Böser

      Так же, как команде было сложно признать Ягера своим, Ивушкину было сложно принять, что их отношения с Ягером уже вышли за пределы ни к чему не обязывающей взаимной дрочки двух ошалевших от одиночества мужиков. И если раньше ему казалось, что это какая-то ненормальная немецкая блажь, то теперь он понимал, что вряд ли Ягер хоть на секунду воспринял их отношения не всерьез, слишком тот был… увлечён Ивушкиным. И если Ягер, по всей видимости, определился со своими желаниями, то Ивушкин не знал, что и думать. Он поддался на знаки внимания Ягера, которые сложно было игнорировать, тем более в условиях лагеря, где они проводили вместе довольно много времени и где Ивушкин был не более, чем унтерменшем (теперь Ягер болезненно и виновато морщился, стоило кому-нибудь упомянуть это слово в его присутствии). Ивушкин вообще предпочитал не раздумывать о том, что делает, пока на одной из стоянок по пути в Чехословакию Ягер с охотой не раздвинул перед ним крепкие бёдра под покровом ночи.       Они снова ласкались, отойдя подальше от стоянки под предлогом ночного дежурства и расстелив на земле добротный немецкий плащ, прихваченный Ягером из лагеря. Тщедушный Ивушкин, который каждым поцелуем будто атаковал Ягера, уже нависал над довольным и голым Ягером, мучая его губы и одновременно поглаживая твёрдый член, когда Ягер вдруг согнул ноги в коленях, коснувшись ими боков Ивушкина так неожиданно, что тот даже вздрогнул. Разорвав поцелуй, Ивушкин вгляделся в раскрасневшееся лицо Ягера под ним. — Клаус? — Я хотеть по-настоящему. До конца, — пояснил Ягер. — Ты позволишь мне? — У Ивушкина от шока сорвался голос. Одно дело — целоваться, дрочить, чёрт с ним, даже отсасывать, а другое — довериться настолько, чтобы раскрыться совершенно, предложить себя. «Быть оттраханным каким-то унтерменшем — такого даже весьма заскучавший арийский господин не выдумал бы, » — подумал Ивушкин и устыдился своих мыслей. Чем только Ягер ни пожертвовал, чтобы сохранить жизнь Ивушкину и его команде… Теперь Ивушкин отказывался думать о нём, как о закостенелом фашисте, и запрещал такие разговоры экипажу. Но всё же… — Да. Это всё, что я хотеть, — Ягер, положив ладонь ему на щёку, нежно поцеловал его в губы. Ивушкин неуверенно опустил руку ниже, коснулся сжатого ануса, думая, что этим сорвёт его напускную решительность, но Ягер был уже готов ко всему и лежал спокойно. — Ладно, — сквозь зубы пробормотал Ивушкин и, обильно облизав указательный палец, ввёл его в Ягера. Ягер постепенно расслабился, и Ивушкину стало легче растягивать его. Слюна не была отличной смазкой, но кроме неё и машинного масла они не располагали ничем. Когда пальцы начали уже свободно ходить в нём, Ивушкин вытащил их и навис над Ягером. Тот поглаживал его по бокам, груди и животу — везде, куда мог дотянуться. Как, должно быть, гротескно смотрелось сухопарое тело бывшего узника над коренастой фигурой Ягера, в чьем досье значилось отменное нордическое здоровье. Должно быть, прямо над строчкой о его дезертирстве. Клаус вёл себя тихо: знал, что экипаж недалеко, но компенсировал молчаливость тихими вздохами и движениями бёдер навстречу Ивушкину. Прилипнув к его губам, Ягер глушил в поцелуях стоны. И, когда лёгкий, как пёрышко, Ивушкин рухнул на него после оргазма, Ягер крепко поцеловал его в макушку. — Ich liebe dich, — прошептал он. Странно — подумалось Ивушкину — несмотря на то, что в такие времена у русских был минимальный шанс получить признание в любви на немецком, многие знали, как оно звучит. А ему вот посчастливилось. И впервые Ивушкин задумался не о том, что творил Ягер, а о том, что он делал с Ягером.

***

— Отставить! Что происходит? — Рявкнул Ивушкин, подоспев вовремя, чтобы увидеть, как Ягер поднимается с земли, утирая кровь из разбитой губы. — Он всё ходит куда-то, командир! — Воскликнул Волчок. — Никак, своим пытается весточку отправить! — И каким же образом, Волчок? Голубя пошлёт? Мы же обыскали его вещи, даже намёка на передатчик у него не было! — Продолжал орать Ивушкин. — Коля, спокойно. Слишком громко, — сказал Ягер. Анна прижала ладони к лицу. Степан Савельич хмурился. Ионов расстроенно качал головой. — Слишком уж ты за фрица заступаешься, Никола, — примирительно сказал Степан Савельич, — подумаешь, не сахарный, не растает. — Приберегите силы для вражеских танков, Степан Савельич. — Отчётливо сказал Ивушкин. — Я не потерплю появления в отряде мальчика для битья. Ягер, куда ты уходил? Запустив руку в карман, Ягер вытащил что-то и вложил в руку Ивушкина. — Вот. Ивушкин глянул в свою ладонь. — Прекрасно, Волчок. Остановил диверсанта. Я тоже отлучусь ненадолго с твоего позволения, живот крутит. Теперь все, кому в кустики или по ягоды, отпрашиваемся у Волчка, ясно вам? — Продемонстрировав команде пучок земляники, Ивушкин скрылся в кустах, всё ещё кипя от возмущения. — Не трогай ты его, Демьян, — сказал Ионов, — ты перегнул. — Пусть сначала докажет, что он один из нас, а не засланный казачок, — отрезал не убеждённый, но пристыженный Волчок. Ягер посмотрел на Анну. — Я хотел бы поговорить с вами. — Что ему надо от тебя? — Волчок снова набычился. — Поговорить. Всё хорошо, Демьян, — успокаивающе сказала Анна Волчку и кивнула Ягеру. Они отошли в сторонку. — Я понимаю, вы имеете полное право меня ненавидеть. Но я надеюсь хорошими поступками хотя бы отчасти искупить свою вину, как офицера СС. В том числе и перед вами. Та сцена в пыточной… Вы знаете, я никогда не убивал гражданских. Женщин и детей. Но мне было так важно, чтобы Ивушкин согласился, пусть и под принуждением… Не знаю, как бы я стрелял в вас. Полагаю, мне стоит благодарить Ивушкина за то, что он не дал мне совершить такое злодейство… Он спас нас обоих. — Да, Коля — герой без преувеличения. И я вижу, что вам хочется соответствовать. Осознание своих ошибок, особенно таких… чудовищных, и желание измениться похвальны, даже если совесть ваша заключена в Ивушкине. Возможно, мы получим в итоге действительно неплохого человека, — сказала Анна, глядя на верхушки деревьев, — я не могу вас теперь ненавидеть, хоть это и было бы неудивительно. Без вашей помощи мы бы не выбрались живыми. Может, это был первый шаг в вашем искуплении, — Анна наконец посмотрела на него. Ягер молча кивнул, сглатывая ком в горле.

***

      Он провёл их через оккупированную Чехословакию, избегая крупных городов. Впереди гордо полз немецкий танк Ягера, за ним по пятам следовал советский, как будто захваченный. Экипаж жаловался, что так и тянет подбить Ягеру зад по привычке. Ивушкину, признаться, тоже хотелось чего-то подобного. Произошла пара стычек с местными партизанами, но всё заканчивалось мирно: из советского танка высовывался Ивушкин и вёл переговоры из люка. В случае, если попадался немецкий патруль, то же самое делал Ягер. Отделавшись не особенно значительными повреждениями, танки медленно, но верно, продвигались дальше. Ивушкин заинтересовался устройством фашистского танка и перебрался к Ягеру на одном из перегонов. — Встречай гостя, Клаус, — воскликнул он весело, захлопнув за собой люк. — Коля, — Ягер заулыбался, демонстрируя щербинку между зубами. — Хочу понаблюдать за гордостью танковых войск третьего рейха. Когда ещё выдастся такой случай? — Ивушкин сел на пустующее место рядом с Ягером. Ягер насупился при упоминании рейха, но Ивушкин, потянув его за шею к себе, поцеловал в искалеченную щёку. — Прости, — он уместил ладонь на правом бедре Ягера, с любопытством вертя головой, — всё на немецком, — прокомментировал он со смешком. Рука его не лежала в бездействии, потихоньку пробравшись между ног Ягера. Тот втянул носом воздух. — Коля, я вести танк. — Брось, я верю в тебя. Хочешь сказать, ты не этим занимался со своим наводчиком, пока я громил твою роту? — Ивущкин! — Возмутился Ягер, всё ещё не скидывая его руку. Ивушкин, проигнорировав его недовольство, сжал его промежность, чувствуя, что тот начал возбуждаться. — Ягер, — передразнил Ивушкин. Ягер вцепился в рычаги, пока Ивушкин медленно двигал рукой в его штанах. Танк полз уверенно и неотвратимо, и никто бы, глядя на него, не смог заподозрить, что мехвода бьёт дрожь от прикосновений чужеземного командира.

***

      Вернувшись на родину, под Смоленском через знакомых подпольщиков Демьяна они связались с партизанами и решили пока осесть у них, спрятав оба танка в лесной чаще. Им нужно было заручиться поддержкой на родине, прежде, чем связываться с официальными структурами. Внезапно приезжающие из Германии люди, которым уже три года положено быть мёртвыми, да ещё и в компании бывшего штандартенфюрера, не могли быть желанными гостями. Ягера заперли, как только они оказались в отряде. Все в экипаже Ивушкина понимали эту необходимость, но Ивушкин не мог найти себе места от беспокойства, кусая губы в кровь. «Если его к стенке, пусть и меня вместе с ним, » — эта мысль выбила его из колеи, но Ивушкин не чувствовал иначе. — Фриц заговорил без дознавательства, — сказал начальник отряда, молодой человек, которого все ласково и просто называли Алёшей. Ягер сидел тут же на земле со связанными руками, но невредимый, и у Ивушкина отлегло от сердца, — дезертир, бывший танкист, штандартенфюрер Ягер. — Нам ещё не попадалась настолько высокая шишка, — присвистнул кто-то. — Просто интересно, как же вы его захватили? — Обратился Алёша к Ивушкину, как к лидеру экипажа. — Не захватили. Он разочаровался в идеях фашистов и дезертировал. Помог нам бежать, перевёл через границы. Он готов сражаться с фашизмом плечом к плечу с нами, чтобы освободить мир от Гитлера, — проговорил Ивушкин. Ягер поднял голову, встретившись с ним взглядом, — он будет очень полезен. — Сложно поверить в то, что фашист на таком посту может разочароваться хоть в чём-то, — покачал головой Алёша. — Насмотрелся на зверства в концлагере. При всём уважении… вам не понять, если вы не видели своими глазами, — помедлив, Ивушкин стянул через голову рубаху, и у многих партизан пробежал по коже мороз. Ягер смотрел безотрывно, и что-то тоскливое, волчье было в его глазах… — Ягер не оставил на мне ни единого шрама, — естественно, умолчав о пулевом ранении в ногу – заслуге Ягера – Ивушкин натянул рубаху обратно, и несколько человек облегчённо выдохнули, — знаю, выглядит он жутковато… Но именно он стал спасением из того места. И я научился ему доверять. — Мы. Научились, — весомо сказал Волчок со своего места, и Ивушкин удивленно и благодарно воззрился на него, — в экипаже не было человека, который доверял бы ему меньше меня. Но то, что мы здесь, с вами, доказывает его честность. Клянусь, я каждую стоянку ждал, что нас повяжут, как курей на убой. Его можно использовать в операциях, ведь прежде вам не попадался ну… носитель немецкого языка подобного звания, готовый помогать. Алёша думал некоторое время. — Можете развязать своего фрица, — кивнул он Ивушкину, — но теперь он ваша ответственность. Выкинет что-то — расстреляем вместе с ним. — Резонно, — хрипло проговорил Ивушкин, шагая к Ягеру и опускаясь перед ним на корточки. Его костлявые пальцы, дрожа, с трудом распутывали верёвки, которыми были стянуты запястья Ягера. Тот успел ловко и незаметно коснуться пальцами его рук в жесте поддержки. — Я не мочь ходить в это, — сказал Ягер первым делом, брезгливо оттягивая воротник своего мундира, — есть одежда? Пожалста. Алёша усмехнулся. — Выдайте фрицу человеческую одежду, ребята, если найдется.

***

— Я теперь иван? — Спросил, улыбаясь, Ягер, демонстрируя Ивушкину свой новый простой наряд. — Скучаешь по своим дорогим чёрным шинелям? — Ивушкин рухнул на скрипучую койку. — Только по тебе. Скучать, пока сидеть там, — Ягер свёл руки запястьями вместе, намекая на его недавнее пленение. — Я боялся, что тебя не станут слушать, а просто расстреляют, — Ивушкин чуть изменился в лице, — тебе не навредили? — Вред? Коля… Ты один большой рана, спросить про вред мне? Я в порядок, — Ягер растроганно поцеловал ему руку, будто даме. — Ты веришь мне? — Внезапно спросил Ивушкин. — Natürlich, — не раздумывая, отвечал Ягер. — Дай руки, — соединив его запястья, как недавно, Ивушкин достал верёвку. Ягер приподнял бровь, но позволил ему не туго стянуть свои запястья снова. За это Ивушкин наградил его будоражащим поцелуем, и Ягер, закинув связанные руки ему на плечи, с удовольствием ему ответил. — Что ты думать, Коля?.. — Хочу тебя, — впервые Ивушкин сказал это вслух и попытался опрокинуть Ягера на койку, но тот ловко увернулся: — Нет, слишком громкий кровать. Земля. Скрип койки и правда мог пробудить весь отряд. Умница Ягер. Ивушкин улыбнулся ему, стаскивая одеяло на землю и помогая Ягеру улечься на спину. Ягер поднял связанные руки над головой, пожирая глазами Ивушкина, который трудился над завязками его штанов непослушными пальцами. — Оh, nein, иван поймать меня. Was darf ich tun? — Охнул Ягер в притворной панике. Ивушкин замер от удивления, но решил подыграть. — Сейчас не только заговоришь, но и запоешь, фриц, — грозно пообещал он и, стянув с Ягера штаны, неумело вобрал его полутвердый член в рот. Ягер прогнулся в спине от избытка чувств и шумно выдохнул. Это был самый неумелый минет, который он получал в своей жизни, но он бы без сомнений отдал полжизни за него. За Ивушкина в своей постели. За Ивушкина в партизанской палатке. За Ивушкина на свободе. Он был готов отдать и оставшуюся половину жизни за это. Ивушкин развёл его ноги шире, не переставая посасывать его член, и поднял руку к лицу Ягера. Тот понятливо погрузил его палец в рот, облизывая со всех сторон. Его задница была до того узкой, что и одного пальца, казалось, было много. Когда Ивушкин вошёл в него, Ягер оплёл ногами его поясницу, так как не мог дотянуться руками. Ивушкин удерживал его связанные руки над головой, создавая иллюзию власти над ним, толкаясь в Ягера, как умалишенный. Тот смотрел ему в лицо безотрывно, даже когда бурно кончал себе на живот. — Ты мог бы быть сейчас штандартенфюрером Ягером. Готовить своих бездарных курсантов, жить богато… на костях унтерменшей, — сказал ему Ивушкин, распутывая верёвку на его запястьях, — а не сидеть дезертиром где-то в русском лесу, трахаясь с ними. — Я не хотеть быть штандартенфюрер Ягер. Больше никогда. Пожалста, хватит говорить так. Если ты унтерменш, то и я, потому щто… я хотеть быть, как ты. Я не хотеть быть böser, мучить людей. Хороший людей. Как ты, — Ягер легонько провел ладонью по спине Ивушкина, под рубахой которого прослеживались следы чудовищных пыток, — спасибо, что ты спасти меня от фашизм. — Клаус… — Ивушкин прижался губами к его шраму, — ты хороший человек. Плохим тут не место.