— Вот такие пироги, – сказал Бонес, завершив рассказ о своей прошедшей ночи.
Оторопевшие девочки сидели, разинув рты. Они, конечно, замечали за Сергеем некую специфичность поведения, которую русские скрепоохранители обычно называют таким общим и ёмким понятием, как «пропаганда гомосексуализма». Люба даже подозревала, что одними шутками дело не ограничивается, но никто не ожидал такой подробной откровенности. Но, чего уж там кривить душой, всем понравилось. — Ну ты, Серый, конечно, даёшь, — только и смогла ответить Люба. — Теперь ты единственный настоящий панк из всех нас. Мы не дотягиваем… Яна просто сидела и ехидно улыбалась. Никто не знал, что на уме у журналиста СИЦа. Зато Яна знала, у кого и про что возьмет следующее интервью. Даже Батурасу, который краем глаза смотрел на игру, а краем уха слушал историю Сергея, наконец оторвался от созерцания тройных шахмат и повернулся к Бонесу: — И вот я с ТОБОЙ живу в одном доме? Надеюсь, ты ко мне ночью в комнату не зайдешь… — сказал Батурасу. — Не боись, братик, ты не в моем вкусе, — ответил Бонес. — Вот был бы ты кошкодевочкой… —начал было, но вовремя осекся Батик. — А у меня же кстати есть хвост, дома лежит, — быстро сориентировался Сергей. — Дома поговорим, — решительно завершил этот непонятно куда ведущий диалог Батурасу. Тем временем тройная шахматная партия подходила к концу, на поле оставался лишь один король, окруженный вражескими пешками. На доске был неприятный для проигрывавшего Богдана цунгцванг. Он так и не вернул свои очки у деда, фигуры расплывались, поэтому он и смог съесть чужого короля, перепутав его с ферзем. Батик решил помочь проигрывающему: — У нас, в Москве, играют так: ходи королем на е5. Фирменный Максимо-Чайкиновский гамбит, — подсказал он Богдану и принялся дальше рассказывать и показывать всем фотографии своих фамильных башен. — Мы, Чайкины, княжеский род, между прочим! — весело вещал горец всем товарищам по команде. А Богдан меж тем весьма смутился. Ему приятно было такое внимание от Максима, но он чувствовал какой-то подвох. Тучи медленно сгущались в душе молодого физика. Съеденный король лежал тяжелым грузом в животе и на душе. У каждого человека в душе есть дыра размером с Бога, которую Богдан обычно заполнял фасолью, но в этот день ничего не помогало, и черная дыра в сердце разрасталась всё больше и больше. «И почему же все-таки Максим стал так не похож на себя… и акцент какой-то странный появился… наверное это Москва такое с людьми делает», — решил Богдан.Сутки… Ночи… Часы…
После тусовочки все отправились домой на такси. Наши люди, конечно, на ЧГК на такси не ездят, но обратно – святое дело. После 9 вечера в Ростове все вымирало, а уже было далеко за одиннадцать. Богдана уже бы не пустили в общагу, поэтому он, будучи фанатом ночевок в чужих домах, напросился поспать у Сергея. У Бонеса свободное место было только на огороде, но Богдан никогда не был привередлив. Ему было все равно где спать, если он знал, что Максим рядом… Подъезжая к переулку Санаторному, Батурасу заметил единственный в округе дом со светящимися розовым окнами и завлекающей неоновой вывеской «Сутки… ночи… часы…». Дом как будто был не настоящий, не ростовский. Он как будто бы сошел на улицы частного сектора прямиком из фильмов Николаса Виндинга-Рефна или Вонга Карвая. Это и привлекло внимание заслуженного члена клуба К2 и киноакадемика Батурасу. Таксист остановился у дома Бонеса и высадил товарищей. — Бонес, ты иди, а мне надо кое-что проверить... ммм... надо к Филу зайти, забрать кое-что, вот, — сказал Батурасу и отправился в обратном направлении. Он не сразу заметил, что Богдан пошёл за ним.***
Батик открыл дверь шикарного дома, который оказался гостиницей Мини-Люкс, и яркий свет розовых софитов и неона ослепил его на несколько секунд. Золотая лепнина и гипсокартонные колонны поражали воображение. Батик понял, что тут даже красивее, чем в клубе К2 и твердо решил остаться хотя бы на одну ночь. Дама на ресепшене обворожительно улыбнулась новому постояльцу. — Хотите остановиться у нас? Тысяча рублей за номер будет. Но за ваши красивые глаза сделаем минус семь рублей скидочку. — Карты принимаете? — уточнил Батик. — Нет, дорогой, только налом, налоги высокие, времена тяжелые, ну вы понимаете… — ответила Дама. — Ооо, либертарианцы, моё уважение! — обрадовался Батурасу и потянулся за кошельком. — У нас, смотрите, завтрак включен, полотенца, тапочки в номере. Вот ключи. А может вас интересуют развлечения? Вот, прямо по коридору и налево — сауна. Я могу позвонить, посмотрите всех… В этот момент дверь гостиницы открылась и зашел Богдан. Стремительно подойдя к ресепшену, он резко прервал рассказ Дамы. — Нас не интересуют ваши бляди, думаете у нас своих нет? Вот, лучше организуйте нам в Люкс шампанское и клубничку принесите, — сам удивившись своей решительности выпалил Богдан, смело взяв за руку Максима. Атмосфера Мини-Люкса действовала крайне странно. Можно сказать, освежала, отрезвляла замутненный весь день богдановский взор, но в то же время дарила какую-то необычайную легкость и уничтожала все тревоги. Богдан небрежно бросил на стойку три сотки. «Сдачи не надо», — вдогонку бросил он. Батик был приятно удивлен, и решил не отказываться от такого эксперимента судьбы. Он предпочел считать, что сегодняшний вечер – это сюрреализм на уровне Дэвида Линча, неонуар на уровне Гаспара Ноэ. И то, что будет происходить в этих дверях, навсегда либо останется в этих дверях, либо попадет на голливудские киноленты. В конце концов, через неделю он вернется в свои родные горы и ростовский прецедент будет вспоминать как что-то из другой жизни. Они поднимались в свой номер по шикарной, как в клубе “Мёд”, лестнице, и тут им навстречу из номера выпрыгнула девушка в халатике. — Мальчики, восковой массаж не надо? На всю ночь три тысячи всего. — Нам некогда! — хором ответили мальчики, и, отталкивая слишком широкую девушку, прорвались дальше по коридору. Отворив дверь в мягкой обивке телесного цвета, новоиспеченные жильцы вторглись на территорию своего ЛЮКСА. — Ну шо, старичок? — мягким басом спросил Батурасу. — Не надо слов. Пошерудим, — Богдан приложил свой сладкий юношеский пальчик к губам осетина и в тот же момент звякнула пряжка ремня на его штанах. Батурасу сперва опешил от такого поворота событий, но быстро пришел в себя и поймал нужный вайб. Схватившись за край штанов Богдана, он с силой рванул их вниз. Присел на корты и прошептал: — Братик, подойди сюда. А Богдан взял да и подошел. Стоя со спущенными штанами, но в рубашке и пиджаке, он уверенно заявил: — Я хочу, чтобы ты снял всё с меня медленно, неторопливо, словно река Кундрючья впадает в реку Гнилушу. Пиджак упал к ногам Богдана. Батурасу расстегивал пуговицы рубашки, ехидно заглядывая в глаза Богдана. Рубашка отправилась следом за пиджаком. Спущенные штаны наконец-то были стянуты и отброшены назад. Осталось лишь одно текстильное препятствие на пути к их слиянию. — Если снимешь с меня и это, получишь 15 social credit points, — игриво, но в то же время серьезно улыбаясь, произнес Богдан. — Сейчас я повышу твой социальный рейтинг, старичок… — кряхтя сказал Батик. Наконец перед взором осетина предстал невероятный нефритовый стержень, и ему сразу же захотелось притронуться к этой драгоценности, благо, это не возбранялось, а наоборот даже поощрялось Партией. — Партия гордится тобой! Партия выдать тебе одна кошка-жена, — задыхаясь от предвкушения томным голосом сказал Богдан ему на ушко. От этих слов у Батурасу запульсировало в висках, а кровь от сердца отлила вниз. “Кошкожена… двойной миска рис… блин, интересно, согласится ли старичок надеть фуррисьют, если я сделаю ему хорошо…”, — промелькнула шальная мысль в голове горца. Но все таки эту идею от решил пока что отложить, хотя уверился в том, что Богдану бы пошел костюм кота Кузи. Оставив всю одежду лежать на розовом махровом ковре, они увлекли друг друга на шикарную кровать с позолоченным изголовьем. Кровать была такая широкая, что сюда бы вместилось еще 8-12 блядей, тусовавшихся в соседнем крыле гостиницы, но мальчики совершенно не думали об этом. Они были слишком сильно увлечены друг другом. Богдан смотрел в зеркальный потолок на их сплетающиеся тела. Батурасу медленно оглаживал изгибы его Красносулинского каньона своим Большим Кавказским хребтом. Богдан проводил рукой вниз по плоскогорьям груди и сквозь джинсы чувствовал, как гордо вздымается его Казбек. Горец запустил свои пальцы в августовскую степь волос сулинца, притянул его поближе и бархатным басом произнес: — Я показывал тебе свои пять башен, но хочешь ли ты увидеть шестую? У Богдана перехватило дыхание. Страсть застлала его и без того нечеткий взгляд. Он медленно кивнул, чуть улыбаясь уголком губ и смотря осетину прямо в глаза. Батурасу положил ему руки на плечи и слегка надавил, показывая ему, что следует опуститься чуть ниже уровня глаз. Богдан повиновался. У Богдана определенно был талант к духовым: во что бы он не подул, всё сразу же, с первого раза отзывалось вибрацией и глубоким, медным джазовым плачем. Поэтому без особых промедлений он решил испробовать и этот, представший перед его взглядом и новый для него музыкальный инструмент. Он предварительно намочил трость, чтобы она не лопнула под напором его умелых джазовых губ. Уперев верхние зубы в мундштук, он еще раз провел языком по трости. Загнув внутрь нижнюю губу так, чтобы она лежала поверх зубов, чтобы не повредить нежные элементы инструмента, он наконец обхватил его целиком губами и дунул. Триольные стоны сразу же раздались из раструба. Вытащить такое звучание из недр Батурасу получалось далеко не у каждого новичка. Но это не удовлетворило Богдана. "Звук не такой глубокий, как мог бы быть", – подумал он. "Попробуй захватить поглубже..." — подсказал Батик, который тоже был не промах в джазовых вопросах. Богдан натренированными руками притянул его ближе к себе. Его губы доставали уже практически до лигатуры. Он дунул еще раз. — Тууууоооуууааааъыы хорооооош! — взревел Батурасу. Ни один джазист в мире не издавал таких приятных слуху Богдана звуков. Всё-таки крепкие упругие мышцы его амбушюра никогда его не подводили. Трели его соло, кажется, были слышны даже на первом этаже. Постепенно увеличивая темп, Богдан добивался таких вибрато, что даже Чарли Паркер хотел бы оказаться на его месте. После еще нескольких передуваний, дойдя практически до кульминации, он сбавил темп с быстрого presto до вдумчивого, размеренного sostenuto, и каждую ноту вытягивал так, как будто сладкий мед тек по его губам. Батурасу уже не мог сдерживать выплескивающиеся наружу эмоции, и его присвингованный пульсирующий субтон наконец извергся нисходящими волнами глиссандо прямо на Богдана.