Шаг за шагом

      Мир полнится болью. Так было и так будет. И это никому не интересная истина. Мир полнится болью – ничего не значащая абстракция для всех, кто не приучен заламывать руки после всякой новости о раздираемой войнами Африке.       В этом отношении Дэвид всегда был честен с собой. Какое дело ему до Африки, когда его родная страна лишь чудом разминулась с всадником на вороном коне и всё ещё продолжает избегать этой встречи? Когда сами Штаты раздирают изнутри? Дэвиду не интересен мир за границами двух побережий. Ему безразлична Мексика на юге, стремительно скатывающаяся в средневековье, ему не интересна Канада, что как никогда ранее способна стать щитом и опорой для Соединённых Штатов на севере. Если верить политиканам и тем болтунам из ночных ток-шоу, что без умолку повторяют раз заученные фразы. У Дэвида был мир, до поры до времени не тронутый переменами. У Дэвида был его Штат и его город, в котором он родился, вырос, воспитал детей и надеялся понянчить внуков.       Его мир не рухнул за один день, как это бывает в низкосортном кино, но спустя годы он уже не мог припомнить, как долго менялся мир вокруг него, и когда произошёл тот переломный момент, после которого всё скатилось в едва управляемый хаос. Это был никем не управляемый хаос.       Кирпичик за кирпичиком рухнули стены его мира, в пределах которого он чувствовал себя в безопасности, в пределах которого в безопасности была его семья. Он видел, куда всё скатывается, но он не понимал, что с этим делать. Он представить не мог, что вообще он мог бы со всем этим сделать. На долгие годы внутри него поселилось чувство бессилия.       Когда Бегемот шокировал, буквально парализовал мир своим появлением, он снова не сразу воспринял угрозу. Бегемот был далеко, Бегемот был на другом краю мира. Для него Бегемот был и продолжил оставаться чем-то наподобие непрерывно воюющей Африки. Абстрактным дерьмом, которое происходит не с ним и не в его городе, не в его вселенной. Какое-то запредельное число погибших и пострадавших было просто цифрой, едва укладывающейся в голове и плохо поддающейся осмыслению. Иногда он примерял количество новых жертв этой яростной стихии к своему городу. Тогда он думал, каким бы стал его город, отними от него треть жителей или три четверти, сколько это в домах и районах, сколько школ и больниц не досчитался бы округ, сколько полицейских департаментов и пожарных частей пришлось бы сократить. И только тогда на некоторое время эти цифры превращались во что-то, что он может понять и почувствовать.       С дебюта Бегемота прошли годы, Левиафан уже явил себя миру, но для Дэвида эти существа так и оставались абстракциями, воплощением разрушительных стихий. Они ими и были, стихиями, неумолимыми и неудержимыми. Они были как природные явления, с ними нельзя было бороться. С ними никто не мог сравниться. Даже хвалёные герои, коих повсеместно нарекли сильнейшими, оказались бессильны, когда Бегемот или Левиафан приходили собирать кровавую дань. С их существованием Дэвид в конце концов примирился, ведь перед ними он абсолютно беспомощен. Но смирился он только с ними.       Прошло время, и однажды новая картина мироздания сложилась в его голове. В ней не нашлось места порядку, или даже частице старого порядка. Как раньше уже не будет. Он понимал это тем больше, чем сильней углублялся в суть тех перемен, что охватывали Штат за Штатом, город за городом, пока не добрались до его города и не поглотили его вместе с его обречёнными жителями. Он не мог мириться с этими переменами, даже несмотря на то, что, казалось, всё вокруг убеждает его в обратном. Старается убедить в том, что всё не катится в бездну боли и отчаяния.       Дэвид МакМиллан никогда не был сторонником теорий заговоров, но не нужно было быть любителем носить шапочки из фольги, чтобы видеть, как правительство его страны из кожи вон лезет, пытаясь не то угодить мутантам, не то загнать их в рамки. Он видел это своими глазами на улицах своего города, в разговорах коллег, в замазанных строках собственных рапортов. И ему сильно не нравилось то, что он видел. По всему выходило, что в его стране появилась прослойка людей неприкасаемых, людей, стоящих над всеми человеческими законами, людей неподсудных, людей, требующих особых привилегий и, что много хуже, получающих эти самые привилегии. И особенно сильно ему не нравилось то, как они раз за разом уходят от правосудия. Он был свидетелем того, как тем прощаются преступления, за совершения которых преступник, не обладающий противоестественными умениями, получил бы несколько пожизненных сроков или смертельную инъекцию. Такая вопиющая, неприкрытая безнаказанность не могла не оставить на душе Дэвида отпечаток. Поняв, в каком мире теперь живёт, Дэвид уже не мог оставаться немым наблюдателем.       Стоя на руинах торгового центра, одного из самых крупных и самых старых в городе, Дэвид чувствовал, как немеют его ноги, как трепещет изношенное сердце в его груди. Его руки тряслись. В тот осенний день он снова чувствовал себя беспомощным. Как и годы назад, он снова не мог собрать в голове цельную картину мира. Помогая разбирать завалы, он как ребёнок радовался каждый раз, когда кому-то удавалось найти выживших. Ему хотелось удавиться, когда из-под обломков бережно выносили безжизненные, изломанные тела. В бессильной злобе он стиснул зубы, когда по рядам спасательных команд пронеслись первые слухи об официальном заявлении мэра, об акте вандализма, о том, что поиски повинных в несчастном случае уже ведутся. Выделив ключевые слова из добравшихся до них слухов, Дэвид уже тогда понял, что и в этот раз ему предлагается взять правосудие в свои руки. Вандализм, несчастный случай. Так они это назвали спустя почти сутки после теракта. Это было ложью, это было очередным актом предательства по отношению к его городу.       С каждым годом Дэвид только твёрже убеждался в том, что для ряженых мутантов это всё было игрой. Для одних это было весёлой забавой, для других возможностью показать гнилое нутро, поделиться с окружающими своим внутренним миром. Но, и беззаботные дурачки и садисты, получившие возможность проявить свои наклонности несли вред своими действиями, множили боль и страдания. Для кого-то из их жертв это выливалось в финансовые убытки, для других заканчивалось могильной плитой.       Торговый центр и сотни похороненных под его руинами надежд и мечтаний стал очередным подтверждением той нехитрой истине, что безнаказанность множит беззаконие. Но он же стал той чертой, которую не стоило переступать. Тогда многие тысячи вышли на улицы, требуя от властей правосудия.       В отличие от протестующих граждан, Дэвид знал, что они требуют невозможного. Верха слишком глубоко погрязли во лжи, которой кормили своих избирателей. Однако, вопреки его ожиданиям, протестующим удалось добиться смены риторики. Однажды недовольные добились своего – убийцу назвали убийцей, а его преступлению дали справедливую оценку.       В тот памятный день Дэвида не было среди протестующих. В тот день он вершил своё правосудие, которое будут обсуждать даже спустя полгода.       — Ну и зачем мы сделали этот крюк? На этой стоянке мы нашего друга точно не отыщем. — Джозеф встал рядом с Дэвидом и, как тот секундой ранее, принялся разглядывать останки фургона. В его взгляде чувствовалось неподдельное любопытство. На мгновение Дэвиду показалось, что Фрэнк пытается разглядеть следы крови или останки изломанных, раздавленных тел, — Там полно свидетелей, которые все как один твердят, что с этими парнями разделалась Алая Лента.       — Не отыщем, — Согласился Дэвид, отвернувшись от приметного фургона. — Заметил, что с каждым своим публичным выступлением эта сука становится только наглей?       — Ну, пока она мочит только своих коллег по ремеслу... — В словах Фрэнка читалось сомнение.       — Это ненадолго, — Дэвид вынул пару сигарет из смятой пачки «Лакки Страйк», одну он передал Фрэнку, — С чего она начинала напомнить? Ломала пальцы и выкручивала руки щипачам в подворотнях. Теперь убивает при свидетелях. Будто знает, что ей ничего не будет даже за массовое убийство.       — М-да… — Фрэнк, не дождавшись спичек или зажигалки, полез в свой карман. — Ну, она всё ещё не была заподозрена в убийствах горожан.       — Это вопрос времени, Фрэнк, — Дэвид продолжал стоять с незажжённой сигаретой. Словно забыв, что хотел сделать, он, глубоко задумавшись, смотрел перед собой. — Вот увидишь, месяц-другой, и она перешагнёт эту грань.       — Хочешь взяться за неё? — Спросил Фрэнк. Сделав очередную затяжку, он почувствовал, как лёгкие наполняются терпким, немного горьковатым дымом, — Должен отметить, эта девка хорошо прячется.       — Да, сразу, как отыщем нашего друга. СКП не торопится выполнять свои обязанности, когда дело касается этой психопатки. Значит, мы сами всё сделаем, как и всегда.       Фрэнк кивнул, приняв слова командира к сведению.       — Ну, это должно быть не сложней, чем наша нынешняя работка. Твой знакомый не говорил, где нам дальше искать его пропажу? — Фрэнк, сбив пепел, заглянул в глаза Дэвиду.       — Кое-что говорил. Передай остальным: завтра вечером мы отправляемся в Гэрри. Пусть подготовятся.       — Только завтра? Твоему знакомому может не понравиться, что мы медлим, — Подумав, Фрэнк решил поделиться своими переживаниями.       — Мы и так не управились в срок. Дело нашего друга уже забрали люди из Вашингтона. Вчера у здания СКП была замечена Коста-Браун. Нет, спешить сейчас – напрасно рисковать. Хуже будет, если из-за глупой ошибки на нас выйдет кто-то из приезжих. Сам знаешь, чем всё закончится, если мы попадёмся на глаза тем, кому не положено знать о нас.       — Но, это того стоит. — Фрэнк бросил окурок под ноги, посмотрел на зажатую между пальцев Дэвида сигарету. — Мы всегда знали, на что идём и чем рискуем. От твоих сомнений лучше станет только нашим врагам.       — До конца, да? — Дэвид вернул оставшуюся целой сигарету в пачку и скосил взгляд на товарища.       — Или нехуй было браться за это.

***

      Дни сменяли друг друга, непогода осталась позади, вместе с болью в рёбрах. Рана затянулась, будет шрам, но и он когда-нибудь исчезнет. Видений больше не было и Пелида более не посещало чувство, будто что-то тянет его в сторону, не было и навязчивых, навязанных внешним вмешательством, мыслей. Ему больше не хотелось снова отправиться в бессмысленное путешествие до следующего поселения.       Сейчас, понимая местную речь, немного познав этот мир, он чувствовал себя даже более живым, чем в тот миг, когда только-только ворвался в этот мир. Ему это нравилось, это дарило надежду и наполняло его сердце радостью. Он будто видел тот уже недалёкий миг, когда всё встанет на свои места, миг, когда его тело переполнится силой, пока ещё недосягаемым могуществом бога. Он чувствовал, что это уже гораздо ближе к тем чаяниям, которые он трепетно лелеял, мечтая вырваться из царства мёртвых.       Если б он не спешил, если б не боялся потерять последний шанс, если бы на земле осталось чуть больше его потомков… то ничего этого не было бы. Он бы вошёл в этот мир тем, кем должен был, заняв то место, что положено ему по праву, и он бы не прятался как трус в тенях, избегая встречи с теми, кого поразил бы одной лишь своей мыслью.       Впрочем, Пелид и не прятался. Чувствуя, что его ищут, что за ним ведётся погоня, он не смог скрываться более и дня. Покинув дом старика, он продолжил своё путешествие по новому городу, вернувшись к тому, на чем его прервали – к изучению нового мира. Он продолжил наблюдать, изучать, привыкать, лишь немного разбавив немое созерцание разговорами. Он перестал быть только наблюдателем, и это ему нравилось. Живые люди - собеседники куда более интересные, чем тени. Тени - одна из тех вещей, от которых он так яростно стремился убежать. Он был счастлив никогда более не видеть их туманных фигур, не слышать их шёпота, от которого даже богам становится не по себе.       Более всего его интересовали женщины. Они интересовали его даже сильней, чем необходимость найти убежище, какое-то жильё, место, где он мог бы переждать долгие ночи, где женщины могли бы скрасить его долгие ночи.       Это стало сложной задачей. Найти новое убежище оказалось куда сложней, чем увлечь незнакомку разговором. В какой-то момент он даже подумывал вернуться в дом старика, но, вовремя себя одёрнув, он отказался от этой глупой затеи. Он не чувствовал себя достаточно отчаянным, чтобы наплевать на глас здравого смысла. И он не чувствовал себя достаточно отчаявшимся, чтобы забыть об угрозе, что нависла над ним.       Те полубоги обязательно будут его искать. На их месте он бы захотел отомстить и он бы не отступил до тех пор, пока не пролил бы достаточно крови, чтобы унять свой гнев, чтобы смирить задетую гордость. Пелид видел, что этот мир отличается от того, который он помнил. Но, это не значило, что люди стали кардинально другими, и тем более не значило, что все эти перемены касаются полубогов, четверть богов, или простых людей, отмеченных вниманием современных богов. Но, как бы то ни было на самом деле, Пелид ожидал удара с их стороны. Об этом твердил весь его опыт, об этом кричали его инстинкты. Они же говорили ему, что он не готов к этой битве.       Впрочем, вновь и вновь зацикливаться на этом он тоже не мог, несмотря на то, что ему не удавалось перестать думать об этом. В конце концов, он решил, что будет решать эту проблему, когда она окончательно дозреет и не секундой раньше. К тому же такое решение избавляло его от необходимости бегать и искать своих врагов самому, ведь они сами его отыщут, если не закапываться в землю.       Проблема с жильём решилась не сразу, две ночи он провел в пустых поисках подходящего жилья, два дня он провел, притворяясь горожанином. На третий день, когда прохожие явно начали его избегать, он понял, что больше не может быть бездомным бродягой. Он уже почти вернулся в дом старика, место, в которое его привела не иначе как злая воля Пемфредо. Он уже условился с собой, что убьёт любого, кто потревожит его там. Но ситуация резко изменилась, избавив его от необходимости идти на унижение.       В полуденный час, на третий день блужданий по городу он нашёл себе убежище. Очередное покинутое строение приглянулось ему. С виду оно казалось менее заброшенным, чем иные. Пелид решил осмотреть его изнутри и не пожалел об этом. Этот дом, практически граничащий с дикими полями и лесом за ним, изнутри выглядел даже лучше, чем высотное здание, в котором проживал тот старик.       Единственным минусом Пелид видел то, что дом был небольшим по меркам иных строений, и то, что он соседствовал с подобными ему домами, но в отличие от этого, домами обжитыми, заселёнными с виду добропорядочными и состоятельными гражданами. Коротко говоря, этот покинутый дом приковывал к себе особое внимание той категории людей, к которым должны прислушиваться стражи порядка. И Пелид мог привлечь к себе внимание местных обитателей, заняв это жильё. Но так же он понимал, что иного подобного жилья может уже не найти, а бродяжничать ему надоело. Потому он решил рискнуть. Тот день и ту ночь, а также следующий день он провел внутри дома. Осматривал его и приводил его в порядок, не желая находиться в грязи и мусоре. Заколоченные окна стали большим подспорьем в деле сокрытия своего присутствия.       Всё чаще он жалел о том, что поспешил, всё чаще размышлял о том, что его подставили. Как в тот раз, когда он пришел в дом своего потомка. Могло ли быть так, что с самого начала он играет по чужим правилам, идёт по тропе, заботливо выложенной его недоброжелателем, той же Пемфредо или кем-то неведомым? И, что если это она повинна в том, что ему пришлось идти на этот шаг раньше времени, до того, как он всё подготовил? Сейчас, в момент, когда ему уже начала надоедать жизнь пришельца на чужой земле, Пелид склонялся к тому, что его обвели вокруг пальца. Нет, его план никогда не подразумевал, что он войдёт в этот мир вместе со всем своим могуществом, нет, это было невозможно, но, полное отсутствие каких-либо сил, кроме, пожалуй, живучести, оказалось серьезным препятствием. Он оказался в чужом мире буквально никем, простым смертным. И что гораздо хуже, ему приходится соседствовать с существами, наделёнными невероятными силами. Этого он никак не ожидал, об этом молчали тени, с которыми он говорил.       Он не нашел источник воды и ему не удалось отмыть своё тело от городской пыли, но в покинутом доме он нашел чистую одежду. Он не был уверен, что она была уместной или что он не будет привлекать к себе нежелательное внимание, но куртка, найденная в доме старика, должна была скрыть все недостатки и допущенные ошибки. На третью ночь Пелид покинул своё новое жилище, больше желая проветриться, нежели узнать что-то новое о мире. Да и едва ли в это время суток он мог найти себе собеседника.       Ночной Гэрри был тихим, но это не значило, что его улицы опустели. Углубляясь в его районы, Пелид направился к центру поселения. Тут и там до него доносились звуки голосов, музыки, скрежет носящихся по опустевшим дорогам машин, громкие разговоры развязной молодёжи, крики и смех. Город не спал.       Желая узнать что-то новое и просто соскучившись по общению с живыми собеседниками, Пелид отправился на звук далеких голосов, однако дойти до шумной компании ему не позволил окрик из-за спины и последующие за ним события.       — Слышь, бродяга, сигареты не будет?       Пелид обернулся на голос, чуть склонив голову на бок. Из-за угла дома, который он только что обошел, вслед за своей тенью вынырнул человек. Глядя на него и на себя, Пелид склонялся к мыслям о том, что ему посчастливилось повстречаться с каким-то бездомным оборванцем. Пелиду не нравилось собственное сравнение, и это не добавляло ему радости. Он не обманывал себя по поводу своего внешнего вида.       — Гони бабки! — оборванец направил на Пелида своё оружие.       Пелид не был уверен, что знания из видений его не обманули, когда из глубин его памяти вынырнуло незнакомое слово «револьвер».       — Чё тупишь утырок? Бабло отдавай, говорю! — Незнакомец нервничал, тряс оружием, постоянно оглядывался.       Пелиду казалось, что тот вот-вот сорвётся в бегство. Ему нравился страх этого оборванца, но он не был уверен, что незнакомец боится именно его.       Он сделал шаг навстречу мертвецу. Давно его не грабили, его никогда не грабили, он и не знал, как сильно это может задеть его самолюбие и ударить по гордости. Пелид намеревался убить незадачливого вора, и он собирался насладиться его болью.       — А ну стой, блядь! Разворачивай карманы!       Незнакомец направил ствол револьвера в лицо Пелиду, когда до него оставалось менее пяти шагов. Он кое-что уже знал об этом оружии, что-то услышал в городе, что-то пришло из прошлых видений.       — Бу!       Пелид качнул головой до того, как звук выстрела разнёсся по переулку. А дальше были боль, булькающий хрип и неразборчивая мольба о пощаде. Первым делом, преодолев оставшиеся шаги до оборванца, одним единственным ударом Пелид раздробил тому челюсть. Тот так и не успел выстрелить во второй раз. Схватив его за руку с оружием, Пелид вторым ударом переломил её в локте. Сдавленный вопль неудавшегося убийцы был подобен песне. Обезвредив противника, Пелид не стал останавливаться, он даже не думал об этом. Толчок в бедро сбил вора с ног. Уперев колено в грудь он опрокинул того на спину и начал колотить его по лицу кулаком, второй рукой не позволяя вору вывернуться. Он бил без устали, наносил один удар за другим, пока кровь не брызнула во все стороны и не полилась по сырому асфальту.       Отпрянув от тела, душа которого вот-вот покинет этот мир, Пелид вымыл руку в ближайшей луже. Осмотрелся вокруг, прислушиваясь к звукам. Казалось, город так и не заметил убийства, однако голоса вдалеке стихли. Это избавило его от необходимости продолжать намеченный путь. Свернув в другую сторону, Пелид вознамерился продолжить полуночную прогулку, однако его снова прервали.       — Пасть ещё ниже ты уже не мог.       До зубного скрежета знакомый голос заставил его замереть. Он обернулся, чтобы увидеть, как из ближайших источников света формируется полупрозрачный силуэт.       — Спеша сюда, я ожидала застать тебя в обществе шлюх, — Последние золотистые нити заняли своё место, и тогда прямо на его глазах призрачный силуэт обрёл детали и форму. — Я совсем забыла, что пролитие чужой крови для тебя более предпочтительный досуг, чем утехи в обществе женщин.       Пемфредо сделала шаг к Пелиду, он сделал шаг от неё, внимательно следя за каждым её движением.       — Кто знает, возможно, будь всё наоборот, и ты бы не оказался в столь невыгодной для себя ситуации…       В каждом её слове он слышал смех. Она смеялась над ним. Пелид шагнул ей на встречу. Он ухватил её за руку, но та растаяла облаком белёсого дыма.       — Я должен был сразу понять, что без тебя не обошлось. — Процедил Пелид, оглядываясь по сторонам.       — Только не говори, что я не справедлива к… — Холодное дыхание коснулось его шеи.       Пелид пихнул её локтем, но снова угодил лишь в воздух.       — Справедливость? — Пелид рассмеялся. — Это слово неприменимо к тебе, дряхлая ты тварь.       Смех снова пронёсся по переулку. Её смех казался перезвоном колокольчиков, её смех казался лаем разъярённой псины.       — Когда-то ты говорил иначе…       Воплотившись под уличным фонарём, она направилась в его сторону. Её голос сквозил иронией.       — Когда-то и ты была другой.       Пелида начало раздражать её общество. Собственная беспомощность, неспособность загнать её обратно под землю раздражала его ещё сильней.       — О, нет. Нет, ты не смеешь говорить об этом. — Пемфредо больше не смеялась. Белки её глаз заволокла бездонная чернота. — Только не ты.       Пелид хрустнул шеей.       — Прикажи ещё мне!       Сжав кулаки, он пошёл ей навстречу, вознамерившись испытать на ней границы своих сил.       — Я бы не стала этого делать, — Форкида подняла ладонь, так и не закончив свой следующий шаг. — Тебе не понравится результат. Обещаю.       — Будто ты знаешь, что я собираюсь делать.       Пелид остановился. Не потому, что её угроза возымела эффект, просто ему больше не нужно было к ней приближаться. Семи - десяти шагов по его прикидкам было достаточно.       — Забыл, с кем говоришь?       Её миловидного, юного лица коснулась соблазнительная улыбка. Обман. Каждое её движение, каждый жест и каждое слово, всё было ложью. Обманом был и её облик.       — И правда. Чего это я.       Пелид чувствовал, как его начинает скручивать боль. Он ждал. Ему необходимо было проявить терпение.       — Ты ж та самая беспомощная прядильщица судьбы. — Из горла Пелида вырвался насмешливый смешок. — Ты самая прозорливая из всех, и самая бесполезная. И ты не посмеешь спорить с этим… Форкида. — Пелид наблюдал за тем, как девушка меняется в лице, его слова задели её, они били в самую суть, — О нет, ты не посмеешь спорить с этим. Только не с этим.       — Могла бы не удивляться, — Пемфредо принялась обходить его по кругу, медленно сближаясь. Он наблюдал за ней, смакуя фантазии о том, как убивает эту стерву. — Ты всегда наслаждался этим, чужими трагедиями, чужою болью. Эакиды не меняются. Ты самый отвратительный из них.       — Твоею болью я готов наслаждаться до конца времён. О, блядь, какой же это будет праздник, когда ты издохнешь. Буду рад приложить к этому руку.       — Мечты ничтожества, — Рассмеялась Пемфредо. — Твоя мать была натуральной дурой - её чрево породило чудовище, а она не утопила его в овраге.       — Не гневи меня, Форкида. — Процедил Пелид.       — А что ты сделаешь? — Пемфредо остановилась, не дойдя до него пары шагов и посмотрела ему в глаза. После долгой паузы она продолжила: — Ты уже сделал со мной всё, что только мог. А убить меня не можешь.       — Ошибаешься, дорогая. — Пелид пронзил её ненавидящим взглядом. — Я в силах превратить твою жизнь в бесконечный кошмар. Продолжишь мешать мне – сброшу тебя в бездну к Сторуким.       Пелид шагнул к ней. Остановившись в полушаге от неё, он замер.       — Пока ты строила свои козни против меня, я отыскал тропу к их узилищу. — Прошептал он ей на ухо. — Я отдам им тебя. Ты станешь их игрушкой, и никто не сможет вырвать тебя из их лап. Признайся, тебе интересно, сколько у них…       Пощечина обожгла его лицо.       — Попалась, сука!       Он молниеносно вытянул руку вперёд, но вместо её шеи его пальцы ухватили лишь дымку. Казалось, её смех льётся отовсюду. Он оборвался, когда она снова проявила себя под источником света, падающего из окна на другой край переулка.       — Тебя так легко обмануть. — Сокрушалась Форкида, вновь приближаясь к Пелиду. — Работает каждый раз.       — Что лгунья ты, я знаю. Можешь не напоминать мне об этом. — Пелид повел плечом и снова посмотрел на неё, склонив голову на бок. — Этим мы всегда отличались. Я, в отличие от тебя, не лгу. Я действительно нашёл дорожку к их тюрьме. Ты действительно в одном шаге от падения к ним. Никогда не забывай об этом и говори уже, зачем пришла. Не поверю, что ты готова была потратить столько сил, лишь чтобы посмеяться надо мной.       — Ну, почему же. Не только посмеяться. — Пемфредо вновь принялась наматывать вокруг него круги. — Всегда хотела услышать от тебя слова благодарности. Вот, пользуюсь моментом.       — Благодарности? За что? — Удивлялся Пелид, — За то, что испортила всё? Какая же ты всё-таки наглая дрянь.       — За то, что помогла тебе, дурак. — Пемфредо продолжала улыбаться лёгкой улыбкой. — Ты, как всегда, всё сделал не так, и как всегда во всём у тебя виноваты другие. Только не ты. Никогда не ты. Надменный, чванливый самолюбец.       — Думаешь, поверю, что это не твоих рук дело? Что мои потомки начали дохнуть один за другим не из-за тебя? — Пелид предпочел пропустить оскорбления мимо ушей. — Ты должна была знать, что я делаю, ты прекрасно знала, о чём я мечтаю. И ты видела, что я не успевал. А теперь ты хочешь благодарности? Родилась дурой и подохнешь дурой!       — О, как же легко ты находишь виновных! — Пемфредо ткнула в его сторону пальцем. — Представь себе, я к этому не имею отношения!       — Но к чему-то ты его имеешь? — Пелид прищурился, продолжая чувствовать боль, что с каждой минутой приближалась к агонии. — Ты так и не сказала, за что я должен быть тебе благодарен.       — За то, что решила твои самые главные проблемы. Теперь ты хотя бы не похож на умалишенного. Понимаешь местную речь и больше нет угрозы, что тебя раздавит машина. Я сделала то, на что ты оказался неспособен со всеми своими безумными идеями. Скажи мне спасибо за это, Лигирон, и я так и быть, благосклонно приму твою благодарность.       — Что ты сделала?       — Всего лишь помогла выжить неудачнику. — Уклончиво ответила она, — А если хочешь узнать, кто передавил твоих потомков, присмотрись к местным… полубогам. Быть может, что-то да узнаешь.       — Вот что тебе нужно от меня. Какое тебе дело до этих отродий? И с чего мне идти у тебя на поводу?       — Тебе всегда нужны подсказки, да? Смотри внимательней и всё увидишь, — Пемфредо посмотрела на Пелида уничижительным взглядом. — Ты волен не помогать мне, но тогда ты не узнаешь, кто разрушил твои планы. И вот ещё что, если бы я могла очистить мир от крови Эакидов, я бы убила их всех. В отличие от тебя, о блистательный Пириссий, они не настолько изворотливые ублюдки, чтобы успешно бороться с предначертанной им судьбы.       Достигнув предела своего терпения, Пелид не выдержал. Он выпустил в мир свою силу, с трудом накопленную за прошедшие минуты. Пемфредо развеяло, испарило, выбросило за пределы мира. Пелид был готов поклясться, что слышал её болезненный крик. Ему было не до этого. Он сам был готов кричать от боли, но он не мог пошевелиться, боль сковала его тело, подчинила себе каждый мускул. Густая тьма, вырвавшись из каждой поры его тела, теперь стелилась по переулку. Она заполнила весь переулок, поглотив и Пелида и остывающий труп вора. Несколько секунд не было видно, что происходит внутри темного облака, но, отмеренные ей секунды прошли и тьма растаяла.       Когда Пелид снова смог вздохнуть, когда тело вновь начало ему подчиняться, он зарёкся когда-либо ещё выпускать свою силу в мир, во всяком случае, пока это тело не перестроится под его нужды. А где-то в ином мире в конвульсиях бился молодой офицер, его пальцы бессильно загребали песок, а спина изгибалась под немыслимым углом. Он был близок к смерти, за гранью которой нет даже пустоты, но, он выжил. Приступ прошёл, вслед за ним ушли остатки доверия словам Пемфредо.