Ртутная амальгама

Поместье Абажа дышало спокойствием и гармонией. После округлой арки въезда – нужно отметить, что вся архитектура поместья удивляла своей шлифованной округлостью, совершенно уже не модной – по краям густо-пыльной дороги тянулись два продолговатых пруда. Ряска прикрывала поверхность воды одеялом. Лилии слегка покачивались то от ветра, то от легких волн, поднимаемых глубинными движениями лягушек. Внутри двора мягко поднимались из высокой сочно-зеленой травы почти того же оттенка стены построек.  Увитый чайной розой, гигантской жабой среди зелени сидел широкий дом господина наиглавнейшего министра.  Сам он в это прекрасное, хотя и облачное утро, только что принял первый завтрак и теперь наслаждался травяным чаем, сидя в кресле и читая не сильно утруждающий мозг смыслом роман. На страницах лежали цветные блики витражного окна, телеса Абажа окутывал широчайший халат золотого шитья, ноги шевелили пальцами в тазу с горячей водой, и Абаж мог бы назвать себя совершенным счастливцем в ту минуту. Мирно и блаженно было в поместье Отолоб. Представьте, какую дисгармонию в этот уютный, тихий мирок внес, внезапно ворвавшись, господин Нушрок! — Господин Абаж! Вашей аудиенции просит господин главнейший ми... – слуга поперхнулся: жилистая когтистая рука больно подцепила его за плечо и нетерпеливо оттащила с дороги. Наиглавнейший министр не смог подавить вздоха: ох, сколько раз он убедительно просил господина Нушрока не врываться так внезапно! Что за нервозность, что за наглость? Абаж, подчеркивая нежелание скрывать некоторую раздраженность, появившуюся из-за внезапного посещения господина главнейшего министра, отложил книгу и с мрачным вопросом поднял глаза на слегка запыхавшегося незванного гостя. — Чем могу?.. – пророкотал господин Абаж, кажется, чуть противнее, чем дозволяли приличия. Нушрок, не дожидаясь приглашения, сел в кресло напротив хозяина и, наклонившись, негромко сказал: — Мне нужно было переговорить с вами, господин Абаж, и как можно скорее. Это напрямую касается нашего дела. Думаю, вы извините меня, – прибавил он повышенным, однако издевательски безразличным тоном, снова гордо выпрямившись – что я не уведомил вас об этом за три дня до в письменном виде с гонцом на радость шпионам Тока... Господин Нушрок протянул Абажу надорванную, скрученную кое-как бумагу. Толстяк, нахмурив брови, въелся глазами в то, что нельзя было читать вслух. Покой был утерян, похоже, на ближайший месяц, если не дольше... Абаж болезненно поморщился. — Да, да, я понимаю, это отвратительно, но все же я не думаю, чтобы пара минут сыграла какую-то важную роль. Мы, конечно, с вами давние и близкие друзья, господин Нушрок, но, уж простите, никто не отменял элементарных правил приличия! И, в конце-то концов... Мне казалось, что вопрос давно решен, я разработал и привожу в действие четкий план, и пока еще ничто не мешало... — План далеко не совершенен. Вы очень поторопились, господин Абаж. – довольно резко оборвал его главнейший министр, нетерпеливым движением закинув ногу на ногу. – Непозволительно поторопились. И кстати: мне стало известно, какова действительно ситуация на рудниках. Господин Ток, черт бы его побрал, думает, будто у меня никогда не появиться времени съездить туда! Впрочем, он все старается для этого сделать. Нушрок внезапно рассмеялся, и по жирному телу наиглавнейшего министра пробежала невольная дрожь. Да, Абаж знал Нушрока в течение многих лет, но все еще не мог определить, что для него неприятнее – прожигающий взгляд или этот негромкий, не совсем похожий на смех звук, спонтаннный и пугающий. — Поторопились... – недовольно квакнул наиглавнейший министр, боязливо втягивая голову в плечи – Я вам все-таки вот что скажу: я, конечно, не раз заострял на этом ваше внимание, но повторюсь – если бы аграрная реформа была проведена еще на заре правления Йагупопа семьдесят седьмого, мы бы с вами просто не узнали наше королевство! Крестьяне, если уж говорить исключительно о самом насущном для вас сейчас вопросе, были бы совершенно отвлечены от политики и идей дележа наших земель! Они бы мирно обрабатывали свои наделы, стараясь получить от почвы все, что она может дать, и страна бы цвела! О проблеме зеркал я уж молчу!.. А вы говорите – поторопились! Совершенно наоборот. Нушрок посерьезнел; тревожная складка – птицеобразная дуга, серединой перетекающая в морщину меж бровями – резко очертилась на лбу. — Известно ли вам, господин Абаж, что на тех землях, которые вы собрались великодушно предоставить крестьянству, велика вероятность нахождения так называемой черной крови земли? Я хотел говорить с вами об этом. Поля в Мезонреч, на которые вы так мечтаете привлечь земледельцев... — Там прекрасная почва! – всколыхнулся Абаж, едва не перевернув ванночку для ног. – Я, как министр земледелия, не могу допустить... — Мы голодаем? – резко перебил господин Нушрок. — Но я ведь только что сказал... — Мы голодаем?! Наиглавнейший министр замер, беспомощно хватая ртом воздух. Аргументы у него были, однако Нушрок говорил с ним так властно и раздраженно, что господин Абаж потерялся, чувствуя себя в разговоре с незванным гостем не хозяином дома, видным политическим деятелем и потомственным дворянином, а одной из жертв человека-коршуна. Тот удовлетворенно хмыкнул и заговорил спокойно: — Нет, дорогой господин Абаж. Мы не голодаем. Причем, говоря «мы», я имею ввиду не только нас с вами, но и дорогое вашему сердцу крестьянство. Хлеба хватает. Врядли «лишние» земли успокоют народ. Волнения провоцируют рабочие. Похлопав глазами, Абаж задал напрашивающийся вопрос: — А что же предлагаете вы, Нушрок? Измазать жителей городов и селений кровью земли? К чему? – квакнул он с искренним недоумением. Министр, едва расслабившийся в кресле, вновь воинственно выпрямился. — Будущее страны – за городами и фабриками. Я первый использовал в своих мастерских машину, и это дало поразительные результаты. Наша страна экспортирует ваш рис, как необходимый продукт питания, и мои зеркала, славящиеся по всему миру... Вы хоть раз были на рудниках? Нет? Так постараюсь довести до вашего понимания. Представьте – глубочайшая штольня, вниз спуститесь – земля дышит, дрожит, шуршит... Они отказываются работать – боятся. И в этой огромной, будем говорить, яме в тридцать ртемов диаметром и в тридцать пять ртемов глубиной, вы не отыщите ничего, кроме пыли! Ничего! – глаза Нушрока вспыхнули, и господин Абаж поежился. – А знаете, сколько руды оттуда я получил? Семь аннотов! Смешно сказать! — Мне думается... – наморщил лоб толстяк – семь аннотов – не так уж смешно... — О, дорогой Абаж, вы не видели штольни. И не знаете всех моих планов.– справедливо заметил господин министр. На минуту оба замолчали. — Знаю я ваши планы... Машины... – наконец недовольно кашлянул Абаж, вытаскивая ноги из ванночки – Лично я не вижу необходимости. Главнейший министр презритеьно фыркнул: — Как бы вам было приятнее добираться, скажем, в Оникюдаг, на одну из ваших плантаций – на карете недели две или на машине с паровым двигателем за день? — Действительно за день? – с искренним недоверием уточнил господин Абаж, и, не получив ответа, высказал свои соображения: – Я видел паровую громаду вашего завода... Видел и первую машину... Если эти ваши так называемые паровозы... Кхм... Хм... Никто не гарантирует, что, пока я буду ехать, это железное чудовище не развалится или не лопнет. — Вся наша жизнь сопряжена с рисками, господин Абаж. Где гарантия, что вы сейчас не подскользнетесь, не ударитесь головой об угол стола и не закончите существовать? – Нушрок неприятно усмехнулся. – И все же вернемся к главному... Будет лучше уступить Мезонреч для моих целей. — Но вы ведь так и не объяснили, каких! – не выдержал господин Абаж. – Чтоб вы выкопали там новую яму? — У черной крови есть огромный потенциал, господин Абаж. Жаль, что вы не желаете этого понять. Из нее можно создать уникальное топливо – гораздо лучшее, чем уголь. Из нее можно создать принципиально новую материю – легкоплавкую и жесткую. Мы сможем использовать кровь земли и для покрытия дорог, и для улучшения эффекта зеркал. Наконец, машины нового образца, которые последуют после внедрения паровых,  позволят нам сделать оружие, которое не сможет выточить самый искусный мастер. Западные страны, как, например, Королевство Острых Гор, прогрессируют в этом смысле. Кровь земли там ценится на вес золота, но у них ее куда меньше. — Я понял вас, господин Нушрок. Вы выкопаете там новую яму. Хозяин дома мрачно засопел. Тяжкое раздумье обуяло его. Господин Нушрок вот уже несколько месяцев вел себя все более странно и как-то дерганно, стал в разы реже возвращаться к обычному своему ледяному, слегка презрительному спокойствию. Главнейший министр всерьез занялся зеркалами – отличной пилюлей от беспокойства народа – и, как думал Абаж, чересчур увлекся. К тому же Нушрок не умел, по выражению наиглавнейшего министра, «жалеть себя» и отдыхать как положено, а обстановка в стране не становилась лучше при всех жертвах, и утро после бессонной ночи встречало министров новыми криками недовольной толпы, а что касается горных народов... Абаж старался вовсе не вспоминать о них лишний раз. И если в те «заповедные» времена (какой-то год назад, когда друзья понимали друг друга с полуслова) наиглавнейший министр вполне спокойно уступил бы господину Нушроку землю даже под его, по мнению Абажа, сомнительные эксперименты, то сейчас – после жесткого требования, подрепленного прожигающим взглядом – он такого желания не испытывал. Помимо прочего, Нушрок явно хотел много вложить в свое предприятие, а рисковать казной государства в такие сложные времена было бы неразумно. Абаж поднял голову. Щеки его предательски дрогнули, но голос прозвучал глубокой, басистой твердостью: — Нет, господин Нушрок. Я не могу уступить вам эти земли. И тут случилось неожиданное: Нушрок промолчал. Выждал минуту, глядя куда-то в сторону, затем усмехнулся и, встав, кивнул на столик, на котором осталась лежать депеша. — Подумайте над этим, господин Абаж. Обязательно подумайте. — Уж будьте покойны. Я сегодня не засну... — В таком случае, до встречи в новом дне, куда вы так отчаянно не желаете вступать. Незванный гость, кратко и учтиво поклонившись, вышел, а Абаж, дождавшись, пока приглушенный коврами звук его шагов растворится, призвал слугу и нервно потребовал обед. Скоро должен был вернуться Китсаволог, любимый и единственный сын наиглавнейшего министра.