Ты только останься рассветом

Яркие огни, громкая музыка, должно быть весело, но тебе больно от факта, что это конец. И как бы не любила это слово, но это твой последний день, когда ты с этими людьми ещё ученица. Хотя по привычке поправляешь себя на «крайний». Кто же знал, что театральные привычки не выветриваются из души с годами. Не выливаются со слезами, с криками о предательствах, с верой, что это всё забудется и молчанием промозглой осени. Как бы ты ни бегала от театра, семь лет из жизни не вычеркнешь. Как и семь школьных с той, которая влюбила в литературу. Тебе слишком громко. Тебя изначально было громко в новом классе пустых душ, вечно возмущающихся, что школе от них что-то надо и доказывающих, что выбора не существует. Существует. Выиграть или остаться на дне. Ты по умолчанию выбирала первое. Уже устала быть на дне. В зале невероятно скучно, при весёлой музыке, чуть пьяных учителях и чересчур громких разговоров о том, что наконец-то всё это закончилось. А ты не рада. Ты бы вернулась обратно в пятый, исправив половину ошибок, не пытаясь в классной найти минусы и не теряясь часами в кабинете биологии. Электронные микроскопы, видите ли, интересны ей были. Ты бы чаще открывала учебники и, наверное, точно-точно чаще улыбалась. Не бесила бы соседа по парте очередным отсутствием пенала. Наверное. Только сейчас ты к нему подходишь за сигаретой, пачку которых вы купили по пути сюда. — Зачем тебе? Ты же не любишь… Тери, ты обещала не курить. — Может и обещала. Сегодня конец. Сегодня можно. — Не замёрзни, — и отдаёт пиджак. — Не стоило. И снова молчите. Он точно знает, что стоило. Выходя, ты всё-таки оглядываешься. Она сидит за столом, эмоционально жестикулирует, что-то рассказывая Ольге Ивановне, но ты впервые понимаешь, что не хотела бы услышать, в чем они говорят. Что чем больше ты здесь проводишь времени, тем сильнее ты будешь скучать. Хотя и ошибки вроде такие уже совершала, и выводы делала верные, но все же, уходишь, так и не узнав, что в миг, когда ты отвернулась, она заметила грусть в твоих глазах. Пусть и июнь, но холодно. Пиджак действительно оказался хорошим, пусть ты и не сомневалась. Садишься прямо на ступеньки, стараясь своим минус три разглядеть звезды… если бы. Тебя внезапно бросает в лёгкую дрожь и вовсе не от холода. И планы строила и, вроде, знала, куда поступать, но сейчас внутри пустота. А что, если это не то. «А что, если я поступаю сейчас не так и мое творчество в этом мире никому не нужно?» Оттого, что у человека, по Маслоу, есть потребность быть услышанным, ты не уверена, готов ли кто-то слушать твой бред, перевязанный в строчки? Наверное, всё-таки нет. Ты всё же зажигаешь сигарету, пытаюсь вспомнить, как люди вообще делают затяжки. В фильмах, да даже в жизни это красиво, но тебя всегда разворачивало на сто восемьдесят от запаха табака. Усмехается от того, что бесполезно жжешь сигарету и все же пробуешь. Горько, невкусно. «Конфет что ли ждала?» — да вроде нет. И ожидаемо доже, но в горле першит. — Трина, не кури. Я всё ещё за тебя отвечаю. Ты дёргаешься от родного голоса и снова понимаешь, что стыдно. — Я совершеннолетняя… — Хватает лишь шепота, чтобы возразить. — Да и это не вкусно. Просто больно от осознания, что все так быстро закончилось. Я бы вернула как минимум последние два года, чтобы прожить их снова. Вы будете скучать? — Буду, моя девочка. Я так испугалась, когда ты ушла. Не простила бы себе этот день, если бы не поговорила с тобой. Ты улыбаешься и понимаешь, что не ушла бы отсюда, не поговорив с ней. — Но этот выпускной должен был стать и Вашим, вместо того, который вы пропустили. Просто, чтобы не жалеть о нем. Если Вы ради педагогики пожертвовали мечтой, то сколько Вы ещё захоронили мечт в том кабинете? — Достаточно, чтобы научиться улыбаться, когда хочется умереть, — вздрагиваешь. Тебе действительно горестно от её правды. — Вы не первый класс, который так говорит. Только каждый раз я устраивала с родителями красивые выпускные и в каждых из трёх... уже четырёх выпусках видела себя. И так и не сбывшуюся мечту... И ты больше не знаешь, что отвечать и надо ли. Окурок догорает и ты не хочешь кидать его на асфальт, оттого ничего лучше не придумываешь, как тушить о собственные пальцы. Глупые мысли тебя всегда посещали раньше, чем что-то дельное. Действительно тушишь… — Дурная? Это же на всю жизнь теперь… с шрамом на пальце ходить. — Может хоть так я запомню этот день, с такой красивой Вашей фразой. С правдой, что бьет нутро сильнее боли от ожога. Знаете, я наверное… ещё вернусь в школу. Какая бы ни была администрация, требования, мне кажется я долго не вынесу без бежевых стен. Именно шестьдесят третей… и пусть номер поменяли четыре года назад… есть что-то неизменное. — Когда захочешь возвращаться, знай, что я буду ждать. Но не теряй в себе желания писать. Это редкость. Ты редкость. Она отодвигает твою прядку, пронзительно смотря в душу своими небесными с ободком морской волны. Ты про себя называла её глаза «небом, падающим в бескрайний океан», не ошибалась. Они даже в темноте красивые. — Спасибо. Мне ценна ваша вера в меня. Как и во всех, когда Вы в каждом зажигаете свет. — Не каждому нужен этот свет, милая. Совсем не каждому. Она тяжело вздыхает, задумавшись о чём-то своём, а ты пытаешься понять, почему в седьмом могла разговаривать с теми, кто не видит собственной вины в твоих изменениях, а в десятом всё, на что хватило — сказать, что простила. Но сильнее не желать пересекаться. А лучше просто исчезнуть из этого города. Тебя отвлекает её сильный кашель и ты понимаешь, что сидели вы здесь долго. Про себя просишь, чтобы летняя ночь не стала ей двумя неделями больничного, снимая с себя пиджак друга. — Зачем? — Не прощу себе, если эта ночь для Вас закончится лишь больничным. — Я домой, наверное, поеду. Пиши, звони, всегда буду рада. — Вы помните договор? Это Ваш выпускной. Останьтесь. Я довезу. Я не пила. — Если ты сейчас о том, что недавно тушила окурок о пальцы в абсолютно трезвом состоянии, то я не поверю. И, быть может, отправлю тебя к психологу. Ты тихо смеёшься, но всё же отвечаешь. — Кроме чая, я ещё и алкоголь не люблю. Потому как есть. — Безбашенная девочка… вначале в вагон метро заходила, пока все оставались на платформе, дожидаясь поезда. Клянусь, часть перекрашенной седины из-за тебя. То потом на олимпиады по изо ездила. Пожарная тревога и «мы потерялись». Я не хотела тебя с ней отпускать. Страшно было, правда. Благо до твоей головушки дошло, пусть и через год, что мне можно писать и я переживаю. — Какая седина, вы же прекрасны! — Специально для той, которая думает идти в педагогический или нет: первый седой волос у меня появился в шестнадцать после практики. Поэтому красилась в красный. Ты любишь её рассказы о колледже. Там, где она ещё не совсем взрослая, например как «и мы прогуливали химию с подругой, там, на Арбате. Не переношу я химию, ну никак». Ты бы и сейчас не назвала её взрослой. Мудрой — да, пережившей многое — да. Но никак не взрослой. Рядом с тобой просто сидит доказательство теории о том, что взрослых не существует. — Я вижу, что тебя что-то волнует. Расскажи. — Кем я останусь в стенах этой школы после рассвета? Очередной из нескольких тысяч выпускавшихся за многие годы этого маленького здания? Останусь ли я вообще. Или про меня забудут через два месяца с новым пятым? — Останешься. Как минимум лучом рассвета, правда. — Перед рассветом должен быть мрак. Не складывается. С удивлением смотришь на неё, а она смеётся, снова отвечая, только уже с иронией: — У тебя и так не складывалось… сама говорила, что четыре по математике в аттестате устраивает. И действительно. «Не складывается» у тебя только математика, видите ли. И этот рассвет ничем не кончится. Только ваш выпускной будет и её тоже. Просто эта ночь на крыльце остаются для тебя темным ожогом на коже — единственное «навсегда», в которое ты готова поверить. Потому что школьный день может остаться только крайним. Остального в этом мире и не существует, ведь от всех воспоминаний в конце останется лишь пепел.

[В конце туннеля яркий свет, и я иду, Иду по выжженной траве, по тонкому льду. Не плачь, я боли не боюсь, ее там нет. Я больше, может, не вернусь, а, может, я с тобой останусь. Останусь пеплом на губах, Останусь пламенем в глазах, В твоих руках дыханьем ветра… Останусь снегом на щеке, Останусь светом вдалеке, Я для тебя останусь — светом]