господин неудача

      Теперь, когда в голове поселилась невиданная уверенность, сравнимая с уверенностью перед побегом с уроков, он смотрел на Губанова неотрывно, ждал чего-то, но тот даже в его сторону не посмотрел. С интересом разглядывал болтающуюся над водой тарзанку, вышагивая по песчаному берегу босиком. Блять, ну какие же у него худые и от того привлекательные ноги. Без волос?.. Вова нахмурился, сильнее вглядываясь в наполовину оголённые щиколотки. От интереса и задумчивости он даже склоняет голову, что не скрывается от взгляда Ильи. Удивительно: успевает и за Денисом своим понаблюдать, так ещё и подшутить над Вовой, залипшим на чужие, блять, ноги. Не то что бы Семенюк был каком-то фут-фетишистом, совсем нет, просто интересно вдруг стало.       — Тебя бы в воду швырнуть сейчас за шкварник, чтобы отошёл немного от этого состояния, — раздражённо фыркает над ухом Коряков, который, уже весь вымоченный в мутной воде, стягивал с плеч мокрую насквозь ткань. — Ты ещё не решился что ли? Я же сказал тебе вчера, чего ты выёживаешься?       — Это всё выглядит так, будто мы на Кавказе живём, и ты меня замуж выдать хочешь, — Вова в ответ ощетинился, стянул с ног кроссовок и отбросил его подальше к траве, под корень ивы.       — Я ведь для тебя стараюсь, — Илья говорит это так, будто дни и ночи ради друга не спит, всё думает, как бы по красоте устроить его личную жизнь. Вова лишь закатывает глаза, ища спасение в голубизне неба, но там лишь рябые облака, которые молча плывут на запад, растягиваясь, как гармонь.       — Давай так, — Вова заскакал на одной ноге, стягивая второй кроссовок с пятки. — Если он сегодня опять пойдёт меня провожать, то я с ним поговорю, — он всё-таки устоял на одной ноге, швырнул обувь подальше и обернулся, не находя перед собой Илью. Тот уже весело плескался с берега вглубь реки, а перед Вовой стеной возник Губанов. Даже сомнений не было, что пока Вова здесь скакал и размышлял вслух, москвич стоял позади и так же хитро улыбался, как и сейчас, глядя на абсолютно растерянного парня перед собой.       Блять, ну опять угораздило его! Напоролся в этот раз на Губанова, пока вслух рассуждал о плане, создающимся только из-за этого москвича. Вова прям чувствует, как его щёки с каждой секундой набирают краску, становясь не просто розовыми, а чуть ли не бордовыми, такими насыщенными, что даже губы кажутся белыми.       — Это ты про что поговорить хотел? — Вова не замечал, как самого москвича, но этого упорно идущего к своей цели, начало потрясывать. Ощущение, будто его впервые спалили за дрочкой.       Вова немного подвис, пытаясь сгенерировать хоть что-то адекватное в голове, в которой мигает ярко-красная кнопка тревоги и кричит сирена. Нелепая ситуация начинала становиться смешной со стороны. Илья, заметив это, скинул со своих плеч напавшего сзади Дениса и уставился на этих двоих, как на животных в зоопарке. С интересом и неким страхом.       — Забей, потом, — Вова сжал кулаки, и, поняв, что так долго можно простоять, глупо глядя куда-то в ноги москвича, фыркнул наконец под нос и ушëл к воде, уставившись на ту, как на диковинку.       А потом это даже как-то забылось. Палка, плотно обвитая канатом, только успевала брать на себя вес подростков и тащить их над водой, да так, что хлëсткий ветер слепил и выдавливал у парней слëзы. Это что-то вроде езды на мотоцикле, когда от скорости хочется зажмуриться, чтобы слëзы не щекотали уголки глаз. Вова пару раз срывался, напарывался на мелкие камушка на дне реки, запутывался в водорослях и тине. И при каждой такой ситуации он оборачивался на москвича, который, в свою очередь, лишь тихонько посмеивался, но этим же будто поддерживал, мол, это совершенно нормально. Ну, так говорили его глаза. Вода в реке особо не меняла свою температуру, по ощущениям начинала остывать только ближе к вечеру, когда все силы упали до нуля и всë веселье и активность превратились в разговор о учителях и мерзких девчонках, которые крутились в парке, слушали дебильную музыку на колонке и хохотали громче всех. В этой спокойной обстановке Вова снова ощутил себя таким нужным, что улыбка текла от уха до уха. К нему обращались, спрашивали о чëм-то, хохотали вместе с ним даже над глупостями. Он снова душа компании, вокруг которого крутится вся подростковая шайка-лейка. А Губанов смотрел на это и с каждой секундой всë больше осознавал, что ему не наврали про этого бывшего девятиклассника. Он действительно активен, весел, знает, какую тему поднять, чтобы разговор не канул в лету.       Берег реки вдруг перестал быть шумным. Все собрали свои вещи, сложили их в рюкзаки так, чтобы они не сильно помялись, и, опуская голову от бьющего в глаза солнца, направились в сторону городка. Казалось, что день потрачен, что сегодня даже веселья особого не было, ведь длилось оно совсем не долго из-за усталости, однако Вова ещë хранил в себе силы. Они остались адреналином, который тëк по венам с необычайной скоростью и напоминал, что сегодня вечером придëтся поговорить с москвичом на очень странную тему. И этот разговор случился бы и раньше, но препятствием стали Илья с Денисом, которым уже было невтерпёж залезть в воду или с криками прыгнуть с разбегу одновременно с качающимся на тарзанке в течение реки.       Следующей небольшой остановкой стала дача родителей Ильи, где совсем недавно были перерыты полки с книгами и сорвано пару спелых ягод с худеньких кустов. На самом деле это место в голове Вовы отмечалось легендарным. Здесь чего только не происходило: и шашлыки год назад, на которых они чуть не спалили дом, перевёрнутая бочка, полная воды, сломанная огромная яблоневая ветка в попытке достать крупное спелое яблоко. В общем, за такие вечера на даче Илье хорошенько прилетало по шапке, однако, вопреки всем наказаниям и установкам Илья сам предлагает навестить его небольшое летнее укрытие.       В доме оказывается очень душно, потому Илья хватается за ручку деревянного окна и проворачивает еë, раскрывая нараспашку форточку. Вова вновь, как по привычке, льнëт к книжному шкафу, хватает с полки первую попавшуюся тонкую книжку и машет, пытаясь остудить кожу лица. Он видит, как его сверлят взглядом, видит так хорошо, что хочет и ухмыльнуться, и заплакать. Если честно, он не может дождаться, когда уже наступят сумерки, когда они уже пойдут домой. Когда уже произойдëт тот разговор, которого Вова безумно боялся до сей минуты, а сейчас ждëт, как ребëнок Новый год или день рождения. Исход будущего разговора примерно понятен.       — Денис, погнали за соседской смородиной, — зашипел Коряков на самое ухо парня, от чего тот вздрогнул и с улыбкой толкнул плечом соседнее. — Давай, давай, погнали.       Стоит ли упоминать, что Илья та ещë сучка в глазах Вовы? Думаю, не стоит. Семенюк растерянно смотрит на то, как два парня выходят из домика, немного нагибаясь перед дверным косяком. А вот и то волнение, которое Вова закинул куда подальше и был уверен, что его больше не существует. Похожий диалог происходил меньше года назад, и был он ещë напряжённее, чем сейчас, но его начинает трусить, он чувствует, как дрожат не руки, а всë внутри. Начиная сердцем и заканчивая печенью. Нет, он не готов, блять, не готов. Переоценил свои силы. Но голубые глаза испытывающе глядели на него и жали какого-то чуда, на которое Вова не был готов.       — Ты гей? — Выдаëт Вова в лоб и смотрит невинно. Губанов в этот момент знатно ахуел, сжался, немного втянув голову в плечи.       — Резко ты, — усмехнулся москвич так же смущëнно. — Ты почему так решил?       — Натурал бы не стал парня провожать и постоянно спрашивать про девку, которая ему год назад нравилась, — он говорил это с маленькой обидой на то, что ему приходится объяснять элементарные вещи довольно сообразительному человеку. Кажется, что над ним посмеиваются.       Они замолчали. Лëша сидел вполоборота к парню и боковым зрением так хорошо видел Вову, что улавливал каждое нервное движение, которое тот совершал: то глаз почешет, то пальцы согнëт неестественно, то ещë что-нибудь такое, что москвич понимает — тот безумно нервничает и непонятно от чего. Красивое лицо прячется, отворачиваясь к окну. В глаза бьëт солнечный, мягкий свет, кожа желтеет и резко согревается, блестят глаза. Июньское солнце всегда было ласковее других. Апрельское сильно жарило, майское часто пряталось за облаками, а следующее, июньское, оно ласкало кожу лица и рук, садилось поздно и вставало рано. Вова сейчас сидит, подставляя нос заходящему солнцу, и не понимает, как оно такое красивое не может ему сейчас помочь. Что делать-то, когда не получается выйти из этой ситуации не дураком?       — Скажи, я тебе приглянулся или что? К чему эти знаки внимания? — Вова вдруг отвлëкся от окна, повернул свою голову к Лëше и наклонил еë в вопросительном жесте.       Его мелкие кудри на голове заполыхали жёлтым огнëм, сделались такими мягкими на вид, и может показаться, что это эти волосы источают такую энергию. Эти мелкие кудрявистые раздают тепло всему свету, всех греют, и этот пожелтевший белый на кончиках волос — самый яркий, как солнышко. Москвич глядел на эту картину маслом и забывал заданный ему вопрос. Пришлось вспомнить, чтобы солнце не злилось и не раздражалось       — Ну, да, — Губанов сделал такое невозмутимое лицо, будто втюриться в парня — это совершенно нормальное явление в этом месте в это время. — А ты почему соглашаешься на такие авантюры? Я же вижу, что тебе нравится.       Теперь Вовина очередь краснеть. Блять, да, ему безумно нравится это внимание, ведь ещë никто, даже друзья, не оказывали ему такую услугу в виде проведения до дома в ночи. Жил Вова далеко от центра, а почти всем друзьям дорога лежала в противоположную сторону. Вот Вова и ахуевал, идя в шестнадцать лет домой впервые с кем-то в час ночи. Такое не было никогда, и эти повторяющиеся проводы до самого подъезда ему будто льстили. Вове безумно нравилось присутствие именно москвича. Если бы его так провожал Илья, то Вова покрутил бы ему у виска пальцем и отправил домой.       — Потому что меня никто никогда так не провожал. Меня вообще никогда не расспрашивали про Алину так часто, как делал это ты. Я из-за тебя понял, что это была огромная глупость, которую я совершил год назад. Знаешь, если бы ты приехал год назад, то я влюбился бы скорее в тебя, чем в неë.       — А в этом году ты в меня не влюбился?       — Влюбился, — Вову трусит немного. Он вдруг поднимает глаза на москвича, хотя сам того не хотел. Просто вздëрнул голову, поглядел на него, и попал в голубой капкан. Такой красивый, что хочется заплакать. Он только что признался в чувствах, скинул огромнейший камень с души.       Илья с пинка открывает дверь и, впереди себя неся горсть ягод, заваливается в небольшой домик. Позади него шëл светящийся девятиклассник, держал такую же горсть и даже подворовывал с неë ягоды губами, немного наклоняясь к собственным ладоням, сложенным лодочкой. Вова смотрел на этот цирк двух клоунов и хотел каждого придушить. Такой момент испортили, суки! Илья, посмеиваясь, рассказывает о том, как их чуть не спалили, а сам такойком поглядывал на пунцового Семенюка, который уже почти испепелил его взглядом. Коряков по одному лишь взгляду понял, что он явился не вовремя. Нужно было немного подождать, а так Вова остался без ответа на своë единственное, волнующее сердце, слово. «Кажется, это очередная неудача» — размышляет Вова, выходя из домика и дожидаясь, пока Илья повесит на двери замок.

***

      Когда заходит солнце, когда небо начинает темнеть, в парке разгорается что-то непонятное, всегда разное. Иногда, когда Денис выносит колонку, начинается либо вечер реп-баттлов, либо соревнования по танцам — кто кого перетанцует, беря во внимание движения, используемые только кавказцами. А иногда, когда колонки нет, начинаются дебаты на совершенно разные темы. Позже это всë перерастëт в «Мужское-женское», но к этому моменту Вова обычно уходил, так как всей душой ненавидел такие посиделки. Разве это вечернее развлечение — обсуждение всяких шлюх с соседней школы и парней с соседнего города, которые приезжают сюда именно ради них? В сотый раз перемывают всем кости. Вова потихоньку уходит со скамейки, прячась в уже известных ему кустах. У него же есть целая пачка сигарет! Он вспоминает об этом только вечером, плюхается на родную скамейку и гордо достаëт пачку с коробком спичек. Лучше он угробит организм, чем будет сидеть там и слушать, как Алина начинает мутить с очередным парнем, но уже с другого города. Вове как бы по барабану, но странное тяжëлое чувство, которое не даëт отпустить девушку от себя, хоть она никогда и не была к нему привязана, не отпускает. Вот, пожалуйста, привычка на лицо. Привыкание к человеку всегда трудно лечится, и лечится обычно другими людьми. Кому как не Вове знать про это?       — Ну Алина и дура, — кто-то похрустывает веточками на тоненькой тропинке, идëт медленно, и слышно, что улыбается.       — Согласен, — парень подкуривает, располагаясь удобно на скамейке. Подбирая под себя ноги, он будто уступает Губанову место подле себя. — Спасибо за сигареты.       — Пожалуйста, — москвич усмехается, смекнув, за что и почему ему говорят спасибо. — У меня друзья такие курили, и я подумал, почему бы и нет. А почему ты сам не заказывал у Валеры?       — Боялся целую пачку хранить, а никто толком и не курит из знакомых, стрелять тоже не у кого.       Это место заиграло иными красками, когда они вновь остались вдвоём. Вове необычайно интересно оглядывать каждую знакомую веточку, периодически потягивая сигарету и ощущая плечо москвича, глядящего в ту же самую пустоту, что и Вова. Застрять бы в этом моменте навсегда, ощущать то тепло, которое ещë не сменилось ночным холодком. Смотреть на прогнувшиеся ветви, на сухую, пыльную, прошлогоднюю траву, которая смешалась со свежей. Просто быть здесь и сейчас.       — Когда ты там уезжаешь? — Вова бросил бычок на землю и обречённо вздохнул.       — В последних числах августа.       — Значит ещë два месяца, время есть, — парень с многозначительной, приятной, даже, можно сказать, детской улыбкой повернулся на москвича и доверчиво, с неким вызовом смотрел прямо в голубые глаза.       Вова ещë никогда не целовался. Ему не выпадала такая удача, потому сейчас он опешил и схватился за чужое колено, опасливо и бесконтрольно его сжимая. А Лëша, уже имеющий в этом опыт, чувствовал, как шершавые, обкусанные губы приоткрываются неумело, охуевал от несмелого, как бы нерешительного движения вперëд и от цепких пальцев, которые то ли не чувствовали меры, то ли просто не жалели Губанова. Вова вообще не понимал, что и как делать, как двигать губами, чтобы не лохануться, но точно знал, что надо закрыть глаза и хоть немного расслабиться, а не сжимать чужую ногу до синяков. А может пустить всë на самотёк и дать волю эмоциям? Тем самым противоречивым, которые мучили парня около недели, которые постоянно подвергали больную голову таким мыслям, что хотелось спрятать голову в песок, как страус. Мда, сдавая экзамены, сидя в жаркой аудитории, он даже не подозревал, что ровно через месяц будет целоваться с незнакомым ранее москвичом, и целоваться так, что пальцы на ногах будут подгибаться, а поясница ныть от скованности. Ему было не то что неприятно, ему было максимально непривычно. Он раскрывал неторопливо рот и тут же ощущал чужой язык кончиком своего. Вëл здесь точно Губанов. И вëл так, что Вова неистово балдел от власти над собой. Это странно, но Семенюк чувствовал, как краснеют его уши, как ещë чуть-чуть, и они начнут шевелиться от ощущения чужой руки на шее и загривке.       Он весь сжался ещë сильнее и начал заметно нервничать, чуть ли не царапаться, когда на него начали наваливаться, но длилось это буквально секунду или две, а затем чужие губы пропали. Губанов испуганно глядел на Семенюка, всë также аккуратно, почти невесомо держа его голову и еле-еле касаясь тëплой шеи. Только другая рука его теперь упиралась в вовино бедро, а сам он чуть ли не падал от наваливающегося сзади Валеры, который теперь выпрямился и потирал ладони, как умывающаяся муха. Лагода никогда не оставался в тени, когда мог кого-то подъебнуть или дать свой совет. Сейчас он всем своим обличием показывал радость, которая его переполняла и лилась через край. Ну а как же, год назад смотреть, как Вова страдальчески поглядывает в сторону Алины и слушать это нытьё о ней, а сейчас смотреть, как он сосëтся с парнем, с которым знаком от силы две недели и видеть, что он не против, а даже очень за, но вот только неопытен. Ну это уже забота Губанова.       — Вы чего тут, мальчики-зайчики? — Его ехидная ухмылка меняла голос на поскрипывающий, сладкий и с издёвкой, да такой, что Вова захотел зашвырнуть в друга чем-нибудь тяжëленьким. — Только не трахайтесь здесь, больно грязно и шумно, можете к Илье на дачу сходить ради такого.       — Валер, иди нахуй, — Вова оправился, выдохнул, чувствуя, как сердце делает тройной кульбит. Мало того, что его сейчас поцеловали, так ещë и испугали в придачу.       — Да я просто предупредить зашëл, что наши за пивом пошли и если что сюда пить придут, — Лагода пожал плечами и наблюдал за тем, как Губанов спокойно с кем-то переписывается, а Вова поджигает ещë одну сигарету. Оба делают вид, что только что здесь ничего особенного не происходило. Будто Вова не сходил с ума от того, как он себя неловко чувствует и как над ним держат власть, будто Лëша не влюбился в младшего второй раз. — Интересные вы какие, диву даюсь. Он вдруг скрылся за листвой, оставляя парней наедине, видимо, выходя навстречу к друзьям. Вова потягивал сигарету время от времени и поглядывал на Губанова, который вдруг отложил телефон и заулыбался так, будто перед ним не Вова, простой и невезучий, а красивая, выëбистая девушка, с которой нельзя дружить, а только влюбляться.       — Ты пить будешь с ними? — Вова уселся на хлипкой скамейке поудобнее, одной рукой он обнимал свои колени, а локоть другой положил на спинку, не отдаляя сигарету от своих губ.       — Я нет.       — И я тогда тоже не буду.       Неловкость душила. Вова просто не представлял что сейчас делать или не делать, что спрашивать, как себя вести и нужно ли идти отсюда сейчас. Он смотрел на свои кроссовки, изучал швы по-новой, изучал свою шнуровку и понял, что обувь он шнурует криво и совсем некрасиво. О каких мелочах он сейчас ещë задумается, пока душит это молчание? Неловкость от того, что москвич стреляет сейчас своими глазками-алмазами прямо в него, разрасталась в геометрической прогрессии.       — Домой пойдëшь? — Москвич осторожно тронул чужую коленку, отчего Вова еле заметно улыбнулся и качнул неоднозначно головой.