Обыкновенный мир

***

      Грохот воды перестал соперничать с ревущими динамиками телевизора. Черный куб на длинном кронштейне вещал напористым взволнованным голосом о событиях, происходящих на другом конце земного шара. На роговице пятидюймового экрана настойчивым калейдоскопом мелькали пейзажи золотистых побережий, сцены взрывов и горящие соломенные хижины. По широкой улице неслась толпа азиатов: мужчин, женщин и детей со смуглой кожей и узкими глазами, в каком-то пыльном тряпье. Бронетехника крупным планом, следом – колонны ребят в форме американской пехоты. И снова взрывы. Быстро сменяющиеся картинки дополнялись неживым, словно бы механическим, лицом диктора новостей. «Эту херь про Китай и Тибет крутят теперь даже по ночам». Потуже затянув круглые вентили крана, Рик потянулся за пультом и, ловко подцепив его длинными пальцами, снова устало погрузился всем телом в горячую воду, оставив на поверхности лишь голову и руку, монотонно переключающую каналы.       Тошнотворные телешоу, третьесортные сериалы, повторяющиеся без конца тревожные новости, какая-то мыльная опера на испанском — убогие обитатели полуночного эфира. Очередной раз щелкнув по кнопке каналов, Рик сместил палец на соседнюю и вжимал до тех пор, пока громкость вырывающейся из ящика музыки не превысила того предела, после которого должны были с битами и ружьями стекаться к дверям соседи. Но паренька из номера тринадцать, смежного с комнатой Рика, судя по всему, опять не было дома. Даже вялого стука не раздалось в его стенку. На какой-то миг Рику даже стало обидно: «эмоциональная кульминация – важнейшая часть хорошего финала». Но он сам попросил хозяина апартаментов «Вудленд Парк» подселить его в домик к тому, кто не имеет ничего против громкой музыки; еще лучше – к тому, кто нечасто бывает дома. И тучный мистер Уилсон, поворчав, выделил ему комнатушку с ванной в одноэтажном фанерном дуплексе на самом краю кондоминиума.       Сосед Рику попался странный. Молодой паренек лет двадцати двух — двадцати трех на вид, который, по идее, должен был девок домой таскать чуть ли не каждый день, всегда был один. Даже друзья к нему не захаживали. Более того, вид пацан имел юморной: вечно ходил в каком-то маскарадном костюме, стилизованном под шкуру животного. Рукава и штанины этой бутафорной одежки были оторочены бахромой, а на груди пестрели яркие узоры, напоминавшие орлиные перья. Рик полагал, что парнишка работает в одном из местных исторических парков или кемпингов для туристов, изображая индейца, рассказывая историю о белых людях, которые пришли на земли племени «сиу» чуть более века назад и, изгнав коренных жителей в горы и резервации, заняли плодородные территории Ни Браски (то есть «Тихой Воды») под сельскохозяйственные нужды.       Из телеящика раздались резкие звуки. Морщась от визга гитары и воплей размалеванных фриков, мельтешащих на экране, Рик потянулся к бутылке. На дне еще оставалось грамм триста неплохого американского виски, уцелевшего после похорон. Держа тяжелый сосуд перед собой на вытянутой руке, он черной этикеткой прикрыл безобразное ржавое щупальце подтекающего смесителя. Подобные следы всегда вызывали у него дикую неприязнь, пробуждая навязчивые мысли о застывшей на стенке ванны липкой бурой крови. Но теперь все, что до этого отвращало его взгляд и слух, казалось ему почти что совершенным.       Комнатушка давно не видела ремонта. Несмотря на это, аренда была баснословной по меркам небольшого городка: почти полсотни зеленых в неделю. Владельцу гостевого комплекса подобное расточительство сначала показалось странным, ведь в двадцати минутах ходьбы от центра у парнишки был собственный дом, оставшийся после смерти его родителей. Но Рик пояснил, что выставил дом на продажу. Он заверил усатого толстяка, что как только найдет покупателей, без промедления покинет этот захудалый городишко.       На самом деле, Рику было неприятно возвращаться туда, где все напоминало ему о детстве и недавно погибших отце и матери. После похорон он лишь доехал до пошарпанного временем двухэтажного строения в тупиковом конце Уитлз Стрит, чтобы, сам не зная для чего, повесить на дверь табличку «Продается» и оставить свои координаты. На последние деньги он поспешил снять себе комнатушку в кондоминиуме Мейсона Уилсона, с сыном которого когда-то давно учился в одном классе в средней школе Фуллертона. Больше ему идти было некуда. Тем более, что уже тогда в его голове созрел «тот-самый-план», самый лучший план из всех возможных в сложившейся ситуации. Так ему, по крайней мере, казалось.       Запрокинув голову, Рик залпом выхлебал половину терпкой маслянистой жидкости. Ощутив во рту приятное древесное послевкусие, он с удобством устроился в ванне и уставился в изливающийся голубоватым свечением крошечный экран.       Я особенный?       Да!       Я единственный в своем роде?       Да!       Я сексуален?       Да!       Я вам необходим?..       Театрализованный фарс на песню Бэкстрит Бойз вызвал у Рика рвотный рефлекс, но желудок его уже пару дней как не видел пищи, и мужчина лишь брезгливо поморщился, наблюдая за бегающими по обеденному столу мышами и комнатой пыток, в которой гротескные вампиры в масках соблазняли несуществующих в реальном мире красоток. «На хрен я никому не нужен!» В комнате было душно и темно. Пахло сигаретным дымом и мужским одеколоном. Бледно-синие тени плясали на грязной желтоватой плитке, заляпанном зубной пастой прямоугольном зеркале и торчащих из мутной воды острых волосатых коленках. Настойчивые синтетические ритмы и кривляния киногероев сводили с ума.       По телу начало разливаться тепло, и скоро Рик почувствовал, что внутри у него стало еще жарче, чем снаружи. По-уютному жгучее, почти домашнее чувство ласковой кошкой устроилось в его груди. Теперь он ждал лишь подходящей песни. Чего-то надрывного и эпичного, а не вот весь этот балаган с полуголыми красавицами, от которого хочется лишь разбить телек и пойти трахнуть первую попавшуюся симпатичную телочку, будь она хоть подростком, хоть трижды мамашей.       «На этот раз у него все получится». В тот раз он взял обычное лезвие от дешевой бритвы. Резать кожу им оказалось задачей не из легких. Прошлая его попытка уйти из одинокой, бессмысленной жизни скорее напоминала кропотливую работу лесоруба, старой пилой пытающегося повалить могучее древо. Но сейчас ему удалось раздобыть настоящий медицинский скальпель, острый и бескомпромиссный в твердой руке. Рик стащил его в кабинете патологоанатома, когда ходил опознавать тела. «Зачем меня вообще позвали? Каждый второй житель города мог это сделать». Рик считал, что это была чистая формальность, ведь других родственников у четы Штайнов на целом континенте было не сыскать. «В любом случае, теперь все получится».       Он смотрел клип за клипом, захлебываясь чересчур бодрящей музыкой и приторными текстами песен, мелкими глотками компенсируя настырный экранный позитив «зельем правды» из тяжелой стеклянной бутыли. В комнате стало невыносимо жарко. Рик сел, вынырнув из своей бездны. В попытке остыть, он включил тонкой струйкой холодную воду. Вяло закурил. К густому тяжелому пару добавились сизые колечки дыма. Зеркало вспотело.       «Чертов перерыв». Большегрудая блондинка в обтягивающих леггинсах сообщала последние новости мира музыки и кино. Безразлично делая затяжку за затяжкой, Рик пропускал ее агрессивный щебет мимо ушей. Единственным, что ему удалось выловить из обильного потока слов, было упоминание о фестивале «Сандэнс», прошедшем недавно в Парк-Сити в штате Юта, и о том, что документальную ленту про Курта Кобейна на нем запретили к показу. Рику нравилась «Нирвана» с ее эмоциональными, насыщенными внутренними конфликтами и страданиями песнями. Рик и сам сочинял нечто подобное, когда учился в школе. Но, конечно, он никогда не смог бы создать что-то хотя бы на дюйм приближенное к творчеству культовой группы. «У Кобейна тоже были немецкие корни», – всплывшая в голове Рика ненужная информация внезапно переросла в размышления о ружье, которым Курт застрелился на пике своей славы. Такая мысль порой посещала и его русую голову. Оружие можно было раздобыть в лавке «Грогз» на четвертой авеню. Но подобная покупка вызвала бы много вопросов. Да и нажать на курок, он думал, что не решился бы. А тут — испробованный уже много раз метод.       Чем-то подобным они баловались с Джин еще по молодости: для остроты ощущений, но никак не с целью уйти на тот свет. А потом была неудачная попытка с лезвием год назад, когда его бросила Элú Робéр. Рик полагал, что у них все серьезно. Старше его на пять лет, с ребенком от первого брака. Он сделал ей предложение, «а эта французская сучка, поколебавшись, все же решила вернуться к мужу в Европу. Ружье, — вновь подумал он, трезвея, — слишком сложно…» — и еще сильнее сжал скальпель в горячей ладони.       Очередной фрик на экране, и очередной галлюциногенный перфоманс: изысканный в своей отвратительности, наполненный неприкрытой тревогой и откровенным призывом к насилию, слепящий безысходностью и бессмысленностью происходящего. «С кем ты проснешься завтра?» — вопрошал бесполый грудастый Брайан Хью Уорнер в своем «Наркотическом Шоу». «Я завтра не проснусь», — мысленно отвечал ему разочаровавшийся в жизни Ричард Штайн, погрузившись в воду с головой, пытаясь как можно дольше не дышать. Но даже на дне слышал призывы Мэнсона стать актером театра абсурда под названием «жизнь замечательных людей» или сдохнуть неудачником.       Они мечтали стать известными, он и Джин, как и все молодые люди их возраста, вырвавшиеся из-под родительской опеки, молодые и свободные, в крупном городе, полном развлечений и чудес. Джин была без ума от музыки: от безбашенных наркоманов из Пойзн, обожала Металлику и Роксетт, боготворила Принца и Элиса Купера. А Рик был без ума от Джин. В Джин ему нравилось все: от мелких химических кудряшек (каждую неделю разного цвета) и мягкой большой груди до ее умения находить забавными даже самые несмешные на первый взгляд ситуации. С ней было весело купаться ночью голышом под мостом в Даунтауне в спокойных водах Миссури, проходящей как раз по границе двух соседствующих штатов. На правом ее берегу находился городок Каунсил-Блафс штата Айова, а на левом — бывшая столица и самый крупный город Небраски, прекрасная Омаха, где Джин и Рик познакомились в школе при «Метрополитан Коммьюнити» (оба собирались поступать в этот колледж после выпускных экзаменов).       Круто было прогуливать уроки и кататься на американских горках в парке развлечений, бродить по тропическому саду в зоопарке Генри Дорли и воровать нижнее белье в Дискаунт Центре на пересечении 72-й и Ховард-стрит, оставляя взамен уже поношенное. Время, когда они просто шлялись по рынкам в воскресный день, катались на роликах, занимались сексом в школьном туалете, резали кожу на руках, под страхом отчисления пробовали марихуану в комнате у Билли Майлза, сына директора школы, валялись в парке на траве и сочиняли дурацкие песенки, Рик вспоминал, как самое счастливое в своей жизни. «Джин…» Хоть это было давно, много лет назад, но он до сих пор помнил ее шелковистую бледную кожу, спелую грудь под безразмерными футболками с яркими принтами, как она смешно надувала и без того пухлые губы, если ей что-то было не по душе, и широкую искреннюю улыбку, когда все шло так, как и было ею задумано. Ее запах и смех останутся с ним до конца.       Расставание с Джин далось ему очень тяжело. Несмотря на свиданки на стороне и частые исчезновения без ясной причины, он был готов простить ей, казалось, все, даже случайный залет от одного из ее многочисленных дружков. Но в один день она просто испарилась, не сказав никому ни слова; а потом, говорят, ее видели в Линкольне, столице штата, откуда она собиралась перебраться на юг с каким-то заезжим латиносом.       Рик остервенело вытряхнул из бутылки на язык последние капли «эликсира беспощадной памяти». Три года он думал, что у них все серьезно. Три года искренне полагал, что его по-настоящему любят и ценят, что он чего-то да стоит. «Без Джин он не стоил ни хрена: невзрачный зашуганный мальчишка, прыщавый и худой, с тонкими до плеч русыми волосами, рассеянной улыбкой и уродливым шрамом на левом глазу». Конечно, он завалил экзамены и пошел бы продавать попкорн в один из парков Омахи, если бы не подсуетился отец; и да здравствуют трудовые будни! Как зомби Рик ходил на работу в лизинговую компанию «GW» шесть дней в неделю. Как зомби сидел каждый вечер перед теликом, лишь изредка выбираясь с друзьями в боулинг-центр или спортивный бар. Как зомби приучался пить крепкое пойло, со льдом и без.       К жизни его вернула Элú. И как резво зажгла внутри него огонек, так же быстро и загасила смачным плевком в самое сердце. Тогда он промучился полчаса, прежде чем бросить свою кровавую затею. «Но теперь он все сделает как надо. Один глубокий порез…»       Рамштайн можно было узнать по первым трем аккордам. Он никогда их особо не любил, считая очередными Эм-Ти-Вишными клоунами, хоть и понимал некоторые из слов их агрессивно-ритмичных провокационных текстов. Немецкий он учил без особых стараний — язык ему не нравился, — хоть на этом все детство и настаивал его отец. Фрэнки, его брат, прекрасно знал немецкий. Отец любил с ним общаться. «Фрэнки вообще был лучше Рика во всем».       Братик, дай мне свою руку,       Поиграем, пока мы одни,       Поиграй со мной в игру,       С дерева листву стряхни…       Элú любила, когда он выражался на немецком. Ее это здорово заводило. Часто он даже сам не понимал, что говорит, лишь чувствовал, как ее ногти все сильнее впиваются в его спину, как туго сжимает она свои упругие бедра вокруг его торса.        «Гутен морген, Франк! Гутен морген, Рихард!» — приветствовал их отец с утра. После обменивался с домочадцами парой стандартных фраз и, небрежно пролистав свежую газету и проглотив кофе и тосты, отбывал на работу. Маму он называл «сонненшайн» или «шатц». Фрэнки всегда расплывался в улыбке, когда слышал эти слова из уст своего не склонного к излишним сантиментам родителя. Они были так счастливы: отец, мать и его старший брат. «Почему не умер он, Рик? Почему тогда ушел Фрэнки?»        «Сонненшайн», «шатц», «майн либе» повторял он снова и снова с диким американским акцентом, но это, кажется, будоражило его пассию еще сильнее. Элú Робéр была не такой, как Джин. С виду скромная и неприступная, а на деле – фурия в хрупком женском тельце. Он думал, что никогда не сможет никого полюбить после Джин. Но в его жизнь пришла Элú: изысканная, утонченная, загадочная — экзотический заокеанский цветок на унылой холмистой равнине Небраски. Он был готов положить к ее ногам весь белый свет и самого себя в придачу. Он перестал пить, стал усердно работать, получал повышения одно за другим. За пару лет он вырос от младшего администратора до помощника главного менеджера крупнейшего филиала «GW» в Омахе. Он работал по выходным и праздникам, лишь бы сводить Элú в очередной фешенебельный ресторан, или в театр, только бы она могла покрутиться перед зеркалом в новеньком платье, а после беспечно скинуть его к ногам своего Ричи, словно бы хваля соблазнительным видом за хорошее поведение.       Уже ждет белый сон,       Братик, подойди, крепче возьмись за…       За мгновение перед ним пронеслось испуганное лицо Франка, когда он недоглядел за ним, маленьким Риком, и тот упал с дерева, сломав руку и напоровшись переносицей на сук. Мимо туманного взора проплыло искривленное гримасой осуждения грубое лицо отца. Был ли он недоволен Франком? Конечно, нет. Рик был его главным разочарованием. А Франк… Мать плачет. Уже две недели прошло, а она все плачет. Когда моет посуду, когда делает с ним уроки, даже в его день рождения. Она все время плачет. И задорный смех Джин. И пылкие стоны Элú. Она говорит, что не может бросить своего ребенка. Но она жила без него целых два года и даже не вспоминала о нем, оставшимся с отцом в далекой Франции. Почему же она уезжает теперь, когда все уже почти что решено между ними? «Это неправильно, Ричи, я так не могу». Он чувствует, как с силой сжимает ее тонкое запястье, как больно впиваются в ладонь камни на ее браслете. «Ты никуда не уйдешь. Ты можешь привести своего сына сюда. Я все равно хочу на тебе жениться. Мы купим дом. В Браун Парке. Прямо на берегу Миссури. Переедем в любое место, куда ты скажешь». «Прости меня, Ричи». Почему она так холодна? Почему так спешит? Что он сделал не так? Ведь все было так хорошо… «Дело не в тебе», — последние слова добивают его прямо в висок. «Как же не во мне? А в ком же?..» Он растерянно стоит в оглушительно светлом холле просторных новеньких апартаментов. Он снял их лишь для нее. Для Элú.       Месяцы запоя, увольнение, жалкая попытка суицида. «Но я больше не слабак и не тряпка. Теперь все получится».       Обретающая плавники жизнь неистовым смерчем вырывалась за пределы его жалкого бесполезного тела, танцуя на поверхности, смешиваясь с волнами и водоворотами, растворяясь в бесконечной ласке водной стихии. В висках пульсировали триумф и гордость. Прощальным взмахом проплыл перед нечетким взором едкий сигаретный дым.       Шпиэль мит миэ — поиграй со мной…       Фаттэ, Мутта, Кинд — папа, мама, я….       Последнее, что он увидел на экране, — ровный черный крест и лежащего на больничной каталке мужчину.