yuki no hana

И. было двадцать восемь, когда её обратили. Она никогда не говорила, в каком именно времени это случилось. Её рассказы, сохраняя в себе удивительную логику повествования, петляли из одного века в другой. Люди удивлялись её знанию мировой истории, но не показывали это. Слишком уж отличалась картинка, что рисовал её разум от того, что доставалось узнать широкой публике о мире до. Ученые мужи падали к её ногам, но не могли справиться с удушающим мужское сердце чувством, что она оказывалась гораздо мудрее. Ей не простили превосходства, она — мелочности. Поэтому, к концу третьего века своей жизни в вампирском обличье она утратила всякий половой интерес и посвятила свою жизнь записыванию всего, что знала. В её крохотном домике, что ныне принадлежал Чонгуку, в комнате с ярким дневным цветом она несколько лет делала записи от руки обо всем том, о чем так устала слушать человеческую ложь. Она дошла до преддверии второй мировой, когда её жизнь оборвалась. И. называла двадцатый век — веком краха человечества. Вероятно, что её смерть в момент, когда предстояло описать самый кровавый эпизод тех времен — вещь весьма символичная. Чонгук часто думал - что бы она сказала, если бы успела пожить в двадцать первом веке чуть больше, чем ей случилось? Нежное чувство родилось между ними ровно тогда, когда она впервые заглянула в ставшие красными глаза на острове Удо. Этот потерянный, наивный взгляд сразу сказал ей все и она пообещала себе, что никогда не оставит этого мальчика. И. всегда говорила, что питает к Чонгуку лишь платоническое чувство. Для классической влюбленности она видела слишком много человеческих жизней. Ей хотелось чего-то лишенного побочных эффектов страсти и чувство её было всепрощающим, терпеливым, как может только тот, кто никуда уже не торопится. Она любила его как мать любит свое дитя. Любила так, как может любить тот, кто думал, что разучился любить и вот, дорвался до заветного чувства. И. любила его как ребенка, которого у нее никогда не было. Как того, кому можно было передать всю свою долгую, мудрую жизнь. Она так долго жила что совершенно забыла об опасности. Поэтому когда в её сердце вонзил кол назначенный — она даже не сразу поняла, что произошло. И. жила так незаконно долго, что была удивлена этому. Неужели и столь долгая жизнь заканчивается смертью? Вот такой смертью? Болезненной и плотской? Человеческой? Охотнику, что вонзил кол в её сердце не хватило духу наблюдать за смертью назначенного ему вампира. Человеческая натура проявляет себя даже тогда, когда имеешь дело с исчадием ада. Охотник сделал свое дело и оставил её умирать недалеко от их с Чонгуком жилища. Чонгук почуял запах человека слишком поздно. Он нашел её почти без сознания уже глубоко в ночи. Она еще узнавала его. Мальчик нес на руках отяжелевшее от дыхания смерти, доселе легкое, как костяной фарфор, тело домой и чувствовал, как земля медленно уходит из-под ног. Потеряв её он лишился всего, что держало его здесь. Мир рушился у него в руках самым человеческим из всех возможных способов. Последними словами её были «хотя бы умираешь по-человечески». Она умерла ближе к рассвету. Осень уже вступила в права и на растениях появлялся иней. Он тогда еще не знал, что через пять лет, в такую же нежную осень он обретет то, зачем родился второй раз. То, о чем она ему и говорила. Raison d'etre. «Без смерти не бывает жизни. То, что не ощущает боли от смерти не может быть живым» — говорила она. Он тогда ощутил боль смерти. Такую, что перестал чувствовать себя живым окончательно. Родиться заново ему будет суждено через пять лет.