полезнее: витамины от жара не успеют разрушиться.       Ее слова пролетали мой разум насквозь, от пульсирующего адреналина в крови я не способен был уловить их смысл — пока она не протянула руку к кошколовке. Из горла моего вырвался отчаянный крик! Старуха схватила клетку с шипящим от бессилия и ужаса Пряником, раскачала кошколовку и открыла дверь ровно в тот момент, когда кот потерял равновесие и полетел по инерции вперед. Пряник глухо ударился головой о заднюю стенку духовки. Старуха с победным оскалом захлопнула дверь и выкрутила поворотный переключатель почти до предела. В чреве пробудившегося металлического монстра зажегся свет, кухню заполнило размеренное гудение: температура в духовке начала стремительно подниматься…       — Влияние страха так будет максимальным, — просмаковала безумица.       — НЕТ! НЕТ! НЕТ! — впустую силился я ослабить веревки, но те лишь натирали кожу до фрикционных ожогов, даже сквозь одежду. — ВЫПУСТИ ЕГО ОТТУДА! ЗЛОБНАЯ СТАРАЯ СУКА! ТЫ, НАХУЙ, СГНИЕШЬ В ТЮРЬМЕ!..       — Какой отвратительный лексикон, юноша! — морализаторски покачала она головой.       За ее спиной Пряник, пришедший в себя после удара, скреб прозрачную дверцу, по краям забрызганную запекшейся кровью. Вверху, у постепенно накаливающегося докрасна нагревательного элемента, копился жаркий воздух, потому задыхающийся кот больше жался к поддону, тоже стальному, тоже нагревающемуся!..       — Кошатина, конечно, вкусная, но я открыта новому, — спокойно поделилась старуха, вновь взявшись за нож. Овощи на этот раз ее уже не интересовали: с ледяной безучастностью она глядела на меня, умирающего внутри с каждой секундой, на которую ближе к мучительной гибели становится Пряник… — Я планировала отрезать от тебя куски так, чтобы ты как можно дольше оставался в живых: морозильная камера у меня небольшая, все твое мясо не поместится. Однако ты ужасно меня оскорбил, так что, пожалуй, придется нарезать мясо прямо на кости и поджарить, не отделяя, — в качестве поучительного наказания за грязный рот. Давай-ка начнем с какой-нибудь твоей ноги…       «Ноги!» — наконец осенило меня: она привязала меня к высокой спинке стула, но не зафиксировала ноги!..       Усыпивший меня наркотик еще не успел выветриться, но мешкать было нельзя! Наклонившись вперед, я оперся на ноги. Тяжеленный стул заставил веревки врезаться в руки, грудь и горло, отчего я в ту же секунду испытал удушье и кровь зашумела в ушах. Быстрее, чем бабка сумела бы среагировать, я попер на нее, согнутый, накрытый стулом, как черепаха панцирем! Столкновение чуть не опрокинуло меня на пол, но уронило ее; нож с певучим лязгом отлетел к приоткрытой двери в гостиную. Старуха пыталась подняться, я времени зря не терял. Опустившись вместе со стулом, как сидел, но уже спиной к духовке, я обеими руками схватился за длинную ручку. Вот только связанные запястья не позволяли потянуть за нее, опустить! Пряник уже не царапался, в духовке было тихо, и мне до сердечной рези было страшно узнать, в каком он состоянии. Старуха села, нашла взглядом нож и потянулась к нему. Я снова перенес весь вес на ноги, опустил голову к полу — поднял стул на своей спине так, что ножки стали параллельны полу, и, опуская, вставил две задние в пространство между дверцей духовки и ручкой. Невероятных усилий стоило мне двигаться по диагонали к полу так, чтобы ножки стула опустили тугую дверцу духовки, но я смог! Сумел! Получилось! Пряник пулей выскочил наружу! Шерсть на кончиках его ушей дымилась: видимо, выбираясь, он задел нагревательный элемент. Старушечьи пальцы стиснули рукоятку ножа… Бабка с отпечатком нечеловеческой ненависти на бумажном-мятом лице поднялась. Пряник проскочил меж ее ног в широкую щель дверного проема. Старуха, поняв, что я со стулом застрял, направилась в гостиную за Пряником… Я мало что успел осмотреть в той комнате, но ни под диваном, ни под шкафом проема не было — сумеет ли спрятаться Пряник?..       — Блять, давай!.. — прорычал я, елозя стулом по дверце духовки. Из-за положения обоих я стоял на коленях, прижатый головой к кухонному столу. Чтобы высвободить ножки из-за ручки духовки, надо было податься вперед, но некуда, впереди блядский стол!..       В гостиной послышался грохот: видимо, старуха опрокинула кресло, чтобы лишить Пряника последнего укрытия. Горящий страхом за пушистого друга, я с матерным воплем двинулся назад! — дверца захлопнулась, и я смог с горем пополам достать ножки стула так же, как вставил их в проем. От усталости меня шатало, а держаться на ногах помогал лишь адреналин, изматывающий сердце до предела. Я ворвался в гостиную как раз вовремя, хоть и казалось, что опоздал: за секунду до моего появления старуха схватила высокий табуреткообразный столик и метко приложила им Пряника. Для человека этот столик легонький, но не для кота… Пряник остался в сознании, однако дезориентированно лежал подле дивана, водил головой из стороны в сторону, будучи не в состоянии опереться на лапы. Старуха склонилась над ним с ножом… Ни одна мысль не промелькнула в моей голове, когда я с отчаянным криком «УБЕРИ ОТ НЕГО СВОИ ГРЯЗНЫЕ ЛАПЫ!» побежал на убийцу котов. Старуха не успела среагировать, а может, и не смогла бы воткнуть в меня нож из-за решетки спинки стула, не только прикрывающей мою спину, но и торчащей над головой, точно бычьи рога. От столкновения я упал на пол, стул подо мной разломался, и я остался привязанным уже к одной только спинке, скрючившийся от дикой боли в спине в обломках ножек и сиденья. Старухе повезло куда меньше: сила удара толкнула ее назад, затылком она громко ударилась о полку камина, на пол с металлическим грохотом обстрела попадали урны с шерстью убитых котов. Если б не это, старуха смогла бы устоять, полка ее поддержала б, однако одна из урн попалась под ногу, бабка потеряла опору, соскользнула затылком с полки — и рухнула прямо в камин! Дом заполнил оглушительный жутчайший вопль! Старуха барахталась в пламени, за мгновение обуявшем ее платье и волосы! Напрочь забыв от шока о боли, я пополз в сторону Пряника, жалобно мяукнувшего при виде меня. Спинку стула перекосило, поэтому из петли я смог вытащить правое запястье, кое обзавелось ярким болезненным браслетом фрикционного ожога. Охваченная огнем, хозяйка бойни, замаскированной под дом, выбралась из камина и, не видя ничего, со все тем же душераздирающим воплем понеслась кругами по гостиной. Всякая мебель, с которой она соприкасалась, поджигалась, и вот уже воздух наполнился удушливым дымом, не говоря уже о тошнотворном запахе сгорающей плоти… Мне было страшно шевельнуться: вдруг старуха заметила бы меня и в приступе мести сожгла бы нас с Пряником! — посему я жался к боковине горячего дивана и свободной рукой держал столь же сильно перепуганного Пряника у сердце…       Наконец, живой факел рухнул у двери на кухню. Согнувшись в три погибели — не столько из-за спинки стула, сколько из-за дыма, я донес Пряника до входной двери, открыл ее, и из адского пекла мы вместе вырвались на пасмурную улицу, куда вслед за нами из дверного проема тотчас повалил темный дым. Я терял последние силы, кашлял до мучительной боли в горле, но продолжал делать шаг за шагом, дабы оставить позади этот проклятый дом, дорожку из плит среди цветов, сетчатую ограду и даже всю ту сторону улицы. Я свалился без сил на узкую полоску газона напротив, у гидранта, возле которого — вот так совпадение — когда-то и нашел Пряника. Может, это и не совпадение вовсе, может, эта ненормальная поймала кошку с котятами и Пряник — единственный, кто смог спастись? Мы никогда не узнаем. Но это и не важно! А важно то, что в тот момент, когда отвратно розовый дом сверкал разбушевавшимся за окнами огнем, Пряник был прижат к моей груди, трясся, выпучив глазища, но был жив, как и я.       Минуты неслись с небывалой скоростью, а я все сидел и сидел на месте, как и Пряник никуда не пытался уйти, хоть и окончательно пришел в себя. Пусть умом я понимал, что после такого старуха выжить точно не могла, я чувствовал себя по-прежнему беззащитным, от непроходящего страха колотила крупная дрожь. Казалось, все произошедшее было ярким ночным кошмаром, но никак не реальностью; я допускал, что сошел с ума, что галлюцинировал, сидя посреди улицы, однако повыходившие из соседних домов люди да приехавшие с мигалками и драконьим ревом пожарные машины говорили об обратном. Меня заметил медик, выскочивший из машины скорой, присел рядом со мной, темным от копоти, на корточки, что-то говорил, развязывал веревки. Спинка стула оказалась на траве. Я обнял Пряника уже обеими руками, прижался подбородком к его мягкой макушке, но успокоиться это не помогало: от его шерсти исходил запах дыма, приобретенный, вероятно, еще до пожара, в духовке…       Нас накрыли тонким пледом, чуть ли не силой повели к машине скорой помощи; я не упирался, просто не понимал, что происходит, что должен делать, как вообще говорить, как мысли соединять в предложения — был совершенно растерян. Но это ничего… Главное — Пряник жив…