Что имеем

— Уходите как можно скорее, — натягивая кепку бросает она на прощание, на что Серхио хмурится, — моя дочь, Сальва… Им есть, чем меня шантажировать. Не задерживайся ни секунды там, где нет необходимости находиться, Серхио. Это мягкое в произношении имя, оно вовсе не идёт милому и доброму мужчине, которого она знала несколько дней. Она спала с Сальвой, она впустила его в дом и познакомила с дочкой. Всё это успевает пронестись в голове, пока ей выкручивает руки Суарес, забирая из больницы. Анхель жив, и пострадал от своей же слабости, но жив, а значит придёт в себя. Какие бы их не связывали обстоятельства, каким бы он не был человеком, он был её лучшим напарником, которому она могла доверить свою спину. И доверие которого предала сама. — Где они, — шипит Суарес ей на ухо, все сильнее заламывая кисти, — просто скажи, боже, неужели ты думаешь, мне все это нравится? — Ракель слышит в его голосе злость и отчаяние, осознавая, что привыкший выполнять приказы мужчина запутался так же, как и она сама. Он был ещё одной частицей слаженного механизма, в котором все имеет причину, а поступки делятся на законные и нет. Он был силой, правосудием, он всегда считал себя правым. Кажется, до сегодняшнего дня. Она молчит и тянет время, как делали все это время грабители внутри банка. Хотя и в том, кто по-настоящему был злодеем в этой истории, она теперь тоже отчасти сомневается. Суарес сжимает её предплечья слишком сильно, когда выводит из машины, на коже останутся синяки, рассеянно думает она, глядя на переполох в палатке. Прието кричит, трясёт бумагами. Так ожидаемо, что он манипулирует правом опеки. Ракель позволяет себе заплакать, не от боли, она давно не плакала от боли, но эмоции уходящего дня вырываются наружу, и она не сдерживается, нарочито неуклюже размазывает слезы по лицу, давая шанс Прието думать, что он победил. И тянет время. Она предупредила Серхио, но хватит ли этого? Они все ещё в монетном дворе, его команда, его банда грабителей в красных комбинезонах. Он верит в них, а ещё он доверился ей, но молчать становится все сложнее, ведь ей снова напоминают, что она просто женщина, которая может потерять своего ребёнка. В монетном дворе какое-то оживление, слышна стрельба. Что они все творят? И как собираются покинуть здание? Теперь, когда все почти кончено, когда она наконец может признать, что проиграла, ей становится просто любопытно. Ракель завороженно смотрит на экран, где несколько отрядов полиции готовятся штурмовать здание. — Останови их, Прието, — тихо говорит она, — останови, они погибнут, — повышает голос и говорит требовательно, и он замирает, прищурившись смотрит в упор, пытаясь понять, правду она говорит или играет с ним. — Ты лжешь, — мужчина трёт затылок, психуя от того, что нужно быстро изменить слишком серьёзное решение. — Нет, — отвечает она, — я знаю, где этот чёртов ублюдок, пишите адрес, полковник. Но любой, кто войдёт в здание, слишком рискует погибнуть. Она дарит эти минуты — не ему даже, а всем остальным, просто потому, что не хочет больше жертв. Достаточно того, что уже случилось. Пусть уходят. Пусть убираются. И он вместе с ними. Она называет адрес, и её на какое-то время оставляют в покое. Все готово к штурму, но Ракель видит, что они медлят, потому что старик тоже перестраховывается и не желает лишних жертв. Все отлично. Все так, как и должно быть. Она на какое-то время остаётся в палатке — под присмотром других полицейских, но предоставлена самой себе и крутит в руках телефон. Интересно, что было в его плане на этот счёт? Можно позвонить ему прямо сейчас — если возьмёт трубку, его отследят. Можно позвонить позже — поимка главаря этой банды помогла бы ей очистить репутацию. Ракель открывает настройки и ищет самую простую функцию — обнуляет память телефона. Для специалистов этого мало, но сейчас она делает это для себя, окончательно приняв решение, что больше не хочет его видеть. Суарес опаздывает, конечно. Они ушли — все вместе, кроме серба и раненого при прорыве Токио мужчины, больше никто не погиб. Освобождение заложников она видит все также на экране в палатке — её не то чтобы не выпускают, но и не выгоняет никто. Прието громит окружающее пространство, скидывая аппаратуру со стола. В какой-то момент он застывает на месте, и Ракель подсознательно понимает, что с ним что-то не так. Лицо мужчины синеет, и он грузно заваливается на бок, сшибая и опрокидывая стол. Благодаря ей врачи быстро оказываются в палатке и приводят мужчину в относительно нормальное состояние, пытаются госпитализировать, на что тот слабо сопротивляется. Ракель смотрит в упор и говорит требовательно, словно не задержанная она в этой палатке: — Вам нужно в больницу. Оставьте за старшего кого-то и обратитесь за помощью, — и он багровеет, выговаривая, что её одну он и мог оставить за себя. Старик проиграл, и это подкосило его. В палатке остаётся Суарес, а Ракель сопровождает полковника в больницу, где откровенно прячется от разборок и журналистов. Это не спасет от предстоящего внутреннего расследования, но позволяет максимально спокойно пережить эти первые суматошные часы. А дальше время летит слишком быстро — её увольняют с работы, прикрывая это уходом по собственному желанию, Альберто затевает тяжбу по поводу опеки. У матери прогрессирует заболевание, и Ракель ищет работу на неполную смену, чтобы больше бывать дома, а затем и вовсе подыскивает дом престарелых, признавая, что больше не справляется с обеспечением безопасности для матери. Ограбление закончилось, и она проиграла в этой гонке. Копии досье, которые были собраны на всех участников, бережно хранились в обезличенной банковской ячейке. Первый раз ей откровенно везёт — она регулярно навещает Анхеля, и, несмотря на их долгое сотрудничество, именно ему поручено архивировать материалы дела. За неспешными беседами, и иногда за бокалом пива она узнает крупицы информации, но этого вполне достаточно, чтобы сложилась полная картинка происходящего. Ракель иногда представляла, что она сама была внутри монетного двора в эти несколько дней, и ей даже казалось, что она понимает их всех. За всей этой суетой она находит открытки, которые подарил ей Сальва. Со смешанными чувствами она режет их на мелкие клочки и выкидывает в мусоропровод. Следов было ничтожно мало, и координаты были бы хорошим подспорьем, но Ракель вдруг чувствует тяжесть в животе — это было бы нечестно. Это было бы на уровне того, что он сам сделал с ней — использование его чувств. Поэтому она абсолютно равнодушно избавляется от улик. Тем более, что координаты прочно врезаются в память. Осознание того, что она вот так запросто может его найти, не отпускает, и она сомневается несколько недель, кардинально меняя свое решение от «сбежать» до «сдать» и обратно. А потом, отправив Паулу на каникулы в детский лагерь, просто берет отпуск, снимает со счета остатки денег и едет на Палаван. Она надеется, что её никто не ждёт на чёртовых Филлипинах, что она просто забудется на две недели. И она действительно забывается. Ракель просто не помнит этих дней — в её памяти они остаются каруселью ярких образов. Серхио привозит её в свой дом, доверяясь без оглядки. Острая кухня, влажный солёный воздух, жаркое солнце, бескрайний океан. Секс, признания, обещания и откровения. Серхио был нежным любовником, открытым, заботливым. Ракель чувствует себя важной, любимой, нужной. Он ждал её, он любит её. А потом к Серхио приезжает Берлин. Почти сутки выпадают из её райского отдыха — Серхио занят с братом, он ограждается от неё, оставляя её в своём доме одну. Вечером они возвращаются вдвоём с братом, и оба немного пьяны, и Серхио говорит ей больше, чем стоило. Тогда впервые она слышит его «я обыграл тебя». Берлин жив только из-за неё, но теперь это тоже следствие её слабости. Сладкая сказка рассыпается, как песочный замок, когда Ракель осознает, что для Серхио она никогда не станет самым важным в жизни. Вечером, когда Серхио засыпает, она сидит на берегу, не замечая красоты ночного океана, ей просто не хочется сейчас идти в его дом. За спиной горит свет в беседке, да и в принципе здесь нет никого постороннего. Ах да, не сегодня. — Не помешаю? — Берлин подпирает пальму плечом и смотрит насмешливо. Ракель смотрит на него, вспоминая то недолгое общение, которое было между ними. В отличие от брата Андреас не скрывал своей самовлюбленности. Холеный, гладко выбритый, Ракель уверена, что пахнущий свежестью и миндалём. Почему-то ей подумалось про миндаль. Его лёгкая светлая рубашка расстегнута, а брюки подкатаны, он пришёл босиком и с коньячным бокалом в руках. — Прости, что помешал вам, — говорит он вроде серьёзно, но Ракель не верит ни единому слову мужчины. — Похоже, это было нужно нам всем, — честно отвечает ему. Ей тоже хочется выпить, но кажется несколько неуместным брать что-то без разрешения хозяина. Видно желание отражается у неё на лице, потому что Берлин протягивает ей свой бокал. — Не побрезгуешь, инспектор? Он приносит второй, захватывая бутылку. Пьёт не разбавляя и не закусывая, не предлагая ничего и ей. — Ракель, — зовёт он по имени, и ей хочется только одного — чтобы Андреас исчез, прямо сейчас, чтобы не было этого дня, этой нелепой ссоры с Серхио, — ты всерьёз любишь моего брата? Ракель смотрит исподлобья, огрызается жёстко: — Это не твоё дело. — Ведь если бы ты хотела его поймать — то уже не сидела бы здесь, ведь так? — продолжает он. — Именно. Мне казалось, я что-то для него значу. Мне казалось, он меня любит. — Он любит тебя, поверь. — Это не твоё дело, Берлин. — Моё. Он — мой брат. А ты — любишь его? — Это не твоё дело, — рычит она. На глаза накатываются слезы, кто он такой, чтобы задавать эти вопросы! Она любила — любила Сальву, нежного, мягкого и предсказуемого. Любила его смеющиеся глаза, его неуверенную улыбку. Серхио, как выяснилось, она попросту не знала. Он мог быть жесток, он мог быть груб. И она убедилась в этом. Сальва был лишь маской. И пусть любовь проросла сквозь эту маску, она не чувствовала себя безопасно. Не после Альберто. Да даже плевать на Альберто. Была ещё её семья. И она сама, рядом с Сальвой, позволившая себе довериться мужчине. Было ещё кое-что. После безумных ночей здесь, с ним, на острове, утром она чаще всего просыпалась одна. Серхио приходил откуда-то задумчивый, и пару утренних часов она была предоставлена самой себе. — Ты видела его хижину, ведь так? — усмехается Берлин. О да, она видела. Что ещё ей оставалось делать сегодня днем, пока было нечем заняться? Она же инспектор, в конце концов. Чёртова синяя борода, она ожидала увидеть там что угодно. Да и, пожалуй, была бы рада увидеть там что-то другое. Но вся лачуга, к которой её привела неприметная тропинка, была увешана чертежами и записями, и не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять — Профессор готовил новое ограбление. То есть вылезал из постели с женщиной, которую он называл любимой, которая рискнула своей жизнью, доверившись ему, и уходил, ставя во главу своей жизни чёртово ограбление. — Я чувствую себя вишенкой на торте, — Ракель усмехается и ставит на песок свой бокал. Коньяк притупил раздражение и горячим теплом растекался от пищевода, — вот только сладкое быстро приедается, Берлин. И остаётся отвратительное послевкусие. Я ему не нужна. — Это не так. Он не понимает этого до конца. — Это уже не важно. У меня мать, и дочь, и жизнь в Испании. — Он предложил тебе переехать к нему? О да, предложил. Предложил, когда увидел её на пороге своей хлипкой лачуги. Но Ракель как-то особенно остро поняла, что это станет зависимостью, даже большей чем от Альберто. Кто она такая, чтобы решать за свою дочь? И кто он, чтобы спасать её? — Доверься, — дёргает бровью Берлин. Но Ракель качает головой — все уже сказано, он уже обозначил, что думает. Она проиграла, и утешительный приз бил по самолюбию. — Нет, — ещё один глоток. — Я ведь не поблагодарил тебя, инспектор, — Берлин подходит ближе, и Ракель напрягается. Мужчина садится очень близко к ней, касается ногой её ноги, — я знаю, что не вышел бы живым из банка, если бы ты не предупредила брата. — Пожалуйста, — сухо отвечает она, отстраняясь, насколько возможно. Больше всего ей хочется сейчас закурить. — Я не планировал выходить из банка, если интересно. Ты же знаешь, мне осталось не больше года. Хотелось уйти на своих условиях. — Тогда — извини, — фыркает Ракель, и Андреас смеётся, картинно, красиво, запрокинув голову. — Это много значит для Серхио, — говорит он хрипло, а потом жёстко прихватывает её за плечо, притягивает к себе и целует, немного ошарашеную, пользуясь её замешательством. Секунду спустя она вырывается и подскакивает на ноги. Секунду спустя он снова широко улыбается. Секунду спустя все снова выглядит прилично. Но в это мгновение она чувствует на себе взгляд. — Что же ты натворил, — тихо говорит Ракель, глядя на уходящего в дом Серхио, — ублюдок, что же ты наделал… — Он или поверит тебе, или ты права, и сладкое ему надоело, — усмехается Берлин, — догонишь его? Она поворачивается, поспешно вытирая брызнувшие слезы. Догоняет мужчину, который ждал её каждый день после побега, не меняя адреса, что-то шепчет, просит… И понимает, что Серхио нужен был этот ничтожный повод. Хорошо, что у неё почти нет вещей, а номер в гостинице оплачен на две недели отпуска. Остаток второй недели она проводит на Палаване, сбежав от него. Нет, не то чтобы не попрощавшись, они расстаются, успев наговорить друг другу больше, чем следовало. Берлина она больше не видела, и это было к лучшему. Её не радует проклятый океан, остров, пальмы и еда. Она чувствует себя опустошенной и обманутой ещё больше, чем до поездки сюда. Этого нельзя было ожидать от Сальвы. Но пора было признать, что его просто не существовало. Циник заглядывает к ней перед отъездом, и Ракель без предисловия влепляет ему пощёчину. — И тебе добрый вечер, — потирает он ладонью щеку и снова улыбается. Ракель замахивается ещё раз, но он ловит её за запястье, — достаточно, женщина. — Зачем ты пришёл? — выдыхает Ракель, на что он разводит руками. — Если интересно — он страдает. Сжёг чертежи, я не успел вытащить ни листка — Андреас показывает свою обожженную ладонь, и Ракель усмехается: — И что с того? Нарисуете новые. — Ты права. Он вор, и этого не изменить. — Ты тоже вор, но ты этого хотя бы не скрываешь. — Ты думаешь, ты нужна мне? Никогда не любил цукаты, — усмехается Берлин. — Нет, — морщится Ракель, — нет, боже, ты мне противен, Берлин, я не про это. — Отлично, — хохочет он. — Ты сделал ему больно. Ты, а не я. — Меня он простит, тем более, что я умру. А от тебя будет свободен, — пожимает плечами мужчина. — Ты же был женат раз шесть? Неужели ты не желал брату счастья? — Я и сейчас женат, женщина. Но вы с ним не будете счастливы. Тебе нужно спокойствие. А ему — признание. Вы можете конечно попытаться застрять на острове на пару лет, но после этого он окончательно заскучает, и будет только хуже вам обоим. А ты никогда не сможешь преступить закон с наслаждением, с удовольствием, играючи. Для него ограбление — шахматная доска. Для него ты была оппонентом. А стала — пешкой. Всё же он позволяет ей влепить ещё одну пощёчину, после чего ловит за кисти и сводит руки у неё за спиной, приближаясь лицом к лицу. Смотрит внимательно, чуть сощурив глаза. Ракель смотрит зло, поджав губы, быстро дышит и дёргается, пытаясь высвободить руки. Его брат смог убедить эту женщину в своей правоте. И разочаровал её, предал доверие. Он сам поступал так со своими жёнами? Или отпускал их? Он брал силой, как маленькую Ариадну, или привлекал, как Татьяну? От воспоминания о последнем предательстве становится горячо внутри, ему от души хочется отомстить мальцу и рыжей неверной, и сейчас он в состоянии сделать больно — Ракель, брату, да и самому себе. — Я планирую рабочий визит в Барселону. Выставка новых технологий в промышленности, знаешь ли, это бывает важно при планировании ограблений. И мне не помешала бы помощь. Он расслабляет захват, прижимаясь лбом ко лбу чужой женщины. Она высвобождает руки, упираясь ему в плечи, отстраняется, смотрит в упор ему в глаза. — Остановись. Я никогда не сдам Серхио. Не смогу. Но на остальных мне плевать, поверь. Ты же ничего не понимаешь. Ты путаешь любовь и страсть как подросток, — разочаровано стонет Ракель, и теперь ему самому хочется её ударить. Он не сделает этого, конечно, это такой моветон — бить женщину. Разве что отшлёпать в постели, но он никогда не любил таких игр. — Как будто ты много понимаешь, — хохочет он ей в лицо и встаёт. Впервые осознавая, что прячется за своей маской, — хочешь уйти — уходи. Хочешь жить дальше своей никчёмной жизнью — живи. Он предлагал тебе свободу. Я предлагаю тебе власть. — Это слишком похоже на месть, — усмехается она. Голос немного дрожит от напряжения, что не укрывается от его внимания. — Нет так нет, — разводит он руками и салютует невидимой шляпой, — хорошей дороги, инспектор. Привет дочке. Совпадение это или нет, по возвращению ко всем прочим неприятностям добавляется решение суда об опеке над Паулой. Её девочка переезжает жить к отцу, но Альберто не останавливается на этом, продолжая добиваться полного запрета. И когда через четыре месяца суд снова встаёт на его сторону, Ракель равнодушно рассчитывается с работы. Оцифрованные досье помещаются на флешке, все остальные материалы уже давно сданы в архив. А в Барселоне как раз через пару дней стартует международная специализированная выставка инновационных технологий в промышленности. *** Часть подготовительных мероприятий была позади, и он уже не мог даже назвать причины, для чего это делает. Времени на ограбление у него вряд ли хватит, а потому нереализованый план останется его наследием. Но вместе с тем Андреас получал удовольствие от этой подготовки, а потому постепенно собирал данные и требуемое оборудование и расходники, не имея чёткого понимания, что будет делать дальше. Выставка в Барселоне привлекла его инновационными предложениями в сфере гидравлики, и он неспешно ходил по павильонам, изучая приглянувшиеся ему конструкции. Обилие технических возможностей вкупе с неограниченным финансированием открывало широкие возможности. Он был немного загримирован — перед поездкой отпустил бороду, с возрастом поседевшую, немного изменил овал лица «дедовскими» методами и прицепил на щеку отвратительную бородавку, вспоминая о том, что запомнится всем именно наличием этого бордового бугорка. В одежде придерживался классики, и безупречный костюм, пошитый искуссным мастером, смотрелся беспроигрышно. На таких мероприятиях зачастую он встречал смутно знакомые лица, известные ему скорее по статьям в скучных журналах, но сегодня он встретил того, кого знал лично. Ту. Ракель Мурильо выглядела по меньшей мере необычно. Дорого, но не вульгарно одета, с продуманным макияжем, отчего её кожа словно сияла, с небрежно уложенными волосами, она соответствовала уровню платежеспособных гостей конференции, но вместе с тем выделялась некоторым равнодушием к происходящему. Сегодня был завершающий день выставки, и в честь успешного мероприятия организаторы устроили фуршет в одном из залов, где в течение дня спикеры делились опытом использования чудо-технологий. Андреас наблюдает за женщиной, а затем подходит в открытую. — Какого черта вы здесь делаете, инспектор? — вместо приветствия улыбается и грубит он, замечая, как женщина напрягается и наслаждается своим превосходством. Она одна, в этом Берлин уже убедился. Но куда важнее было понять, что она здесь делает. — Развлекаюсь, — она делает глоток вина, которое щедро раздают на фуршете. Дёргает плечом, и по искрящемуся платью пробегает волна от блесток. Берлин видит, что она без оружия — по крайней мере, вряд ли табельный «зауэр» влез в миниатюрный клатч, а платье обтягивает её тело как вторая кожа, но все равно он чувствует напряжение. — Вы решили помешать мне вести переговоры? — Не все крутится вокруг вас, — Ракель поднимается, желая закончить этот разговор. Пусть он и заметил её, но она все же сделала это раньше и теперь у неё достаточно фото, хоть она и не решила до конца, что с ними делать. Фотограф с профессиональным оборудованием кружит совсем рядом, снимая последние на сегодня кадры с мероприятия. Берлин делает едва уловимый знак, привлекая его внимание. А затем ловит Ракель за руку, притягивая к себе. Несколько щелчков затвором — неизвестно, кто они, но картинка красивая. Ракель багровеет, осознавая, что за кадры получились на фото. — Не смей меня преследовать, — шепчет он ей на ухо требовательно, после чего отпускает. Ему нужно догнать фотографа, чтобы снимки попали в репортаж. Это дискредитирует её, а значит, она отстанет. Рад он этому, или нет, он подумает в другой раз. Ракель покидает фуршет, но уже на следующий день он видит, что она быстро приходит в себя после его выходки. И замечает, как она неспешно пьёт кофе в кафе рядом с его гостиницей. Он дважды меняет такси и сталкивается с ней в аэропорту. Она и не прячется особо, только что рукой ему не машет, когда замечает его пристальный взгляд. У неё другой самолёт, но на Филиппинах он замечает её в раздолбанном кабриолете позади себя, а затем, на проходной рудника видит — в деловом костюме, с папкой под мышкой. Прихватывает за локоть и представляет своим переводчиком. — Мурильо, я ведь могу вас убить. Это несложно, а спрятать тело мне легко поможет океан. — Обманывайте себя, — ухмыляется она. — Я сказал, что вы мой переводчик. — К счастью, я немного знаю тагальский, — равнодушно пожимает плечами она. Какого черта она здесь. Какого черта настолько спокойна. Вести дела при наблюдении инспектора — это было… Несколько возбуждающе. Он тщательно выбирал слова, но не понять, зачем он приехал, было невозможно. — Банк, — констатирует она, и он крепче чем нужно сжимает пальцы на её плече, — плотность меди не соответствует плотности золота, но объем закупки соответствовал бы… — она замирает, не в состоянии выговорить то, что просчитал её мозг. Впервые он видит, что она по-настоящему ошарашена. Берлин расплывается в улыбке, глядя на то, как меняется женщина в лице. — Договаривайте, инспектор. — Это невозможно. — Какие ещё есть варианты? — Несколько банков. Но это трудоемко и затратно по времени. — А времени у меня нет. Бинго, мисс Мурильо. — Национальный резерв? — сипло спрашивает она, осознавая, что другого варианта просто нет, — это самоубийство. — Жизнь вообще самоубийство, — довольно улыбается он, наслаждаясь её шоком. Он фактически видит, как складываются в её голове детали пазла. Выставка, электроника, теперь рудник. — Если рискнете сдать нас — я найду вас, инспектор. — Угрожайте мне моей дочерью. Другое вряд ли меня остановит. — Я хочу ещё немного пожить, — смеётся он, обнажая ряд белых ровных зубов, — и не посмею совершить такой глупости. Тем более, что мой брат будет в деле. Вряд ли вы пойдёте против него? А сейчас — простите, у меня самолёт. Думаю, больше мы не увидимся? Ваше любопытство удовлетворено? — Как знать. Он позволяет себе взять её ладонь и едва ощутимо поцеловать запястье в старомодном и красивом жесте. Игра для него. А для неё? Кожа отдаёт сладковато горьким запахом миндаля. Игра? Он кивает, выпуская её руку. *** Синие от уколов вены чешутся, организм пытается зарастить несвойственные ему отверстия. Берлин листает свежую газету, а потом швыряет её со стола вниз, к ногам. Инспектор сделала то, чего он вряд ли мог ожидать от неё, и он испытывает противоречивые чувства. Злость, о да, она обломала и несколько затормозила его план. Но вместе с тем её наглость и бесшабашность его восхищала. Она ведь по сути потеряла все что могла. Работа, мать, дочь, и неважно, в какой последовательности, все это было её жизнью. Только это и было. И в конце концов, частью её жизни стал и Серхио. Маленький червячок сомнения закрался ещё тогда, когда он их рассорил, но тогда ещё не все было потеряно в плане ее семьи. Сейчас же она просто осталась одна. Берлин подобрал с пола газету и ещё раз перечитал заголовки. Что касается наглости, то, казалось, потеряв все, она потеряла страх, и теперь по его следам упорно шёл не только департамент полиции Испании, но и интерпол. Его лицом пестрили все газеты, его фото крутили в новостях. Это было и сложностью, и вызовом одновременно. В конце концов он уже не планировал сам быть внутри банка. А обмануть их всех, зная, что все его планы раскрыты… Это станет только козырем, ведь они просто недооценят план. Оставался ещё один пункт подготовки, и он был, пожалуй, важнее всего остального — нужно было определиться с командой. Ему нужен был сварщик, и такой, чтобы был готов на все. Берлин потянулся и закурил, разглядывая перечень имён в списке. Интересно, как она следит за ним? И встретится ли он с ней там, куда собирался? Раздражение сменилось предвкушением, и Берлин занялся поиском транспорта.