Темные Тени

13 мая 1960 год «Это конец. Это определённо завершение моего пути, что толком и не успел начаться. Я погряз с головой в таком дерьме, из которого, кажется, больше нет возможности выбраться… я мертвец. Наверное, вы, дорогой читатель, чудом нашедший сей непонятный дневник, принадлежащий непонятно кому, не совсем понимаете о чём речь. Сейчас поясню. Помнится мне, я писал сюда, что нужно встретиться с дочками графини Димитреску – хозяйки замка, который вы, вероятно, заметите самым первым, если окажитесь в этих краях (глупец и безумец), а если вы местный (не будьте таким неверующим уродом, дорогой читатель, как я, она, они все существуют), то об этой кровожадной, жестокой, но дьявольски привлекательной владычице наслышаны. Так вот. К ним я так и не попал. Прочитав первые страницы, и вследствие поняв, что эти дамочки из себя представляют, вы, скорее всего, скажите: “Ну и слава богам!”. И я даже отчасти с вами соглашусь, но… не так всё просто; и это вы должны были уразуметь, вчитавшись между моих строк. В общем, к основному делу: по пути в замок меня перехватил Лорд Гейзенберг. Седой безумец, чьё тело словно контролируемый магнит, попросил меня помочь ему в одном очень деликатном дельце – осквернять по среди ночи безымянные могилы для того, что пополнить его херову армию ходячих и смердящих трупами жестяных банок. Удовольствие то ещё, скажу я вам, но суть в том, что, не закончив с мертвецами, мы были вынуждены наведаться в гости к его “младшей сестрице” в её фамильный особняк и потратить на разговор ещё больше времени, которого у меня и так как такого нет. И это казалось бессмысленным. Беседа заходила не в ту русло, даже до небольшой перепалки и недопонимания дошла, но скоро устаканилось… вроде бы. Далее всё шло более-менее неплохо, пока я не почувствовал себя скверно (это мягко сказано, на самом-то деле): разболелась и пошла кругом голова, к горлу подступила тошнота, в груди защемило, будто бы кто-то изнутри сдавливал рёбра, отчего те прокалывали костями лёгкие и сердце, а также накатила слабость и, как итог, обморок. Пришлось задержаться. А это очень-очень плохо. Не предаваясь дальнейшим подробностям, напишу прямо: мы с Мирандой чертовски давно не виделись (причина: неизвестна), и она это, по всей видимости, тоже поняла, и по вкусу ей это совершенно не пришлось. Чудом узнав, где находится её такой же “неудавшийся эксперимент” (Моро и Гейзенберг убеждены, что я становлюсь им подобным – мутирую в кого-то, пусть и медленно, и тем самым порчу предстоящую церемонию) как и остальные, Матерь мигом примчалась устроить… м-м-м, родительский метод воспитания, вытащив меня оттуда чуть ли не за ухо, а потом, когда мы добрались до пещеры, заперев меня в комнате, словно я ребёнок какой! Её ребёнок… безумие. Знаете, когда я увидел её на пороге дома Донны, крепко держа вторую в своих объятиях, будто намеревался поцеловать (а ведь такое желание действительно было; несмотря на странности Леди Беневьенто, её замкнутость и страх людей, она довольно… милая, красивая, и мне кажется, что между нами что-то произошло в тот неловкий момент… эта вспышка… так странно), думал, что Миранда устроит самый настоящий скандал, наорав на меня, на Донну, а потом убьёт прямо там. Однако… к большому удивлению как для меня, так и для Леди Беневьенто, Матерь молча поманила пальцем, так красноречиво приказывая мне идти за ней, и покинула особняк так ничего и не сказав. Мы весь путь – от Долины Туманов до реки – шли, сохраняя гробовое молчание. Я чуть с ума не сошёл! Клянусь. Лучше бы действительно накричала бы на меня, чем оставила в таком неведенье. Подумайте, что мне повезло, что она закрыла на мои выходки глаза, раз ничего не сказала… ан, нет! Видели бы вы её взгляд, сверкающий в серой радужке, что виднелись сквозь прорези странной золотой маски. Холодный, озлобленный, таящий в себе такой неземной гнев, что мог своим огнём сжечь дотла всю деревню. Увидев его, я понял, что участь меня поджидает незавидная. Чёрт... ей достаточно убить меня одним лишь взором, не промолвив ни слова, дать понять, что я – пыль. Пыль, которую она в любой момент сдует, потому что она здесь без всякой надобности. Только портит вид. О, боги, хуже неизвестности может быть лишь томительное ожидание этой неизвестности. Матерь действительно просто оставила меня в комнате, всё также ничего не сказала и просто... ушла. Понятное дело, что она в любом случае разберётся со мной, накажет за все непозволительные выходки, но когда? Сколько мне ждать неминуемой гибели? И почему я, вообще, должен?! Нам надо поговорить с ней! Обсудить всю эту абсурдную ситуацию, решить, что делать дальше; мне нужно объясниться перед ней, и... извиниться. Знаю, что от этого толку мало, но это лучше чем ничего. Если умирать, то уже сегодня. Я долго ждал. Я больше не хочу. Я устал... возьму и поговорю с ней. Пора. Дописка: Возможно, это моя последняя запись, а большинство страниц всё ещё пусты. Используй его как моё наследие, дорогой читатель, если захочешь продолжить этот путь. Путь того, кто желает разобраться во всей чертовщине, творящейся в моей родной маленькой деревеньки, где я родился, жил и... умер. Дважды. Берегите себя.»

***

Длинный тёмный коридор, как и всегда, уходил далеко в глубь пещеры. Однообразный, мрачный и бесконечно длинный. Каждый раз проходя по нему у парня возникало ощущение, будто он никогда не закончиться, будто он будет идти по этим узким тоннельчикам целую вечность, так и не дойдя до конца. Невероятно давящее чувство, с которым вступал в идеальную гармонию, создавая сильную тревогу, страх чего-то неизвестного, чего-то того, что нельзя было предугадать точно – лишь подумать, представить, а потом смириться. Это всё невероятно сильно затягивало молодого человека ко дну. Ноги не слушались, не хотели идти к заветной двери, что являлась завершением этого бесконечного коридора, в голове был сплошной туман, окутывающий весь разум, а тело ломило, словно в нём больше нет ни единой целой кости. В собственных мыслях Стеф себя уже похоронил. Весь организм под воздействием неугомонного паразита какой день беспокоил его сильными болями, головокружениями, тошнотой и чувство необычайного голода; дикого, животного голода, который требовал не просто харчей, а самолично добытой сырой пищи, сочащейся горячей кровью и явственно пахнущий мясом, и жиром. Стеф понимал, что больше не может есть обыкновенную еду, что единожды угодив существу, живущему в его грудной клетке, он будет хотеть лишь одного – того, о чём раньше он боялся и подумать. Но сейчас думать об этом было приятно. Каждая мысль, каждое воспоминание о том, как на язык попадали капли крови, как этот натуральный мясной сок тёк по горлу, как зубы прокусывали чью-то плоть, вводили его в дикий экстаз. Однако, отчасти, подобные кровожадные действия разума сильно пугали, словно в нём боролось две личности, одна из которых жаждала жестокости, насилия, а вторая старалась эти бесчеловечные желания подавить. Какая из личностей побеждала сказать было трудно, но где-то в глубине сознания, где-то в закромах остатка души он знал, чего ему хочется сильнее всего. И это чертовски тревожило. Столь нежеланные и ненужные метаморфозы изрядно подпортили всё, что можно было и что нельзя. Мало того, что молодой человек понятия не имел, чего стоит ожидать от самого себя, а также какие перемены его ждут в будущем (если оно у него вообще было), так ещё и планы Миранды полетели коту под хвост. Конечно, Стефана её замыслы насчёт него же не сильно радовали, да и то, что они провалились ему бы пошло на руку, однако... у каждой монеты две стороны. И теперь по причине того, что парень стал бесполезен владычице деревни, она поспешит от него избавиться. А этого допустить было нельзя, посему он решился, вот что бы то не стало, вступить с ней в диалог и отсрочить своё смертельное наказание. По крайней мере, попытаться. Или же наоборот – ускорить его, дабы более не мучиться. В конце длинного неосвещённого коридора из-под одинокой закрытой двери струилась тонкая полоска света и, на удивление, отчётливо слышалось чьё-то тяжёлое дыхание, что на каждом медленном выдохе звучало в такт с его. Это было как минимум необычно. Стеф всё никак не мог свыкнуться со своими новыми невероятными способностями, позволяющие ему внимать, чуять и видеть всё то, что человеческому слуху, нюху и глазу не под силу, поэтому немного встрепенулся, когда так явственно уловил признаки чьего-то присутствия в лаборатории Матери. Осознание того, что лишь единственный… единственное существо может находиться в труднодоступном скрытом убежище главной владычице этих мест быстро вернуло парня в своё привычное состояние, отчего тот, энергично помотав головой, как будто отгоняя лишние мысли, крепко взялся за дверную ручку и без должного стука, без всякого приглашения, бесцеремонно вошёл внутрь. — Матерь Миранда, я… — только и успел проговорить он, как резко умолк. В секретной лаборатории, которая с минувшими днями ни на долю не изменилась, за большим широким столом, подперев рукой лоб, неподвижно сидела белокурая женщина, что молча глядела усталым до боли взглядом куда-то в даль столешницы и удручённо вздыхала. Выглядела она поникшей, бессильной и даже разбитой, отчего Стефан едва не разинул рот в изумлении. Матерь всегда держалась стойко, всегда со стороны смотрелась безэмоциональной, холодной и отстранённой, она всегда демонстрировала силу и власть… почему же сейчас от неё за версту веет слабостью и безнадёжностью? Почему она выглядит так, словно бы больше не являлась верховной владычицей богами забытых краёв? Так, будто бы в один миг лишилась всего… разумеется молодой человек знал ответы на свои и без того риторические вопросы, однако удивлять меньше он от этого не стал. Картина, что предстала перед ним, была слишком необычной. Хоть Миранда тут же прознала о его присутствии за своей спиной, всё равно продолжила молчать, и даже не удосужилась повернуться в его сторону, демонстрируя тем самым всё своё к нему отношение. Она лишь рукой указала на табурет, стоявший в нескольких шагах от неё, приглашая нежданного гостя присесть. Владычица тоже понимала, что им было необходимо поговорить. Стеф, осторожно подойдя ближе, молча сел на указанное место. В лаборатории воцарилась гробовая тишина. Прошла минута, затем вторая. Третья… казалось, будто сидели они молча час, а то и два. И это было невыносимо. Особенно парню, который устал бездействовать и смиренно сидеть, ждать своей неминуемой участи, посему, вопреки манерам, уважению, первым нарушил молчание. —… я пришёл поговорить. Слова сорвались с его губ бархатным шёпотом, еле слышно, излишне нежно. Матерь по-прежнему не оборачивалась. — Говори. — точно таким же бархатным и тихим звуком отчеканила она. Мурашки рванули по его спине лошадиным галопом. И хоть тон её был холоден, где-то внизу живота он разжёг что-то… приятное. Прежде чем начать Стефан сглотнул: — Во-первых, хочу извиниться за то, что пошёл вопреки всем вашим запретам и позволил себе слишком много лишнего: мне действительно не следовало посещать владения лордов, не стаяло заводить… сомнительную дружбу с ними. Я пренебрёг вашим доверием, ведя себя излишне самовольно. Но в своё оправдание хочу сказать, что мне просто было любопытно. Я просто хотел получше узнать эту местность и людей, что здесь правят, обитают… Молодой человек сделал небольшую паузу, дабы обратить внимание на предстоящую реакцию Матери Миранды, однако с её стороны всё также исходило строгое молчание, и всё такая же незаинтересованность в его компании, словах. Пришлось продолжать без дополнений и возражений. — Не понимаю, почему вы предостерегали меня от этих людей, — его игра в “ничего непомнящего дурочка” всё ещё была в приоритете. — От этой деревни… здесь красиво, очень красиво. И лорды мне нравятся. В один миг Стефу показалось, что её плечи дрогнули, словно она сдерживала какую-то непонятную эмоцию. Но далее вновь ничего от неё не последовало. —… знаете, я полюбил эти края. Чертовски сильно. Я хоть ничего и не помню, но мне кажется, что везде, где мне доводилось бывать, не видел столь необычайно прекрасных мест. Забудьте, что я говорил о доме. Я остался бы здесь с удовольствием. Остался бы с вами. «Операцию по давлению на жалость объявляю начатой!». — Хватит, — чуть строго проговорила она, продолжая сидеть к нему боком, подпирая кулаком лоб. — Заканчивай этот театр, Стефан. Я знаю, что ты вернул себе память. После её суровых слов, преисполненных таким нестерпимым холодом, что мог заморозить весь этот неизведанный край, парень ощутил стеснение в области груди и волну дрожи, что прокатилась по всему позвоночнику. Чувство было странное, будто бы через него пропускали высоковольтный разряд, с одной стороны приводящий в себя, а с другой наоборот – заставляющий потерять сознания. Стефану поплохело. Неужели Матерь всё знала? И давно ли? Если да, то почему ничего не делала ранее? Почему ничего не делает сейчас? Что у неё на уме и какие планы имеет на его счёт? Вернее, имела… ныне-то он ей теперь без надобности. По крайне мере, так считал Стефан. — Но… — начал он, умерив свою дрожь. — Чёрт. Но как? — Очень, ОЧЕНЬ глупый вопрос, дитя. Я знаю всё, что творится в моих владениях. Начиная с того, где в последний раз взмахнула крылом бабочка, заканчивая подозрительными встречами двух мужчин в сомнительных местах. Она замолчала, он напрягся. Но немствовала женщина недолго. Выпрямившись на стуле, поглазев некоторое время в пустую точку в центре столешницы, Матерь продолжила: — А ещё по взгляду. Когда ты ничего не помнил, в твоих глазах проглядывалась младенческая невинность… детское неведение того, что происходит вокруг, но стояло тебе вернуться из Запретного Леса, как он изменился – стал более осознанным, взрослым и… лживым. Я раскусила эту глупую ложь, Стефан. Меня никому не под силу обмануть. И хоть молодой человек ничего не собирался говорить, лишь на мгновение подумал о кое-чём незначительном, кое о ком хорошо знакомом, Миранда сразу же кинула: — Даже Гейзенбергу. Стефан вздрогнул. Мысль о Карле пришла на ум как-то непроизвольно и задерживаться там надолго не стала, но владычица деревни, словно умея копаться в чужом мышлении, поймала её и, пытаясь застыдить, огласила. Если Миранда и впрямь умела читать мысли, то парню определённо стояло бы извиниться за всё моменты, в которых он как-то плохо о ней думал или же наоборот – слишком хорошо. Чувство стыда окатило его с ног до головы. — Простите, Матерь, я не… Лёгкий взмах руки заставил его замолчать. — Мне ни к чему твои извинения, — голос её был холоднее, чем обычно. — Мне ни к чему теперь от тебя ВСЁ. После чего могущественная женщина, выйдя изо стола, направилась в сторону другого небольшого рабочего места, заваленного склянками, пробирками, и, взяв одну из них, содержимым которой было что-то красное и вязкое, практически сразу же вернулась к парню. — Знаешь, что это такое? — наклонившись к Стефану и оперившись ладонью о край стола, она помотала пробиркой с кровью перед его лицом. Вопрос, разумеется, был риторическим, посему молодой человек даже не стал изображать заинтересованность. Всё его внимание было направлено на Матерь – на её личико, что не скрывалось той странной золотой маской с клювом, на её глаза – серые, как волны в ненастную погоду, – и на губы – пухлые, яркие губы, что источали жар, обжигающий его кожу. От клубящейся в груди злобы она дышала глубоко и часто. Она дышала тяжело. А он был спокоен, словно море. Море перед бурей. По крайне мере, пытался вести себя именно так. — Это твоя кровь. Давно свернувшаяся и непохожая на человеческую. — Я заметил… — Молчать! — чуть ли не вскрикнула Матерь. — Сейчас говорю я! В сей раз ответом стал обыкновенный кивок. — С того момента, как ты пробудился я ежедневно брала твой биоматериал для необходимых изучений, и результаты, которые показывали анализы меня вполне удовлетворяли. До этого раза! Стеклянная пробирка, заполненная свернувшейся кровью Стефана, резко полетела в стену. Множество мелких осколков разлетелись во всё стороны, а на каменной шершавой поверхности появилось уродливое тёмно-красное пятно. Его кровь выглядела действительно очень странно. — Так, — могущественная женщина выставила руку, указывая на место, где разбился и размазался по стене биоматериал парня. — Не должно было быть. Этого я старалась не допустить. — Почему? — изобразил неведение Стеф. — Потому что это – один из признаков мутации. Ты мутируешь, Стефан! Каду внутри тебя начал развиваться так же, как и у остальных. И как я это проглядела! Стеф немного опешил. Матерь Миранда говорила так открыто, так прямо, без всяких завуалированных слов, секретов, словно прознала и про то, что молодому человеку уже стало известно слишком многое, но из-за сложной ситуации разбираться в этом не желала, да и притворяться, что она не знает, что знает он – тоже, посему говорила так, как есть. Это парня слегка встревожило, ведь являлось главным звоночком того, что владычица деревни возиться с ним больше не намерена. — Я не... не понимаю о чём вы. — Понимаешь, — сухо бросила она. — И руку к этому приложил сам. О, Тёмный Бог, я была так близка к ней! Оставалось совсем немного... — вдруг женщина склонился над столом, упершись в него руками, и взглянула на Стефа исподлобья. — Но ты уничтожил мою лучшую работу! Мой самый удачный эксперимент своими бесчеловечными выходками. — Что? — в этот раз непонимание было искренним. — Я? Какими выходками? — Прекрати строить из себя беспамятного глупца. Я уже дала понять, что никому здесь от меня ничего не скрыть. Мне хорошо известно, что ты сделал в деревне, когда возвращался от Гейзенберга. Молодой человек сглотнул. Далось это ему с большим трудом. «Вкус говяжьей крови до сих пор остаётся у меня во рту, а на зубах ощущаю волосы от шерсти... разве это может быть связано с моим нынешним состоянием?». — Скажи мне, дитя, что тобой двигало? Что переклинило твой мозг, вследствие чего ты напал на бедное животное? — Это вы мне скажите. По тому, каким суровым взглядом она одарила Стефана, стало ясно, что лучше ему не припираться и покорно отвечать на её вопросы. Целее будет. —... голод, — ответил молодой человек, смиренно потупив взор, дабы избежать долгого зрительного контакта. Зло вцепившись ногтями в край стола, будто бы хотела его опрокинуть, могущественная женщина, мысленно досчитав до пяти, выдохнула, а затем сразу же отпрянула, принявшись медленно бродить по лаборатории из угла в угол. — Голод. — зачем-то повторила она. — Значит, ты испытал голод. Он кивнул. — Или же... его испытал Каду. А ты поддался искушению. Миранда определённо не могла видеть недоумённую физиономию Стефана (она попросту была повёрнута к нему спину), однако, будто бы ощутив его непонимание тылом, следом пояснила: — Конечно, сейчас я приведу не очень понятный – особенно в твоём случае – пример, но он, как нельзя кстати, подходит для объяснения того, что творит Каду с организмом, в котором обитает. — заложив руки за спину, Матерь медленно прошлась вдоль столов, гордо задрав подбородок; она шествовала плавно, грациозно, словно весь свой гнев умудрилась отогнать и напрочь о нём позабыть, а после остановилась возле большой прозрачной банки с жидкостью и обездвиженным существом, что уже доводилось видеть. — Беременные женщины в большинстве случаев испытывают острое желание в тех продуктах, которые прежде никогда не ели, либо ели, но редко и без всякого удовольствия. А причиной того становится плод, которому для полного развития необходимы те или иные микроэлементы и витамины, если они находятся в дефиците. И как бы ты это желание не подавляла – он будет изрядно настойчив. Всем её вниманием завладел уродливый паразит, напоминающий человеческий эмбрион, что покоился в этом большом сосуде, как в собственной темнице, желая в один прекрасный день обрести свободу и поселиться в чужом живом организме, превратив его в чудовище. Её ужасное творение, сгубившее не мало человеческих судеб. — Ситуация с паразитом аналогична: для того, чтобы развиваться, обеспечивать жизнедеятельность и выполнять свои функции ему необходимы все химические элементы, а также низкомолекулярные биологически активные органические соединения, поступающие в организм с пищей. А если они по какой-то причине не поступают, то Каду начинает действовать на гипоталамус, посылая в него электрохимический толчок нейронов, отвечающих за сильный голод. Если говорить честно и без стеснения – из всего сказанного Мирандой Стефан не понял ни черта. Кроме слов о голоде, разумеется, и о том, что он вызван некой нехваткой полезных веществ. — Я не понимаю... — Да? — не отрываясь от рассматривания своего чудовищного создания, Матерь приготовился его слушать. — Мясо я всегда ел в достаточных количествах. Благодаря работе отца, мы в нём особо не нуждались – деньги на покупку были, да и бабушка кур со свиньями держала. Почему же тогда Каду его так требует? — Потому что организму для поддержания своего состояния не хватает высокоценного белка и органического железа. Они принимают участие в процессах деления клеток, коллагена и функциональной активности различных звеньев иммунной системы, на что непосредственно оказывает влияние паразит, улучшая результаты этих деятельностей вдвое. А то и втрое, как у вас с Альсиной. — выпрямившись и отойдя от банки с покоящимся Каду, Миранда вновь принялась неторопливо расхаживать по лаборатории. — Только у биологических процессов Альсины, за счёт её хронического заболевания, есть ряд минусов. У тебя же – их нет. До известной степени. И пусть он ничего из получаемой информации не понимал, Стеф наморщил лоб и состроил задумчивую гримасу, пытаясь всем своим видом продемонстрировать, что Матерь разговаривает не со стенкой, и замудрённые термины, словечки и темы для него не пустой звук. Однако, выходило у парня это не очень удачно. Миранда, даже не взглянув на своего подопечного, мгновенно определила его непросвящённость. — Забавно, что Гейзенберг тебе об этом, как про всё прочее, не рассказал. В очередной раз реплика владычицы заставила его дёрнуться, точно от удара. Несмотря на то, что Карл уже высказывал парню свои опасения по поводу осведомлённости Миранды в их сговоре, услышать подтверждения лично от неё было всё равно неожиданно и... страшно, ведь ему было бесполезно это отрицать. «От неё и впрямь ничего не скрыть» — промелькнуло в голове. «И чем Гейзенберг только думает? На что надеется?». — Вероятно, он попросту этого не знает, — ответила сама себе Матерь, не став дожидаться реакции Стефана. — Гейзенберг хитёр, опасен и умён. Но не настолько, как думает и как хочет заставить думать ТЕБЯ, поэтому якшаться с ним – не лучшая затея, что посещала твой примитивный мозг. «Грубо... но точно». — Надо полагать, что отрицать наше общение и спрашивать про то, как вы о нём узнали, бессмысленно? — Верно. Можешь же, когда хочешь, — её правый уголок губ слегка натянулся словно в насмешливой ухмылке. Как же быстро она сумела совладать с собой и скрыть эмоции, накопленные за то время и разбушевавшиеся в это. — Только, если тебе хватает ума более не задавать глупых вопросов, сумев самолично найти на них ответы, то должно хватить и на то, чтобы понять, какую ошибку ты совершаешь, заключая с ним сделки, и что тебе за это может быть. — Я... да, я знаю. — В самом деле? — дойдя до другого столика с пробирками на подставках и различными мензурками, заполненными до определённых единиц какой-то цветной жидкостью, владычица деревни остановилась. Однако, при всём при этом продолжаешь вести с ним довольно сомнительные дела, думая, что можешь держать меня за дуру. Вопреки тому, что по сути оправдываться было напрасно, да и нечем, Стеф всё равно хотел было возразить, но Матерь не позволила, продолжив:  — Вы – два безмозглых мужчины, возомнивших себя умнее, чем есть на самом деле. Два глупца, что изрядно самоуверенны в собственных силах. И если бы не он, внушивший тебе свои затаённые обиды, ты бы ни за что не встал бы против своей Матери. Один взмах ладони и все пробирки разом лопнули, словно пузыри, оставив после себя лёгкий дымок и растекающуюся по столику непонятную цветную жидкость. «Разрушение успокаивает?». — мелькнуло в его голове, вынудили украдкой ухмыльнулся. «Понимаю... погодите, Матери? Всё ещё считаешь меня членом семьи?». — Я давно предупреждала тебя о том, что твои новые знакомства – сомнительны. Гейзенберг – горделивая бестолочь, чьё шаткое эго беспокоит лишь факт превосходства над ним женщины. Думаешь, его волнуют судьбы деревенских? Думаешь, ему есть какое-то дело до тебя? Твоя наивность трогает до глубины души, Стефан. Но ты действительно понятия не имеешь на что подписался, когда стал частью его глупой игры в детские обиды. — Вам всё известно... — прошептал он без доли удивления. Ещё в их первую встречу, в день его смерти он ни чуть не усомнился в том, что Матерь Миранда прекрасно знает своих детей и секреты, кои те от неё стараются скрыть. — Конечно известно! — грубым тоном воскликнула она, резко обернувшись к парню. Ни один шёпотом не пройдём мимо её ушей. — Мне ВСЁ известно! Это моя деревня. Целиком и полностью. Здесь каждый уголок, каждый утёс, каждая букашка, каждый людь и нелюдь принадлежит мне. Я преобразовала этот потерянный край, я подарила ему новую жизнь, как это сделала с тобой, неблагодарный юноша! Я контролирую в нём всё! Её вернувшийся гнев был настолько велик, что Стефану показалось, будто бы она собиралась начать крушить собственную лабораторию. Однако, его это почему-то ни капли не напугало. —... если вы контролируете здесь всё, то почему ничего не делаете с Гейзенбергом? — он неожиданно (даже для себя) встал со стула и принялся неторопливо наступать в сторону могущественной женщины, повторяя её движения и путь. Стеф словно неосознанно бросал ей некий вызов. — Почему позволяете ему промывать кому ни погодя мозги, грязно очерняя вас? Почему не избавьтесь от неудачного эксперимента, что создает лишь проблемы? И хоть молодой человек несомненно говорил о Карла, имел же ввиду он отнюдь не его. — Почему вы вообще его терпите? Когда Стефан подошёл к Миранде неприлично близко, та, интуитивно сделав шаг назад, отстранилась. На неё это было совершенно не похоже, Матерь никогда не избегала даже банального пристального взора, чего уж говорить о сокращённым между ними расстоянии, посему это "отступление" показалось ему странным. Она явно смутилась. Но более виду не подала. Вновь вздёрнула подбородок и выпрямилась. — Потому что он мне нужен, — немного помедлив, произнесла она. «Почему?». — очередной вопрос желал сорваться с губ молодого человека, но он, плотно сжав их, не позволил этому случиться. Хотя мог бы даже не пытаться. — Он предок одного из основателей этой деревни, — ответила могущественная женщина на вопрос, который так и не прозвучал. И вновь Стеф пришёл в замешательство. Нет, разумеется, он догадывался, что она читает мысли, по крайней мере, может, но... почему она рассказывает ему об этом? Разве в том, что он узнает о её мотивах есть какой-то резон? Возможно, Миранда всего-навсего больше не видит смысла хранить секреты, ведь парень в любом случае мертвец. — В нём есть особая сила, переданная первым предком, что сделала его таким и поддерживает связь с Тёмным Богом. Тебе, как местному, должно быть известно о четырёх королях, которые правили этими краями задолго до нас. Не так ли? Он утвердительно кивнул. Признаться честно, молодой человек никогда в такие подробности не вдавался, он в Матерь-то верил с трудом, что уж говорить о Тёмном Боге и всеми забытых четырёх правителях, но благодаря её записям и упоминаю об одном из них Бэлой, Стефан имел какое-никакое представление о первых владыках. А вот Миранда потаённо ухмыльнулась, вызвав у Стефана негодование. — Интересно... — неотрывно глядя в его невозмутимое лицо, кинула она. — Я думала, что деревенские давно позабыли эту историю. И в следующую секунды Стефан побледнел, кадык его дрогнул, а в горле запершило. Судя по всему, вопрос о четырёх королях был проверкой, которую он, по своей глупости, благополучно провалил. Теперь придётся выкручиваться. — Не все, — парень всеми силами старался сохранять спокойствие, так же пристально и с ноткой вызова смотря владычице в её серые и холодные, как лёд, глаза. — Староверы, которые прожили едва ли не целый век, всё ещё помнят прародителей четырёх известных домов. Моя бабка, заставшая ещё самое начало столетия, рассказывала маленькому мне много историй из прошлого наших родных краёв. Правда... толку от этого было никакого. Лишь то, что я это помню и хорошо знаю. Самодовольно улыбающийся уголок пухлых губ быстро скрылся за холодной отчужденностью, что совсем не красила лицо Матери Миранды, но являлась его неотъемлемой частью. Однако, стоит отметить, что сквозь эту холодность, это недоверие проглядывалось что-то такое, что вполне могло согреть и вселить какую-то надежду на её переосмысление к их отношениям. А может, Стеф просто хотел видеть в нём именно это, посему и притягивал каждую положительную мимику, каждую искру во взгляде и каждую тёплую нотку в голосе, что проскальзывала лишь на минутку, за уши. — Твоя бабушка, должно быть, была очень предана Тёмному Богу, — изрекла Матерь Миранда, на мгновение переведя взгляд. Чуть опустив глаза, Стефан заметил, что женщина оглядывала его губы, затем спускалась к шее, цепляясь за то и дело подёргивающий кадык, после чего дошла до расстёгнутого, перепачканного кровью, воротника рубашки и остановилась на приоткрытой груди, где эмоции, кои он умело гасил внутри себя, безумно клокотали, отдаваясь тяжёлым уханьем сердца. — Раз она чтила даже забытых королей. — Да, была. — А вот ты – нет. Тут же вернув взор обратно, Миранда пронзила его своими ледяными глазами, отчего парень сглотнул. Что-то такое непонятное было в этих светлых и холодных льдинах, вынуждающее чувствовать себя неуверенно, ощущать необъяснимую потребность говорить на чистоту и всё сразу. Но он старался держаться стойко. — Впрочем, удивляться здесь нечему. Ты мне-то не предан. Моё маленькое своевольное разочарование. Последние слова Матерь прошептала таким многозначительным шёпотом, что Стефан вновь задрожал; и чем на сей раз была вызвана столь приятная дрожь понять было трудно. Он даже подумал, что эти словосочетания ему почудилось, что такого женщина не говорила, и это лишь проделки мозга под оставленными впечатлениями, однако факт оставался фактом. «Моё маленькое разочарование... МОЁ». — А знаешь, — она внезапно нарушила малюсенькую тишину, повисшую между ними. — Я понимаю, чему вы с Гейзенбергом нашли общий язык. Вы оба думаете, что очень похожи, что у вас одна судьба на двоих. Но вы глубоко заблуждаетесь. Вдруг Матерь Миранда, наконец оторвавшись от глаз Стефа, сложив руки на груди, словно лисица стала ходить вокруг него, медленно, спокойно, осматривая каждый участок его тела. — Быть может, у вас действительно есть кое-что общее — вы оба являетесь моим лучшим экспериментом, оба показали самые лучшие результаты. Однако, даже здесь уже можно невооружённым глазом разглядеть разницу: ты назван лучшим потому, что ближе всех подобрался к "идеалу" необходимого мне результата, тысячи проведённых опытов, но с точки зрения науки и открытий ты – ничтожество. В тебе, невзирая на начавшуюся мутацию, нет ничего такого, что могло бы стать прорывом, прогрессом моих трудов; в тебе помимо потрясающей регенерации и прочих усиленных человеческих факторов нет ничего. С ним же всё наоборот – Гейзенберг далёк от изначально задуманных на него планов, но в области научных исследований он – оплот совершенства. Сверхчеловек, наделённый сверхспособностями. Я знаю одного напыщенного аристократишку, который безумно грезит населить планету именно такими людьми, дабы создать новую эру – переделать мир, где подобные мутанты будут богами, а он – их верховным лидером, — когда владычица деревни оказалась за его спиной, молодой человек вновь встрепенулся. Он не видел её лица, даже не пытался его увидеть, упрямо смотря в одну точку, делая вид, якобы столь подозрительные действия его от чуть не смущают, но он всеми своими позвонками чувствовал, как она ухмыляется. — Забавно, не правда ли? Стефан не ответил. В его голове мелькал образ человека, которого он за свои "обе жизни" лицезрел практически дважды: худощавый невысокий мужчина со светлыми жидкими волосами, в коих проглядывалась первая седина, и плешивой макушкой; он сидел к Миранде ближе всех, и имел честь разговаривать с ней, когда ему вздумается. Парень помнил его. Некий Озвел Спенсер, будучи особым гостем на балу в замке Димитреску, действительно упоминал некую идею преобразовать мир. Так же, как это сделала ОНА. «Два безумца нашли друг друга». — Не суть, — так и не дождавшись ответа на вопрос, который в действительности в нём не нуждался, махнула рукой Миранда. — Возвращаемся к тебе и Гейзенбергу. Вы абсолютно разные. Как бы ты того не хотел. И все ваши "общие" проблемы, "общие" мысли, судьбы и прочее, и прочее – лишь внушены тебе искусным манипулятором ради его же выгоды. Моё смутьянничающее дитя, Гейзенберг, обладает задатками лидера, имеет твёрдый характер и излишнюю гордость, которая не позволяет ему смириться с фактом того, что я, женщина, посмела завладеть его волей и телом, подчинив себе, а также прообразов в собственную угоду. Ты же совершенно другой: ведомый, смиренный, недалёкий (пусть и довольно смышлёный) юноша, непознавший родительскую заботу и любовь в целом, из-за чего готовый подчиниться всем тем, кто тебе эту заботу и любовь в скупой мере даёт; тебя сломить – не велика хитрость. В момент, когда Стеф, немного оскорблённый её заявлением, возжелал поспорить со своей спасительницей, она в мгновение ока оказалась перед лицом и приложила палец к его губам, останавливая. — Тс-с-с-с, можешь даже не пытаться возразить мне. Ведь мы оба знаем, что я права. Тогда, словно они обменялись мыслями, парень завидел перед собственными глазами картину замка: его убранство, его роскошные спальни, его тёмные подземелья, скрывающие от мира сего ужасы, что не снились даже самым хладнокровным убийцам, его обитательницы. Посыл Матери был понятен как никогда. Губы Стефа тут же дрогнули под её пальцем, отчего ситуация вышла неоднозначной. Если бы мысль, коя только-только проникла в его голову, не была так абсурдна, можно было подумать, что его губы ласкали её палец. И по всей видимости, её разум посетило то же самое, вследствие чего Миранда, как-то странно смутившись, отдёрнула руку. А странность была в том, что смутилась она не от отвращения, а от чего-то... непонятного, чего-то более приятного. Сердце забилось учащённее. — Гейзенберг опасен, — продолжила она, осторожно потирая палец, которым коснулась его губ. — Но лишь для тебя. Не позволяй ему обмануть себя этими глупыми непомерные амбициями, которым сбыться не суждено. Не загоняй себя в могилу, из коей тебя ранее вытащила та, против которой эти амбиции и настроены. Однако Стефан её будто бы не слушал. Тот момент, когда палец Матери Миранды закрывал его уста, оказал слишком сильное на него впечатление. Подушечками двумя пальцев он дотронулся до своих губ, словно ещё ощущал её прикосновение к ним. Кожа рук могущественной женщины была такой нежной, такой тёплой, что невольно в голову подкралась мысль, какого было бы почувствовать на своих устах ещё более мягкие участки её тела. И хоть думал парень о совсем недетских вещах, выглядел он как ребенок, который чем-то удивлён и озадачен. Однако, резко вспомнив о том, что Миранда так-то находится поблизости, что вновь начала кружить над ним как чёрный ворон, быстро привёл мысли в порядок и собрался с духом, словно ничего и не было, после чего решил не молчать: — Ведь она как вытащила, так и вернёт, не так ли? Владычица деревни вдруг остановилась. — Всё верно. Никому не по душе, когда за их спинами плетут интриги. — Вы прекрасно поняли о чём я. Лицо Матери исказило искреннее непонимание. Она приоткрыла было рот, собираясь ответить, но не ответила. Суровый тон парня явно сбивал её с толку, да и он, продолжив, не позволил ничего сказать. — Я же всё равно мертвец. Послушный сынок или мятежный – моя судьба изначально была предопределена. И не в мою пользу. — Об этом тебе тоже Гейзенберг поведал? Ещё один вопрос с очевидным ответом. Молодой человек промолчал. — Ну разумеется, — согласилась сама с собой Миранда, — Кто же ещё, — а после, хмыкнув, выдала. — До чего забавно получается. Ты слёзно просил у меня свободы, чтобы по итогу угодить в ловушку. Даже в целых две. — Две? — Не включай вновь глупца. Стоило памяти вернуться к тебе, как ты вернулся туда, откуда всеми силами пытался сбежать. «Замок Димитреску...» — громко отдалось в голове на пару с воспоминаниями того, как они с Кассандрой прятались под лестницей. «А вы ведь точно знали, что я буду именно там...». — Это... сложно объяснить. Намного сложнее, чем всё остальное. На губах Миранды расползалась ухмылка. Насмешливая, неприятная, с примесью чего-того, что отдалённо напоминало ревность, она кривила её рот, отчего Стефану становилось не по себе. Матерь знала причину, и ей она не нравилась. — Замок – не лучшее место для игр в прятки, дитя. И тебе об этом должно быть хорошо известно. — Так и есть. Но я не прятался там... от вас. — А от кого же тогда? От его хозяек? — эта мерзкая ухмылка никак не желала покидать её лицо. —... от непогоды. Миранда не поверила. Без всяких сомнений. Но и ничего не ответила. Безмолвное молчание накрыло лабораторию одной огромной волной, в которой они могли бы запросто захлебнуться, если бы не инициатива Стефана спастись от этого коммуникативного бедствия. — А где были вы? — прочистив горло, спросил он. Сей вопрос застал её врасплох. Матерь едва ли не замерла подле стола, когда молодой человек внезапно стал подходить к ней, дабы ещё раз сократить между ними расстояние, как это ранее делала она. И он даже понятия не имел почему горел таким желанием быть к ней ближе; чувствовать её дыхание; слышать сердцебиение; смотреть ей в глаза. У него резко возникла острая в ней необходимость, словно спирт потребовался заядлому пьянице, чей организм настолько привык получать дозу хмеля, что не может без него функционировать и существовать. — Несколько дней я не видел вас вообще. Даже в убежище. Отвечать она не шибко торопилась. Вернее, если говорить прямо, совершенно не собиралась. Однако, чуть обдумав что-то эдакое, о чём парень мог лишь догадываться, владычица деревни покривила губами, а затем выплюнула, словно горькую слюну: — Это тебя не касается. Уж поверь, не в твоих полномочиях спрашивать МЕНЯ о таком, юноша. Тем более требовать какого-либо ответа. Резкая реакция была ожидаема. — Я не требую. Просто интересуюсь. В конце концов, исходя из всего услышанного, вы так скрупулёзно следили за моим местонахождением, что, как по мне, странно взять и покинуть убежище на столь неопределённое время, оставив свой единственный шанс на… — Я терпеть не могу повторяться, — бестактно перебила его Миранда, нарочно не дав закончить. — Но вновь сделаю для тебя, упрямого мальчишку, исключение: о том, что ты вернул себе память, мне стало понятно по одному лишь взгляду, а далее предугадать твои дальнейшие действия не составило большего труда. Несомненно, я знала, куда ты отправишься и что будешь делать, – как бы там ни было, не пропал бы – посему позволила тебе совершить ЭТО. Но моё терпение не резиновое. Когда дела мои были завершены, я тут же последовала по твоим пятам. Пора положить конец этому излишнему своеволию. «Пора... но вместо этого ты продолжаешь со мной разговаривать...». — И впрямь, — неожиданно выдала она, заставив молодого человека вздрогнуть. — Я слишком долго тяну. Его губы не шевелились, его рот был закрыт. Судя по всему, ему достаточно было подумать, чтобы Миранда об этом прознала и поспешила дать это понять. Сомнений больше не было никаких – от неё действительно ничего не удастся скрыть. — Убьёте меня? — без всяких проявлений эмоций поинтересовался Стеф, продолжая смотреть в лицо Матери, что демонстрировало одновременно гнев и некую скорбь. Прежде, чем ответить, она немного помолчала, словно размышляя (о чём конкретно можно было лишь догадываться), а после холодно изрекла: — Я могу. Ведь мне по силам не только даровать жизнь, но и отнимать. Однако, несмотря на то, что ты мутируешь, ты всё ещё можешь быть мне п... — Гейзенберг был прав, — его опрометчивое высказывание грубо прервало речь владычицы этих мест, на что та застыла, аки статуя, хлопая в изумлении длинными ресницами. — Вы эгоистичная, самовлюблённая, поехавшая сука, которая играется жизнями людей в собственных интересах. — своей не пойми откуда взявшейся храбрости молодой человек был удивлён не меньше. — Только игры эти в "божественных владык" никаких плодов не дают. Вы всего-навсего убиваете невинных, издеваетесь над ними... превращаете в монстров. И как бы вы не старались, как бы близкие не были, вернуть давно утраченные за счёт чужих жизней не выйдет. Я – прекрасное тому доказательство. Но Миранда лишь поджала губы, очевидно пытаясь сдержать по-новому вспыхнувшую злость. Его резкие слова были лишними, они были не нужны ей, они не были нужны никому, но Стефан всё равно высказал той их прямо в лицо. Сам парень, по всей видимости, не особо понимал что творит, зачем говорит и стояло ли выговариваться вообще, отчего сжал челюсти настолько сильно, что скрипнули друг о друга зубы. Эта чванливая демонстрация богини успела парню поднадоесть, да и мысль, что придёт его скорая кончина лишь по щелчку её пальцев подлила масла в огонь. А может, таким дерзким образом он наоборот хотел ускорить процесс избавления от ненужного и, как ныне выяснилось, неудачного эксперимента, чтобы перестать томиться в ожидании чего-то неминуемого. Кто знает? Миранда молчала долго. Даже слишком. Они оба практически не двигались, не говорили, они просто смотрели друг другу в серые глаза, злобно выдыхая носом; их уста сводила судорога злости, но произнести что-то так оба и не решались. Сейчас слова были бесполезны. На лице могущественной женщины гнев постоянно сменялся скрываемой болью, обидой, которую она усердно пыталась подавить, а у молодого человека злоба варьировалась сожалением, что промелькивалось лишь на мгновение. Эта тишина, счёт который давно сбился, была самой долгой. Но и она в итоге прервалась. — Гейзенберг не знает, о чём говорит, — холод голоса Миранды пронзил Стефа насквозь. — Вы ВСЕ не знаете, о чём говорите. ЭТО выше вас. Это важнее. Никто не смеет сомневаться в моих силах! И не смеет говорить о том... об утраченном, как о чём-то безнадёжном. —... я не сомневаюсь в ваших силах, но взгляните правде в глаза: сколько лет прошло с тех пор и сколько неудач вы потерпели? Даже сейчас... — Прикуси язык, пока я самолично его тебе не вырвала! — Так не ждите! Не угрожайте, а действуйте! — и вновь Стефан не ведал, что выкрикивал. — Я предал вас, ослушался. Я вернул себе память и стал причиной мутации Каду, из-за которой церемония не состоится. Я испортил все ваши планы, испортил то, чем вы издавна грезите. Вы можете покончить со мной раз и навсегда... здесь и сейчас, ибо... Последнее слово Стефан договорить не успел, так как ощутил сильный удар ладони по своей щеке. На какой-то миг у него в глазах потемнело. Тут же прижав руки к лицу, он чуть нагнул голову и посмотрел на Матерь изумлённым взглядом. Она, к удивлению, держалась стойко: на её лице не выражалось уже ничего, только холодное спокойствие. И ледяной взор, что продолжал пронзать его морозными глыбами. — Безмозглый мальчишка! — строго воскликнула она. — Я приказывала тебе замолчать! Тон её звучал необычайно громко. — Достаточно я наслушалась этих бредней, которыми твой неокрепший мозг напичкал Гейзенбер! Бестолковые мужчины! Вам ни за что не понять, что чувствует мать, которая... — Ева. —... что? — голос Миранды дрогнул. — Вы делаете это всё, ради Евы. — Ты... Гейзенберг. — имя четвёртого владыки сорвалось с пухлых губ что ни на есть злым шёпотом. Стефан отрицательно покачал головой. А она вновь замерла от непонимания. — Я чувствую то же, что и вы. Вернее, не совсем то, но... я понимаю вашу скорбь, разделяю, будто бы и сам что-то настолько родное потерял. Когда я взглянул на фото черноволосой девочки, я ощутил сильную связь. Могло показаться иначе, но Стефан ей нагло врал. Парень и так достаточно сдал своего партнёра по искоренению главного зла, отчего второму может прилететь нехилая трёпка, посему продолжать топить его не стал. Однако, тему с дочерью владычицы сия деревни ему почему-то хотелось. А вот что касается неё... судя по гримасе, выражающую неоднозначную остервенелость, обсуждать умершую дочь с ним она не собиралась. И не горела никаким желанием. Но, нужно отметить, в ответ на заявление молодого человека, в её зрачках проскальзывало нечто такое, что напоминало приятное удивление. — Я знаю, что вы собирались со мной сделать. Не со слов Карла, вовсе нет. Вы думаете, что сможете возвратить Еву с помощью церемонии и Ме... Вдруг парня пронзила резкая, острая боль в области животе, как будто что-то инородное проникло в него и разорвало изнутри. Стефан согнулся и громко взревел с кровавой пеной у рта, что сразу же заполонила всю полость, начав стекать по губам, подбородку. Было так неожиданно, была так больно, что правой рукой он взялся за живот, а второй схватился за плечо Матери, конвульсивно сжав. Мигом хлестнули и расползлись капли темно-красных пятен по всему полу, словно детёныши змеи, уплывающие медленно вдаль, и сплетённые в плывущий узор. Молодой человек безумным, от невыносимых мучений, взглядом глянул под ноги, затем посмотрел на конечность, придерживаю низ живота: кровь бесспорно была настоящей. Тогда он понял, что это были не спазмы, кои беспокоили его в последнее время, – это была правая рука Миранды, что торчала из него, в месте чуть пониже солнечного сплетения, пронзив тело насквозь. Виднеющееся предплечье, помимо его крови, покрывала какая-то чёрная липкая жидкость, что напугало молодого человека ещё больше. Стеф с трудом перевёл взгляд с её руки, ставшей причиной резкого холода, который прошёлся по всему телу, невыносимой боли и огромной дыры, из коей обильно сочилась кровь, на её лицо, что выражало злость и дикий оскал; и он хотел было произнести хоть что-то, но уста лишь задрожали, выплёскивая ещё больше пены с тёмно-красным оттенком. Нестерпимая резь длилась бесконечно долго. Все силы, потраченные на то, что парень интуитивно напряг живот, когда в нём отдалась боль, быстро иссякли и ноги начали подкашиваться; Стеф завалился на бок. Однако, не упал. К его и без того огромному удивлению, Матерь, неожиданно сменившись в лице, будто бы полностью осознав содеянное, обхватила его двумя руками и не позволила свалиться. Одну ладонь она прижила к его сквозной ране, а вторая легла на боковую часть лица, став быстро поглаживать – упекающе, по-матерински. И пусть она старалась придерживать его, от этого всё равно было мало толку: то ли от бессилия, вызванного удивлением от собственного поступка, то ли дрожь, что завладела её ногами, а может, Стефан был настолько тяжёлым, что Миранда не справилась с его умирающей тушей и заодно с ним начала припадать к полу, садясь на колени и укладывая на них своего подопечного. Стеф продолжительное время сопротивлялся ощущениям, что тянули его в обморочное состояние или в вечный сон, он довольно длительное время всё ещё чувствовал внутри себя что-то чужое, что то, что протянула плоть и задело органы, несмотря на то, что могущественная женщина давно выдернула руку, вызвав тем самым аккурат больший поток крови; у него было стойкое ощущение, что Каду своими тонкими-тонкими щупальцами, щекоча нутро, пытался выбраться наружу, через глубокое отверстие в животе. Прямиком к своей создательнице, которая, что-то попутно нашёптывая парню на ухо, водила ладонью по чёрный волосам, прикосновением второй руки пыталась излечить рану, а также, вызывая заряд неподходящих к ситуации чувств, устами касалась его виска. Стефан дрожал, тяжело дышал, жадно хватая ртом воздух; он ощущал необычный импульс, проходящий по его плоти с прикосновением её ладоней и губ, он находился в состоянии некой лихорадки, смешавшейся с безумным возбуждением. И даже не понимал почему его плоть, его разум настигли настолько разные эмоции и восприятия. Он, чёрт побери, умирал! Или нет. Но впечатление было именно такое. До боли знакомое. Пухлые губы Матери Миранды неожиданно опустились ниже, собрав соленую влагу на его щеке, от слёз которых рефлекторно ливанули из глаз, затем ещё ниже... её томное дыхание, её непонятный едва слышный шёпотом, в котором он чудом сумел разобрать лишь то, что она совершила ошибку, обжигали окончательно побледневшую кожу, а затем, когда она рукой, что придерживала другую часть лицо, повернула его голову к себе, дотронулась дрожащими, сладкими складками его губ. Вероятно, она не пыталась поцеловать его, это вышло неосознанно, но Стеф, получив невероятный поток приятных чувств, словно это касание являлось самой острой потребностью организма, положил руку ей на затылок, чуть надавив, дабы приблизить Матерь к себе, после чего протолкнул язык вглубь рта, сливаясь с ней в единое целое. Молодой человек мог ожидать всё, что угодно, абсолютно любую реакцию, но точно не ту, которую получил в итоге: пусть Миранда и дёрнулась от неожиданности, даже на мгновение возжелала отстраниться, она не разорвала этот спонтанный неуместный поцелуй. Скорее наоборот: нащупав его язык своим, владычица сплелась с ним дыхание, обласкала губами, получая желанный ответ. Они стали словно поглощать друг друга. Как огонь. Это и был огонь, жаркий, ставший почти невыносимым. И несмотря на то, что она не должна была этого делать, она должна была его ненавидеть, либо хотя бы держаться холодно, она позволила себе забыться. Она позволила себе эту маленькую слабость, коей двигало что-то необъяснимое. Что-то... знакомое, но давно забытое.