Грехи наших отцов

Самое важное утро в жизни Эдриана Фуко не задалось ещё со вчера. Мало того, что большую часть дня он пытался разыскать куда-то пропавшего Вика, так ещё ближе к ночи позвонила Рамона и просто огорошила его новостью о том, что не сможет ассистировать на утренней съёмке. «Да что такого могло с ней случиться?! — негодовал вставший ни свет ни заря звукорежиссёр, яростно полируя два ряда плотно стиснутых зубов, — Такое утро, такой шанс! Ланге платит из своего кармана, надо ковать железо, пока горячо!» Им же ясно дали понять: новый вождь марлийцев не прощает ошибок, и в утро казни ему нужны исключительно профессионалы. И уж кто-то, а Эд — первоклассный спец в своём деле: прожжённый технарь, всецело преданный освободителям — он просто обречён был возглавить столь важный проект. «Да пусть титаны сожрут хоть всех моих ассистентов, а эту съёмку мне не испортит ни чёртова Рамона, ни мой треклятый член!» Впервые в жизни Эд даже рад, что с потенциальной дамой не срослось: с одним только Гленом каши не сваришь, и бестолковая красотка в студии им совершенно ни к чему. Наскоро собравшись, мистер Фуко сунул в портфель бутерброд, придавив его яблоком сверху. С твёрдым намерением позавтракать уже на работе, он сел в новенький автомобиль, в два счёта домчавший его до входа на огороженную территорию дворцового комплекса. Стеклянный дворец был открыт три года назад и наделал по стране такой шумихи, что едва ли можно найти хоть кого-то, кто не видел бы это величественное здание вживую или на картинке. В целях экономии электричества («или дабы не делать из него лёгкую мишень») подсветка дворца временно отключена, а посему красота его сводов растворилась в тьме предрассветного утра. Но Эду плевать: с освещением или без — а к дворцу он всегда был весьма равнодушен. После необходимого, но оттого не менее неприятного досмотра Эда наконец впускают в Стеклянную башню. Именно она заставляет мистера Фуко жалеть о том, что в ней нельзя провести всю свою жизнь. Если бы его попросили перечислить главные достоинства башни, он непременно выделил бы скоростные лифты, ультрасовременную поэтажную планировку, а также технические новинки с кучей иностранцев в придачу. Однако вышеперечисленное попросту меркнет на фоне стеклянных внешних стен, которые и дали башне такое название. Сногсшибательный панорамный вид с любого этажа — вот что сделало Стеклянную башню не только чудом Либерио, но и главным козырем в личной жизни Эда (судя по количеству девиц, которых он заманил сюда поглазеть). Занырнув в башенный лифт, Мистер Фуко с облегчением выдыхает: вопреки слухам о паранойе Ханса Ланге главный лифт отключать не стали, а значит, одной головной болью меньше. Тащиться на самый верх по лестнице — то ещё «удовольствие», и Эд точно отложил бы его на потом. Спустя минуту, наполненную мерным гудением, металлические двери открываются на тридцатом этаже. На нём есть много всего, но мистер Фуко направляется в радиотелецентр, состоящий из трёх условных зон: режиссёрской аппаратной, где Рамона с Гленом должны были подготовить «декорации» для предстоящей видеосъёмки, студийной технической аппаратной, откуда ведётся радиовещание, а также внутреннего балкона, ведущего в гримёрку, техническую подсобку да моповую со всякой уборочной хренью. Войдя в студию, Эд первым делом включает свет. Затем ставит портфель на стул и направляется в режиссёрскую, дабы оценить масштаб предстоящих работ. «Твою мать… И чем только занимались вчера эти кретины?!» — скрипит зубами он, отмечая бестолковую расстановку буквально всего: и мебели, и аппаратуры. Единственное, что размещено верно — бордовая ширма-штора, протянувшаяся от непроницаемой межкомнатной стены к стеклянной внешней. Эта ширма отрезает от режиссёрской солидный кусок пространства, и огромный символ освободителей в её центре послужит фоном для сегодняшней речи врагов Марлии. «Ну, Глен, ты у меня получишь…» — стараясь не думать, что сделает с видеооператором по приходу, Эд закатывает рукава своей лучшей рубашки и принимается расставлять всё заново. Во-первых, он сдвигает дубовый стол таким образом, чтобы голова сидящего за ним оказалась прямо внутри трёх перечёркнутых колец на бордовой ширме. Во-вторых, он придвигает к столу стул с подлокотниками. Будь его воля, Эд разместил бы предателей прямо на полу, но Ханс Ланге хочет сделать «красиво», ведь картинка в кадре многое вложит в его дальнейшую репутацию. Теперь, когда стол и стул стоят правильно, что-то по прежнему не так. Внезапно Эда осеняет — тупица Глен зачем-то выставил вертикальную стойку микрофона, а ведь и дураку понятно: раз Ланге нужен стол и стул, враги Марлии, вероятно будут в не очень-то «стоячем» состоянии. Сходив за настольным микрофоном и проверив его исправность, Эд добирается до видеокамеры. Какого-то хрена она стоит под углом, а должна располагаться прямо напротив стола, чтобы снимать лицо говорящего строго в анфас. С десятым, а то и сотым вздохом за это утро мистер Фуко размещает камеру как надо, и, стоит ему оглядеться в поисках прочих косяков, как на его глаза тут же попадается… «…кресло!» Конечно же, кресло для самого Ханса Ланге, которое — «Глен, я прибью тебя на месте!» — никак не должно быть скрипучим стулом, непонятно каким образом избежавшим помойки. Эд оттаскивает потрёпанный стул за ширму, отмечая, что за ней полно места: помимо двери запасного выхода там свободно размещаются две метровые скамьи. Но проблема-то не решена, и скрепя сердце звукорежиссёр решает пожертвовать вождю собственное кресло: бархатное и некогда бордовое. Хоть оно и солидно протёрто его задницей, но от этого ничуть не потеряло своего удобства. Пара финальных штрихов — и площадка для съёмки выглядит сносно, а значит, настало время настроить крупную технику. Глянув на часы, Эд принимается за дело. Шаг за шагом он тестирует всё: начиная с видеокамеры, синхрогенератора и каждого монитора, и заканчивая периодически глючащей панелью управления. Довольный исправностью оборудования, Эд уже открывает портфель, чтобы позавтракать, но вовремя замечает пыль на осветительных приборах. Так как Ханс Ланге помешан на порядке, мистер Фуко принимает единственно верное решение — пожертвовать завтраком во имя чистоты. И вот звукорежиссёр идёт вверх по лестнице на внутренний балкон, чтобы взять стремянку и тряпку, даже не подозревая, что там его ожидает «сюрприз»: дверь моповой нещадно заклинила и не оставляет иных вариантов, кроме как молиться, чтобы всё необходимое нашлось у метеорологов этажом выше. Наверху Эду везёт, и в самый разгар протирания прожекторов в студию приходит Глен. Это значит, что рутинную работу можно скинуть ему, а самому наконец-то позавтракать. Но завтрак завтраком, а хорошая взбучка по расписанию, и, слезая со стремянки, Эд начинает орать: — Глен! Вы тут с Рамоной вчера балду гоняли или как?! Должны были всё подготовить, так какого хрена тут всё наперекосяк? Ещё и дверь в моповую заклинила и пришлось бежать на верхний этаж за сраной стремянкой! — спустившись на пол, Эд в сердцах швыряет пыльную тряпку на тумбу. Худощавый видеооператор с зализанными назад русыми волосами грустно вздыхает при входе. Вообще-то он привык к ворчанию Эда, но сегодня тон босса ему особенно не нравится: — И тебе «здравствуй», Эд, — тихо говорит Глен, вешая курточку на настенный крючок. — А ты, бестолочь, мог бы додуматься прийти пораньше, раз Рамоны не будет! А ещё лучше провёл бы в квартиру телефон, как давным-давно сделали все прогрессивные люди! — А я и пришёл раньше, Эд. Меня долго досматривали, вот и всё. — Ага, не неси чушь! «Досматривали» его, как же! А то меня не досматривали, и я не знаю, сколько времени это занимает?! — Да, но… — А что с Рамоной? Какого хрена я узнаю все новости только перед сном, неужели нельзя было ра… Сухой кашель в дверном проходе заставляет Эда замолчать. — Господа, я не помешаю? Оцепеневший Глен отступает в сторону, пропуская внутрь обладателя холодного голоса. Вошедший выискивает Эда серыми глазами и, прочитав имя на бейдже, тут же скалится в широкой улыбке: — Мистер Эдриан Фуко, не так ли? — Д-да, мис… мистер Ланге. То есть господин главнокомандующий, — едва дыша от напряжения, поправляется Эд. Пустой желудок предательски урчит, и от того, как презрительно дёргается уголок губы полковника, Эду хочется провалиться сквозь землю. — Я у вас осмотрюсь? — спрашивает Ланге. И, не дожидаясь ответа, неспешно прохаживается вдоль стеклянной стены, скрытой под плотным слоем жалюзи. При необходимости жалюзи можно поднять, и вся студия наполнится утренним светом. Однако такого приказа не поступало, а посему Эд оставил внешнюю стену зашторенной. Тем временем Ланге доходит до бордовой ширмы, и, отодвинув её, оглядывает скрытое за ней пространство. — Куда ведёт эта дверь? — интересуется он, кивая на запасной выход. — К ле… к лестнице и лифтам, сэр. — Чудно, — отпустив ширму, Ланге подходит к дубовому столу. Палец кожаной перчатки проводит по лакированной поверхности, и, удовлетворившись отсутствием пыли, Ланге разворачивается к Эду: — Мистер Фуко, возможно, я ослышался, или у вас проблемы? Миссис Хатари уверяла, что вы лучший в своём деле, и мне было странно застать вас в расстроенных чувствах в столь важное утро. Могу я предложить вам содействие? Назовите фамилии тех, кто вас расстроил, и в следующий раз они хорошенько подумают, прежде чем вас подводить. — Ох, нет, сэр, всё в порядке, — стараясь не смотреть на бледного как смерть Глена, разуверяет Эд, — Всё в порядке, правда, мы-м-можем начинать хоть прямо сейчас. — Очаровательно, — широкий лисий оскал стремительно сменяется плотно сжатыми губами, — Так мы и поступим. Я пока выпью чашечку кофе, любезно предложенную миссис Хатари. И раз уж я в хорошем расположении духа, то не буду пить её залпом. Соответственно… — Ланге смотрит на наручные часы, — … у вас примерно пятнадцать минут. — Да, сэр — пересохшими губами отвечает Эд. Ему остаётся лишь надеяться, что его хорошая знакомая, а по совместительству администратор башни, Хельга Хатари умаслит полковника посильнее. И, едва дождавшись ухода Ланге, Эд яростно шепчет своему видеооператору: — Тащи отсюда эту стремянку, осталоп, и бегом за камеру! Я быстренько всё перепроверю и… богиня, хоть бы нас сегодня пронесло! Спустя ровно пятнадцать минут Ланге возвращается обратно и, положив на дубовый стол лист бумаги, усаживается в бордовое кресло. Он приказывает ввести только одного пленника, а остальных отправляет за ширму, где под охраной они будут дожидаться своей очереди. И что-что, а внешний вид врага Марлии потрясает Эда до глубины души. Он-то рассчитывал увидеть кого-то из верхушки правительства, а вовсе не бледного и, пожалуй, слишком худого для политической шишки светловолосого мужчину с плотной повязкой на глазах. — Усадите мистера Арлерта, — приказывает Ланге, и его солдат сажает пленника на дубовый стул. — Руки пристегнуть к подлокотникам. Повязку снять. Пока человек Ланге беспрекословно выполняет его приказы, Эд поражается контрасту выглаженной белоснежной арлертовской рубашки и его измождённого вида: он выглядит так, словно не ел неделю, а тёмные круги под глазами намекают на то, что, возможно, столько же и не спал. — Мистер Арлерт, кивните, когда будете готовы говорить. Дождавшись слабого кивка, солдат Ланге сдирает со рта сидящего изоленту, и, отдав честь хозяину, скрывается позади ширмы. — Свет! Больше света! Зажгите всё! — командует полковник и подаётся на стуле вперёд, дабы насладиться страданиями мужчины, резко дёрнувшего головой от ослепительного жара прожекторов. — Превосходно! — шепчет Ланге, затем оборачивается к Эду, — Начнёте съёмку по моей команде, а сперва нам с мистером Арлертом надо поговорить. С каждой секундой прожекторы раскаляют воздух всё сильнее, и Эду хочется хотя бы на время их отключить. Но маниакальный блеск в глазах марлийского вождя пугает его настолько, что всё, что остаётся им с Гленом — просто затаить дыхание и ждать. — Мистер Арлерт, как ваше самочувствие? — нарочито любезно интересуется полковник, — Меня беспокоит ваш внешний вид. Тот выпрямляется на стуле и, упорно сражаясь с слепящим светом, хрипло отвечает: — Не жалуюсь. Бывало и хуже. — Превосходно. Надеюсь, ваша «диета» не причинила вам сильных неудобств? Позвольте я поясню, почему мы решили вас не кормить. Выбранный способ вашей казни предполагает расслабление мышц кишечника, и мне бы очень не хотелось испортить столь показательный момент вашими, простите, испражнениями. Так что, считайте, что вам повезло, отправиться на тот свет «налегке». Хоть Эду и не видно лица Ланге, по его голосу понятно: издевается. И нарочно. Но пленник игнорирует издёвку: — Где Корнелия? Вы сказали, что я увижу её сегодня. — О, обязательно увидите, мистер Арлерт. Совсем скоро. На том свете. Голубые глаза в ужасе распахиваются, а пересохшие губы вопрошают: — Что?.. Что значит «на том свете»?! Вы же обещали её не трогать! — А я и не тронул, — пожимает плечами Ланге, — За меня сделали всю работу. — Но как?.. Что случилось? — ошарашенно шепчет пленник, в то время как веки его начинают дрожать, а белки глаз воспаляться. — Вы точно хотите знать, мистер Арлерт? — вкрадчиво спрашивает Ланге. Встав с кресла, он подходит к стеклянной стене и смотрит на город сквозь щёлочку жалюзи: — Предупреждаю, правда причинит вам боль. — Я должен знать. Расскажите мне всё, — арлертовские губы сжимаются так плотно, что Эду ясно: он готов услышать что угодно. — Как пожелаете, — развернувшись, Ланге достаёт из кармана заготовленную сигару с золотой зажигалкой. Сделав неспешную затяжку, он заявляет: — Вашу дочь убил Рой Браун. Сжёг её заживо пару дней назад. Вместе с Кристофом Гиммлером. И моим особняком в придачу. На несколько секунд студию наполняет лишь гудение раскалённых прожекторных светодиодов. Кадык обнажённого горла пленника дёргается в попытке сглотнуть, а рот выдыхает: — Рой?! Но почему?.. И где он сейчас? — Сам он тоже сгорел. К моему сожалению. Маловато успел побыть моим сыном. И, смакуя каждое слово, Ханс Ланге рассказывает Арлерту всё, начиная с той самой секунды, как Рой Браун пришёл к нему на службу и отрёкся от семьи. Чем больше говорит марлийский вождь, тем плотнее смыкаются губы мужчины и сильнее сминается его бледный подбородок. — Мистер Арлерт, я понимаю ваше расстройство, но разве вы удивлены? Неужели за столько-то лет не замечали, каков он, ваш приёмный сын? Талантлив, горяч. Но слишком уж завистлив. Не удержался, вспылил, пошёл против братьев, вот и спалил особняк ненароком. Разве в прошлом не бывало таких эпизодов? — Хватит, — процеживает тот сквозь зубы. — Довольно. Я услышал достаточно. Удовлетворённый вызванной реакцией, Ланге подходит к пленнику. Сделав очередную затяжку, он выпускает дым поверх его головы, а сам серьезно заявляет: — Не подумайте, мистер Арлерт: я вам соболезную. Я и сам потерял любимую женщину и нашего ребёнка. И едва не проворонил свою страну, но, думаю, мы оба согласимся, что по сравнению с первой потерей — это чистая мелочь. — Зачем я здесь? — полумёртвый то ли от новости, то ли от усталости Арлерт поднимает воспалённые глаза на полковника, — Вы забрали у меня мою семью. А больше у меня ничего нет. — Вы здесь затем, чтобы искупить свою вину, — Ханс Ланге зачем-то снимает своё обручальное кольцо и кладёт его на стол рядом с листом бумаги перед пленником: — Да, мою любимую, погибшую в порту от вашего колоссального взрыва, уже не вернуть. Как не вернуть и большую часть человечества. Но культ Йегера силён как никогда, и они замыслили ужасную гадость — и ладно, если б только против нас — да вот снова против всего мира! Вместе мы их остановим. В каком-то отупении глядя на кольцо, Арлерт только и может равнодушно вымолвить: — Я не имею с йегеристами ничего общего. И давным-давно живу в Марлии. Не понимаю, как я… — А вам и не нужно ничего понимать. Просто прочитайте на камеру текст. По бумажке. А мы покажем ваше выступление всему миру. Кривая усмешка искажает арлертовские бледные губы. Как будто что-то вспомнив, он тихонько трясёт головой, чтобы прогнать наваждение, а затем задирает подбородок: — Почему именно я? — Потому что мне нужна причина, мистер Арлерт. Причина истребить каждый йегеристкий кусок дерьма, начиная с самой верхушки, засевшей в районе бывшей стены Сина. У меня есть идеальное оружие, есть средства, чтобы всё воплотить. Остался только повод. — С чего мне помогать тебе? — Значит, уже на «ты», да? Хорошо, я допускаю наше сближение, — Ланге резко разворачивает стул пленника в свою сторону и наклоняется к нему вплотную, — Арлерт, я знаю, ты не дурак. Ты так и так будешь казнён, вопрос лишь в том, сколько мучений сможешь вынести ты, а сколько — твоя жена. — Энни — воин, она сражалась за Марлию, нет ни одной причины, чтобы её… — Она жена врага Марлии. Помнишь, что делали даже с чистокровными марлийцами, спутавшимися с элдийскими отродьями? То-то же. Раньше надо было думать. Или прятаться лучше. — Подонок… Эд уверен: если бы во рту Арлерта не пересохло, он отправил бы в лицо Ланге смачный плевок. — Нет, Арлерт. Подонок здесь только лишь ты, — с этими словами Ханс Ланге впечатывает в тыльную сторону ладони пленника тлеющий кончик сигары, — Я бы мог запытать тебя до смерти, Арлерт, — шипит он, вминая её ещё сильнее, — Мог бы расчленить и сжечь твою жену точно так же, как когда-то ты мою Элизу. Но я даю тебе шанс. Одной только речью избавить супругу от невыносимых мучений и быстро сдохнуть самому. Вытаращив глаза от ужаса, Эд просто не верит во всё происходящее, а Арлерт, морщась от боли, хрипит: — Но если я сделаю… как ты хочешь… тогда погибнет много людей… И начнётся новая… мировая война. — Тебе будет уже всё равно, — чеканит Ланге. Он стряхивает пепел на дымящуюся рану и, сделав новую затяжку, выдыхает вишневый дым пленнику в лицо: — Признайся, Арлерт. Признайся, что ты устал. Устал играть в героя, иначе к чему бы тебе ото всех скрываться?.. — Не твоё… дело. — Ну как же не моё? Я ведь внимательно изучил твою биографию, — Ланге резко тушит сигару о другую руку прикованного и кладёт её на стол, — И пришёл к выводу, что ни одно твоё решение ни разу не привело ни к чему хорошему. Вспомни, что случилось, когда ты отказался читать речь восемнадцать лет назад? Королеву Парадиза свергли и едва не убили, ведь её правительство так и осталось без марлийской поддержки. А что случилось, когда ты взял в семью Роя Брауна? Показать тебе нагляднее? Мистер Фуко, отключите прожекторы и поднимите жалюзи, пусть мистер Арлерт посмотрит, во что превратил город его ненаглядный приёмный сынок. Едва живой от напряжения, Эд подрывается с места и спешно вырубает все прожекторы, а затем распахивает жалюзи, заполняя режиссёрскую мягким утренним светом. Ланге за волосы поворачивает голову пленника к стеклянной стене: — Смотри, Арлерт. Видишь, какой теперь чёрный наш ненаглядный Либерио? А ведь это сделал Рой Браун, и делал это с радостью, во имя меня. — Хватит, — умоляюще шепчет Арлерт и в полном бессилии прикрывает глаза. Слеза стекает по его бледной щеке, и Ланге его отпускает. — Армин-Армин, — переменившись в голосе, Ланге наклоняется к его уху, — Хотя бы раз в жизни сделай так, как хотят другие. Доверь этот мир мне, Арлерт, и ты не пожалеешь. Ты безболезненно умрёшь от химикатов, и смерть твоя будет похожа на сон. Увидишься с дочерью, Йегером, а следом придёт и жена. Это будет лучшее решение в твоей жизни. Клянусь, — сжав ладонью белоснежное плечо, Ланге отходит к окну. А пленник… пленник морщится от выступивших слёз и вглядывается в будущую речь. И чем дальше он её читает, тем сильнее хмурятся его светлые брови. На секунду Эду становится страшно: Арлерт вовсе не выглядит так, будто Ланге его убедил, и чего доброго скоро дождётся самых настоящих пыток на свою голову. «Пожалуйста, согласись прочитать», — молится Эд, а Арлерт отрывается от речи и обводит заплывшим взглядом режиссёрскую, ведь погасшие прожекторы это вновь позволяют. Подняв взгляд на внутренний балкон, он отчего-то на секунду распахивает глаза и сразу же резко их отводит, будто его резанули ножом. — Я готов! — внезапно восклицает он. Ланге разворачивается на каблуках и вопросительно поднимает брови. С часто вздымающейся грудью и на удивление покрасневший, пленник смотрит полковнику прямо в глаза. Его ладони сжимаются в кулаки, и он решительно повторяет: — Включайте камеру. Я готов читать речь.