***
— Чего ты задумчив, командир? — Окликнул Ивушкина проницательный Серафим, пока тот отдыхал, взгромоздившись на танк. — Ягер что-то затих. Не к добру, — пояснил Ивушкин хмуро, — только что бы это значило? — Соскучился, никак, командир? — Елейно поинтересовался Волчок. — Прикуси-ка язык, — Ивушкин перехватил поудобнее костыль, и Волчок, понятливо вскинув руки, отступил в сторонку. — Брось, командир, я ж шутя… — Думаешь, я рад у него в кабинете вечерами просиживать, эту собачью речь слушать да кивать? Так надо, если хотим когда-нибудь увидеть свободу. Они не должны ничего заподозрить. Всё, что выбивается из привычной картины — плохо, смекаешь? — Свистящим шёпотом процедил Ивушкин, вперившись пристальным взглядом в Волчка. — Прав командир, — весомо сказал Василёнок, — а тебе бы поменьше болтать, Волчок. — Уж и пошутить нельзя, — буркнул Волчок, возвращаясь к работе. Ивушкин перевёл дух, сам не понимая, почему взъелся на Волчка. За предположение о том, что он якобы скучает по Ягеру? На дураков ведь не обижаются, так? Вот и стоило бы пропустить мимо ушей очередную глупость, а не показывать, насколько Ивушкину на самом деле не всё равно. Исчезновение Ягера держало в напряжении, заставляя вскидывать голову всякий раз, когда в коридоре слышались шаги часовых. — Аня! — Обрадовался он ей, как родной. — К Ягеру? — Он не звал, — возразила с недоумением Анна, обведя взглядом команду. — Командир весь как на иголках сегодня, — пожаловался Волчок ей. — А видела ты его? — продолжал допытываться Ивушкин. — Он всё такой же: змеюка хладнокровная, — пожала плечами Анна, — наверно решил, что обсуждать больше нечего, и ждёт показа танка. — Значит, будет ему показ, — мрачно пообещал Ивушкин, схватившись за костыль и аккуратно спрыгивая с брони на здоровую ногу. — Коль, что Ягер делал, когда выпроводил меня в прошлый раз? — Анна доверчиво заглянула ему в лицо, оказавшись совсем близко. — Пили молча, что ж ещё. Без тебя непонятно ничерта, — Ивушкин улыбнулся ей. — Мне показалось, что он вот-вот сорвётся на тебе. Ты его разозлил. Я так боялась, — Анна уткнулась носом в его плечо, всхлипнув. — Что мне сделается… — смущённо пробормотал Ивушкин, утешающе проведя рукой по её голове, покрытой простой косынкой. В этот момент Ягеру по чистой случайности довелось проходить мимо гаража. Взгляд его метнулся в сторону русских, сразу же наткнувшись на эту идиллию. Ягер споткнулся на ровном месте, затормозил, пораженно глядя на них. Вот так, средь бела дня, не таясь, обжиматься где-то в гараже с этой русской девкой? В то время, как Ягер страдает, пытаясь выкинуть из головы этого… волка, тот уже давно позабыл Ягера в объятьях переводчицы? «Повешу и тебя, и твою любовницу… Хотя нет, тебя я буду пытать, пока крови в жилах не останется. Попомнишь штандартенфюрера Ягера, » — пронеслось в голове Ягера. Он вышел на улицу, кипя от злости и разрушительной ревности, и ударил, срывая злость, первого попавшегося узника, что мыл чей-то мерседес. Мужчина лишь тихо всхлипнул, оседая на землю и закрывая руками голову: костлявые ноги не держали. А Ягер внезапно остыл, устыдился своего порыва, наблюдая за тем, как узник закрывается руками, ожидая дальнейших побоев. Он презирал тех, кто издевался над пленниками, причинял боль ради забавы, но сейчас он поступил не лучше, впервые без причины подняв руку на узника. — Не бойся, — зачем-то сказал Ягер и ретировался в свой кабинет так стремительно, что это было похоже на бегство. Он вспомнил, как мысленно обещал Коле пытать его. Что, может и сигареты об него начать тушить? О другую, нетронутую ожогами руку, ту, где чернела под кожей татуировка? Может своими руками его повесить? Или ещё лучше, удушить? Вот офицер, которым рейх может гордиться. Никакого милосердия, никакой жалости к врагу. Только как самому Ягеру перестать ненавидеть себя такого? Он хотел вытравить из Ивушкина ненависть, заставить понять, что он не враг. Отличный план, Ягер, так держать. Можешь избивать узников прямо на глазах Коли, а потом и его самого, и Коля обязательно проникнется к тебе симпатией. «Злой, » — голосом Коли прозвучало в голове корявое немецкое слово, и Ягер завыл, впившись короткими ногтями в свои виски. Почему нужно было выбирать между долгом и совестью? И почему он повёл себя, как ревнивый муж, на глазах у всего лагеря? Всё стало ещё хуже. Если раньше его странности не выходили за пределы кабинета, то теперь любой охранник мог наблюдать, как штандартенфюрера корёжит от ревности при взгляде на русских. Клаус понял, что допустил ошибку. Нужно было увидеться с Колей, без него Клаус мог потерять человеческое обличье совершенно.***
На следующий день был запланирован пробный выезд советского танка. Экипаж был собран и неразговорчив, даже Волчок в кой-то веки заткнулся. — Вы лучшие танкисты. Для меня честь служить с вами, — сказал Ивушкин в качестве напутственной речи, — покажем им, что за три года мы не позабыли, как бить их пантеры. — Ура, — коротко откликнулась команда, а Серафим украдкой вытер глаза. Они выступили даже лучше, чем Ивушкин планировал. Внезапно на экипаж накатило вдохновение, и Степан Савельич показал фрицам балет, да такой, что в ушах Ивушкина будто зазвучал оркестр в такт движению танка. Пронесясь задом наперёд, танк развернулся и указал дулом точно в сторону Ягера, которого тряхнуло от восторга и неуместной гордости за русских, будто это они были его курсантами. — Ивушкина ко мне, — приказал Ягер в полузабытьи и спешно удалился, терзая зубами щёку изнутри. Добраться бы до кабинета… Оказавшись у себя, Ягер сел за стол, высвободил донельзя напряжённый член и сжал в кулаке, закатывая глаза от удовольствия. Поразительно, как ему только удалось скрыть каменный стояк там, перед всем штабом, пока огромный танк русских порхал по плацу, как бабочка по лужайке. Ивушкин — самый лучший и талантливый командир, которого Ягер встречал, и тело разделяло экстаз души, сосредоточив напряжение в паху. — Ивущкин, — простонал он, двигая кулаком по члену. И тут на него накатило озарение: он же позвал Ивушкина к себе после испытания! Застонав на сей раз от разочарования, он едва успел застегнуть штаны, когда в кабинет вошёл всё ещё раскрасневшийся после показа танка Ивушкин. Точнее, влетел, почти не хромая. — Как, Ягер, а! Знай наших! — Воскликнул Ивушкин, сияя глазами, и Ягер хотел бы ответить, да не смог, жадно впитывая образ раскрепощённого и радостного Ивушкина, приоткрыв рот. — Да, — сказал он наконец, незаметно для себя перейдя на русский, который он подучил за пару лет войны, — хорошо, Ивущкин. Услышав похвалу, Ивушкин улыбнулся, но быстро спохватился, и на лицо его легло привычное отстранённое выражение. Ягер вздохнул, поняв, что тот вновь отгородился от него. Ягеру стоило бы взять пример, сделать то же самое, иначе ему, Ягеру, больно будет, когда не станет Ивушкина и его команды. Вошла переводчица, и Ягер, поёрзав на стуле и чувствуя неудобство из-за стояка, заговорил совсем другим тоном: — Вы готовы к встрече с моими курсантами. Мы долго этого ждали… «Ты даже не представляешь, как долго. С самого начала плена,» — подумал про себя Ивушкин. — Я желаю победы своим курсантам… — с усилием выговорил Ягер то, что должен был. Ивушкин усмехнулся недобро. — А тебе, Коля, я желаю удачи. Бейся, как при Нефёдово, — тихо закончил Ягер так, как чувствовал. Переводчица и Ивушкин вытаращились на него в две пары глаз. — А я по-другому не умею, — в тон ему ответил Ивушкин, — Ань, можешь нас оставить ненадолго? У меня к нему это… разговор мужской. Аня коротко передала Ягеру, что Ивушкин хочет поговорить наедине, и тот отпустил её, нетерпеливо махнув рукой. Кабинет погрузился в молчание. Два танковых аса разглядывали друг друга, разделённые столом. — Выпить есть? — хрипло спросил Ивушкин. Ягер не понял. — Пить, — он сделал вид, что отпивает из стакана. — Да-да, — спохватился немец и сделал движение подняться, но так и не встал, — там возьми, — он указал рукой на сервант. Ивушкин поднялся с помощью костыля и доковылял до серванта, вытащил два стакана и бутыль. Но с костылём удержать всё это было сложно, бутылка начала выскальзывать из рук. — Лови! — Крикнул Ивушкин. Ягер машинально вскочил с места, забрал у него дорогой коньяк, и его стояк во всей красе явился Ивушкину. — О, даже так… — Ивушкин удивлённо хмыкнул, и Ягер, краснея, юркнул обратно за стол, — так понравилось, а, Клаус? — Чёртов русский, — Ягер зло сверкнул глазами, пряча стыд. Он не позволит русскому издеваться над собой. Ивушкин вздохнул, вернулся на своё место. Молча разлил коньяк. — А что, если мне капут, Клаус? — Ивушкин скрестил руки на груди и указал глазами на небо. — Если твои курсанты меня того? Будешь скучать? — Найн. Не капут. Bitte… Пожалуста, — Ягер забыл, как злиться, нахмурился, залпом осушил свой стакан. — Никак, будешь, — удивился Ивушкин, — конечно, вряд ли ты меня забудешь, когда я тебя так разукрасил, — Ивушкин невозмутимо перегнулся через стол и легонько коснулся глубоких шрамов на его щеке, — и я тебя нихт фергессен*, пока жить буду… *(не забыть) Дыхание Ягера сбилось. Он поймал его ладонь и откровенно прижался к ней шрамами, глядя в глаза. — Гут, — лицо Ивушкина перестало быть отстранённым, губы тронула улыбка, и Ягер пропал. Не приручил ты русского волка, Ягер, и держаться подальше не получилось. Русский Коля Ивушкин приручил тебя. Восхищаться русским, любить, прости господи, русского, оставаясь верным псом СС, веруя в идеологию, разве возможно? Разве можно любить паразитов, нелюдей? Нет. Значит, Ивушкин, а за ним и всё славянское племя, которое его вскормило, не паразиты. Значит, идеология врала. Насчёт чего ещё они были неправы всё это время? И насчёт кого… Ягер прикрыл глаза, чуть повернув голову, прижался губами к грубой мозолистой ладони Ивушкина. Ладони узника, ладони танкиста. Он и не думал ощутить губами мягкость кожи. Какая тут мягкость, скорее уж очередной оставленный с ужасающей жестокостью шрам… Ягеру пришлось отстраниться, чтобы найти и вытащить на свет божий русско-немецкий словарь. Ивушкин с интересом наблюдал за его действиями. Пролистав словарь, Ягер нашёл, что искал. — Только не умирать, Коля, — медленно произнёс он, подняв глаза на Ивушкина, чтобы не пропустить его реакцию, — я просить. — Лучше уж попроси курсантов, чтобы оставили нас в живых, — Ивушкин усмехнулся, но глаза его остались грустными. — Когда война кончаться, я найти тебя, — тихо сказал Ягер, — сказать, где искать? Ивушкин приоткрыл рот, смешался, закрыл… — На танке придёшь в мой родной город? — Спросил он после долгого молчания. — Нет. Кайн панцер*. Я прийти мирно. Нет война, — Ягер показал руками крест, — мы… können*… не быть враг. *(никакого танка) *(можем) — Когда это ещё будет, — вздохнул Ивушкин и, махнув рукой, написал ему адрес. Сейчас-то Ягер в Германии, что он сделает, а там, кто знает, выберется ли Ивушкин вообще на родную землю или будет кормить немецких червей… Мелькнула шальная мысль: а что, если Ягер узнает о намерении бежать? Что, если отдаст карту по доброй воле? Но Ивушкин решительно её отмёл. Чёртов нацист мог лишь искусно вести свою игру, да так, что втерся в доверие к командиру русского экипажа. — А ты мне свой дай, — потребовал Ивушкин. Скорее догадавшись, чем поняв смысл фразы, Ягер нацарапал на куске бумаги по-немецки аккуратным убористым почерком. — Не знаю такого места, — заглянув в бумажку, поделился Ивушкин. — Kleines Dorf… село, как Нефёдово, — пояснил Ягер, на пальцах показывая небольшой размер деревни. — Да ты деревенский, — удивился Ивушкин, — всегда считал, что такая шишка, как ты, житель по меньшей мере Берлина. — Nein, kein Berliner*, — смеясь, Ягер вновь показал руками крест. *(не берлинец) — Извини, — сказал Ивушкин, поднимаясь с места. — Почему ты извиняешься? — Ягер недоуменно следил за его действиями. Ивушкин, хромая, подошёл к нему, обогнув стол. Встал за его стулом. Ягер чуть напрягся, но не повернулся. Ивушкин улыбнулся оказанному доверию, пока тот не видит. Никто не позволяет врагу стоять за своей спиной. А эсэсовские псы тем более. Ивушкин дотянулся до ряда пуговиц на мундире Ягера и по одной принялся расстегивать. Ягер весь подобрался, вытянулся, порадовавшись, что член уже опал, и ему не придётся краснеть повторно. Ивушкин расстегнул последние пуговицы на животе Ягера, быстро вздымавшемся от частого дыхания, и помог ему снять столь ненавистную форму, оставляя его в простой белой рубашке. — Так лучше. Клаус, — ладони Ивушкина невесомо легли ему на широкие плечи, пальцы пробежались по шее, затылку. «Легко может удушить, » — лениво подумал Ягер, жадно впитывая каждое прикосновение, граничащее с лаской. «Мог бы сделать сейчас что угодно. Но руки не поднимаются, » — Ивушкин немного злился на себя за проявленную по отношению к врагу мягкотелость. На вопрос, враг ли ему Ягер, он ответить не мог. Но какая может быть дружба между тюремщиком и узником? Между штандартенфюрером СС и номером 341264? Это что угодно, но не она. Ивушкин отстранился мрачно, и Ягер по резкому движению понял, что что-то изменилось. — Ивущкин… — позвал он, растягивая фамилию, будто пропевая, — Коля… — Теперь ты хороший. Почему? — Ивушкин остановился справа от его стола, пристально разглядывая Ягера, и в позе его сквозила подозрительная настороженность. — Почему ты ведёшь себя так, будто ты не штандартенфюрер СС? А я не простой унтерменш? Ягер понял, о чём тот говорил, даже не зная перевода каждого слова. Не доверяет. Это было понятно, все ниточки в этом лагере были сосредоточены в руках Ягера, и он мог дёрнуть за любую из них, когда ему вздумается. А Ивушкин был даже не в подчинении, идеология и распорядок лагеря ровняли его с бесправным животным. Даже хуже, ведь лагерные овчарки содержались и питались лучше узников. Ягер покачал головой и схватился за словарь. — Я больше не верить… в расы… — мучительно медленно прочитал он, — из-за… — Ягер сдался и просто указал на него, — больше нет унтерменшен. Ивушкин сжал зубы. — Свежо предание, да верится с трудом, — вздохнул он, махнув рукой. Совершив неуловимое движение, Ягер поймал его руку и, склонившись, прижался к ней лбом, чувствуя кожей огрубевшие костяшки пальцев. Ивушкин приоткрыл рот, не зная, как реагировать на сошедшего с ума фрица. — Ягер… Клаус… Что ты делаешь? — С налётом паники спросил он. Ягер промычал что-то нечленораздельное и, резким движением задрав его рукав, коснулся поцелуем выбитого на руке номера. Ивушкин задохнулся, дернулся, пытаясь уйти от прикосновения, но Ягер вцепился в его руку, будто клещами, и всё целовал пылко то татуировку, то россыпь шрамов, будто пытаясь стереть их губами. — Блядь, — не сдержался Ивушкин, всё же отступая. Ягер поднял голову, глядя на него снизу вверх так, как ещё ни одна влюбленная девушка на него не смотрела — Ивушкин осознал это внезапно и остро. Это было сродни озарению… — Не верить мне? — прошептал Ягер с кривой улыбкой. — Нихт ферштейн, — растерянно пробормотал Ивушкин на ломаном немецком. Ягер снова взял его за руку, сжал в своей. — Конечно, не понимаешь, — прошептал он горько. Потянув Ивушкина за руку, Ягер прижал её ладонью к своей груди там, где билось сердце. — Verstehen*? — Он взглянул на Ивушкина. *(понимать) Ивушкин сглотнул. Рука Ягера безвольно упала на колено, но ладонь Ивушкина осталась у груди Ягера, будто впитывая сквозь ткань рубашки тепло его тела и стук сердца. Оттуда она двинулась выше, тронула ворот, скользнула по жилистой белой шее и остановилась на щеке, нетронутой шрамами. Большим пальцем он провёл по его скуле, будто слепец, познающий лицо Ягера прикосновениями. Ягер не только не возмутился столь фривольному поведению, но даже поощрительно улыбнулся. — Теперь да, — Ивушкин навис над Ягером, уперевшись коленом подстреленной ноги в стул Ягера аккурат между его ног. Ягер запрокинул голову ему навстречу и несмело уместил ладонь на его талии, пытаясь притянуть его ближе. Ивушкин коснулся губами шрамов, подаренных им Ягеру в далёком сорок первом. Ягер дрогнул под ним, вцепился в форменную робу, висевшую на Ивушкине мешком, задышал часто. Повернув голову, ответил поцелуем в его волевой подбородок. Ивушкин посмотрел ему в глаза и наконец коротко прижался своими губами к губам Ягера, тут же отстранившись. Ягер потянулся за ним. Поднявшись со стула, он сделал небольшой шаг, приблизившись вплотную к Ивушкину, и отчаянно вжался губами в его рот, чувствуя сухость искусанных губ, пытаясь оживить их. Ивушкин ответил не сразу, но вот губы его приоткрылись под напором ягерских. Это было сродни контратаке, и Ягер уступил, принимая шквал яростных поцелуев. В его воображении Ивушкин целовался именно так, зло, с привкусом горечи. — О, — Ивушкин прервался, отстранил опьяневшего от происходящего Ягера, положив руку ему на солнечное сплетение, — а существует ли фрау Ягер? — Nein… keine Frau Jäger*… — ответил хрипло тот, отметая непрошенные воспоминания о том, как он сделал пьяное предложение Ярцевой, — und Frau Iwuschkin? — Фрау Ивушкина, — подчеркнул Николай, смеясь, — кайн, кайн, — он уткнулся Ягеру в шею, пряча от него улыбку. Бесполезно: Ягер чувствовал её кожей, — до войны было не до фрау, а после войны… может, для меня не будет уже ничего. — Хватит, — Ягер провёл рукой по его затылку, — ты не умирать. Твоя Россия ждать тебя. — Отсюда не возвращаются живыми. Я бежал семь раз. Зибен маль. И где я сейчас? Бесполезно. Капут. Ягер промолчал, вспомнив досье Ивушкина. Упорный, несломленный. Семь побегов, да. Пока что семь… Будет ли восьмой? Коля не скажет ему. И не надо ему знать. — Я найти тебя после, — повторяет Ягер упрямо, баюкая истощённое тело в объятиях. Тело Ивушкина должно быть сильным, ловким, сытым, не полумёртвым, таким, которое, казалось, можно переломить пополам неосторожным движением. Пусть броня танка защищает его, как вторая кожа, пока Ивушкин не окрепнет достаточно, пусть… — Ну, попробуй, — фыркает Ивушкин, — поживём — увидим, Ягер.