***
Ягер был почти уверен, что спасенная девочка будет бегать за Ивушкиным, заставляя его сходить с ума от ревности, но Женя удивила его, проявив интерес к ним обоим. Не любовный, а какой-то детский, непосредственный интерес, чего Ягер не понимал, но против не был. Он знал, что всё ещё был тут чужаком, немцем, к тому же, не самым приятным с виду. То ли дело Ивушкин… да, в этом случае он бы её понял. — Нравиться Женя? — Поинтересовался Ягер как-то раз, пытаясь быть аккуратным. Аккуратно, похоже, не вышло, поскольку Ивушкин подавился варевом из лесных ягод. — Она мелкая, с чего бы? — Она девушка, — подсказал Ягер. — Я не слепой, — Ивушкин отставил кружку в сторону, — но вообще-то этого мало, знаешь ли. Кстати, я никогда не спрашивал, а сколько тебе лет? — Тридцать семь, — припомнив русские числительные, ответил Ягер, — а тебе? — Двадцать девять. Кажется, — Ивушкин помрачнел, подсчитывая что-то в уме, — в лагере отмечать не приходилось. Видишь, мы оба взрослые люди, и нам хорошо вместе. А ей не уверен, есть ли шестнадцать. Или она что, тебе понравилась? — Он подозрительно взглянул на него. — Nein, nein! — Испуганно замахал на него руками Ягер. — Только ты. — Ну, а мне ты. Я уже говорил, и повторяться не буду, — Ивушкин смущённо прокашлялся и сердито на него зыркнул, — и вообще, Клаус, это что за вопросы? — Война… endet. Ты быть дома. Мочь найти женщина. Забыть Клаус… — Ягер потупил глаза, пытаясь скрыть боль, отразившуюся в них. — Помолчи, — Ивушкин нахмурился, схватил костыль, — я не бросаю слов на ветер. Может, ты сам вернёшься в эту свою Германию, найдёшь фрау и нарожаешь кучу маленьких ягеров, а? Не дожидаясь ответа, он вышел из палатки. Ягер, уже открывший было рот, чтобы возразить, аккуратно прикрыл его и отправился искать Аню. Ему позарез нужно было узнать значение выражения «не бросаю слов на ветер». Краем глаза он заметил, что Коля двинулся к палатке своего друга-беларуса, и у него отлегло от сердца. Ревновать к Василёнку было действительно смешно, тот не мог быть соперником Ягера за сердце Коли. Через некоторое время Ягера с Анной перехватил Алёша. — Хорошо, что вы оба здесь. Ягер, у нас тут пулемёт трофейный, MG 34. Знаешь его? — После утвердительного ответа начальник отряда радостно хлопнул в ладоши и распорядился. — Обучи бойцов пользоваться, нам не хватало спеца в немецком оружии. Ягер с готовностью взялся за дело — он не любил чувствовать себя бесполезным, просиживая штаны в отряде. Они расположились в штабе. В центре установили незаряженный пулемёт, вокруг расселись слушатели. Анна была рядом, продолжая исполнять работу переводчика Ягера. Однако как же основательно изменились обстоятельства… Заглянули и остались Ивушкин с Волчком. Ягер поймал взгляд Коли, и тот придал ему уверенности в кругу незнакомцев. — Калибр — семь и девяносто два миллиметра, — Ягер продемонстрировал его партизанам, — патрон подходит к любому немецкому ручному пулемёту. Дальность прицельного огня — тысяча метров… Патроны бывают разные: с лёгкой пулей имеют чёрное кольцо, с тяжёлой — зелёное, с бронебойной — красное… Он вставил магазин без патронов в приёмное окно короба и устроил палец на спусковом крючке. — Feuer! Партизаны вздрогнули, Алёша чуть побледнел — нескоро Ягер станет среди них своим, если станет вообще… Их реакция расстроила его, но Ягер не подал виду, продолжая объяснение. Ивушкин не вздрогнул, не отшатнулся, и Ягеру было этого довольно. Когда Ягер потерял всё, что у него было, Ивушкин стал для него всем. Оказавшись в палатке, они, не сговариваясь, шагнули друг к другу в объятия. Ягер бережно прижал к широкой груди тонкое, невесомое тело, уткнулся носом в пшеничные волосы. — Прости-прости. Я всё знать. Я помнить твои слова. Не нужно вопросы. — То-то же, тупица, — проворчал Ивушкин без малейшей злобы, проведя иссохшейся ладонью по его затылку.***
Среди ночи Ягеру послышалось, что кто-то зовёт его по фамилии. Он приподнялся на локте, вызвав протяжный скрип пружин. — Ягер, пожалуйста… — шептал Ивушкин, разметавшись по койке. Дыхание его было быстрым, неглубоким. Кажется, видел он отнюдь не эротический сон с участием Ягера. — Коля, — скатившись со своей койки на пол, Ягер затормошил его, — Ко-ля… Ивушкин вздрогнул, распахнул глаза и до боли вцепился в плечо Ягера костлявыми пальцами, в которых тот не ожидал обнаружить такой крепости. Несколько долгих секунд они молча буравили друг друга взглядом. Наконец Ивушкин выдохнул и, отпустив плечо Ягера, притянул его голову к своей груди. Приникнув к ней ухом, Ягер услышал, как заполошно стучит его храброе сердце. — Я тебя люблю, Яг… Клаус. Люблю, — надрывно выдохнул Ивушкин, сжимая руку на загривке Ягера так, будто боялся, что тот уйдёт и больше не вернётся. Будто уговаривал сам себя. Так Ягер услышал от него второе признание в любви, но радоваться этому было не время. Не теперь, когда истязания продолжались для Ивушкина во снах. Героем которых был и Ягер. — Знаю, — твёрдо ответил Ягер, сделав усилие и правильно проспрягав глагол, в надежде, что так Ивушкин поймёт его лучше, — я знаю, Коля. У тебя… злые сны? Ивушкин истерично хихикнул. — Я свободен, но я узник. Каждую ночь я снова там, в подвале. — И я? — Спросил Ягер. — Я… делать боль? Ивушкин долго молчал, машинально пропуская короткие волосы на его затылке сквозь пальцы. — Нет, нет… — наконец сказал Ивушкин, но Ягер не поверил ему ни на секунду, — ты ни разу не тронул меня. Я это помню и знаю. И это всё, что важно для меня. — Я не бить пленник. Только… — Ягер замялся, вспомнив случай, из-за которого его беспрестанно мучила совесть. Ивушкин взглянул на него вопросительно, — один раз я бить… бил человек. Я быть очень злой. Он ничего плохо не делать. Сейчас я чувствовать боль. Тут, — он положил руку на сердце, и во взгляде, который он тут же спрятал под белесыми ресницами, Ивушкин успел распознать страдание. Ягер сжался, будто став в два раза меньше, и уткнулся в грудь Ивушкина лицом, не желая видеть отвращение на его лице и стремясь надышаться им, пока его не оттолкнули, велев убираться. Рука Ивушкина замерла на макушке Ягера. Он решал, как реагировать на это откровение. — Чёрт, Клаус, — вздохнул он наконец, — я знаю, кем ты был. Как ты относился ко мне и людям подобного происхождения. Меня не удивил твой рассказ, по правде говоря, я боялся услышать о тебе что-то гораздо хуже. Что ты душегуб вроде тех, кто расписался плетьми на моей шкуре, — он похлопал себя по лопатке чуть ниже плеча, и Ягер испустил стон, болезненно зажмурившись, — тот человек… ты оставил ему жизнь? — Да, да, живой. Тогда быть… Но я так… мне… я не мочь, Коля. — Тебе стыдно, — подсказал Ивушкин со вздохом. — Очень. Очень, — Ягер сжал пятерней ткань майки на своей груди, впиваясь ногтями в кожу, — не простить никогда. — Это хорошо. Это значит, в тебе остался человек, Клаус. И теперь ты можешь совершать человечные поступки. Ты там, где твоё место. Освобождаешь мир от того зла, которому раньше принадлежал. — Спасибо, что ты в меня верить, — тихонько сказал Ягер, коротко целуя его грудь, показавшуюся в распахнувшемся вороте рубахи. Ивушкин приподнялся на койке, притянул его к себе за подбородок и ответил поцелуем в губы. — Я поверил в тебя ещё там, в твоём кабинете. Когда ты дал мне уйти с твоей картой. Я думал, я погибну, когда ты поймёшь, что я делаю. Но ты спас. Спас свою эту швайн, недочеловека… — Нет, — зашипел Ягер, как испуганный кот, — не надо, пожалуйста… — Ты так обо мне и думал, верно? Но уже не в тот момент. Гораздо раньше, — Ивушкину, казалось, легко давались слова, в то время, как Ягер сгорал от стыда. — Нет. Не совсем… Я думать… думал, ты волк, — Ягер отвёл глаза, — а оказаться, это я собака. Ивушкин рассмеялся, но смех его был невесёлым. — Мы так до утра проговорим. Ложись спать, Клаус. Утро вечера мудренее. — Я думал, ты волк, — повторил Ягер едва слышно, — а теперь знать, что нет человек лучше. Ивушкин слегка покраснел скулами. — Ну, будет. Ложись, — он поцеловал Ягера в лоб, перечеркнутый суровой морщиной, и подтолкнул его к другой койке рукой, в которой не было, и еще долго не будет прежней силы. Ягер покорно отступил в темноту, гадая, что такого хорошего он успел совершить в жизни, чем заслужил его.