Деревня Теней

Шарлотта скользнула коленями прямо на твёрдую плитку, в холодную воду, нетерпеливо огладив бёдра Оленя и смакуя запахи, сквозь которые пробивался тот единственный, что делал его по настоящему желанным. Соблазнительным, как очертание сочной парной вырезки в подготовленной к разделке туше. — Вот так бы сразу, — Олень одобрительно похлопал её по голове, словно послушную собаку, выполнившую трюк. Шарлотта перехватила его руку и с улыбкой прижала к губам: знал бы он, как легко раздробить кости, разгрызть хрящи, обглодать пальцы до запястья… Но в памяти тут же всплыло очередное скучное правило, вбитое с первых дней его окровавленными руками: «Не рвать упаковку больше необходимого». Шарлотта нехотя отпустила руку Оленя, напоследок медленно пропустив язык между поразительно ухоженных пальцев, заставив его заёрзать от нетерпения. Шарлотта привстала, прижимаясь к нему обнажённой, утратившей былую округлость грудью, потираясь чувствительными сосками о грубый материал кофты и проходясь носом вдоль по-цыплячьи тощей шеи. Он вонял кислым потом, гарью и лосьоном после бритья. Жёсткий и жилистый, Олень обещал стать скудной закуской, но, когда было голодно, она не разбрасывалась мясом: съедала подчистую. Ситуация не изменилась, правила остались те же. Придётся искать кого-нибудь ещё. Крупнее и питательнее. Например, Мясника. Он был большим, плотным и одуряюще хорошо пах. Стейк высшего качества в подпорченной кожаной упаковке. Вкус, который ненадолго затмит голод. Истеричную рыжую суку, бросившую её в карцер, она оставит на десерт. Съест, как человек, нарезав из нежной сладковатой плоти недурное карпаччо. У Рыжей обязан был быть другой вкус. Тонкий и богатый, благодаря более мягкому жировому слою, как у изысканного тающего на языке блюда. Шарлотта насладится ею сполна за всех испорченных им женщин и неприкосновенных детей, оставшихся недостижимой мечтой. Людям не претило забивать и пожирать чужое потомство, так почему их собственное должно иметь для неё иной статус? Хищник, стоящий на вершине пищевой цепи, не возносит на пьедестал мясо рождённое насытить его. Ничем не особенное и не отличимое, кроме того, что передвигалось на двух ногах и обладало сомнительной мыслительной деятельностью. Он попирал законы природы вместе с её потребностями. Никогда не позволял лакомиться живыми, ещё тёплыми женщинами, предлагая мёртвых, использованных, наполненных его выделениями, испачканных его прикосновениями. Он не считал её равной, чтобы интересоваться мнением. Для неё, привыкшей к свежему, они были угощением, которое он прожевал, переварил и срыгнул, предлагая отведать ей. Глядя во влажные проницательные глаза, она не сомневалась: он возбуждён предвкушением своей первоочерёдности. Один вид белёсых брызг приводил в исступление, а от веры в её беспрекословное согласие мир трескался и наливался багровым. Он моментально свирепел и называл её капризной, недопустимо привередливой, неблагодарной тварью. И в то же время сам перебирал жертв, дотошно выискивал похожую на неё, как ни одна женщина не перебирает тряпки на распродаже в масс-маркете. Сучий лицемер. — Я не разрешал останавливаться, — Олень ухватил её за волосы на макушке, насильно толкая вниз. Шарлотта усилием воли не выдернула ему руку. — Здесь же нет… Камер? — Не слишком ли много ты треплешься? Доктор Гейзенберг запретил тебе раскрывать рот. Она прикрыла грудь и нарочито резко заозиралась, переигрывая с запоздавшими испугом и стыдом. Зрение оставалось размытым. — Боишься стать местной звездой? Так не бойся, ты ею уже стала, — посмеиваясь, протянул Олень, ткнув острым указательным пальцем ей в щёку и красноречиво повернув её голову к висевшей на раковине форме. Он снова похлопал Шарлотту по макушке. — Сама не заметишь, как втянешься. С колен будет не поднять. Шарлотта отчётливо скрипнула зубами и потянулась к его животу, цепко ухватившись за бёдра через штаны. Она не разговаривала с едой больше, чем подразумевала роль наивной тупицы, которую можно вдоволь пощупать и увести за собой. Суррогат охоты, экономивший его время. Она встала на колени, прильнув к Оленю, и с неотвратимостью лавины навалилась на него всем телом. Утративший равновесие от её напора, он нелепо замахал руками и опрокинулся назад. Дезориентированный силой удара, он не успел собраться, когда Шарлотта проворно перебралась через скамью, оседлала его грудь, фиксируя коленями руки. Назойливое ощущение липкости на лице усиливалось, раздражая не меньше саднящего на лбу пореза. Шарлотта зачерпнула воды из лужи, и, не заботясь о последствиях, промыла глаза. Зрение моментально обрело желанную чёткость. Осознав своё положение, Олень кроваво покраснел и разразился потоком адресной отборной брани, которая должна была устрашить человеческое, но так и не помогла ему скинуть с себя неподвижную Шарлотту. Он отпихивал ногами скамью, брыкался, извивался, напрасно стараясь вывернуться из-под её мнимо слабого тела. Она лишь сильнее надавила коленями на его руки. Его перекошенное лицо, облепленное мокрыми волосами, уродливо раскраснелось, очки при падении слетели, отчего суженные глаза казались ещё меньше, словно двух жуков зажало в складках век. Он выглядел моложе, беззащитным мальчишкой, и брызгал оскорблениями вперемешку со слюной так же рьяно и безоглядно, как дозволено только детям. Наверное, в его сознании всё сложилось иначе: победителем он сидел на ней, дрессируя ударами по печени, заодно вминая лицо в затылок. Потому что быть под тем, кто сильнее наяву, особенно под женщиной, Оленю явно не нравилось. Но до тех, у кого был минимальный шанс повалить её в нынешнем состоянии, он не дотягивал. Мясник мог бы попробовать, пока она пробовала бы его. Шарлотта приложила палец к губам, растягивая их в неестественно широкой улыбке. Тонкий острый частокол, распиравший её рот, буквально разошедшийся до ушей, обычно размягчал психику жертв до невменяемости. Они впадали в ступор, падали в обморок или начинали кричать. Олень похвально держался. В его широко раскрывшихся глазах, недавно переполненных непониманием, злостью и желанием отыграться, первым огоньком зажегся иррациональный страх, вскоре обещавший засиять чистым ужасом. Шарлотта довольно хмыкнула и нежно накрыла его лоб свободной ладонью, вонзая ногти в кожу. Он замотал головой, разразившись очередной утомительной бранью. Точно рассчитанный по силе удар затылком об пол унял неугомонный язык. Наступила зыбкая тишина. Шарлотта поднялась, торопливо направляясь к выходу. Где-то там был выключатель. В темноте она практически слепла, но хорошее зрение не требовалось. Она ориентировалась на ощущения. На первых самостоятельных охотах, он завязывал ей глаза, потом выкалывал, когда ловил на жульничестве. Он вытравлял уловки и безделье, к которым она прибегала, чтобы учиться на инстинктах, продиктованных природой и избежать его обучения. Нудные въедливые разжёвывания, которыми он не скупясь потчевал человеческое, она игнорировала. В них не было пользы, и в нём тоже её не было. Оттянув ворот кофты Оленя вниз, Шарлотта вновь обнюхала тощую шею, морщась от запаха, и без промедления вонзила зубы. Неприятный импульс, похожий на электрический разряд, сократил гортань в судороге, поднялся выше, сосредоточившись в дёснах. Она не отстранилась, игнорируя вспышку нестерпимо острой ввинчивавшейся в мозг боли, точно кромсали зубные нервы. Вгрызаясь глубже, Шарлотта свирепо улыбнулась клокотавшей брезгливости. Вечно мешавшая, та оттаскивала от сути, несмотря на внутреннее убеждение, что ни состояние, ни внешний вид упаковки неважны. Принуждала к кропотливой работе вместо простого насыщения. Так было, если Шарлотта оставалась в приемлемом миру теле, которое не допускало торопливого кормления в полевых условиях. Оно отторгало истинную природу, искажало, мучило, превращая достоинства в недостатки. Постоянно сопротивлялось, считая суть подселенцем, которого нужно изгнать, чтобы функционировать полноценно, отравляя ей жизнь. Кровь из прорванной кожи стремительно наполняла рот, пока впрыснутый яд расходился по венам Оленя. Шарлотта удерживала его за затылок и с алчным нетерпением сглатывала аперитив. Он слабо застонал. Шарлотта отстранилась и припала к его губам, спуская густую кровавую слюну и нежно массируя выбритое горло. Ему не оставалось ничего, кроме как сглотнуть. Скоро он и того не сможет. Шарлотта встала с онемевших колен и, пододвинув скамью, пересела на неё, удобно разместив ноги на животе Оленя. Тот был достаточно твёрдым. Похоже, работа со смертниками благотворно отразилась на его физической форме. Поддев край кофты, она сунула ступню в тёплую глубину, ощущая, как влажную сморщившуюся от воды кожу пощекотала редкая поросль жёстких волосков, уходящая за плотную резинку штанов. Шарлотта отдёрнула ступню, ополоснула в воде на полу и обтёрла об его кофту. — Тсс… Потерпи, — слова выходили неразборчивым шелестом. Она мягко покачала ногой корчившееся тело, как матери качают люльку с беспокойным младенцем. — Совсем скоро твоё желание сбудется. Мы станем ближе, чем ты мог бы когда-либо вообразить. Он неистово бился в жутких судорогах, выгибался изломанной дугой, скрёб пол, сучил слабеющими ногами, взметая брызги, и Шарлотта искренне расстраивалась, что не слышит его страданий. Голосовые связки обычно парализовало первыми. Вариант, к которому она прибегала в одиночной охоте. Он не разрешал их обездвиживать, не разрешал заглушать, чтобы смаковать угрозы и проклятия, которые скатывались в хрипящие слёзные мольбы и обещания, разрываемые конвульсивными рыданиями и долгими воплями агонии. Острый слух позволял ей разобрать среди истошных криков сдавленные вздохи и синтетический запах кокосовой смазки за монитором. Ей было всё равно. Он мог забавляться с упаковкой сколько влезет, лишь бы содержимое было чистым и непрерывно стекало в её желудок. Шарлотта пересела на живот Оленя, перекинув косу через плечо, и, склонившись, обмотала её вокруг его шеи. Она туго затянула косу, приподнимая Оленя над полом и почти соприкасаясь с ним грудью. Он остаточно вздрагивал. Запрокинутая голова подёргивалась. Держать ту ровно он больше не мог. Шарлотта ухватила его за нос и вернула в правильное положение, терпеливо глядя в чёрное пятно вместо лица. Зловонное дыхание с запахом мясной подливки, сглаженным резкостью апельсина, постепенно затихло и наконец оборвалось. — Иногда быть человеком проще, чем кажется. Шарлотта подёргала его за нос и распрямилась. Не удерживаемый косой, Олень с плеском рухнул на спину. Смерть для них всегда оставалась тем, что происходит с другими. Она торопливо прокалывала кожу зубами в шахматном порядке, не обременяя себя раздеванием и впрыскивая новые и новые порции фермента. Его количеством можно было умертвить с десяток жертв. Она должна успеть раньше, чем на месте первого укуса появится разрыв. Конечности прокусывались дальше от мест соединений с туловищем. Восстановить силы хватит. Условия лишали её самого сытного — внутренностей, часть которых она обычно выбрасывала. Голод скуп на выбор, но человеческое не смирялось с добавлением отходов в основную питательную массу, а времени и инструментов для игры в хирурга у неё нет. Только время на уборку. В былые дни, она штудировала доступные источники, после экспериментировала, чтобы как следует развлечь его. Он не любил однообразие. Мнил себя творцом. Устраивал полосу препятствий из каждой охоты, сменявшуюся нелепым шоу-экзаменом. Точнее шоу устраивала она, а он сидел и записывал очередной фильм одного дубля. Сдача на отлично приравнивалась к полной порции, несдача к сливу порции в заготовленную яму и голодному ожиданию следующей охоты. Приходить и брать тех, на кого указал. Перемежать голод и сытость. Ждать разрешений. Ждать подачек. Трусить перед необъятными лесными угодьями, перед горами, где было её место. Не на душном бетонном кладбище, пронизанном электричеством, металлом и кишащем людьми, словно гниющие останки — опарышами. Он забрал всё. Запер в кожаной тюрьме и сделал из неё питомца, который так и не смог откусить кормившую руку. Шарлотте потребовалась вся выдержка, какую только можно было наскрести, чтобы ставить последствия выше голода и чувств, за которые цеплялось человеческое. Она обвела взглядом душевую. Слишком маленькое пространство, чтобы вместить её без ощущения запертости в спичечном коробке, в котором невозможно разогнуться и дозволено высвободить только одну конечность, и то не полностью. Она застрянет здесь, если попытается. Шарлотта сгорбилась. Позвоночник прошивало током, концентрировавшимся в районе поясницы. Она прокусила бедро Оленя насквозь. Настоящее тело требовало немедленной свободы, способное в клочья разорвать ненавистную оболочку, но вынужденное сдерживаться. Схваткообразная боль усложняла контроль. Когда-то процесс занимал считанные мгновения, словно она скидывала ветхий плащ, обнажая свой лучший наряд. После же стольких лет взаперти частичная трансформация походила на нескончаемую пытку. Кожа бугрилась, насильно растягиваясь, и медленно поддаваясь возросшей внутренней нагрузке. У всего был запас прочности, даже у её тюрьмы. По ягодицам стремительно текло обжигающее тепло крови. Вес наростов тянул назад, давил на заднюю поверхность бёдер, и Шарлотте пришлось сесть Оленю на колени, чтобы, заводя руку назад, собирать на ладони клейкую густую массу и спешно обмазывать ею тело, как мажут глиной рыбу перед запеканием. Масса быстро высыхала на воздухе, намертво прилипая к волосам, коже, одежде. Как и всегда. Раньше спелёнатая добыча выглядела произведением искусства, теперь же ущербная насмешка. Шарлотта пережала руку Оленя ниже плеча — кожа под пальцами смялась разогретым пластилином и стала постепенно растворяться. Кость глухо треснула. Вторую руку постигла та же участь. С ногами пришлось повозиться. Шарлотта обмазывала конечности как можно ближе к плечам и бёдрам, оставляя максимум мяса из доступного. Её колотило. То ли от нетерпения, то ли от злости на бесконечное шепчущее требование человеческого остановиться. Оно слишком боялось, что фермент затронет кишечник и еда смешается с отходами. Покрыв Оленя полностью, Шарлотта отодвинулась, застыв в ожидании. Наросты вяло сдувались и скользкими истончившимися тряпками медленно втягивались в тело. Разошедшаяся оболочка неохотно закрывалась уязвимой тонкой кожицей, ничуть не облегчая боль, засевшую в пояснице лезвием. Голод многократно замедлял регенерацию и запрещал не есть. Кто-то из них был должен: она или человеческое. Шарлотта подползла ближе, мокрая, уставшая и нетерпеливая. Проткнув зубами плотную гладкую оболочку вокруг ноги Оленя, Шарлотта жадно присосалась к ней, спешно глотая, чтобы тут же выплюнуть едкую вязкую жижу, словно кормилась от трупа, месяцами превшего в помоях. Она бросилась к раковине, зажимая ладонью рот, но проглоченное неукротимым потоком продолжало извергаться сквозь пальцы на пол. Колени подломились, и она ухватилась за раковину, согнувшись над ней и нащупывая вентиль. Желудок сокращался, выворачивая новые порции рвоты с привкусом крови и падали. Сколько бы она ни отплёвывалась, сколько бы ни полоскала рот водой, которая, казалось, сделала только хуже, едва рвота остановилась, боль, обварившая до самого нутра, не проходила. Шарлотта снова сплюнула. Слюна жглась всё тем же раскалённым маслом. Дышать лучше через нос: меньше ощущений, что обдирает наждаком. Она оттолкнулась от раковины, задев саднивший порез на лбу, провела по горячему лицу мокрыми ладонями, игнорируя запах, осевший на них несмываемой плёнкой. Грязь. Кругом грязь. И вода. Шарлотта снова сплюнула, сжимая губы. Она вся была окутана в вонь — не мывшаяся, не чистившая зубы — и теперь к поту и запаху изо рта после длительного голода, добавилась гниль и кровь. Как тогда. Только вместо гнили, вонь застоявшихся испражнений и дождевой сырости. Шарлотта пошевелила пальцами, которые сомкнула бы на широкой, заросшей щетиной шее Мясника, легко раздавив ему гортань и выдрав трахею с позвонками и испорченными курением лёгкими. Она бы сунула его живьём в бочку, заполненную ферментом, терпеливо дожидаясь, пока он растворится, чтобы окунуться с головой и вылизать до дна. Какая жалость, что первоначальному замыслу не суждено сбыться. Она обернулась к останкам Оленя или того, что им притворялось. Он не был человеком. Это она понимала не менее отчётливо, чем то, что также не являлась им сама. Но и таким, как она, он не был тоже, иначе не обошлось бы без травм несовместимых с жизнью. Шарлотта игнорировала щекочущий холодок незнакомой тревоги, пробежавший вдоль позвоночника. Страх. Вот чему он учил. Люди, технологии, организации. Они развивались, становились умнее, внимательнее, любопытнее. Опаснее. Именно поэтому жить вдали от влияния «Амбреллы» и людей было разумным выходом. Шарлотта даже отдалённо не догадывалась, чем руководствовалось человеческое, отправляя заявление в «Амбреллу», словно без её контроля оно внезапно самоубийственно отупело и нырнуло в самую бездну на пять лет. Оно заперло их под землёй, примерно с сотней сотрудников, которые могут и не быть людьми, с вооружённой охраной и смертниками, которые не были людьми ещё до того, как попали в «Деревню Теней». Если вычесть из общего числа руководителей, их помощников и саму Мареш, вывод напрашивался один: Мяснику и Рыжей, для их же блага, лучше быть людьми. Шарлотта предусмотрительно зажмурилась, постепенно открывая глаза после тёмной душевой. За дверью было тихо. Она раскрыла её ровно настолько, чтобы протиснуться, и плотно закрыла. Заглянула в соседнее помещение, убедилась, что там пусто и вернулась. Оттащив труп за ноги в туалет и пристроив ближе к унитазу, Шарлотта заперла щеколду. Плотно повязав прихваченную майку вокруг лица, защищая обострённое обоняние, Шарлотта наступила на голову трупа. Череп, не выдержав, раскололся. Усадив кокон, она воспользовалась остротой зубов, чтобы прорвать широкое отверстие на макушке и аккуратно наклонила над унитазом. От потёкшей густой бурой жижи, брызнувшей на стену и пол, исходило непередаваемое зловоние такой силы, что защитная повязка с ним не справлялась. От боли в груди слезились глаза и перехватывало дыхание. Она подставила под жижу ладонь, успевая ловить крупные осколки черепа и зубы, которые тут же бросала в раковину. Первую партию вода унесла по трубе без труда. Задумчиво покосившись на компактную раковину, Шарлотта отпустила кокон и включила кран. Оставалось надеяться, что канализация и вентиляция «Деревни Теней» работают без перебоев и надлежаще обслуживаются. Она потеряла счёт времени. Монотонная уборка отвлекала. Не прекращающаяся боль волной катилась из горла, ударялась о заднюю поверхность зубов и уходила обратно. Спускалась ниже. Затрагивала больше. Что-то осталось в ней, и уже сейчас она чувствовала, как оно впитывается, отравляет её. Шарлотта слизнула раскалённую струйку крови, сочащуюся из угла рта. Боль переносилась легче выкручивающего раздразнённого голода. Словно кто-то выдернул кусок у неё изо рта, когда она успела ощутить его вкус, тяжесть на языке, вонзить зубы и пустить сок. Из-за утраченного обоняния, не получалось определить, воняет ли так же интенсивно, как и в первые минуты. Кокон опустел, храня в себе склизкие тряпки, недавно бывшие формой, обувь, зубы, и кости, которые Шарлотта усердно ломала. Связку ключей, упавшую в унитаз, она хотела распустить и смыть ключи по одному, но решила, что, найденные при очистке, они вызовут ненужные вопросы. А к чему они, когда и без них ситуация вырисовывается вполне ясная? Не зря же мировое сообщество показательно пыхтело над идеей «Деревни Теней» целых полгода. На всеобщую декларацию по правам человека они потратили больше времени, чем подписывали документы на создание благих тюрем, построенных в ошеломляюще рекордные сроки. Или скорее явленных миру. «Панацея от преступности», — так их окрестили владельцы «Амбреллы» и мировые лидеры, сулившие утопию и опустившие излишние подробности. Кого занимает, что процент выживших с момента основания первой «Деревни Теней» упал практически до нуля, для заведённых и закрытых дел на пропавших без вести и убитых следовало отстроить ещё одну Библиотеку Конгресса, а родственники, если не могли откупиться, покрывали преступников до последнего. Их сложно винить. Никто в здравом уме не захочет отвечать за чужие преступления, обрекая себя и семью на пожизненное соседствование с людьми, о которых слышал в новостях. Но белый паспорт уравнивал всех. Втискивал новый слой населения между существующими. Изгои. Шарлотта туго свернула сложенный вдвое кокон в рулон, стараясь, чтобы особо крупные обломки костей не торчали; одежду, обувь, связку ключей и найденные монеты удалось распределить более-менее равномерно. Но как бы ни сворачивала, вонь не исчезала. По ней кокон найдут сразу. Старательно протерев смоченной в воде туалетной бумагой брызги и подобрав ошмётки, она смыла последние следы Оленя в канализацию и захлопнула крышку унитаза. Никто не искал его и не найдёт. Он там, где ему и положено было быть изначально. Среди отходов. Шарлотта коснулась себя чуть ниже поясницы. Свежая кожа саднила: ей требовалось время окрепнуть, чтобы не походить на тончайшую плёнку, которую можно прорвать пальцем. И Шарлотта сдержалась только потому, что недавние труды пошли бы прахом. Она размотала остатки туалетной бумаги на пол, становясь на колени и опираясь руками на кокон. Боль стала в разы сильнее. Кожа лопнула, щедро заливая ноги и пол кровью. Бумага не могла впитать всё: под Шарлоттой быстро разрасталась глянцевая лужа. К горлу подкатывали новые волны дурноты. Её потянуло вниз, и она принялась споро обмазывать кокон. Он быстро схватывался, и вскоре перед Шарлоттой лежал компактный рулет размером со спортивную сумку. Она оттолкнула его в сторону, выравнивая дыхание и глядя в пол. Конец косы испачкался, но ужасный винный оттенок, выбранный человеческим не иначе как под действием алкоголя, маскировал кровь. Взгляд привлёк блеск. Браслет. Шарлотту лихорадило от его вида. Металлическое уродство колыхало запрет, на который он не имел права. Прячься. Выгляди, как человек. Веди себя, как человек. Выживай, как человек. Убивай, как человек. А ведь это человек загнал её в тюрьму. Человек позволил одному выродку поднять руку, а другому заковать, наградить кличкой и морить голодом, словно животное. Опять. Это человек ничему не научился. Человек ничего не делал. Человек никак не защищал себя. Только скармливал ей свои помои: эмоции, страхи и воспоминания, вместо того, чтобы исчезнуть вместе с ними и оставить управление подлинному хозяину. Шарлотта сжала браслет, намеренная избавиться от него, поздно различив щелчок сработавшего механизма. На затылке встали дыбом волосы, когда запястье прошило тупой сдавливающей болью, выдернувшей из груди вскрик. Внутреннюю поверхность точно парфорс усеивали скруглённые, состоящие из мелких наслоений, шипы. Они безжалостно вдавливались в кожу, достигали кости, делая кисть бесполезной: пальцы едва шевелились, а если шевелились, то их болезненно стягивало. Его создатель, чрезвычайно изобретательный садист, знал, что делать, чтобы контролировать носителя без личного присутствия. Не давать забыть о его позиции. О новых хозяевах, занявших очередь. Замысловатый замок, спрятанный между широких дуг, не поддавался. Мясник позаботился, чтобы его игрушка не соскочила с её руки, как с рук бесчисленного множества предыдущих носителей. Шипы тупыми зубьями вонзались глубже, грозились проткнуть кожу, боль становилась нестерпимой, и Шарлотта остановилась. Стоило давлению на дуги пропасть, как шипы убрались в невидимые пазы. Обжигающее дыхание клокотало в ходившей ходуном груди. Шарлотта снова взялась за браслет. Она не видела выхода кроме как стянуть его. Покрасневшая кожа собиралась складками, выскочившие вновь шипы тянули её, не желая расставаться с плотью. Кровь из прокушенной насквозь нижней губы собиралась под подбородком и капала между ключиц. Шарлотта поднесла браслет ко рту и пустила на него кровавую слюну, но обильная влага не облегчила задачу. Какой бы узкой ни была ладонь, мешал большой палец. Не раздумывая, она смяла кисть до искр в глазах и сдёрнула браслет. Свобода и боль неразделимы. На памяти Шарлотты не было случая, когда первую не приходилось рвать из чужих рук или выгрызать из чужих глоток. Цена, которую платило человеческое за «привилегию» увечного существования. Шарлотта швырнула браслет в стену: на плитке остался скол. Рано или поздно, Мясник узнает, но она не будет добровольно носить цепь. Хватит с неё одного заточения — она не позволит навешивать новые оковы. И следующему, кто попытается заковать её, она уж точно откусит руки или сразу перекусит шею. По возможности убрав кровь с пола, Шарлотта смыла ком размокшей бумаги в туалет и выкатила ногой наружу кокон, который затолкнула в душевую. Свет включать не стала. Вода была горячей. Чувствительная кожа отозвалась ощущением ожога, едва на неё попала влага. Шарлотта подставила спину, мягко проводя по ней до бёдер здоровой ладонью, чтобы смыть кровь. Кости второй восстановятся к утру, а, может, в Мяснике проснётся невиданное благородство, и он сопроводит её в отдел тщедушного уродца. Шарлотта повернула вентиль, снова дотронулась до спины, сдвинув брови. Горячая вода скрыла, что кожа не заросла, а кровотечение хотя и замедлилось, но не остановилось. Не вытираясь, Шарлотта повязала вокруг бёдер сложенную майку. Путаясь в штанинах и рукавах, она спешно натягивала одежду, сунув бельё в один карман, а мокрые носки в другой. Обувь отбросила под раковину до возвращения, скамью вернула на то же место. Неожиданно под ногой что-то хрустнуло, а стопу пронзила боль. На фоне остального, она не ощущалась чем-то значительным, и Шарлотта склонилась только для того, чтобы нащупать на полу очки. Даже умерев, Олень гадил ей. Собрав, сколько смогла, осколки, она сунула их вместе с оправой в карман к носкам. Отдел не спал, но сохранял привычную пустоту. Пол жёг ступни, отвлекая. Шарлотта ощупала ближайшую стену. Горячая. До места, где спрятать Оленя удобнее всего, было далеко. Она запрокинула голову: широкие трубы проходили по потолку, и между ними было достаточное пространство, чтобы там поместился кокон. Шарлотта бесшумно исследовала коридор на наличие сотрудников и самого тёмного неприметного закутка. Такой нашёлся почти напротив её комнаты. Пыль и темнота. Прячь на видном месте. Она держалась неосвещённых участков, таясь в тенях и вслушиваясь в малейшие шорохи, не похожие на неживые громыхания механизмов. В голове пульсировала кровь, вкус которой отдавал гнилью и не сходил с языка. Шарлотта дышала ею. Пришлось привалиться к стене, вытирая её плечом и виском, сквозь свинцовую усталость упрямо переставляя отяжелевшие ноги и прижимая к себе кокон. Шарлотта оставила бы заметать следы человеческому, но то слишком бестолково, чтобы к утру не быть разобранной на составляющие. Какой учёный откажется досконально изучить столь выдающийся образец? В коридоре расходились миазмы неиссякающих запросов на выздоровление. Перегретый металл, мертвечина и машинное масло пополам с антисептиком, выедавшим слизистую так же сильно, как если бы она залила его себе в нос. Запахи поднимались с нижних уровней, оттуда, где якобы штамповалось мировое благо. «Амбрелла» спрутом запустила щупальца во все маломальски значимые отрасли, и ни одна организация, из кожи вон лезущая в борьбе за человечество или выступавшая против грязных дел корпорации, не могла их перерубить. Шарлотта знала: «Деревня Теней» экспериментирует на людях, иначе им было не добиться мирового успеха, снабжая основную массу стран своими разработками. Корпорация тучнела, а овцы, поглощённые её рекламой и успехами в здравоохранении сами снабжали её живым материалом, чтобы, если повезёт, попасть под госпрограмму или накопить денег и воспользоваться её услугами. Сбросив кокон на пол у стены, Шарлотта подтащила его поближе, чтобы спрятать от потенциальных свидетелей, и низко пригнулась за сваленным покрытым вековой пылью хламом. Вдыхание нечистого спёртого воздуха причиняло новую боль, скребущую граблями по живому. В животе бушевала холодная волна, ступни нестерпимо пекло, будто Мясник на нижнем уровне открыл портал в преисподнюю и теперь с них сползала кожа. Шарлотта посмотрела наверх. Идеально высокий потолок надёжно сохранит тайну, при условии, что какой-нибудь умник не догадается светить фонариком именно туда. Шарлотта небрежно толкнула кокон ногой. Ей не приходилось разбираться с реальным весом останков, как и с самими останками. После еды они вмещались в кулёк с новорождённого, в зависимости от прижизненного веса мешка. Шарлотта вновь коснулась спины. Кровь напитала ткань штанов и затронула кофту. Оболочка не выдержит серьёзной трансформации, а без неё о потолке можно забыть. Она старательно вылизала испачканные пальцы, катая на языке слюну и не решаясь сглотнуть. Та же гниль. Подавив инстинктивное желание сплюнуть, Шарлотта проглотила её, в который раз обжигая пищевод. На глазах выступили слёзы. Шарлотта толкнула кокон сильнее, поддаваясь человеческой реакции, словно бесполезная трата энергии на вымещение эмоций могла исправить ситуацию. Она приподняла край пыльного брезента, покрывавшего очередную гору металлического мусора, и внимательно осмотрела её. Слишком крупные части, чтобы отодвинуть, не прибегая к перекладыванию. Стараясь не шуметь и не торопиться, здоровой рукой, Шарлотта организовала широкий проход для кокона, который сразу протолкнула в глубину. Судя по толщине пыли, о хламе не вспоминали годами. Впрочем, чего ожидать от того, кто не в состоянии держать себя в подобающем виде. Не имей Мясник неоспоримых достоинств — Шарлотта голодно облизнулась — его смерть была бы медленной и страшной, как и полагалось при удушье. Она бы насладилась наблюдением, как и человеческое. Сколько бы ни отказывалось от прошлого и ни строило из себя жертвенную овцу, оно знало, где стоит заветный ящик Чудес. Неподъёмный, металлический, на амбарном замке. Шарлотта криво улыбалась, вынув из кармана сломанную оправу и без интереса вертя в подрагивающих пальцах. Подкинув её к кокону и отряхнув носки от осколков, она опустила брезент и поплелась к комнате. Несколько дней тайник точно протянет.