тысяча поцелуев иглой

I. Алиса просыпается одна, в темноте своей палаты. II. Хочется в туалет, и она слезает с кровати, на ощупь обувает больничные тапочки с мордами котят (это важно) и выходит. Обычно в больнице всегда горит ослепительный свет, но сегодня мрачно, а окон в коридоре отродясь нет. Страшно. Алиса касается стены кончиками пальцев и бегом — в сторону туалета, шаркая тапочками и иногда спотыкаясь мордами котят о кафель. III. Все милые существа, которых ты видишь, на деле состоят из плоти и костей, крови и слизи, кожи и волос — из очень немилых ингредиентов. Даже обидно как-то. Это как увидеть сладкий торт, но понять, что он сделан из мяса — ни коржей, ни заварного крема. Интересно, кто-нибудь думает также об Алисе? Это было бы… лестно?.. IV. Алиса выходит из женского туалета, отряхивая влажные, вымытые руки, и слышит: в мужском кто-то сильно-сильно плачет. Заходить туда не очень хорошо — Алиса же девочка, но рыдания такие громкие и надрывные, будто произошло нечто ужасное. Наконец, Алиса переступает порог мужского санузла — и видит между раковинами психиатра. Скорченный, он сидит на холодном полу и рыдает, задыхаясь от слез. — Доктор, что с вами? — спрашивает Алиса. Врач поднимает голову, и его бумажное лицо — как промокший скомканный листок. — Алиса, девочка моя… не называй меня так. — А… а как мне называть вас? Я не знаю вашего имени… простите, пожалуйста. — Я… ведь н-не— и-и… — Его голос дрожит и переходит на сдавленный шепот. — Я ненастоящий доктор. Алиса впадает в ступор: — Ой?.. — У меня не было особого выбора, Алиса, — продолжает врач… ненастоящий врач. — Н-ни образования, ни перспектив. Я п-пустоцвет. Никто. Лжедоктор роняет голову на колени и говорит: — Повелся на большие деньги и пришел сюда… дурак. Н-надо было идти работать в фастфуд. Мой потолок — переворачивать к-котлеты, а не р… разумы. Я не Фрейд и не Юнг, не-ет. Я-я… ничтожный Спанч Боб, чьим лицом можно мыть полы. — Как вы ничего не умеете? — удивляется Алиса. — Совсем? Но так не бывает! Вы наверняка что-то умеете, доктор! Внезапно замолкнув, самозванец поднимает взгляд на Алису, слишком взрослый, тяжелый взгляд, и говорит твердым, уверенным голосом: — Бывает. Алисе становится страшно — и она, развернувшись, убегает в свою палату, не боясь темных коридоров. V. По пути — заскакивает в палату Долли. Там никого нет, но свет включен. VI. Утром Алиса просыпается и находит в своей кровати, между складок простыней, — зуб. Человеческий. Проверяет языком свои — вроде все, кроме одного (но он не считается), на месте. Фух. Впрочем, проснуться с чужим зубом в постели еще хуже. VII. …………………………………… …………………………………… …………………………………… VIII. Все котята мира однажды умрут и сгниют. Алисе иногда кажется, что она большой человеческий котенок и ее ждет такая же судьба. Все ее действия нелепы и в лучшем случае умилительны. Вот она бегает туда-сюда, переживает, боится своих страхов и лелеет свои мечты, а в итоге — выглядит как мяукалка, что тычется мордой в миску молока, падает в нее и захлебывается насмерть. Посмешище. Может, некоторых котят следует сразу топить?.. Может, некоторые котята не заслуживают дышать. Алиса ныряет под воду. IX. — Я буду поддерживать тебя и стану одной из тех прекрасных вещей, ради которых ты будешь жить, — говорит Алиса и заправляет платиновый локон за ухо. — Все будет хорошо. — Спасибо, — отвечает Долли с пустым взглядом. Алиса сползает вниз и гладит его израненную ногу. X. Детские пластыри испещряют тело Алисы, как пубертатные прыщи. Как родимые пятна. Как веснушки Откуда у нее так много ран и ссадин, которые нужно стыдливо прикрывать мордочками Hello Kitty и My Melody? Откуда эта тысяча пластырных веснушек? XI. Алисе снятся кровавые океаны, полные прекрасных рыб; изуродованные куклы на шарнирах — острова пластмассовых тел, неудачных копий человека; одноглазые аниме-девицы с измазанными кровью ртами. Эти сны — трупы милых зверюшек в лужах рвоты и грязи; фургоны с мороженым, в которых сладкий пломбир смешан с обломками игл и лезвий; наркотики в детских ланч-боксах «Hello Kitty»: фентанил, кодеин, оксикодон; расчлененные тела в плюшевых игрушках, реальные потроха вместо синтепоновых. Запястья тошнит кровью, ротики на венах снова просят пить отраву — Алисе видится несвязный, морбидный бред и Долли. Его ножка застряла в капкане, кости сломаны, мышцы сжеваны, и Алисе не остается ничего, кроме как отрезать изувеченную ногу. Бедняжка Долли плачет, льнет к Алисе и дрожит, ему больно, а она утешает ангелочка и целует в лицо, но не касается губ и шеи — слишком взрослое, хотя и желанное. И так хочется забрать всю его боль, испить каждый глоток, а не кромсать слабое тело, принося страдания, — и, кажется, это взаимно; кажется, у Долли стоит; кажется, это любовь? XII. Алиса просыпается с красными синяками на коленках. XIII. …………………………………… …………………………………… …………………………………… XIV. Первый знак скорой беды — на этажах появляется подвальный стоматолог. XV. Раздается цокот каблуков, вместе с ними приходит королева больницы. Главврач. Главная. Алиса сидит в комнате отдыха и наблюдает за мертвыми рыбками в аквариуме, когда слышит роковой стук. В помещение тараном влетает королева. Латекс обтягивает ее тело второй кожей — это костюм секс-медработницы, меченый кровяными сердечками с наложенными поверх розовыми крестами-плюсами. На ногах — белоснежные боты до колен, с высоким, толстым каблуком, созданным для пробития черепов. Огненно-красные волосы уложены в мудреную прическу. Главная окружена пташками-медсестричками, такими хрупкими и хрусткими, и на их фоне просто пышет энергией и страстью. В королеве много крови, много кожи, много плоти. Алиса, глядя на такую женщину, окончательно ощущает себя привидением с тонкими запястьями. Ощущает себя будто бесплотной, скрытой в невесомых кружевах своего платья. — Алиса, чудо ты мое! — радуется королева. — Какое прекрасное создание мы нашли. Ну что, как тебе в больнице? Не обижают? Лекарства не горькие? Как проходит лечение? М-м? Алиса не успевает ответить, а главная уже стоит подле нее и с любопытством разглядывает содержимое аквариума. — Рыбок смотришь? — говорит она. — Так они же дохлые, Алиса. Дохлые — это когда не живые. Думаю, их надо смыть в унитаз. — Б-будет сделано, мисс! — заискивающе-испуганно лепечет одна из медсестер. — Да ну, давайте позже. Пускай пока плавают. Алиса же их смотрит. — Х-хорошо! Королева нагибается и заглядывает в глаза Алисы: — Интересно? А ты когда-либо видела мертвых животных размерами побольше рыбок? — Да. Собак, — отвечает Алиса. Это правда. Алиса видела мертвых собак. И, если надо, готова увидеть вновь. — Хм, неплохо. Вообще я ожидала, что ты ответишь «нет», тогда бы я тебе сказала, что скоро это, возможно, исправится. Но ты обхитрила меня, юная дива! — Простите. — За победы — не извиняются. Королева оборачивается к случайной медсестре и говорит: — Запишите это в рекомендации лечения Алисы. — Н-не извиняться з-з-за победы? — Оно самое. Алиса думает, что было бы неплохо попить апельсинового сока. Он вкусный и утоляет жажду. Еще оранжевый. Если бы апельсиновый сок был белым, то он, скорее всего, стал бы молоком. Молоко тоже вкусное и утоляет жажду. Не выдержав, королева хватает Алису за голову и взъерошивает ей волосы: — Простите, я не могу, это же котенок в человеческом обличье! Такую надо лечить через тисканье. — Записать в лечение? — услужливо уточняет одна из медсестер. — Ну вы чего, это безрецептурное. Не надо. — Х-хорошо! На прощание королева посылает Алисе воздушный поцелуй, коснувшись пухлыми губами латексной перчатки на руке, и уходит с конвоем медсестричек. XVI. Психиатр вновь рыдает в туалете. XVII. В палату Алисы входит Гера и, глядя мыльными глазами, шепчет: — У мальчишки проблемы. — У Долли? — спрашивает Алиса, уткнувшись скулой в подушку. — Да. Он… его подозревают в том, что он серьезно нарушил дисциплину. — Он сделал что-то плохое? — Это еще не доказано, но дело дошло до главной и… она будет разбираться и… — Гера осекается, и Алиса чувствует, как та дрожит от переполняемых эмоций. — Ему могут переназначить лечение. Радикально. — Ему сделают что-то плохое? Гера молчит некоторое время и говорит: — Да. Ему сделают что-то плохое. Алиса прикрывает глаза и натягивает одеяло до подбородка. — Значит, Долли попал в неприятности, — рассуждает она. — Он попал в капкан. И ему нужно помочь. Помочь выйти из капкана. Кап-кан. XVIII. Алиса просыпается с прокусанной губой. Лицо бесчувственно, на его левой половине — пластыри с ватной подкладкой, на левом глазу — повязка. Кровь кислая. Капает. Кап-кап. XIX. Гера снимает с одного уха повязку и разглядывает глаз Алисы. Алиса пару раз моргает. У нее нормальное зрение — оба глаза зрячие, но тогда зачем повязка? — Наверно, так надо, — неуверенно говорит Гера и вновь укрывает глаз Алисы. — Можно и поносить. Благо она у тебя красивая, с сердечком таким… тебе нравится? — Не знаю, — неопределенно водит плечом Алиса. — Ладно. — Вздох. — Как же я тебе завидую. Хотела бы быть твоего возраста, Алиса. — Гера вымученно улыбается. — Стоишь такая, глупенькая, ничего не понимаешь. Прелесть же. — Почему? Мне кажется, быть взрослой интереснее. И я все понимаю! Не надо считать, что я какая-то неразумная. Ложь. Наглая ложь. Алиса сходит с ума, Гера сходит с ума, весь мир сходит с ума — и это непонимаемо. — Почему? — повторяет Алиса, не зная, про что хочет спросить. — Да так. — Гера отводит взгляд. — Прости, что назвала тебя глупой, Алиса. Ты умница. Это я дура. Если бы не твое хрупкое тельце, ты бы сейчас училась в школе и была бы самой-самой умной. — Пауза. — Пошли на суд. Алиса идет, опираясь о медицинский штатив, что впивается в предплечье иглой от капельницы, будто привязанный. Гера поддерживает их: одной рукой Алису за плечо, второй — штатив на колесиках. У нее такие нежные, теплые ладони. Сегодня она одета в простенькое, но от этого не менее красивое платье медсестры. Белое, как снег, с крестом на груди и пуговицами в виде алых сердец. Фартук расшит узорами кардиограммы, которые под конец резко обрываются — пульса нет, больше нет. И даже в них затесались потайные сердечки. Алиса хочет такое же платье. Оно подойдет повязке на глазу. — А почему вы беспокоитесь о Долли? — спрашивает Алиса. — О мальчишке? Не знаю… он вызывает во мне некие сильные чувства. Что-то между жалостью, материнской заботой и… кое-чем другим, неуместным. Алиса останавливается и уточняет: — Вы педофилка? Гера замирает, шокированная, и лепечет: — Н-нет… я просто запутавшаяся в чувствах женщина. — Алиса впервые видит медсестру настолько напуганной, даже новость о проблемах Долли не вызвало в ней таких эмоций. — А ему… ему же шестнадцать, да?.. или семнадцать? Гера смотрит в неукрытый повязкой глаз Алисы и почти умоляет: — Алиса, я не такая. Поверь мне. Т-ты… ты увидишь, что тут есть плохие люди, н-но я… я быстро перестала приставать к Долли, когда поняла, что ему это не нужно, и стала относиться к нему как к сыну. Честно. Алиса, пожалуйста, поверь мне. Я хорошая. Просто… мне разве не может нравится красивый молодой парень, юноша? Я разве так стара?.. Алиса, мне всего двадцать семь. — Я не знаю, — признается Алиса. — Вы не выглядите старой. И вы красивая. — Скажи. Имею ли я право. Любить. Его. Голос Геры звучит в разы тверже и категоричнее, чем обычно, в нем больше не считываются заботливые, материнские, или старше-сестринские, интонации, только какая-то приказность, требовательность. И еще Алиса испытывает странное, непривычное чувство… Ревность. — Нет, не имеете, — слишком раздраженно отвечает она. Гера сжимает стойку с капельницей до дрожи в руке, но сдерживается, не выпускает свой гнев наружу и вымученно улыбается: — Хорошо. Ты права, Алиса. Я не зря назвала тебя умницей… …они опаздывают на заседание суда и спешно занимают свои места на балконе. Процесс в самом разгаре. Алиса с интересом наблюдает за незнакомой ей процедурой. Вот сидят присяжные — плюшевые игрушки животных, среди которых есть собачка с париком. С париком, значит, судья. Это плохо. Собаки брешут, значит, им веры нет — они лжецы. Гера замечает королеву больницы и — начинает дрожать. Шепнув Алисе на ушко: «Прости, мне стало плохо. Я не могу. Я слабая женщина», медсестра исчезает. Алиса касается уха и смотрит на пальцы. Они в глиттере. За спинкой кресла королевы стоит, как серый кардинал, стоматолог — нечто с головой кролика-альбиноса. Он окидывает зал красными глазами, полными тупой злобы и душевной пустоты, и говорит: — …Мы не можем просто переназначить лечение пациентки. Должно быть по правилам. Должно быть юридическое разбирательство — доказать факт преступления — и медицинское обследование — доказать факт болезни. — Юриспруденция — это ну-у-удно, — канючит главная и дергает ножками. — И это не по нашей части! Мы врачи! — Что поделаешь? Так надо. Долли безэмоционально подает голос: — В чем меня обвиняют, напомните? — В хищении моего сердечка, — хихикает королева в ладонь. — Вообще-то лекарственных наркотических препаратов группы А и Б, а также в аморальном поведении, — нудит стоматолог. — Непристойном для девушки поведении. — Это ты не разбираешься в девушках, я думаю, — подтрунивает главная. Морду стоматолога искажает мимолетная ярость, но тут же сменяется вежливыми смешками: «Ха-ха, да, возможно». — Я сознаюсь в преступлении, — внезапно говорит Долли. — Чистосердечно. Весь зал ахает. Королева хлопает в ладоши: — Прекрасно! Умничка. Ты очень-очень облегчила нам работу. Теперь — обследование? Да? Да-да-да? — Консультация с врачами-свидетелями, — поправляет дантист. — Во-во! Вы весьма сообразительны для зубокорчевателя. — Спасибо, у меня зубы растут внутрь черепа и давят на мозг. — Звучит сексуально. Королева замахивается ногой, размазывает одну из плюшевых игрушек — пи-иск! — и приказывает: — Первый свидетель! XX. В помещение заводят первого свидетеля — усатого психиатра. Королева вопрошает: — Вы курируете лечение пациентки? Самозванец отвечает: — В-во-первых, это не пациентка, а п-пациент. Юноша. — Кто так сказал? Это ее блажь? — Это ее мужские п-половые признаки, — кисло отвечает психиатр. — Ладно, — закатывает глаза королева. — Внесите изменение в протокол — не Ж, а М. Плюшевые игрушки быстро редактируют документ, меняя половую принадлежность с женской на мужскую. — Во-вторых… — продолжает психиатр, — д-да, это я. — Хорошо. Насколько мне известно, вы утверждали, что пациента вылечит либо казнь, либо лоботомия. Это так? Лжедоктор замирает. — Д-да, это так, но… — Его голос начинает дрожать. — Это ошибка! — Не может быть, — хмурится королева. — Но вы же согласны, что терапию надо менять? Что мерзость прогрессирует и нужна операция? Психиатр с надрывом говорит: — Я ненастоящий врач. Мое лечение нелегитимно. Не надо. Пожалуйста, не надо. Я умоляю вас. Не губите юноше жизнь. Я лжец. Я лжец. Я лжец. Он падает на колени, хватается за лицо и причитает как мантру: — Лжец. Лжец. Обманщик. Ненастоящий врач. Самозванец. Он кричит: — Обезглавьте меня, вырежьте мне мозг, только не трогайте мальчишку! Умоляю! Алиса видит, как льются слезы, будто из протекающей трубы, как сползают куски лица, как мошенник теряет человеческий облик. Алиса ужасается. Это не человек — это картина Пикассо. «Герника» в людском обличье. Алиса до сих пор помнит те искаженные, полные агонии лица — и наблюдает одно из них вновь. — Кажется, наш психиатр потерял лицо, — кокетливо хихикает главная. — Отведите его в комнату отдыха. Напоите транквилизаторами. Введите ромашковый чай. И, пожалуйста, уберите эти мерзкие лоскуты, я не хочу на них наступить. Медсестры подхватывают скорбящего психиатра и уводят прочь из зала. XXI. — Следующий! — требует королева. Никто не приходит. — Случаем не вы второй свидетель? — уточняет она у стоматолога. — А. А! — восклицает дантист. — Простите, я окончательно обезумел, совсем забыл, что во мне два существа, одно из которых — свидетель. Он выбегает в центр зала: — Я согласен с коллегой. Точнее, на том пункте, где «казнь или лоботомия». Остальные пункты не относятся к лечению нашего пациента, их предлагаю опустить. — Согласна, — благосклонно кивает королева. — Также прошу направить пациента в кабинет стоматологии после всего, — просит дантист. — У него весьма интересно во рту… Я про зубки. — Отклонено, — качает головой королева. — Мерзость неизлечима пломбами и зубными протезами. — В смысле?.. — Смысла нет. Стоматолог громко ругается матом, тянет свои кроличьи уши вниз, будто желая оторвать, и — впадает в истерическое помешательство. Он набрасывается на медсестру и двумя передними зубами вспарывает ей глотку. Девичий крик обрывается жидким бульканьем крови в трахее, а стоматолог швыряет тело и втаптывает в больничную плитку. — Еще один! — возмущается королева. — Этого — туда же, но в другое место! Не надо смешивать слезы и желчь. Напуганные медсестры жмутся друг к дружке и дрожат — дюжина маленьких сердец. Королева рявкает: — Кто не послушается — голову с плеч! Дантист уже вырывает зубы изо рта агонизирующей медсестры. Наживую. Без анестетиков. Голыми руками. Алиса пищит от страха и сводит коленки вместе. Наконец, медсестры толпой налегают на обезумевшего двоедушника и связывают его медицинскими жгутами. Кто-то успевает вколоть шприц. Стоматолог утихает и, успокоенный, рушится на тело убитой. На кафеле лежит двенадцать вырванных зубов. — Профдеформация, — снисходительно комментирует королева. — Ладно, уводите юродивого. И уберите грязь. Долли смотрит на происходящее с опиатным безразличием, поедая таблетки, которые он якобы украл. XXII. Королева стоит напротив Долли. Руки, облаченные в латекс, обволакивают лицо ангела, стекают по скулам вниз и скользят по подбородку. Главная спрашивает: — Что скажешь в свое оправдание, подсудимый? — Меня надо лечить. — Что? Ты согласен с… с возможным вердиктом? — Да, — говорит Долли, глядя безжизненными глазами. — Я согласен. Главная прижимает субтильного юношу к себе и целует в лоб, гладит по платиновым волосам и шепчет: — Так значит, ты хочешь излечиться от мерзости? — Конечно. Я хочу быть чистым, словно зимний лес. Я хочу выплеснуть всю дрянь из себя. Я хочу, чтобы мне вспороли грудь и вычерпали всю гниль из межреберья. Я хочу… Алиса вскакивает, обвивая стойку с капельницей слабыми руками, прильнув к ней, как виноградная лоза, и кричит с высоты балкончика: нет! Из глаз брызгают слезы, тело колотит судорогой. Алиса кричит: я могу свидетельствовать в пользу Долли! Долли смотрит в ответ и говорит одними губами: не надо. — Я же обещала! — продолжает Алиса. — Подумай обо мне! Ты не можешь! Ты… ты не можешь быть настолько эгоистичным! — Могу, — еле слышимо шепчет Долли. Остальные даже не замечают беловласую больничную девочку, медленно умирающую на заседании суда. — Прости за то, что появился в твоей жизни, Алиса. Абсурдная коллегия присяжных, состоящая из плюшевых игрушек, из тупых, безмозглых плюшевых игрушек, выносит вердикт, и его оглашает судья, лживая псина с синтепоновыми мозгами: лечить, нельзя помиловать. Алиса чувствует, как вся звенит изнутри и ломается, трещина за трещиной, осколком за осколком. — Консервативное лечение не помогает, — ахает королева, — нужно проводить операцию по удалению злокачественной мерзости. Пошли, зайка. Это ненадолго и совсем не больно. — Ее губы растягиваются в змеиной усмешке. — Я буду твоим хирургом. Долли уводят прочь — ягненок на убой. — Я ненавижу вас, — шепчет в сердцах Алиса и хватает себя за горло. XXIII. Важно, неважно, неважно, важно… Как бы то не было — Алиса слишком слабенькая. Хрупкая. У нее нет сил бежать, нет сил сражаться. Она успевает слишком поздно. Долли лежит на холодном хирургическом столе. Тело агнца перекроили острым скальпелем: от лобка, стянутого кровавыми бинтами, идет сечение и кончается под ребрами, аккуратно зашитое хирургическими нитями. Живот, руки, бедра покрывают заплатки в виде пластырей, и скальпели с изогнутыми ножницами торчат, как швейные иглы из ватной плоти недоделанной игрушки. Голову от плеч отделяет аккуратный разрез по середине шеи. Много крови. Очень много. На лице Долли — печать безразличия. Обезбол. Алиса шокировано разглядывает труп и дрожит. Касается зашитого живота, от начала сечения, под ребрами, до его конца, у паха. Внизу обнаруживает липкие пятна, смешанные с кровью. На краю стола сложены латексные перчатки королевы, покрытые красными брызгами и такими же липкими пятнами. Естество Алисы сводит судорогой от догадки. — Его нельзя там трогать, — онемевшими губами шепчет Алиса. Она ощупывает свой живот и вспоминает, что у нее такой же шрам, как у Долли. И Алиса не помнит, когда и откуда. — Долли… — выдыхает она, берет юношу за руку и беззвучно плачет, подрагивая звенящим телом. Из носа идет кровь — кап-кап. XXIV. Алиса просыпается в машине, стиснутая ремнем безопасности, прижатая к пассажирскому сиденью. Тело пронизано еле ощутимой болью. На дороге — автомобиль, врезавшийся в металлическое ограждение. Из окна высовывается мужчина с тупым, озлобленным взглядом и заячьими чертами лица. Над ним возвышается другой мужчина, в белом медицинском халате, и говорит трясущимся тоном: — Выродок, ты хуже скота, хуже животного. — Успокойся, самозванец, — злыдень пытается расстегнуть ремень безопасности, но его, кажется, заело, — сука! Выпустите меня! Я застрял! Доктор хватает злюку за загривок и пару раз бьет кулаком по распахнутому в вопле рту. Выпадают зубы. — Пополнение для твоей коллекции, тварь, — говорит врач. — Не благодари, я не квалифицированный стоматолог, а всего лишь самозванец. — Нифтофество! Ты! Мерфость, дфянь! Врач сверкает скальпелем и пронзает им горло злыдня. Прыскает кровь. Он роняет голову на раму окна и заливает белую дверь машины рубиновыми полосами, хрипя и глядя такими же рубиновыми, ненавидящими глазами прямо на Алису. — Скотину иногда легче забить, чем лечить, — говорит доктор и плюет в лицо умирающего злюки. — Не благодари, я не квалифицированный ветеринар, а всего лишь самозванец. — Наконец, он не выдерживает, бьет скальпелем по затылку жертвы и орет: — Сдохни! Тварь! И она пусть тоже сдохнет! Алиса не выдерживает и громко плачет, закрывая лицо ладошками. Крики прекращаются. — Алиса, т-ты проснулась? — раздается обеспокоенный голос доктора. — Боже, Алиса… Я… ты не должна была увидеть это. Я опять облажался. Алиса чувствует, как ее обнимают, и открывает глаза. Доктором оказывается психиатр-фокусник — мошенник и обманщик. Его лицо выглядит крепче и целее, чем раньше. — Д-доктор? — Не совсем, — кисло отвечает психиатр. — Впрочем, это неважно. Прости… прости меня за то, что я не уберег тебя, Алиса. Я… я не должен был допустить этого. — Чего? — недоумевающе спрашивает Алиса. — Чего не допустить? — Ты не помнишь? — пугается самозванец. — И где Долли? Он же… умер? — Долли? Кто она? — Не она, а он. Мальчик. Он такой… ангел. С серебристыми волосами. Его же у… убили? Психиатр в ужасе смотрит на Алису и шепчет: — Я… я понял, о ком ты, он жив, но я его… забыл. Он начинает рыдать: — Прости, Алиса, я его использовал, как расходный материал, чтобы забрать тебя. Прости, малютка, за твоего друга… Алиса, кажется, попадает в ту ситуацию, в какую попадал Долли — когда ты сильно зол, но не можешь ударить другого, не можешь вспороть его глотку и пробить череп, потому что этот другой хотел так лучше, а ты сгораешь в злобе, в желании деструкции и направляешь это на себя, ведь, в конце концов, это не мошенник обещал оберегать Долли и его жизнь, а Алиса, маленькая бестолковая девчонка с синтепоновыми мозгами, дегенеративная больничная шлюха. Она взглядом ищет скальпель и находит его торчащим из глазницы злыдня — он мертв. Не выдержав микса из агрессии и горя, Алиса плачет, плачет так сильно и надрывно, что ее тошнит кровью на кружева белого платья. — Мы едем обратно, — приказывает она. — Ч-что? — переспрашивает самозванец. — Я сказала, мы едем обратно. За Долли. — Алиса! н-но… — Иначе я убью себя! — кричит Алиса. — Едем, сейчас же! Психиатр покорно кивает, заводит машину и отъезжает. Позади остается автоавария с убийством некоего стоматолога. Алиса с интересом разглядывает свою руку с отсутствующим мизинцем — когда? — и думает. О мясных тортах, человеческих котятах и ярости, обращенной в себя. О любви и ангелах. Поцелуях и бабочках. О том, что в ее жизни должен быть тот, кто сохранит ее последний молочный зуб и ломкие останки, потому что она чувствует — ее век недолог, и она вряд ли когда-либо повзрослеет, вряд ли станет женщиной вместо инфантильного привиденьица, призрака детства. О том, что неплохо бы поесть хлопья с молоком воскресеньем утром, когда показывают «Мишек Гамми». О том, что хочется платье медсестрички, как у Геры, — оно красивое и милое. О лечении хрупкости. Алиса засыпает.