Ртутная амальгама

Человек едва стоял, время от времени его качало то к одному стражнику, то к другому, и он получал болезненный толчок. Бледное от лишения сна и пищи, полубезумное от жажды, в кровоподтеках и синевато-лиловых пятнах лицо щекотали слипшиеся в бурые сосульки грязные волосы. Когда-то, после банного дня, они могли иметь льняной цвет. Жесткими колючками пробили кожу щек блестящие щетинки. В облике человека не имелось, казалось бы, ничего необычного для государственного преступника, пробывшего пару суток в тюрьме. Шестеро до него предстали на допрос пред темные очи господина главнейшего министра Нушрока точно такие же – слабое тело, дух горячки. Кого-то этот дух ломал, и Нушрок прилагал минимум усилий, дабы прикончить мятежника (именно личность, именно мятежника, не просто плоть, хоть после до нее и доходил черед), а кто-то пылал и сопротивлялся сильнее, пытался плюнуть министру в лицо... Таких Нушрок оставлял вроде как «на сладкое»: чистое наслаждение – видеть из раза в раз все более близкое к состоянию cadaver тело, жизнь которого хранили только глаза. Максимальное сосредоточение страха, муки, боли, ненависти, сознания собственного бессилия, упорства, которому уже не повинуются даже мускулы лица – пища для души Нушрока. И в седьмом мятежнике господин министр ожидал видеть все прежнее. Но, робко показывая отколотый желтоватый зуб, преступник улыбался. Не в помутнении разума – сознательно. Совсем чуть-чуть, но достаточно, чтоб заинтересовать Нушрока искренним к нему, господину министру, сочувствием и благожелательством, которые не могла скрыть даже мука тела. — Имя? — Адварп, господин министр... – тихо произнес человек, на пару мгновений прервав улыбку. Наконец Нушрок увидел то, чего и желал – просящее отчаяние: – Пить... Умоляю... Воды... — Род занятий? — Метельщик... – запекшиеся губы снова попытались, дрожа, улыбнуться; нижняя треснула, и по подборку поползла новая капля крови. – Воды... Воды дайте... Министр приподнял бровь, в упор глядя в глаза Адварпа, и с искусственным безразличием спросил: — Почему ты улыбаешься, метельщик? Или не знаешь, что ты обвинен в государственной измене? Не знаешь, как это наказуется? — Воды... Я не изменщик, господин м-министр! – лицо обвиняемого, казалось, потеряло всякую краску; он снова качнулся, но устоял – Пить... Воды дайте, господин... Нушрок встал и подошел к Адварпу вплотную. Тот закрывал глаза, снова открывал, натыкался на взгляд министра, обжигался и вновь закрывал. Впалая грудь тяжко и часто вздымалась под серой холщевой блузой. Господин главнейший министр удовлетворенно хмыкнул и вновь сел за стол, обратившись к едва ли не до вывиха зевнувшему писцу: — Зачитайте обвинение. Писец забавно совместил кашель и остатки зевания, не вызвав, правда, и тени улыбки у присутствующих, а после начал, важно произнося слова в нос и пропуская по своему вкусу строки: — Сим высочайшим... Его наиумнейшее... Йагупоп семьдесят седьмой... Обвиняется Адварп, сын Анитси... В измене королю своему и государству своему, Наикривейшему Королевству Кривых зеркал... Подстрекательству к мятежу добропорядочных граждан... От двадцать второго числа месяца сего... года... Блеклые голубые глаза, покрасневшие от перенесенных мук и потребности в сне, предельно расширились – слепо и беспомощно. — Но ведь это же неправда! – хрипло вскрикнул Адварп, отчаянно глядя на Нушрока, будто действительно верил, что господин министр сейчас поймет произошедшую ошибку, прикажет выкинуть дурачка на свет божий, и Адварп наконец попьет. — Для того ты и здесь, чтоб я это выяснил. – холодно усмехнулся Нушрок. Чувства заключенного наконец стали ему упоительны. – Что же, по-твоему, произошло? — Воды... Дайте воды, господин министр... Ваша светлость... Сжальтесь... Я и так все расскажу, мне скрывать нечего... Зачем же вы мучаете меня? Пить!.. Зачем солдаты бьют меня и не дают спать?.. – обвиняемый был в пограничном с обмороком состоянии, лицо исказила паника. Господин Нушрок смотрел и видел, как мелькает по Адварпу одно и то же выражение, – неуверенное, доброе, простодушное, жалкое – останавливаясь всего на мгновение, но изумительно меняя длинноносое худое лицо. Позволить метельщику утолить жажду министр не собирался – на то она и пытка, в конце концов, а пока он способен говорить, все остальное не важно. Может быть, заключенный разгадал это, и в сбивчивом беззлобном непонимании начал, прерывая дыхание, рассказ: — Я не знал тогда, господин министр... Льеднерк, булочник, рассказывал мне, что чьи-то имена напишут... О, дайте же пить... Да, на развалинах каких-то... И все будут равны... И все будет хорошо... А он... Он говорил неправду! – Адварп поднял глаза на министра, словно приглашая его разделить горе по поводу того, что люди часто говорят неправду, даже подчас не зная. В слове «неправда» заключенный держал такую же муку, как в просьбах о воде. Господин Нушрок глядел на него каменной фигурой. Писец неумолимо прилежно скрипел перышком по бумаге, которой положено все терпеть. Адварп тяжко выдохнул и продолжил: — Я сказал ему это... И через день... Он сказал... боже... Сказал, что король – единственный... путь к спасению и возвеличению государства... Но и это была неправда! Ваша светлость... Дайте воды... Молю... — Что было далее? – прозвенел металлом Нушрок в подземном эхе, кое где-то в брюхе таило еще много стонов, вздохов и воплей, едва доносящихся до комнаты допроса. Метельщик глядел в пол, пытаясь языком увлажнить запекшиеся губы; казалось, он решал – продолжить или нет. — Далее... О, сжальтесь... Третьего дня я шел на площадь... Оглашали указ его... величества... Льеднерк говорил со стражей... Меня схватили и привели сюда... И опоили гадостью... Били... И неправду говорили... Воды... Господин главнейший министр встал и второй раз приблизился к жертве. На сей раз он не просто жгуче поглядел в усталые глупые глаза, но и грубым движением вздернул вверх острый подбородок. Ухоженные когти аристократа впились в желтоватую кожу с тонкими, четкими морщинами, растягивая ссохшиеся подтеки крови. — То есть ты смеешь думать, будто его величество Йагупоп семьдесят седьмой – не полноправный король, и не способен благополучно управить государством и кучкой недовольных червей? – теперь улыбался господин Нушрок. Адварп, закрыв глаза, дышал будто через раз и молчал. Что знал о Адварпе Нушрок? Все, что могли и не могли сказать люди: частенько уходит в лес за материалом для своего товара, живет бедно, семьи не имеет, с соседями практически не общается, в порочащих связях не замечен, вот только, как донес Льеднерк, «не считает короля за короля». Главный ответ метельщик и заменил молчанием. — Я смею дума...– длинноносое лицо исказила такая мука, какой господин Нушрок не предполагал для данной стадии. – Король... Не в силах больше выдавить не слова, Адварп в обмороке рухнул на пол – невольно, неуклюже, с глухим стуком пустой головы, как насмешливо отметил про себя главнейший министр. Пока допрашиваемого приводили в чувства, господин Нушрок еще раз пробежался глазами по описи имущества метельщика. Двадцать три штуки товара, вязанка хвораста, десять глиняных предметов посуды, стол, табурет, кушетка, кой-какие тряпки, деньги – семь колоксо и три косепа. На половину этого богатства позарился пекарь, или как там его – верноподданный, полюбивший тратить бумагу на доносы и снабжать пыточные свежим мясом. А изменик все еще лежал без сознания, и Нушрок приказал привести лекаря, впрочем, уже практически зная, что бездыханное тело под его ногами – труп, щеки которого от неслабых ударов стражника даже не зарозовели. Министр был почти удовлетворен: конечно, он рассчитывал помучать метельщика подольше, а Адварп так быстро погас, зато как упоительно! Голодно заострился и без того длинный и острый нос, под прикрытыми глазами пролегли морщинки и глубогие синие тени. Безвольно пригнулись пальцы рук, исколотых и оцарапанных, почему-то мало походивших на крестьянские своим размером. Впрочем, теперь, кажется, всякие размышления о метельщике потеряли смысл. Господину Нушроку смешно было наблюдать действия лекаря – щупанье пульса запястья, шеи, нюхательная соль. Да, благородное призвание – спасать жизни! Нет, всего лишь немножко спорить с небом, чтоб угробить человека в срок, указанный в бумаге с печатью – бумаге высшего мира или земной, которую подпишет господин главнейший министр Нушрок. — Мертв? Прежде, чем лекарь успел ответить, веки Адварпа дрогнули. Вырвалось отчаянное, едва слышное «Воды». Министр с некоторым любопытством склонил голову набок. — Жив, но слишком слаб, чтоб говорить с вами, ваша светлость. Я думаю, нужно дать воды и хоть чего-нибудь поесть. – учтиво хрустнул спиной врачеватель. По легкому взмаху перчатки налилась кружка, и вот уже заключенный, сидя на полу, жадно пьет, вгрызаясь в посудину, как собака в кость. После долгожданной влаги и куска серого хлеба глаза Адварпа отчасти теряют боль и безумие, приобретают водянистое серо-голубое выражение, совершенно не отягощенное интеллектом, и господин Нушрок вновь видит неприятное – добродушное сочувствие к нему сквозь преобладающую теперь сонность. — Ты говоришь, метельщик, о правде и неправде. Очень уверенно говоришь. Что ты знаешь? — Я? Ничего, ваша светлость. – Адварп, угадав недовольство министра, неловко и как мог поспешно поднялся на ноги, попытался убрать с улыбающегося лица прядки волос. Господин министр с безразличным видом кивнул на столик, который просторно разместил на себе самые разнообразные железные крючья, иглы и тиски. — Ты абсолютно уверен в своем незнании, метельщик? Или тебе помочь рассказать все со всеми подробностями? Адварп на пару секунд побелел и как-то неуверенно попросил: — Н-не нужно, ваша с-светлость... Пергаментная кожа очертилась морщинами вокруг безгубого рта – Нушрок усмехнулся. — Ты так считаешь? — Я до ста считаю. – засуетился Адварп – Как иначе? Господин министр вскочил и прихлопнул рукой по столу. Эффект произошел чрезвычайный: Адварп крепко зажмурился, пугливо дернулся, будто над головой мелькнула пуля, и замер, едва не заваливаясь на стражника. Приятное тягучее тепло растеклось под холодной одеждой министра: вот оно – удовольствие пугать, наслаждение власти, возвращающее силы. — Я спрашиваю тебя: на каком основании ты судишь о правде и неправде?! Поежившись, Адварп осторожно приоткрыл один глаз. — Я ч-чувствую... — Что?! — Когда неправда – больно... Нельзя сказать, что Нушрок прекратил злиться – он ведь даже не начинал. Конечно, искрення тупость допрашиваемого не могла ни бесить, но главнейший министр позволял себе раздражаться ровно настолько, насколько считал нужным, а неконтролируемая вспышка была необходима, иначе допрос рисковал затянуться до утра. После нее господин Нушрок привычным движением души и мышц прожег допрашиваемого полным ненависти и презрения взглядом. В Адварпе страх постепенно сменялся извиняющимся сочувствием; через несколько секунд министр услышал: — Вы уж простите, ваша светлость... Дурак я. Не гневайтесь... что на меня, такого, душу тратить... В ту минуту Нушроку отчаянно захотелось сунуть палец в ухо, дабы проверить, все ли там в порядке, но он подавил это желание. В первый и последний раз оно возникло, когда главнейшего министра посетил городской купчишка и попросил руки его дочери. Краем глаза господин Нушрок отметил крайнее удивление писца, выраженное в большой кляксе на бумаге, неестественно выгнутых бровях и отчаянном шепоте: «Все записывать? И это?», но министр молчал. С новой волной испуга наблюдал метельщик за задумчивым изгибом его ухмылки. — Значит, метельщик, ты утверждаешь, будто чувствуешь, когда люди лгут? — Да, ваша светлость... А мучить меня не надо, я все скажу... — Так скажи. Что ты все-таки думаешь о наикоролейшем нашем Йагупопе, метельщик? Адварп не на шутку задумался, выпятив нижнюю губу и двигая бровями, словно помогая мыслям ворочаться в голове. Физиономия метельщика смешила господина Нушрока; если уж подводить итог, что он и собирался сделать, можно было сказать: допрашиваемый виновен лишь в соседстве с кляузником-булочником. Однако, если Адварп действительно способен странным колдоством или же волей неба различать правду и ложь, то следует ли его казнить немедленно, как всех, обвиненных в измене, ради назидания для толпы? Решение требовало времени, а почти не сонный писец, в нетерпении постукивающий пальцами по столу, и звон башенных часов намекали на обеденный перерыв. — Ну? – коротко и презрительно бросил господин Нушрок. Адварп поскреб затылок. — Дак я... и не знаю его величество. Совсем не знаю. Я человек простой, я не понимаю, каково это – страною править, да и не мое это дело. Думаю я, королейший король стране и себе в убыток делать не станет... — К дьяволу. – выдохнул министр, вставая. Может, чуть громче, чем того хотел. С дурачка уже не получить ни удовольствия, ни ценной информации. Вот завтра, под более занятными пытками есть шанс, а сейчас... К дьяволу. — Вы меня отпустите, ваша светлость, господин министр?! Но рука махнула перчаткой, крылья плаща рассекли пропитанный плесенью воздух, а метельщика опять потащили туда, где он провел самые страшные часы своей жизни.