Хроники Орбиты и Космоса: Janteloven

      Просыпаюсь по будильнику. Сейчас восемь часов тридцать минут утра. Златы уже нет. Странно, что я не проснулась, когда она собиралась. Илья пьёт кофе на кухне. Он тоже сейчас уже поедет на учёбу. Одна я прогуливаю. Но у меня ещё неделя отдыха, так что всё легально. Собираюсь с силами и иду в душ. Надо поменять повязку на ноге. Это первый раз, когда я буду делать это сама. Оказывается, это не очень легко. Выходит криво, но сносно. Главное, что не болит. Укол у меня назначен на завтра. Может, съездить к бабушке? Она-то поставит, медсестра всё же. Хотя тогда придётся всё объяснять…в любом случае, им надо позвонить.       В детском доме я ровно в десять часов. Лиза говорит, что все мои уже там. Они расселись в зале на креслах-мешках, которые я выбила им у одной компании месяца три назад. Они засидели их так, что там уже есть дырки. — Ты-таки здесь! Ну что, готова петь? — Вы подготовили мне песни? — я включаю деловой тон. Они любят эту игру. — О да, ещё как! Там дохуя рэпа. — Так, правила нашего общества? — Никакого мата! — кричат они хором. — Но вот только «НИ-ХУ-Я», — Диана показывает этот знаменитый жест на эту фразу. — Я сейчас уеду, если не прекратите. Я к вам по-человечески, а вы как со мной… — Да чего ты, не включай мамочку, — Лёля сидит в углу далеко от Геры. У них что-то стряслось? Я же принесла презервативы… — Ладно, рассказывайте, что хотите от этого концерта. — Ты знаешь, как мы любим тебя слушать, и как Гера любит играть на фортепиано. Мы хотим устроить кавер-вечеринку. Много песен, аранжировки на Гере и мне. Я займусь прочими звуками. Голос с тебя. Ну и с Геры, конечно, — рассказывает Алина. Аля с одиннадцати лет болела анорексией, но справилась. Сейчас ей пятнадцать, и выглядит она чудесно. Совсем недавно отрезала волосы по плечи, а раньше у неё были локоны ниже пояса. — Хотите от нас с Герой концерт? — Очень. Должно быть круто. Все песни из наших личных плейлистов. Просто хотим услышать их из твоих уст. Тем более, если это последний концерт здесь, — Диана деловая душа этого места. Мне жаль её, потому что я априори знаю, что она не поступит в школу литературы и истории. Она вообще не гуманитарий. — Ладно, я поняла. Давайте начнём с первой песни. Попробуем попеть, поиграть. Всё постепенно. Только предупреждаю, я не пела довольно давно, могу разочаровать. Все говорят, что всё равно не шарят во всём этом, а я смеюсь. Смотрю на список песен и радуюсь, что многие из них знаю. Я сразу сообщаю, что концерт может быть не дольше полутора часа. И песни разобьём на две части, я не смогу петь без перерыва очень долго. Пока что мой лимит был тридцать четыре минуты. — Кто внёс песню «Нежность» Крека? — Катя поднимает руку. Катя — это хуманизированный оленёнок Бэмби. У неё умерла сестра, когда Кате было восемь лет. Тогда мать запила, стала вести далеко не самый адекватный образ жизни. А отца Катя не знала вовсе. Старший брат разошёлся и стал приставать к Кате. Когда её попытались изнасиловать, она сбежала из дома. Шаталась по улице несколько дней. Потом об этом пронюхала соцслужба. Всё закончилось лишением родительских прав и Катей тут. У неё огромные карие глаза, есть в них что-то знакомое…может, у Риты такие же? — Ты имеешь в виду версию Крека или Шуры Кузнецовой? — А Шура её пела? — Ага, потрясный кавер. Давай его попробуем. Я просто его уже пела. — Да. Класс. — «Из окон» чьё? — Паша откликается. Паша брошен с малых лет. Ни отца, ни матери он не знает, хотя они живы. Паша форменный придурок со всеми, кроме своих младших сестры и братишки. Пашу подбросили в детский дом в два года. Спустя ещё три года в детский дом доставили ещё двух ребят, и прилагалось сообщение, что у них тут брат. Нашли Пашу. Все трое — обладатели ярко-голубых глаз и русых волос. Пашка — веснушчатый парень с широким ртом. Но он имеет какой-то странный мальчишеский магнетизм. Ему сейчас тринадцать. Малышам по восемь лет. У брата и сестры не было имён, когда их подкинули. Паша назвал их сам. В итоге, есть Паша, Полина и Петя. Три «П». Будто из «Зачарованных». — Чьё «Эта сука хочет денег»? Я не будут это петь! — я смеюсь, потому что такие песни — точно нет! — Моё! — Наташа, маленькая любопытная занозка. Она очень ведомая. И я очень переживаю, что она попадёт в плохую компанию. Пока что она со мной, но это не навсегда. Она скиталась по разным детским домам, пока её старшая сестра пыталась вернуть малышку под опеку. Но потом сестру очаровал какой-то мажорчик, и та забила на судьбу младшей. Лиза рассказала, что Наташина сестра сторчалась, и её больше нет на этом свете. Наташе не рассказали. Она живёт в неведении и думает, что её сестра просто уехала и счастлива. — Не буду, Нат, прости. Что тут ещё из твоего? Она молчит. — Ната? — «Девочка с каре». — Так, супер. Репертуар Кошелевой то, что надо. Хорошо. Дальше… Фогель? Серьёзно? Как вы хотите, чтобы я это пела? — Ксюш, составь свой плейлист, потом просто совместим. Что ты хочешь спеть? — Гера ставит этим вопросом меня в неловкое положение. У меня не было мыслей на этот счёт. Я не знаю, что я хотела бы спеть. Я называю то, что последнее было в моей музыкальной библиотеке.       Мы прорабатываем примерный сценарий, но пока песен слишком много. Концерт выходит на четыре часа. Все предложили песен по пятнадцать. Я с ума сойду это репетировать. Я осипну. Через два часа работы из зала уходят почти все. Остаются самые работящие. Алина, Гера и Лёля. Мы с Герой идём репетировать. Это оказывается сложнее, чем я думала. Все песни разные по голосу, абсолютно никакой закономерности. Конечно, наш пианист подбирает всё слёту, но это ужасно тяжело для голоса.       После двух часов пения я сдаюсь. Мы отрепетировали всего одну песню, которая пойдёт в концерт. Остальное сыро выходит.       Я уезжаю с репетиции немного на взводе. С музыкой в последнее время у меня как с сексом: если не доводишь до конца, потом ходишь недовольным и напряжённым. Только после концерта я расслаблюсь. Если он пройдет хорошо, это будет мой личный душевный оргазм. Гера забрал у меня презервативы, но не стал рассказывать, что произошло между ним и Лёлей. Надеюсь, разберутся.       Выхожу на улицу у дома и останавливаюсь у подъезда. Дышать становится тяжелее, в душе полная катастрофа, сильнейшее землетрясение порождает цунами, которое уничтожает остатки стены, возводимой мной несколько лет. Я чувствую, как к глазам подкатывают слёзы. Разворачиваюсь и еду обратно с детский дом. Я останусь на ночь там. Попою в актовом одна ночью, пусть голос уже сел, это заглушит панические атаки, которые накрывают не первый раз с момента возвращения Тимы. Утром поеду домой. Пишу Злате, что меня не будет. Она пишет, что её тоже не будет. Ах, да, Данил. Решаю ей позвонить. — Алё? — Ты у Данила будешь? — Да, а что? — А где он живёт, если не секрет?       Злата говорит, что далеко. Он живёт практически в часе езды от нашего дома. Сама не говорю, где буду. Не за чем. Сейчас та степень грусти, когда никого в неё впускать не хочется. Сажусь на маршрутку и вытаскиваю почти последние деньги из кармана. Пишу Лизе, что буду репетировать ночью. Её это не удивит, потому что она знает о моей любви к ночной работе. Приезжаю и прохожу через чёрный вход. Не хочу, чтобы ребята знали, что я тут. Мне надо одной попеть и забыться. Очень сильно. Я так делала ещё в школе. Класса с десятого находила в музыке особое наслаждение, особый кайф, несравнимый ни с чем иным. Забегаю в зал и сразу закрываюсь на шпингалет. Да, тут есть шпингалеты. Зачем? Дети же могу запереться, как я сейчас.       Включаю всю аппаратуру, и нахожу пару песен, которые необходимы мне для душевного равновесия. Через полчаса, включаю потоком все треки из «Яндекс.Музыки» и натыкаюсь на один, который сейчас так нужен. Иногда такое бывает: ты листаешь музыку, не имея чёткого представления, что хочешь услышать, но знаешь, что, когда будет та самая песня, ты поймёшь. Сейчас это «Грехи» Крида и Клавы Коки. Встаю посередине тёмной сцены и начинаю петь.       Каждое слово как будто из сердца… — И назад, мне уже не дойти… Скажи! Демон в голове мне не даёт покоя! Держи меня! Не узнаю себя, уже не знаю, кто я! Мне так хочется выплеснуть всё, что внутри…       С каждой новой волной звука волны приливают и к моим глазам. Я плачу и валяюсь посередине зала, но не престаю петь. Точнее, орать. Мне это надо. С каждой судорогой печали и неотвратимой тоски тело начинает ломить всё больше, все мускулы лица вздрагивают, мой голос больше мне не принадлежит, мои глаза выливают, кажется, тонну воды. Это типичный нервный срыв. Так бывает, когда долго не думаешь о плохом. Плотина не вечна.       В психологии есть такая штука: нарушение восприятия. Это о стрессах. В сильных стрессах иногда сбивается восприятие, и несколько секунд кажутся часами, или наоборот. Принимать сиюминутные решения не выходит. Это важно, например, для работы в космосе. Я не космонавт, но время для меня начало течь иначе. Открываю глаза и понимаю, что уже совсем темно. Мой телефон начинает звонить. Это Тёма. — Да? — голос охрип, и это неудивительно. — Ксюнь, всё хорошо? Ты не ответила на предыдущие шесть звонков. — Без комментариев. — Так, ясно. Ты где? Я в Туле, я за тобой приеду. Поговорим. — Не надо, Тём. Я не нуждаюсь в принце на железном окне. — Ну а мне хочется увидеть принцессу. Говори, или я выслежу твой телефон. — Очень смешно. — Ксения, я не шучу. Ты где? — Детский дом Яснополянский. — Понял, жди.       Теряю нить реальности и снова ухожу в себя. Надеваю куртку и выхожу на улицу. Пишу Лизе, что зал свободен. Ключ на охране. Когда я выхожу, к воротам подъезжает крутая тачка Тёмы, его единственная реально дорогая вещь. — Привет! — он открывает передо мной дверь и приглашает в машину. Я сажусь на пассажирское сиденье и сжимаюсь, как ссохшаяся ягода. — Что с тобой приключилось? — Критические решения, приведшие к неизбежному эмоциональному кризису. — И какова же механика критических действий, которые так неотвратимо повлияли на практическое взаимодействие с людьми? — Придурок. — Сучка, — я улыбаюсь. В этом весь Тёма. Он со мной на одной волне. И с ним весь мир кажется проще. Пока я в его машине, проблемы висят над нами, но не давят. — Очень много всего, Тём. Ужасно много… — Хочешь об этом поговорить? — Не знаю. Маловероятно. Просто всё со всем сложно, и это бесит. Я только начала выстраивать всё, только привела всё в стабильное состояние, а из-за Короткова выпала из чёртовой жизни на два месяца. Уже апрель, а я всё ещё в конце февраля. — Так это твой парень вина всему? Что у вас? — Мы просто…пережили много всего. И вот вопрос: точно ли пережили мы это, — тоску в моём голосе уловить не так уж и сложно. Ей сквозит во всех моих движениях, и мои глаза сейчас самые явные огни той самой неизбежности горя. — Я здесь специально ради тебя. И я тебя не брошу. Прилипну к тебе и не отпущу. Так что никакой одинокой депрессии. Грустить надо весело. — А у тебя как дела? Как Ариша? — О, она прекрасно. Носится по больнице так, будто не было у неё ничего с ногой. В этом вся она. А вот я…не знаю. Тоже всё как-то погано. Одиноко в последнее время очень. — Да. — Я спать хочу.       Смотрю на часы на панели руля. Уже половина первого ночи? Сколько я провалялась в слезах? — Я тоже. Но мне холодно. — Ну иди сюда, — Тёма раскрывает объятия. Мы перелазим на задние сиденья и обнимаемся. Тёма расстёгивает куртку и закутывает меня в неё. Так мы и засыпаем. Нам уютно, и это главное. Мы с Тёмой свои люди, мы привыкали друг к другу так постепенно, но в итоге так сильно.