Те, кого я люблю — те, кого я буду есть

      — Я не щенок, — противится Александр, упирается, но руки генерала крепко удерживают его на месте, вдавливая бедром в острый край стола.       Услышав, заключил в колющий тенью прохлады кокон.       — Как я мог позволить, — качая головой Вашингтон склонялся то к одному плечу, то к другому, вдыхая, выслеживая запах крови — смерти, — Если бы, — на мгновение выпустив, разворачивает; так резко, что Гамильтон успел поймать только края распахнутого мундира.       Перевязь он сорвал раньше.       — Не сын! — грохочет Александр, упирается: согнутыми руками давя на широкую грудь генерала, кулаки больно сошлись, — Мне, — задыхается от напускного недовольства, когда холодный язык прошёлся по лбу.       Неожиданно — размашисто.       — Моя ошибка, — что-то в словах Гамильтона задевает, но понимание быстро исчезает утянутое цепями волнения, — Не следовало — не следовало соглашаться, — Вашингтон переносит ладони на бока, держит — излишне крепко, даже под бронёй формы оставляя следы.       Царапины на загривке уже затянулись.       Сейчас было важно иное — Александр вернулся.       Принесённым «зверем», как котёнок.       Везение — настоящее чудо.       — Мне — это не нужно, — наконец выговаривает Гамильтон, — Я не Бенджамин, — приподнявшись на мысках, шипит, освобождая затёкшие руки.       — Живой, — движение и генерал, поддавшись вперёд, вновь обхватывает Александра, искренне и по животному жадно.       Заглушает тихие протесты встревоженным бормотанием.       — Ваше превосходительство, — обращение к рангам не помогает: Гамильтон не признаёт поражения-тепла, даже под прицелом совести, — Вы должны взять себя в руки, — уже тише.       — Живой, — повторяет Вашингтон: если бы у него были крылья, то и ими бы укрыл, — Не уходи, — с редкой дрожью опирается подбородком на голову Александра.       И о границах забывает       Держится.       — Проклятье, — тихо ругается Гамильтон, но поддаётся — осторожно приобнимает в ответ.       Чужое сердце едва бьётся, ворочается в ледяной колыбели.       По слухам, у вендиго оно пустое, как и желудок — в этом появляются сомнения, когда в грохоте орудий выше лопаток челюсти ловят за истерзанный мундир и уносят прочь.       Когда над слухом раздаётся сдавленный, слабо уловимый вой: «Останься».       — Приказ? — не сомневается.       — Просьба, — приглушённо.       — Кто я такой, чтобы отказать, — кривит улыбкой.       Этого достаточно, чтобы не замёрзнуть.