***
Октябрь, 2021. Если долго смотреть на пасмурное небо, то может начать казаться, будто оно опускается вниз. Тяжёлые, дождевые тучи словно падали с небес на сырую землю с намерением поглотить её, растворив в своих сизых клубах. Юнги закрыл глаза. Ощущение было такое, словно огромный валун упал прямо на него, раздавив рёбра. И где-то там внутри, в глубине, ныло сердце. Хотелось бы думать, что это темное небо давит ему на грудь, но это было не так. Он пошевелил пальцами, поглаживая низкие полусухие травинки. Холод кладбищенской земли пробирался сквозь одежду к спине и медленно пронизывал тело, проникал в лёгкие и двигался дальше, к самому главному. Юнги был не против. Ведь холод часто прикладывают к больному месту, чтобы унять боль. Хотя он знал, унять сердечную боль ему поможет разве что только криогенный стазис. Он медленно открыл глаза и приподнялся, пересаживаясь на колени, чтобы суметь коснуться пальцами надгробия. Кусок чёрного гранита поплыл перед глазами и размазался. Горечь раскаяния вновь пригнула его к земле. Он сжался, кривясь, и одёрнул руку от могильной плиты, чтобы смахнуть со щек слезы. — Пока, мам. Я вернусь навестить тебя в следующем месяце… — шёпот его дрожал. Он поднялся на ноги, но ещё немного задержался, прежде чем уйти. Он всегда задерживался. А уходя, всегда оборачивался. За десять лет паузы эти не стали ни короче, ни легче. Лицо матери, высеченное на чёрном граните, её имя и две даты через чёрточку — всё по-прежнему казалось ему каким-то неправильным, будто даже ненастоящим… Юнги. 2000 год. Рыба. На ужин всегда была рыба, менялся лишь её сорт и способ приготовления. Но надо было отдать Хван Рине должное, она оказалась довольно изобретательной, и порой рыба её приготовления даже походила по вкусу и запаху на мясо. Тем не менее, она всё же оставалась рыбой, и к пяти годам Юнги был сыт ей настолько, что уже мечтал, чтобы рыбный магазин его отца разорился. Однако вопреки всем его ожиданиям, дела Хван Дохёна шли очень даже неплохо. — Я не голодна, — поджала губы Сохи, переглядываясь с Юнги. — Ешь, — твёрдо сказала Хван Рина. — И прекрати смотреть на брата, он по твоему примеру тоже ничего не ест. — Ну, мам… — Ешь молча! Девочка опустила голову, ковыряясь палочками в тарелке. Юнги поджал губы, отводя взгляд от сестры. — Кто хочет помочь мне завтра с новой витриной? — спросил отец таким тоном, будто предложил им посетить увлекательный аттракцион в парке развлечений. — Я могу, — вызвалась без особого энтузиазма Сохи. — Нет, завтра мне нужна твоя помощь с уборкой, — напомнила ей мама, и та покорно кивнула. Она не была капризным ребёнком и в свои шесть лет выполняла порой совсем недетскую работу. Вела хозяйство, едва ли не наравне с матерью. «Маленькая женщина» — бывало называл её за глаза Юнги. Он не мог вспомнить, где услышал это выражение, но считал, что оно ей очень подходит. А когда они не ссорились и не дрались, а перепалки между ними были делом обычным, он называл её ласково «няня», хотя на самом деле она была всего лишь на год его старше. Просто в семье их укоренилось такое негласное, но общепринятое правило: он глупый ребёнок и должен знать своё место, то есть в силу своей несостоятельности хотя бы не мешаться и быть послушным. Правило это, сама того не ведая, установила его мать, потому что, по каким-то, пока ещё неизвестным ему причинам, любила постоянно повторять: «Не везёт мне с мальчиками, всё они у меня маленькие да слабенькие…». После чего поручала назидательным тоном Сохи быть за главную и следить за ним. Смысл её слов упорно никем не объяснялся, что заставляло его принимать сказанное особенно близко к сердцу, а это в свою очередь неминуемо порождало в нём не самые хорошие чувства, а именно: зависть, обиду и ревность. Ведь Сохи так повезло родиться девочкой, она сильная, умная, её любят и уважают, а он мальчик — слабый и ни на что негодный. — Юнги? — Отец встретился с ним взглядом. — Ладно, хорошо, — кивнул Юнги. Ему не хотелось идти, но он понимал, отец позвал его вовсе не для того, чтобы тот ему помогал. Какой из него помощник, ведь ему всего пять? К тому же, как все уже знали, он был бестолковым. И если Сохи могла начистить стекла витрин до блеска, то он мог только фигурки ляпать и картинки рисовать. Отцу просто захотелось провести с ним время, и Юнги не смел ему в этом отказать. Но не потому, что жалел его или тоже хотел стать ближе, а потому, что дружить с ним было выгодно. Он частенько спасал его от маминых наказаний и умалчивал о некоторых шалостях и проступках. Губы мужчины растянулись в ответной доброй улыбке. — Вот и чудно… — сказал он. Чудно… — вторил мысленно Юнги. После ужина он отправился в свою комнату. Раньше Юнги делил её с сестрой, но потом родители решили, что они достаточно взрослые, и пора раскидать их по разным углам. Но если бы у Юнги был выбор, он предпочёл бы оставить всё как прежде. Лежать одному в темноте было одиноко и страшно. Ни один полуразвалившийся домишка, затерянный глубоко в дремучем лесу, не рисовался в его воображении более заброшенным и тоскливым, чем эта реально существовавшая мрачная комната. По ночам она едва-едва освещалась тусклым светом уличных фонарей, светивших в окно, и пугала его притаившимися по углам чудовищами, а днём служила местом для наказания, в котором он должен был проводить часы напролёт, думая о своём поведении, и раскаиваться. — Ты какой-то вялый, — заметила Сохи, подталкивая его легонько в спину, чтобы тот шёл по коридору быстрее. — Устал. — Ты ничего не делал. — Делал. — Что, например? Юнги задумался. Вообще-то он и вправду ничего не делал. — Не хочу слушать истории про тунца, — признался он сестре. — А я драить полы, — вздохнула она. — Махнёмся? Сохи усмехнулась. Юнги рассмеялся в ответ. Впереди у нее не хватало одного молочного зуба, он находил это забавным. — Заходи, что встал? — спросила она с наигранным раздражением. — Зайди ты первая. — Зачем? — Включи свет. Сестра снова вздохнула. Вздыхала она тоже как взрослая женщина. — Это ведь твоя комната, чего ты боишься? — нахмурилась она, но всё же шагнула в дверной проём, разгоняя темноту щелчком выключателя. Что пугало его в темноте? Он не знал, что точно — то, что в ней могло бы затаиться. Неизвестность вселяла в него безграничный ужас. Ночь — это то время, когда зло и опасность повсюду. Ему об этом не раз говорили родители. Они предупреждали его: зло всегда за ним наблюдает, оно прячется по углам, над потолком или под полом, оно непременно заберет его или накажет, если он будет плохо себя вести, будет шуметь, ворочаться или смеяться. Нужно быть тихим и послушным. Послушание — вот единственное средство борьбы с нечистью и злом. Так что, к пяти годам Юнги отлично усвоил, что ночь, это не то же самое, что день, только без света. И так родились чудовища, поселившиеся в его спальне. Юнги быстро переоделся в пижаму и нырнул под одеяло. Некоторое время он просто тихо лежал, но потом в спальню вошла мама. Ему хотелось быть послушным для неё, быть хорошим, то есть — быть незаметным. Поэтому он замер, закрыв глаза, и притворился, что уснул. Она подошла совсем тихо, склонилась над ним и поцеловала в висок, потом шаги её стали удаляться. В какое-то мгновение ему захотелось выдать себя и крикнуть маме, чтобы та не выключала свет. Маленький да слабенький… — вспомнил он и не произнёс ни звука. Щёлкнул выключатель, темнота окутала комнату. Стук собственного сердца заглушил тихий дверной хлопок. Юнги зажмурился крепче, накрывая голову одеялом. Страх… он должен быть густого чёрного цвета, как эта мгла его комнаты, как тёмная, безлунная ночь, как глубинные воды Марианского желоба, скрывающие в себе жутких чудовищ…***
— А ты знаешь, что голубой тунец — одна из самых быстрых рыб? — спросил воодушевленно Хван Дохён. — Правда? — Юнги постарался изобразить удивление. — Ага, видишь, какой огромный у него хвост? И сам он весь такой обтекаемый, потому что может складывать плавники… Юнги потёр пальцем мелкую царапину на старой полуразобранной витрине, трещинка расходилась по сторонам и напоминала трезубец. — Это минимизирует сопротивление среды, и он может разгоняться до семидесяти километров в час… След от некогда отлепленного бумажного ценника легко превратился в Посейдона. Юнги в секунду вообразил, как тот тянется за своим трезубцем… — При этом рот его всегда открыт, вода свободно циркулирует через жабры… Вот Посейдон бросает своё оружие в тунца, и синий гигант повержен. Народ ликует, кричит, славит бесстрашного героя… — Юнги? — Лицо отца возникло перед ним неожиданно, он вздрогнул, слишком резко возвращаясь из своих фантазий в реальный мир. — Куда ты смотришь? Юнги не успел ответить, дверь в магазин распахнулась, и он увидел сестру. — Смотри, что купила нам мама сегодня на рынке! — ворвавшись в торговый зал, закричала Сохи и, подбежав к Юнги, расправила перед ним крылья воздушного змея. Девочка облизала губы, шумно дыша. Юнги посмотрел умоляюще на отца. — Иди, — вздохнул мужчина. Они выбежали из магазина. Сохи подняла велосипед, который бросила на тротуаре. Юнги сел к ней на багажник, крепко прижимая к себе змея, и они помчались вниз по улице. Пролетев несколько кварталов, Сохи резко повернула вправо, и дорога пошла в гору, она поднялась с сиденья, тяжело крутя педали, но это нисколько не остудило её решимости выбраться как можно скорее за окраину города. Юнги спрыгнул с багажника, едва показалась уже знакомая ему поляна, и побежал следом за велосипедом сестры, на ходу привязывая лесу посерёдке крестовины воздушного змея. — Крепко привязал? — спросила Сохи, тоже спрыгивая с велосипеда. Юнги кивнул. — Хорошо. Поможешь мне. Держи шпулю. Девочка подняла змея над головой, и его красные крылья вздрогнули. Юнги посмотрел ввысь голубого неба. Дул хороший ветер. Ровный. — Раз, два, три! — отсчитала Сохи и сорвалась с места. Юнги бросился за ней, шпуля в его руке потихоньку разматывалась. Ветер подхватил змея, шпуля завертелась быстрее. Сохи схватила его за руку и рванула вперёд так быстро, как только могла. Дело было сделано, бумажный змей запарил высоко в небе. Но Сохи, радостно вскрикивая, продолжала бежать, крепко держа его за руку. Он со всех ног бежал следом за ней, за змеем, за ветром. Было так легко и свободно, мягкая зелёная трава под ногами, полевые цветы, синее небо над головой, Юнги чувствовал себя частью чего-то большого, необъятного, необъяснимого, чего-то невероятно сильного, но благосклонного. Он обогнал сестру, но та обхватила его за живот, повалив на траву. Хохоча, она упала на него сверху, и они, схватившись друг за друга, покатились с пригорка вниз, путаясь в длинной лесе. Когда они остановились, Сохи звучно чмокнула его в щёку и сползла с него, упав рядом на спину. Солнце светило в глаза, заставляя жмуриться, Юнги улыбнулся, подставляя лицо ярким тёплым лучам. — Здорово… — проговорила Сохи, запыхавшись. — Но никогда не пытайся меня больше обогнать. — Почему? — Просто не пытайся.***
Болотная топь, туманная и бескрайняя. Юнги не мог понять, как в ней оказался. Мягкий мох под босыми ногами приминался под ним как пружинный матрас. Порыв пронизывающего ветра заставил захрустеть сухие ветви деревьев, что погибли в этой водянистой грязи, кажется, с десяток лет назад. Идти становилось всё тяжелее, мох редел, обнажая черно-зелёную жижу. Он чувствовал, как увязает с каждым шагом всё глубже и глубже… Воздух сгустился и стал таким влажным, что нормально дышать было уже невозможно. Ещё мгновение, и болото затянуло его по грудь. — Мама! — вскрикнул он, крутясь по сторонам и цепляясь отчаянно за хрупкие, сухие ветки. Крик его спугнул птиц, они вспорхнули с верхушек мертвых коряг и закружились над топью. — Папа! Сохи! Кто-нибудь! Мама! Никто не откликнулся. Голос его эхом прокатился по туманной округе и слился с криками птиц. Грязь достала до подбородка, Юнги уже чувствовал её прохладу на своём лице и губах. Он запрокинул голову вверх, пытаясь схватить ртом воздух. На фоне серого неба кружили безучастно черные птицы, пронзительный детский крик разлетелся по мёртвой земле — крик первородного страха и абсолютного отчаяния… Юнги резко распахнул глаза. Собственный голос будто всё ещё отражался от стен его комнаты. Сердце билось слишком быстро, он приложил руку к груди, дыша часто и отрывисто. Простыни под ним стали влажными от пота, он откинул в сторону одеяло. На какое-то мгновение ему показалось, что он всё ещё не выбрался из своего кошмарного сна. Ноги оставались тяжёлыми, будто он продолжал тонуть в торфяной трясине, и ему с трудом удалось опустить их с кровати на паркет. Обычно на его крик всегда кто-нибудь прибегал. Но сегодня никто не обратил внимания на его «ночной скулёж», как выражалась, бывало, Сохи. Юнги прислушался. За пределами его спальни явно что-то происходило. Звучал неразборчиво отцовский голос, а потом вдруг раздался вскрик матери, что-то звенело и билось. — Мама… — прошептал Юнги, вскакивая с кровати. Правую голень охватила тупая боль, недостаточно сильная, чтобы заставить его остановиться, но достаточно ощутимая, чтобы он захромал. На кухне горел свет, Сохи стояла в коридоре, прижавшись спиной к стене. — Они Мины, твою мать! Ты собираешься с этим что-то делать или нет, черт тебя дери?! — прокричала надрывно его мать. — Им скоро в школу, как я буду всем это объяснять? Ох, извините, мы не настоящая семья… — Прекрати! Замолчи! — перебил её отец. — Ты напугаешь детей! Послышались звуки похожие на хлопки, такие же хлопки Юнги слышал, когда мать лупила его по рукам или щекам за провинности, поэтому он тут же шагнул вперёд. Сохи повернулась в его сторону. Увидев его, она выставила вперёд ладонь, призывая оставаться на месте. — Тебе туда нельзя, — прошептала она взволнованно. — Почему? — Они ругаются. — Из-за меня? — Юнги сам не знал, зачем спросил подобную глупость, просто это почему-то было первым, о чём он подумал. — Причём здесь ты?! Иди к себе, — нахмурилась сестра. Она взяла его за руку и повела обратно в спальню. — Почему ты хромаешь? — Больно ногу. — Неудачно спрыгнул с кровати? — Не знаю, как так вышло. — У тебя рубашка мокрая, — заметила Сохи и потянула пижамную рубашку за рукава, стягивая её с него через голову. — Из-за чего они ругаются? — спросил Юнги, послушно просовывая руки в рукава сухой футболки. — Это взрослые дела, не лезь, — сказала она строго. Он никогда не получал ответы на свои вопросы, и это раздражало. Юнги хотел было съязвить по поводу её собственного возраста, но резко передумал, она заботливо помогала ему переодеться, а он, как маленький мальчик, стоял перед ней и дрожал от напугавшего его ночного кошмара. Вот теперь Юнги почувствовал её старшинство и превосходство, и это быстро заставило его прикусить язык. Сохи помогла ему улечься, накрыла сверху одеялом и ушла. Он затих, вслушиваясь в доносившийся до него шум. За отсутствием информации, детское воображение рисовало жуткие картины, от которых Юнги жмурился, замирая от волнения. Но вскоре шум стих, голоса умолкли, Сохи вновь вбежала в комнату и нырнула к нему под одеяло. Юнги знал, она стояла там и подслушивала, но уже не надеялся, что она расскажет ему о «взрослых делах». Сохи сжала его ладошку. Её тепло обволакивало. Он закрыл глаза, чувствуя, как дыхание их становится синхронным. — Не уходи, — прошептал он в темноте. — Спи, — прижалась ближе Сохи.