Фабрика.

      Это был обычный рабочий день. Я проснулся от звука сирены, созывающей население фабрики на побудку. Вздохнув, я откинул одеяло и, лениво потянувшись, нащупал мягкий ворс ковра под ногами. Подойдя к окну, я раскрыл жалюзи, от чего комнату озарил яркий солнечный свет. Квартиры управленцев находились на верхних этажах башен, что помогало им избежать вечного смога, нависшего над фабричными корпусами, а теперь, говорят, и над всем миром. Дымная равнина передо мной была безмятежна. Тут и там торчали многочисленные трубы и градирни, кое-где виднелись башни, где жила остальная часть руководства и многочисленные клерки. Разумеется, все служащие жили на нижних этажах, где им были предоставлены многочисленные тесные типовые квартирки, тогда как управляющим предназначался отдельный лифт. Вдали, ближе к горизонту, где смог чуть развеивался, можно было увидеть старые городские кварталы со следами пожаров и бомбёжек, протянувшиеся так далеко, что невозможно было увидеть, где они заканчиваются. Не удивительно, что у нас никогда нет недостатка в новых рабочих. С этих чёрных, заваленных обломками улиц, к воротам фабрики бесконечной вереницей тянулась разношерстная толпа соискателей, в поисках крова, еды и лучшей жизни. Правительство давно уже забросило попытки как-то наладить жизнь горожан, полностью переключившись на ведение войны, оставив решать судьбу города главе правления фабрики. Моему отцу. И сегодня я намеревался покончить с этим. Всё началось почти двадцать лет назад, в первые годы великой войны. Государство, словно знаменитые титаны, хватало пятью десятками ртов и сотней рук всё, что могла дать ему промышленность, но этого не хватало. Нужна была ткань, мясо, консервы, снаряды, оружие, всё больше и больше, по самым низким ценам, во имя спасения нации и отечества. К сожалению, наглость командующих была значительно большей, чем их умение воевать, так что кольцо вражеских армий, медленно, но верно, сжималось вокруг города, нашей столицы. Тогда появился мой отец. Он был владельцем оружейного завода, одного из крупнейших, но далеко не самых значимых предприятий. Он пришёл к верховному главнокомандующему и попросил только одного, чтобы спасти отечество. Власти. Безграничной. Над всем, что осталось от экономики нашей, когда-то великой, державы. Согласно официальной истории, получив желаемое, он собрал представителей всей действующей промышленности, задействовал их ресурсы, чтобы реализовать давно и бережно хранимые им технологии, в результате чего появилась фабрика. Три городских района, включая портовый, промышленный и купеческий были безжалостно очищены от ненужных зданий и населения, после чего, в течение буквально нескольких недель, превращены в ровную бетонную площадку, с зияющими ямами фундаментов, из которых, как на дрожжах, начали взлетать в небо первые башни, корпуса и многочисленные общежития для рабочих. Многочисленные технологические новинки, уникальные системы переработки, позволявшие повторно пускать в ход всё, от разбитой техники, до человеческой плоти, всё это дало возможность остаткам наших разбитых войск удержать город. Бои шли уже в самих городских кварталах, когда из ворот фабрики вышли часовые люди. Плоть и винтовки не смогли остановить этих гигантов, созданных из сплавов стали и бериллиевой бронзы. Она позволяла преобразовывать как разряды своих аккумуляторов, так и атмосферное электричество, в страшное оружие, прожигающее и испепеляющее даже танковую броню. Враг был отброшен за границу городских стен, но и наши войска, обескровленные и уставшие, не могли их преследовать. Так война вошла в позиционную стадию, где и находится уже третий десяток лет. Город неуязвим, благодаря творениям фабрики, позволяющим даже уничтожать артиллерийские снаряды на подлёте, но отцу так и не удалось создать зарядные устройства, позволяющие питать часовых людей, без возвращения их в фабричные цеха. Это, разумеется, тоже официальная причина. Неофициальная, как вы уже могли сами понять, в том, что отец не заинтересован в окончании войны, которое, наверняка лишит его текущего положения, а очнувшаяся власть не решит задать своему избавителю несколько неприятных вопросов. Вопросы же, несомненно, возникнут, потому что фабрика это вовсе не то, что рассказывают детям в разрушенных школах, о чьих успехах пишут в газетах и транслируют по городской системе оповещения. Отец даже не создал её. Она существовала всегда. Глубоко под землёй, в виде загадочной машины из неизвестного металла, похожего на золото, где он нашёл её, готовя себе личный бункер, ещё до начала войны. Она пробудилась случайно, благодаря несчастному случаю, когда рабочие, поднимая её со дна глубокой каверны, сорвались, разбившись о скалы внизу и окропив кровью шкивы и переключатели. Машина загудела, окутавшись странным светом, в котором само пространство, казалось, теряло свою плотность, становилось гибким и вязким, будто расплавленное железо. Разумеется, сразу же позвали отца, увидев которого, машина заговорила. Я не знаю точного содержания их разговора, отец не любит распространяться на эти темы. Судя по всему, они заключили сделку, где он получает всё, что душе угодно из материальных благ, вплоть до смены тела, если старое начнёт барахлить, взамен же машина получает жизненное пространство и сколько угодно материала для производства и переработки. Так же, кроме меня, об этом узнали ещё несколько его самых ближайших сподвижников, став теми, кого сейчас называют советом правления. Отца называют управляющим, кроме него там присутствуют счетовод, прораб, шериф, администратор и доктор. Имена были вычеркнуты из официальных списков, оставив только эти прозвища, под которыми их и знали клерки, рабочие, и весь остальной мир. Я тоже есть в этом совете, под издевательским прозвищем «второй». Человек, не обладающий реальной властью, но обязанный присутствовать, дабы видеть и слышать, пропитываясь мудростью и готовясь, в случае необходимости, принять власть в свои руки. Чепуха. Не будет никакой смены власти, отец бессмертен и сделает всё, чтобы таким остаться. Отправит на корм машине сколько угодно людских душ, чтобы и дальше играть в свой бесконечный конструктор, создавая на конвейерах всё новые игрушки, а потом пробуя их на горожанах, или у линии фронта. Уже сделано всё, чтобы фабрика стала самым привлекательным местом для горожан. Бесплатные еда, лекарства и жильё, обучение, блестящие перспективы карьерного роста. День и ночь из громкоговорителей звучали объявления о найме, пока часовые люди патрулировали улицы, а выездные колонны развозили по уцелевшим районам еду, воду, лекарства, «правильную» литературу, и «витамины», способствующие фертильности, либо детские, для ускоренного роста. У подрастающих детей, по сути, было всего два варианта карьеры. Они могли либо пойти в военные, либо отправиться на фабрику, которая уничтожила весь, пытающийся противостоять ей, частный бизнес, установив тотальную монополию на любой продукт и отчаянно демпингуя цены. Вот только, с войны возвращались. С фабрики же не возвращался никто. За этими грустными мыслями, я оделся, сделал несколько глотков кофе, поморщившись и отставив чашку, после чего двинулся к лифту. Из открывшихся дверей, меня обдало плотным потоком кондиционированного воздуха, в котором, не смотря на все усилия машин, сохранялся вечный запах угольной копоти. Спускаясь вниз, я вновь окинул взглядом, стоящие передо мной корпуса, где тысячи и тысячи человек уже заняли свои рабочие места. «Сегодня вы будете свободны, друзья», подумал я, выходя на улицу и занимая место в кабине экипажа, запряжённого механической лошадью. «Пусть это приведёт к краху, пусть в ходе последнего штурма погибнет ещё множество из Вас, но затем война закончится. Как закончится и этот кошмар. Без людей отцу будет нечем кормить машину, и тогда, надеюсь, она сожрёт его самого, а потом снова уснёт. После чего я упрячу её на дно самого глубокого колодца, который только найду в пределах нового мира.» Экипаж едва качнулся, когда на его сидение внезапно запрыгнул молодой, хамоватого вида парень в грязной спецовке и очках сварщика. — Доброго утра, ваша светлость — он нахально улыбнулся мне. — Как там, нынче, за облаками? Небо ещё голубое, или стало того же цвета ржавчины, каким его видим мы. Я вздохнул. Намеченный мною в качестве лидера восстания человек, был совершенно несносен, но обладал всеми необходимыми качествами лидера. Он был упрям, решителен, резок, прекрасно обращался с тем контрабандным оружием, что было в ходу у местных, а главное обладал нужной харизмой, которая позволяла иметь «своих» людей абсолютно везде. От нижнего яруса кочегаров, до клерков, которые регулярно, под разными предлогами, выписывали ему всё новые и новые поощрения. — Небо всё ещё голубое. И я всё ещё жду от тебя, что сегодня ты сделаешь всё правильно. Пока я отвлекаю отца и совет, ты собираешь людей у этого участка внешней стены, используешь взрывчатку, что я тебе дал, и организуешь отход, прикрывая рабочих от часовых людей. В башне есть общий рычаг контроля, на случай непредвиденного поведения этих жестянок, я постараюсь выключить его, облегчив тебе задачу, но остаются силы шерифа. Да и доберусь я до рычага далеко не сразу, так что повоевать придётся. — Вы, ето, Ваша светлость, не сумлевайтесь. Сделаю в лучшем виде, так что весь город в штанишки наделает от того, как грохнет. А уж железки ваши погромить, так это самое милое дело. Знаем, как громить то, сами их собирали, каждый проводочек держали в руках — он явно наслаждался моим скривившимся, от его кривляний, лицом. — Ты, главное, не дай своему отцу чего учудить противоестественного, а уж с земным мы как-нибудь справимся. — Внезапно замолчав, он вдруг сунул руку в карман спецовки, доставая оттуда пистолет и протягивая мне. — Вы там все, конечно, люди интеллигентные, привыкли друг друга словами колоть, а не ножами тыкать, но всё же, хочется мне, ваша светлость, чтобы ты оттуда тоже живым выбрался. Должен же кто-то нас потом в прекрасное светлое будущее вести — он рассмеялся, но смех был коротким, плохо скрывающим тревогу. Хлопнув меня по плечу, он спрыгнул с повозки так же быстро, как и появился в ней. Ещё десять минут, и я вышел у подножия самой высокой из башен, которую венчали гигантские часы. Именно там, под облаками, в круглом зале со стеклянными стенами, собирался совет, решавший судьбы тысяч и тысяч рабочих, словно муравьи, кружившихся у их ног. Лифт долго вёз меня по прозрачной трубе, позволяя видеть труд сотен клерков, окружённых стопками бумаг и перфокарт. Огромный поток товаров и продукции требовал уймы отчётности, так что они работали в две смены, засыпая, порой, на рабочих местах. За этажами служащих прошли сады, музей, жилища членов совета и, наконец, двери распахнулись, после чего шесть пар равнодушных глаз уставились на меня. Совет был в сборе. Наконец-то ты решил почтить нас своим присутствием, второй — бесцветный голос отца первым нарушил молчание — за подобное опоздание рабочий лишается большей части дневного дохода и права на еженедельный выходной. Может быть, к тебе тоже применить подобное взыскание? — Как прикажете, управляющий — я пожал плечами в ответ, медленно подойдя к столу и занимая своё место, по левую руку от отца. — Именно. Всё будет так, как прикажу я — его ровный тон уже порядком меня раздражал, к тому же, осознавая близость задуманного, всё внутри меня тряслось и вопило от неуверенности и ужаса. Но я получил хорошее воспитание, потому внешне был каменно спокоен. — А теперь, продолжай, счетовод — всё тем же тоном проговорил он, делая приглашающий жест рукой. Счетовод послушно поднялся со своего кресла, привлекая ближе к себе раскрытую папку и вновь начал читать скучнейший, на мой взгляд, отчёт о последних финансовых показателях. Я слушал, нервно смотря на часы. Кажется, он говорил что-то о количестве проданных лодок, когда послышался взрыв. Облако пламени и дыма поднялось почти до крыш соседних со стеной корпусов, а разлетевшиеся обломки накрыли несколько улиц. Почти сразу же раздался вой сирен, а стройные потоки рабочих внизу заметались, напоминая гигантскую амёбу. Однако их замешательство было недолгим. В основном потоке, у самой стены, я заметил какое-то подобие строя, за который, в пролом, сначала узеньким ручейком, а потом широкой рекой полилась толпа. Вместе с появлением на месте взрыва первых часовых людей, послышались первые выстрелы. — Что такое?! Бунт?! — толстый, одышливый шериф вскочил со своего места и кинулся к окну — я должен быть там! — он повернулся к лифту, но тут поднялся я, вынимая из кармана пистолет и направляя в его сторону, попутно перекрывая все пути к выходу. — Какого чёрта, второй, что ты задумал! Управляющий, скажите ему! — не смотря на военное прошлое и обретённое бессмертие, в голосе шерифа слышалась плохо скрываемая паника. — Молчать, — оборвал его отец, — уверен, сейчас он нам всё объяснит. Обожаю истории о бунтовщиках, каждая из них отличается от другой, и в них есть какой-то особый шарм… — я не дал ему договорить, выстрелив в бронестекло за его спиной, после чего он замолчал, уставившись на застрявшую пулю. — Сегодня я объявляю твою тиранию завершённой, рабочих свободными, а фабрику закрытой — надо сказать, я представлял свой голос более уверенным, когда прокручивал в голове эту фразу. Краем глаза, я пытался рассмотреть, что творится внизу, с ужасом понимая, что часовые люди добрались до тех, кто прикрывал отход, и вот-вот должна была начаться бойня. Нужно быстрее заканчивать с этим и идти в центр охраны, к рычагу, пока не стало слишком поздно. — Ну допустим, ты действительно веришь, что это возможно — проговорил отец. — Люди уйдут, встанут цеха и ленты, а что дальше? Начнётся голод. Болезни. Враг, осознавший, что некому больше ему противостоять довершит начатое, после чего уничтожит то, что осталось от города. — Зато война закончится — с жаром возразил ему я — город можно отстроить, небо очистить, посадить леса. Чтобы люди снова могли дышать, не рискуя выплюнуть свои лёгкие. Враги тоже устали, им ни к чему геноцид. Всё, что продолжает эту войну города против мира — фабрика. Её технологии, её возможности. Не станет фабрики — незачем будет воевать. И тогда я утоплю эту машину в океанских безднах, чтобы подобное больше никогда не повторилось. С этими словами, я начал отступать, продолжая держать совет на мушке, пока моя рука не коснулась панели вызова лифта за спиной. Услышав приближающееся гудение, я слегка успокоился. Двери открылись за моей спиной и я, в последний раз взглянув отцу в глаза, нажал на спусковой крючок, удовлетворённо смотря на то, как дёрнулась его простреленная голова, и как открылся в немом крике рот счетовода, забрызганного мозгами и кровью. После чего, отвернувшись, я вошёл в лифт и, нажав нужную кнопку, повернулся к той его стенке, что выходила наружу. Посмотрев в сторону пролома, я выронил пистолет и издал вопль ужаса. Все те толпы рабочих, что кинулись в пролом, вовсе не убегали с территории фабрики. Они, рискуя собой, собирали уцелевшие части стены, стараясь заделать ими пролом, пока за ними часовые добивали последние остатки сопротивления. — Ты так ничего и не понял, сын — внезапно раздался голос отца за моей спиной. Я обернулся, но там никого не было, а лифт, между тем, словно сорвавшись с тросов, с безумной скоростью понёсся вниз. — Ты остановить фабрику, убив меня, потому что я это фабрика! — последние слова громом прогремели в моей голове, прежде чем лифт, на всей скорости врезался в землю. Тем временем, далеко наверху, счетовод и администратор поднимали управляющего с пола, бережно усаживая его в кресло. — кто-нибудь, вызовите уборщика и позаботьтесь о том, чтобы этот бедлам убрали — управляющий брезгливо поморщился, затем посмотрел на одного из соратников. — Герр доктор, сегодня нужно будет активировать один из ваших чанов. И впредь, постарайтесь не допустить подобных выходок у подопытных. Нам не нужны слишком эксцентричные наследники. — Доктор послушно поклонился, подходя к панели внутренней связи и начиная набирать чей-то номер. Я проснулся от громкого фабричного гудка, заставившего меня подскочить на кровати. Тело болело так, словно я всю ночь с неё падал. Начинался очередной обычный рабочий день.