Грехи наших отцов

Если бы Конни Леонхарт предложили выбрать самое ненавистное слово на свете, она без колебаний выбрала бы слово «подожди». Будь то сладкая конфета, которую можно съесть только после супа, или долгожданное утро, до которого непременно нужно доспать — ожидание для неё всегда было крайне мучительным. Но кто бы мог подумать, что прямо в эту секунду, когда вот-вот — и её сердце разобьётся на тысячу частей вместе с Брауном, тем самым Брауном, который совсем недавно презирал всё их «бесхребетное» семейство, а сейчас готов пожертвовать собой, чтобы их всех спасти… именно слово «подожди» заставит её позабыть как дышать. И страннее всего то, что произносит его вовсе не Энни и даже не она сама: вместо них это делает… …Ник. Обращаясь к Рою? К Ланзо? А может быть, сразу к двоим?.. Словно в замедленном сне принц поднимается на ноги и обхватывает запястье своего учителя: — Мастер Лео, я… прошу пять минут. Ещё пять минут. Лично мне. Рыжий задирает подбородок и хмурит брови в попытке докопаться до мотива этой просьбы в воспалённых королевских глазах. — Я принимаю ваше предложение и готов уйти, — объясняет ему Ник, а потом почти шёпотом добавляет, — Но сперва я хочу попрощаться. Проходят пять, десять, а может быть, сотня секунд и… к облегчению всех присутствующих, Ланзо всё-таки опускает детонатор себе на колено, а затем демонстративно смотрит на настенные часы, что означает одно: Новый отсчёт начался. Благодарно кивнув учителю, Ник отпускает его запястье и становится перед ним, загораживая собой: — Подожди, берсерк, — просит он, и в его голосе сквозит такая вселенская усталость, будто это не истекающий кровью Рой, а сам он вот-вот лишится последних сил. — Ждать чего?.. — едва не дрожа от напряжения, упрямо хрипит Браун, — Отойди… Дай мне… Всё исправить. — Я не всё вам сказал. Сперва ты, — решив игнорировать Роя, Ник разворачивается к Конни, — Они всё ещё у тебя? — кивает он в сторону её карманов, явно намекая на свои часы. — Да… — отвечает та и онемевшими пальцами достаёт его серебряный подарок, — Хочешь обратно? Глядя на часы издалека, принц отрицательно мотает головой: — Она похожа на тебя. Моя мать, — с некоторой грустью заявляет он, заставляя Конни снова взглянуть на профиль Хистории, — Я всегда считал её… слишком хорошей. Она, как и ты, слишком легко прощала людей. Бросалась на помощь тем, кому нужна. Вот только я… — голос Ника садится, и, поморщившись, он всё же довершает фразу: — … вот только я оказался нужен ей. Принц отрывает взгляд от серебра в ладони Корнелии и смотрит ей в глаза: — Браун сказал правду. Я ведь правда похож на него. Я, как и он, всё никак не мог понять, почему моя родная мать отправила меня прочь, в изоляцию, словно какую-то… ненужную вещь? — в голос Ника прорывается обида, — Ведь я её сын, и она… Она должна была жить для меня! Но вместо этого жила лишь для других. Шмыгнув носом точь-в точь как Браун, Ник расстёгивает верхнюю пуговицу испачканной кровью рубашки, не прерывая зрительного контакта с Корнелией: — Да, мы с Брауном похожи. Но, в отличие от него, я выбрал другой путь. Если этот кретин нацепил серый мундир оттого, что повёлся на надуманные «идеалы», то я осознанно выбрал непроглядную тьму. Привычным движением откинув светлую чёлку со лба, Ник начинает закатывать левый рукав: — А знаешь, что всему виной? Ревность. И ненависть к собственной матери, которая так легко обрекла меня на одиночество. И, знаешь, Конни, я бы, может быть, понял, если б она отослала прочь всех своих детей, вот только Михаэля ей ничего не мешало таскать за собой. Ага, Михаэля, моего младшего брата, который все эти годы так и продолжал находиться рядом с ней. «Оставаться в городе опасно, Ники», — писклявым голосом передразнивает Ник свою мать, а затем кривит губы в презрении, — Ну, конечно, «опасно», но только для нас с Софией, а нашего младшего уж точно хранит чёртова Имир. Разделавшись с левым рукавом, Ник молча закатывает правый. Солнечный свет тем временем начинает бить ему в спину, отчего тёмные круги вокруг королевских глаз ещё сильней подчёркивают тяжесть его горьких слов: — Знаешь, в чём разница между мной и ним? — кивает Ник в сторону Роя, — Браун рос рядом с тобой, твоими родителями и чудесным Крисом. А знаешь, кто рос рядом со мной? Только зависть. Чёрная зависть росла бок о бок со мной вдали от семьи. И однажды её распёрло настолько, что я не сдержался. Хочешь знать, что я сделал, Конни? Ну конечно же, хочешь: я вижу это по твоим глазам. Хочу. И миллион раз пожалею об этом… — Если бы ты только знала, как я устал, — тяжко вздыхает Ник. С закатанными рукавами и расстёгнутой рубашкой он почти походит на того лучезарного юношу, каким впервые предстал перед Конни и Крисом в доме номер двадцать два, — Я безумно устал жить с этим грузом: помимо меня о нём знают трое, но этого он не становится легче. Ни на грамм. Замолкнув, Ник делает глубокий вдох — возможно, самый глубокий вдох в своей жизни — чтобы на выдохе признаться: — Я изнасиловал своего младшего брата. Чтобы отомстить ему за то, что мать выбрала не меня. Чтобы доказать ей, что на этот раз она не отвертится: ей придётся превратиться в монстра, чтобы меня наказать. Эта лицемерка с ангельским лицом должна была перестать быть хорошей. Омерзение вперемешку с чем-то ещё распространяется в тишине, повиснувшей в режиссёрской. Признание Ника звучит настолько чудовищно, что не выдерживает даже Рой: хватаясь за рану со словами: «ну и пиздец же ты… королевич», он оседает на пол, не в силах стоять дальше. Ник же и бровью не ведёт в его сторону, а жадно вглядывается в лицо помертвевшей Корнелии. Удовлетворённый реакцией, на которую, по всей видимости, и рассчитывал, он сводит исполосованные предплечья вновь, точь-в-точь как в доме Брауна старшего, демонстрируя их ей во всей красе: — Я наказал себя за это, Конни. Наказал много-много-МНОГО раз. Но страшнее оказалось другое… Моя мать, она… — серые глаза вновь выискивают материнский профиль на серебре часов, а в голос врывается череда судорожных всхлипов: — Она опять оказалась… слишком хорошей. Ей не хватило духу… меня казнить… и она отпустила. Отпустила насильника и извращенца… Не человека вовсе. Того, кто предал её, предал отца, предал сестру, а главное — предал собственного брата. Ведь он был в таком же возрасте, как и я… когда Леон впервые сделал это со мной. Что говорить: если уж первый рассказ Ника затронул душу Конни дальше некуда, то новое откровение проникает так глубоко, где скрипичного смычка, когда-то пилившего её сердце, уже и не слыхать. Как глубока, оказывается, эта бездна. Бездна, в которую рухнул Николас Райсс. — И вот после этого, — продолжает Ник, — Мать отправила меня куда подальше — на этот раз заслуженно. Я решил, что найду своего учителя. Чтобы ему отомстить. Я надругался над Михаэлем во многом из-за него, думаю, теперь это очевидно. — Ник… — начинает было Конни, но принц прерывает её: — Я думал, что я изменился и стал сильнее. Думал, что ни за что не поведусь на его слова, а оказался всё таким же дураком: мой мастер убедил меня в том, что я искуплю свою вину, если верну моей матери престол Парадиза. Но Браун прав, Конни. Моя мать никогда меня не простит. Сглотнув, Корнелия делает шаг навстречу принцу, но тот демонстративно отворачивается от неё, переключаясь на сидящего на полу Брауна: — Теперь ты. Оглядев бледного как смерть сына Бронированного, он вдруг заявляет: — Ты молодец, Рой. Кажется, это первый раз, когда Ник называет его по имени. — Тебе хватило сил на то, на что не хватило мне. Посиди пока так, всё равно тебя там не ждут, — со странной улыбкой кивает принц в сторону стекла позади, но быстро меняется в голосе, добавляя: — И да, тебе действительно повезло. С ней, — кивает он уже в сторону Конни. Не дожидаясь брауновского ответа, он разворачивается на сто восемьдесят градусов и оказывается лицом к лицу со своим учителем. Ник опирается на ручки инвалидного кресла и склоняется к нему вплотную, оставляя между ними едва ли десять сантиметров: — Остались вы, мастер Лео. Перед тем как всё закончится, я должен кое-что сказать…

***

— … вот ведь забавно… Я всегда думал, что ледяной пол в подземельях — это противно, а сейчас… Сейчас я так горю, что холод мне даже в кайф, — разместив голову на коленях у Криса поудобней, шепчет Ник ему в живот. Не в силах молчать, он сам решил прервать пятиминутную тишину, накрывшую подвал, после того как Леонхарт решила удалиться на деревянные нары. В отличие от Конни спать Нику совсем неохота, и безмолвные минуты наедине с обжигающей болью невыносимы. Жжёт. Как сильно жжёт. Будто всю кожу содрало. А, может, там и кожи-то не осталось? Попросить его что ль посмотреть?.. — Угу, — запоздало соглашается Крис, очевидно погружённый в свои мысли. Ох, чёрт, как же дерёт. Как же жарко-жарко-ЖАРКО. Терпи, сволочь. Терпи, мразь. Терпи, чудовище, тер… — Так лучше? — неожиданный вопрос из уст Криса пробирает Ника до мурашек. Или это ладони, его мягкие прохладные ладони, творят чудеса, накрывая обнажённую шею и щёку Ника, чтобы сделать ему та-а-ак… — …хорошо. Мне так хорошо… Как в раю, — с облегчением мурлычет Ник. — Я рад, — смущённо отвечает Крис и прижимает ладони к разгорячённой коже ещё сильнее, осмелев после столь бурного одобрения. Не убирай. Только не убирай. Оставь так. Просто продолжай… — Выходит, всё это время ты знал, кто родители Конни, — говорит Крис, — Ты понял это с самой первой секунды. Почему не сказал нам сразу? — То же я могу спросить и у тебя: ты сразу понял, что я принц Парадиза? И почему же молчал? — превозмогая боль, улыбается Ник, уверенный, что встречный вопрос позволит сойти с неудобной темы, — И, кстати, как: сильно я изменился со времён той фотографии? — Нет. Не изменился ни капли. И я сразу рассказал о тебе Конни. Я ответил на твой вопрос. Теперь отвечай ты, — серьёзность в голосе Криса мгновенно смывает игривый райссовский настрой: — Я рассказал вам сразу, когда услышал вопрос, — с откровенной неохотой отвечает он, — До этого вы и не спрашивали. — Вот как. Ясно. Нарастающее напряжение и больше не такие прохладные ладони Криса вызывают в Нике досаду. Он-то настроился на приятную беседу, а в лучшем случае даже на флирт, но чтобы выслушивать упрёки по ничего не меняющим поводам — на такое он не подписы… — Вживую ты даже лучше. Чем на фотографии, — заявляет вдруг Крис. И то, с какой мрачностью он произносит то, что должно было звучать как комплимент, заставляет Ника завестись ещё сильнее. Он хоть убей не понимает, почему Гиммлер говорит так, будто это плохо. То, что он чертовски хорош. — И каким ты меня представлял, когда дрочил? — поёрзав на боку, спрашивает Ник, — Пафосным богатеньким чистюлей? Или смазливым и наверняка тупым? Ник уверен, что Гиммлер выдаст что-нибудь остроумное в ответ, как непременно сделал бы он сам. Но, к его удивлению, вопрос сбивает Криса с толку, и после недолгого молчания, он способен лишь пробормотать: — Не знаю, я… обычно как-то не задумываюсь об этом. Честно говоря, когда я… «дрочил» на твою фотографию, меня интересовала только внешность. Эти слова заставляют Ника выскользнуть из-под рук и принять сидячее положение. Крис тут же подтягивает колени к груди и обнимает их скованными руками, а Ник негодует внутри: «Только внешность», значит? Во-о-от оно, значит, как. До него вдруг доходит, почему Крис превратил комплимент в проклятье. Моя внешность и есть проклятье. И сегодня будешь проклят ты, Крис Гиммлер, ведь ты как миленький на неё поведёшься. Встав на колени, Ник всматривается в карие глаза и так медленно слизывает запёкшуюся кровь со своих губ, что вынуждает Криса судорожно сглотнуть и даже слегка приоткрыть рот. Перехватило дыхание, значит? А ведь я только начал… Довольный произведённым эффектом, Ник ухмыляется и сдувает чёлку со лба: — Я тебе нравлюсь, ведь так?.. — констатирует он очевидное, — Давай сыграем в игру? Так вот, назови любой факт обо мне, и, если догадка верна, то, так и быть — я тебя поцелую. Гораздо круче, чем в ночь, когда полыхал Либерио. Что скажешь? Ник шепчет достаточно тихо, чтобы не разбудить Конни, и на какое-то мгновение ему становится боязно, что Крис его не услышал, но пятно света от решётчатой двери прекрасно подсвечивает румянец, заливший щёки темноволосого красавца. Попался. Вот уж неожиданность, но, вместо того чтобы согласиться, Крис укоризненно качает головой: — Идиот, — мрачно бросает он. И, глубоко вздохнув, начинает пялиться в тёмный угол подземелья, всем видом давая понять, что только что услышал ужасную глупость. — Но почему? — недоумевает Ник, — Это ж безобидная игра: я люблю рассказывать о себе и готов сделать приятно нам обоим, не вижу ничего страшного в том, чтобы… — Не буду я играть в твои игры, — хмуро отрезает Крис. — Почему? — Потому что для тебя всё вокруг — игра. Ты демонстрируешь это каждым своим поступком. А я не привык играть с серьёзными вещами. Тем более сейчас. Странно, но вполне себе безобидный выпад отчего-то задевает Ника. И с чего бы вдруг?.. «Идиот» звучит весьма даже мягко. По крайней мере по сравнению с теми эпитетами, которыми Ник регулярно одаривал себя сам, в своей голове. Сволочь. Мразь. Тварь. Урод. Ублюдок. Чудовище. Извращенец. Растлитель. Предатель. Конченный негодяй. — Значит тупым меня ты всё-таки считаешь. Если вспомнить значение слова «Идиот», конечно, — моментально переменившись в лице, заявляет Ник, — А в комнате пыток ещё и «дураком» называл. Ай-яй-яй, мистер Гиммлер. Обманывать нехорошо. — Я назвал тебя дураком по другой причине, — просто отвечает Крис и, судя по голосу, даже не думает выходить из себя, что злит принца ещё сильнее: — Дай угадаю, почему. Спорим, тебе стало стрёмно, что я выведу Леона из себя и он накажет вас всех? Ты же просто трусишка, Гиммлер, я же вижу тебя… — Да, я боялся, Ник. Но не за себя, — спешит прервать его Крис и становится на колени сам, а его скованные руки хватают Ника за рукав: — Я боялся за тебя, Ник. Я боялся, что он тебя убьёт. И мы… не увидимся снова. Чистосердечное признание лишает Райсса всех заготовленных уколов: а ведь он уже готов был уязвить этого праведника сценой с винтовкой, когда тому не хватило духу довести угрозу до конца. После услышанных слов становится понятно, почему. И вместо того, чтобы поблагодарить Криса и вернуть диалог в приятное русло, Ник вдруг поступает с точностью до наоборот: нескрываемая злоба заставляет его выдернуть рукав и прошипеть: — Да неужели, Гиммлер? А буду ли я нравиться тебе, когда я расскажу, что натворил? О, я заставлю тебя меня возненавидеть, и ты будешь жалеть, что я не сдох тогда, на стуле и с меня не содрали всю кожу живьём… Отчаянный шёпот Ника заставляет Криса поморщиться. И, прежде, чем Ник успевает продолжить, он говорит: — Я не хочу об этом знать. — Да ну?.. Неужели опять испугался? Игнорируя иголки, Крис устало откидывает затылок на каменную стену: — Потому что я вырос в хорошей семье. Меня воспитали два самых достойных человека на свете. Всё, что я знаю, я выучил от них или узнал из книг, которые они мне купили. — Причём тут это…? — хмурится Ник, а Крис твёрдо продолжает свою мысль: — При всём. Армин Арлерт убивал людей в Марлии. Энни Леонхарт сделала то же самое на Парадизе. Но думаешь, это имеет значение после всего, что они мне дали? Они изменились сами и изменили мир. К лучшему. По крайней мере, для одного человека. Но скорее всего, для трёх. Карие глаза встречаются с серыми, и Ник не верит своим ушам: — Мне всё равно, что ты натворил: я даже думать о том не хочу. Но если в том, что ты сказал нам с Конни в доме мистера Брауна, есть хоть капля правды, то ты хороший человек. Ведь ты хочешь освободиться… Становится так тихо, что Ник не уверен: то ли это его сердце стучит под стать колёсам паровоза, то ли случайный состав в самом деле съехал с пути и на остаточной скорости проехал сквозь их верхний этаж, снося его напрочь вместе с крышей Ника. — Ты угадал, — еле слышно на фоне колотящегося сердца шепчет Ник. — Что? — недоумевает было Крис, но ответ на его вопрос тонет в поцелуе, который впечатывает в него принц, притянув за воротник футболки. Поцелуй получается более резким и глубоким, чем следовало бы для начала. Но Нику плевать. Кажется, впервые в его жизни он целует кого-то, кто желает ему добра, и кого-то, кого он хочет сам. — Ник… ты чего?.. — после завершения поцелуя ошарашенно шепчет Крис, восстанавливая дыхание. — Ты назвал верный факт. Я действительно идиот. И я не должен был называть тебя трусом… мне очень-очень жаль… — Ты погоди, я докажу тебе, что я не трус, — решительно шепчет Крис, прерывая королевскую тираду, — И ты останешься со мной. Если захочешь… Рот Николаса Райсса сам собой растягивается в улыбке, и что-то тёплое разливается в его груди: — Уже хочу, — отвечает Ник, не в силах поверить, что это реально. Неужели он кому-то нужен? Неужели кто-то готов не брать, а отдавать? Неужели кто-то хочет быть рядом с ним, несмотря ни на что, и готов принять его при любом раскладе? Горящая спина затухает, а Ник придвигается ближе к Крису, каждой клеточкой своего тела наслаждаясь прикосновениями к этому идеальному человеку, из тысячи вариантов предпочёвшему его. — И не извиняйся, — добавляет Крис, — То, кем я был, больше неважно, ведь благодаря тебе я теперь тоже… ничего не боюсь, — с этими словами он подаётся вперёд и целует Ника сам, проявляя осторожную инициативу. Ник с готовностью отвечает на поцелуй Криса, готовый пробыть с ним в этом подземелье хоть целую вечность. Кажется, впервые за короткую жизнь, ему… легчает. Ведь камень на шее больше не нужно нести одному.

***

— Одна девушка сказала мне, что сдохнуть — это путь слабака, — проговаривает Ник, не сводя глаз со своего учителя, — Она сказала, что я не должен закрывать глаза, лёжа в сугробе в дремучем лесу… Но правда в том, мастер Лео, что никакого леса больше нет. Потому что я сжёг его сам, а заодно и всех тех, кого люблю. Это не вы сволочь и мразь, мастер Лео, а я. Я виноват в том, что спалил всё вокруг, вот только факел… — … факел дали мне вы. Выпрямившись, Ник разворачивается к Конни: — За всю свою жизнь я был нужен кому-то лишь раз. Но из-за меня его настигла смерть, ведь если б я не раззадорил Криса, он… скорее всего до сих пор был бы жив. Но Криса уже не вернуть, и всё, чем я могу облегчить твою потерю, лишь это. Лови! — за долю секунды Ник вытаскивает из кармана брюк не использованный шприц с инъекцией и бросает его к ногам Конни, — Спаси того, кто тебе дорог, Корнелия, ну а я… я передам от вас Крису привет. Развернувшись на каблуках, Ник снова наклоняется к своему учителю, медленно откатывая его инвалидное кресло подальше от стекла: — Прощайте, мастер Лео. Если мне не повезёт, увидимся в аду. И, разбежавшись, Ник набирает скорость и прямо с креслом своего учителя пробивает стену под аккомпанемент разбивающегося стекла. Оглушительный взрыв, который происходит слишком быстро и слишком мощно, сотрясает пол под ногами всех оставшихся в режиссёрской, заставляя Конни упасть. Часы выпадают из руки Корнелии и открывшийся циферблат открывает её взору стрелки, изломанные под стать королевским бровям. Они застыли на месте и даже не думают продолжать ход. Совсем как жизнь Ника, который — подумать только — наконец-таки освободился.