Грехи наших отцов

— Я же вижу тебя насквозь, Рой Браун, — протягивает Ланзо, поглаживая кнопку детонатора, — Но видишь ли меня насквозь ты? Кем я был? И кто, по-твоему, я есть сейчас? Словно на что-то намекая, он поворачивается к Брауну сперва нетронутой гладко выбритой щекой, а затем и багрово-красной, до неузнаваемости обезображенной взрывом. Безо всяких подсказок Рой давным-давно знает, как ответить на этот вопрос. — Ты демон… Рыжий дьявол, который вернулся из ада, чтобы забрать меня с собой, — процеживает он, чувствуя, как бинт, прижимаемый к его ключице, с каждой секундой наливается кровью всё сильнее. Ланзо замечает серьёзность брауновской раны, но равнодушно скользит по ней глазами и лишь ухмыляется его ответу: — Какая наивная чушь. Вот уже двадцать три года, как на наших землях нет ни демонов, ни богов. Даю тебе вторую попытку. — Тогда ты просто… везучий сукин сын, — раздражённо вздыхает Рой. Ему бы глоток воды, а не разгадывать ебучие загадки рыжего, который резко вдруг становится серьёзным. — «Везучий»? Можно сказать и так, — легонько кивает он, — Мне действительно повезло. Повезло родиться совершенным. Такие, как я, обычно правят миром. Но меня… угораздило стать рабом. — Рабом? — вырывается у Конни, и она спешно прикусывает язык, а Ланзо устремляет янтарный глаз на неё: — Это тебя удивляет? — хмыкает он, — Ты действительно думаешь, что самое страшное, что принёс Гул земли, это смерть под ногами титанов? Отчего-то в памяти Конни всплывает самоубийство матери Роя. — Нет, — грустно качает головой она, — Гул оставил миру очень много разных бед. То ли нарочно, то ли по совершенной случайности уголок ланзовского рта начинает дрожать, искажая тонкие губы в подобии дёрганной ухмылки. Но глубокий вздох — и он берёт мимику под контроль, продолжая рассказ: — В день, когда рухнули стены Парадиза, мне было всего лишь пять лет. В силу возраста или чего-то ещё я совершенно позабыл, что случилось с моими родителями. Скорее всего, их растоптали. Но, откровенно говоря, подробности меня никогда не интересовали. Холодно глянув в сторону Армина и Энни, Ланзо снова смотрит на их детей: — Сразу после Гула земли в мире воцарился Хаос. Хаос, повлёкший за собой волны насилия и самоубийств. Хаос, заставляющий людей вышибать себе мозги, лишь бы не напрягать их в потугах прокормиться на залитой кровью земле. По этим, а также по многим другим причинам, Браун, я ненавижу хаос всей душой. Так же сильно, как ненавижу тебя… — голос рыжего резко садится, а кулак с детонатором тянется к сердцу, чтобы как следует потереть его в попытке унять вспыхнувшую боль. Как только становится легче, Ланзо продолжает: — Именно хаос позволил прибрать к рукам беспризорных детей, каким-то чудом избежавших смерти. Ни родителей, ни дома, ни документов — присвоить их проще простого. Для рабства всегда было много причин, но в тёмные времена от бесплатной рабочей силы отказаться особенно трудно. И всё же, Браун, ты очень правильно сказал: даже при таком раскладе мне крайне повезло. Я стал не просто рабом… меня похитили для того, чтобы превратить в совершенного убийцу. Чему я оказался несказанно рад. Гордость в голосе рыжего заставляет Конни поразиться контрасту Ланзо с его покойным вождём. Ведь Ханс Ланге только и делал, что отчаянно оправдывал свои мерзкие дела, сочиняя мыслимые и немыслимые легенды, но Ланзо… чем дольше он говорит, тем яснее становится всем: Ему не просто «нравится» убивать. Он влюблён в своё дело по уши. — И вот, в пять лет я оказался в Хидзуру, — возобновляет Ланзо свой рассказ, — Купивший меня патрон определил меня в отряд юнцов, подготавливаемых для службы в его личной армии. Так и началась моя новая жизнь: в забытой богом деревушке под грязным сапогом ментора-старика. Забавно, но именно тот седовласый тиран, отвратительный, вонючий старикашка, а по совместительству полковник в отставке, и научил меня всему, что я знаю, в искусстве войны. Ещё забавней то, что сам он считал себя свободным человеком. Хотя по факту тоже был рабом: очень уж ему хотелось вернуть прежние порядки, и для этого он не брезговал ничем. — Кого-то он напоминает… — шмыгает носом Рой. Ему хочется продолжить мысль, но нахлынувшая слабость заставляет передумать. Ланзо предпочитает проигнорировать комментарий и задать Рою вопрос: — Знаешь, что больше всего бесило меня в отряде у господина Ланге? — Ну… — Рой облизывает пересохшие губы, пытаясь придумать ответ поостроумней. Перебрав в голове несколько очевидных вариантов, он выдаёт самый дурацкий: — Знаю… ясен пень. Тебя бесило то, что Ланге… не разрешал гейство. Ты небось… так и мечтал… чтобы я тебя выебал. Господи, Рой, что ты несёшь!.. — мысленно возмущается Конни и стискивает плечо Брауна, чтобы он следил за языком, а Ланзо… Ланзо начинает смеяться: — Ты?! Меня?! — хрипло хохочет он, — С нестоячим-то членом? Да ладно-ладно, я шучу, — шутливый тон рыжего быстро превращается в зловещий, — Поверь мне: «гейства» на службе у господина Ланге было предостаточно. Хоть официально это каралось смертью, мне он разрешал побаловать себя. В подвале, когда никто не видит. Вспомнив, чью рубашку ей дали накинуть в особняке Ланге, Конни становится дурно. Ланзо читает это по её лицу и просто поясняет: — В отличие от большинства людей, я живу в гармонии со своей натурой. Сильные охотятся на слабых: так устроен этот мир. И взамен за преданную службу я всегда получаю, кого хочу, — закончив с Конни, Ланзо снова смотрит на Роя, — И всё же вернёмся к моему вопросу. Больше всего в отряде меня бесило то, что господин Ланге… делал из вас слабаков. Ему не хватило духу позволить мне ввести свои правила. Тренировать вас так, как тренировали меня. А если бы я мог, Браун, поверь мне на слово: я бы заставил тебя сражаться за возможность вступить в отряд. Допустим, с Масо. Сражаться на смерть, пусть и с самым слабым из нас. По мне, так это единственный способ вступить в отряд для новичка без мало-мальских достижений. — Так значит не один я… считал Масо самым слабым звеном… — вымученно ухмыляется Рой. Но воспоминание о том, что одолел близнеца каким-то лишь чудом, быстро стирает ухмылку с его рта. — Знаешь, что я сделал бы с тобой, окажись ты в моём детстве? — спрашивает Ланзо и сразу отвечает сам, — Я бы перерезал тебе горло как твоему сводному братцу. Таков был отбор среди рабов моего патрона: каждый купленный или похищенный кандидат в наши ряды проходил испытание кровью. Он должен был доказать, что достоин сражаться. Достоин учиться на равных со мной. Я ведь всегда был лучшим, Браун: в шестилетнем возрасте я мог запросто одолеть молодую рысь, а что я стал уметь к восемнадцати… тебе не достичь и к сорока. — Ну… раз сегодня «всё закончится»… Значит, и правда не судьба… — вздыхает Рой, а Ланзо вновь кривит рот в улыбке: — Для нас с тобой скоро кончится, да, — кивает он, — Но, пока время есть, признаюсь тебе кое в чём ещё. Знаешь, это забавно, но… Я ведь был похож на тебя в мои восемнадцать, когда блестяще закончил обучение и стал служить своему патрону как следует. Под стать тебе я был глуп: он снабжал меня лучшим оружием и экипировкой, тратил колоссальные деньги на моё содержание, а я, совсем как ты недавно… только и мечтал освободиться. До боли знакомое слово заставляет Конни посмотреть на Ника. Ссутулившись, он всё также сидит на полу и прячет лицо в коленях. Его застывший силуэт снова вызывает… жалость. — «Освободиться!» — издевательски восклицает Ланзо, — Только представь: раб, достигший большего, чем половина «свободных» людей вместе взятых, мечтал… освободиться! — и сотрясаясь в беззвучном уже смехе, Ланзо дёргает рукой с зажатым детонатором так сильно, что Конни уверена: виски у неё, должно быть, от страха уже седые. Одно неосторожное движение и… — А что смешного… в том, чтобы быть свободным? — хмуро спрашивает Рой. — Раб должен знать себе цену, — осознав, что никто не разделяет его «юмор», рыжий перестаёт смеяться, — Цена определяется тем, что он умеет и как легко можно без него обойтись. И, если хозяин по-настоящему ценит раба… он должен давать ему всё. Даже других рабов. В пределах разумного, конечно. — Ты так и не ответил… на мой вопрос… — вымученно упрекает Рой, — …что там… со свободой? — Это была лишь подводка к сути, Браун. Наберись терпения, и скоро поймёшь, — помедлив совсем немного, чтобы перевести дух, Ланзо переходит к ключевому, — Реальность оказалась такова, что мой патрон скончался. От старости, от чего бы ещё — ведь я охранял его безупречно. И знаешь, что он сделал перед смертью? Он отпустил меня. На свободу. И мне потребовался ровно месяц, чтобы понять, что это худшее решение в его жизни. — Почему?.. — Какой же ты наивный Браун. Недальновидный и неосмотрительный. Но дам тебе шанс догадаться самому. Оглянись-ка вокруг. Подумай о том, как живут «свободные» люди. А затем ответь на один простой вопрос. Свободная ли это жизнь? Кажется, вопрос застигает врасплох не только истощённого ранением Роя, но и Корнелию. На этот раз она совершенно не знает, что ответить, и покорно ждёт, всё также стоя позади брауновского стула. Ланзо, безусловно, замечает. Он бросает очередной холодный взгляд на родителей Конни и продолжает мысль: — Взять хоть твоих опекунов, Браун. Они полжизни провели, получая сущие гроши за тяжёлый и порой действительно рабский труд. А твой отец? Вспомни, как он жил до последнего времени. Разве так должен жить герой Марлии и защитник человечества? Мы же оба знаем, что нет. Вас, «свободных» людей объединяет огромное заблуждение: в этом мире нельзя жить свободно, и все вы точно такие же рабы, как я. Но, в отличие от меня, вы совершенно не знаете себе цену. Только Конни открывает рот, чтобы возразить, как Ланзо перебивает: — Погоди. Сперва дослушай. Пробыв на «свободе» примерно неделю, я устроился на обывательскую работу. Попробовал стать «свободным» человеком, как и все вокруг. И оплата за мои труды ужаснула меня настолько, что я стал вынюхивать: ну не может же быть такого, что ничтожно мало получают все вокруг! И очень быстро понял, что может. Хоть расшибись я в лепёшку и попади в «элитное» место, мне никогда не получить столько, сколько у меня было, когда я был рабом. Знаешь, Браун, сколько нужно «свободному» человеку, чтобы накопить на качественный клинок? — Ланзо кивает на катану Ника и сразу же сам выдаёт ответ, — Полгода своей жизни, Браун. Полгода. А я получил такой всего лишь за ночь. За одну ночь. Когда мастерски прирезал врагов моего патрона, не оставив ни единого следа после себя. При взгляде на окровавленную сталь, что ещё недавно была под брауновской ключицей, Конни вдруг хочется спросить, не тот ли самый это клинок, подаренный Ланзо его патроном, но праздность вопроса заставляет её передумать. И вместо этого она продолжает слушать его размышления: — Мог ли я радоваться такой «свободе», Браун? Разумеется нет. Совсем напротив: я был в таком отчаянии, что в одну из особо тоскливых ночей пробрался в склеп моего патрона. И разрезал его разлагающееся тело на тысячу частей тем самым клинком, который он мне подарил. Затем я плюнул на его останки и отправился продавать себя снова. Тому, кто больше заплатит. И, каково же было моё удивление, когда такой человек нашёлся на острове Парадиз. Упоминание родного места заставляет Ника поднять голову. Его руки всё также обнимают колени, а воспалённые глаза смотрят мимо Роя и Конни, прямо в пустоту. — Да-да, мне снова повезло, — продолжает Ланзо, даже не думая обращать внимания на перемену в Нике, — Повезло оказаться рядом с королевой Хисторией. В тот самый день, когда подорвали бомбу в одной из карет в попытке её убить. Но бомба была лишь частью спланированного покушения, и, когда останки друзей королевской семьи разлетелись по мостовой, именно я стал тем, кто мастерски уничтожил двух подосланных убийц. Именно я принёс рыдающего Николаса к его матери, пока королевские полицаи в ужасе разбегались кто куда. Ланзо говорит и говорит, а Конни не сводит с Ника глаз. Воспоминания о том дне тяжелы настолько, что он прикрывает веки и снова прячет лицо в колени. — То был день хаоса, Браун. Но я овладел им и подчинил себе, — горделиво хвастается Ланзо, — Я очаровал королеву настолько, что она доверила мне самое дорогое: жизнь своего сына. И только оказавшись вдали от города в качестве наставника наследного принца, я успокоился полностью. Отныне я был на своём месте: будучи королевским рабом, мне больше не надо было ломать голову над своим будущим. Я занялся тем, что умею лучше всего: стал обучать Николаса своему мастерству. — Не только этому, — внезапно выпаливает Конни, — Ты делал с ним кое-что ещё. Что-то ужасное, мерзкое и… Янтарный глаз впивается в девушку со злобой: — Я делал с ним ровно то, что делал со мной учитель-старик. Я делал его сильным. — Делал сильным… педофилией?.. — не веря своим ушам, спрашивает Конни. Да, надо бы смолчать, но она уже вступила в это болото, а значит — дойдёт до самого конца. — Сексуальное насилие — ничто иное, как очередной тип боли, — резко осаждает её Ланзо, — Хороший воин должен терпеть любую боль. Посмотри на меня, девочка, и задумайся хотя бы на секунду — разве то, что сделал Браун со мной, не должно быть в тысячу раз больнее, чем хотя бы твой отрезанный палец? — откровенно наслаждаясь ужасом и омерзением, с которыми Конни оглядывает его с головы до ног, Ланзо начинает перечислять: — Давай по порядку: я ослеп на левый глаз и оглох на левое ухо. Кожу на моём лице нестерпимо жжёт при каждом моём слове. И это не считая моих оторванных конечностей и не стоячего более члена. Но я настоящий воин и умею терпеть. Николас умеет тоже: сегодня он сражался так, будто в его бедре и не было ножа. Иначе он не смог бы победить. Сравнив ссутулившегося Ника и невозмутимо ровного Ланзо, Конни тут же возражает: — Но вы с ним абсолютно разные… Нику никогда и не нужно было быть сильным. Ему было нужно другое. Ему нужен был любимый человек. Ведь это он вколол инъекцию, которую потерял Рой. Разумеется, он… Услышав это, Ланзо лишь морщит нос: — Я не хотел привязывать его к себе. Все эти годы на Парадизе я твердил ему, что однажды уйду. И даже в подвале особняка, будучи в шаге от смерти, я ни к чему его не принуждал. Дождавшись, пока уйдёт Браун, я всего лишь дал ему выбор: убить меня и прекратить мои мучения или… подарить вторую жизнь. — А после Хистории ты… ты оказался у Ланге, да? — торопит рыжего Рой. Чувствуя, что его время истекает, он совершенно не хочет слышать про подвал и, возможно, главный в его жизни косяк. — На Парадизе назревала революция. А так как я никогда не сражаюсь на стороне проигравших, нужно было искать другое место, — признаётся Ланзо. — В то время Ланге набирал людей и, разумеется, я прекрасно ему подошёл. Я попрощался с Николасом, но сдуру оставил ему свой реальный адрес, по которому собирался проживать в Марлии до переезда к господину Ланге — уж очень он умолял. — Так он и отправил свою фотографию, — грустно констатирует Конни. — А ещё десятки писем, которые… — поняв, что, вот-вот скажет слишком много, Ланзо резко замолкает. Помедлив немного, он вздыхает, и голос его, как бы он ни старался, вовсе не звучит равнодушным, — Вот тут я поясню кое-что ещё. Не скрою: мне было непросто уезжать. Ведь за эти годы я и сам привязался к мальчишке. Но привязанности делают нас слабаками, и нужно было решительно отрезать любую связь. — Так фотография и оказалась в урне, — мыслит вслух Корнелия, а Ланзо подтвержает: — Именно. Я сжёг все мосты, переехал в особняк Ланге и оставил своего маленького принца позади. — … После того как измучил и извратил. Очередной упрёк из уст раздражающей девчонки вызывает на лице Ланзо болевой тик. Он смотрит на неё так, что будь его воля, он уничтожил бы её не взрывом, а одним лишь взглядом, чтоб она провалилась куда подальше со своим праведным гневом. Но вместо агрессивного ответа у Ланзо вырывается смешок: — Мой маленький воин решил на меня нажаловаться, значит? А он случайно не рассказал, что натворил сам? — Не надо, — резко подняв голову, умоляет Ник. — Почему не надо? Раз ты рассказал мои секреты, следует рассказать и твои. — Пожалуйста! — Ник бросается на колени и стискивает уцелевшее колено учителя, — Пожалуйста, не говори! Ланзо так мерзко кривит свои тонкие губы, что Конни уверена: прямо сейчас она услышит тот самый страшный секрет, который расскажет о Нике всё. Рыжий просто размажет его по стеклянной стене таинственной жуткой правдой, ведь на Ника ему плевать. Плевать точно так же, как и на всех осталь… — Встань, Николас. Встань и уходи. Слова Ланзо наполняют режиссёрскую тишиной. Тишиной, которую разрезает ошарашенный королевский шёпот: — Что?.. — всё ещё стоя на коленях, Ник вглядывается в лицо своего учителя, пытаясь понять, не послышалось ли ему. — Я сказал: встань и уходи. Обе двери открыты, и я отпускаю тебя на свободу. Ты же хотел… «освободиться». Не веря своим ушам, Ник смотрит на Конни и Роя. А те только и могут, что смотреть на него в ответ. Что же ты сделаешь, Ник? — от волнения Конни снова начинает грызть губу, а рука её поднимается с брауновского плеча на его горячую шею. Как ни крути, но чем дольше длится разговор, тем слабее становится Рой. Если Ник решит остаться и по приказу Ланзо нападёт опять, Рой вряд ли сможет заблокировать хотя бы один удар. Ник понимает это сам, и как будто желая что-то сказать, он уже открывает рот, но… отрицательно мотает головой сам себе. А затем в бессилии снова падает задницей на пол. И спрятав лицо в ладонях, начинает тихо плакать, явно вызывая в Ланзо досаду. — Всю эту жизнь, — изо всех сил игнорируя Ника, процеживает Ланзо, — Всю эту жизнь я сражался с хаосом. Ведь всей своей душой я верю только в порядок. Лишь уничтожив хаос, можно изменить мир. И что же наделала твоя подружка, Браун? Она уничтожила фундамент будущей стабильности. До сей поры мой господин уверенно побеждал: щупальца его власти уже накрепко вплелись почти во все структуры мира. Он получил негласную поддержку подавляющей части стран в будущем военном конфликте. — Но… ядерная война… — выдыхает Рой, а Ланзо маниакально перебивает: — Вот именно! Именно, Браун, ядерная война! Спланированная и своевременная, она стала бы залогом нашей победы. — Что?!.. Неужели вы хотели этой войны?.. — ошарашенно шепчет Конни. Ланзо смотрит на неё: — Да. И даже более того: мы специально пустили слух об оружии массового поражения и сегодня должны были продемонстрировать его публично. Для казни Арлерта и остальных наши учёные подготовили стеклянные кубы, которые планировалось наполнить особым газом. Так йегеристы смогли бы увидеть силу предполагаемого химического оружия, и это стало бы поводом к тому, чтобы нанести ядерный удар по месту его размещения. То есть прямо сюда. — «Предполагаемого»? То есть… Никакого химического оружия не существует? — выдыхает Конни. — Разумеется. В кубы мы пустили бы самый обычный, быстро улетучивающийся в атмосферу газ. Который, хоть убейся, не удержишь на земле. В этом и был гениальный блеф Ханса Ланге. Заставив Парадиз поверить в потенциальную возможность существования и применения химического оружия, мы буквально вынудили бы их нанести ядерный удар по Либерио, но тогда весь прочий мир стал бы на нашу сторону, и дни островитян были бы сочтены. — Но вы же погибли бы сами… я не понимаю… — морщится Конни. — С чего ты взяла? Мы планировали показать выступление Ханса Ланге только тогда, когда были бы далеко отсюда. Да, йегеристы уничтожили бы Либерио, надеясь убить обоих зайцев сразу, да только им было бы и невдомёк, что ни Ланге, ни химического оружия здесь нет и в помине. Шок от признания рыжего стремительно распространяется по студии, заставив подать голос даже забившегося в угол Эда: — Г-господин Ланзо… а в-вы предупредили бы о ядерном в-взрыве нас, м-местных? Даже не глянув в сторону Эда, Ланзо холодно отвечает: — Разумеется, нет. Взрыв должен выглядеть как можно более правдоподобно. Но что жертва города в сравнении с целой страной… — Сволочи… — вырывается у Конни, и она инстинктивно сжимает кулак, отпуская Роя, который так сильно кренится на бок со стула, что она каким-то лишь чудом ловит его на полпути и с трудом возвращает обратно в сидячее положение. — Рой… Ты как? — она садится перед ним на корточки и касается его горячей щеки, — Господи, только не теряй сознание… А тот, помотав головой, приходит в себя, не вполне осознавая, что чуть не вырубился в такой важный момент. — Ладно, Браун. Пора заканчивать, — вздыхает Ланзо, — Ханс Ланге мёртв. Взрыв уже ничего не решает, ведь без сильного вождя Марлия обречена погрязнуть в хаосе снова. Ты услышал мою историю, и я спрошу тебя ещё раз: — Кем я был, Браун? И кто, по-твоему, я есть сейчас? Кажется, слабость окончательно бьёт по мозгам, и словно какой-то дурак Рой начинает… улыбаться. Его жёлтые глаза упорно сражаются с закрывающимися веками, а губы лишь и могут процедить: — Ты был… есть… и будешь… рабом. Навсегда. Впервые за утро Ланзо доволен ответом. Он осматривает изувеченную половину своего тела так остранённо, будто это не вовсе не часть его, а затем изрекает: — Ты прав. Я раб, Браун. Но если раньше у меня хотя бы был хозяин, теперь из-за тебя… я раб своего немощного тела. Я хочу разорвать тебя, Браун, на тысячи мелких кусков, как сделал это со своим покойным патроном, и этот момент скоро настанет. Превозмогая боль, Ланзо поднимает руку с детонатором повыше: — А сейчас послушай меня внимательно. Из твоей ситуации лично я вижу два выхода, и вот тебе первый из них. Ты можешь убить меня, но мы оба знаем: я обязательно успею нажать на кнопку перед смертью. Там, под днищем моей коляски, находится с десяток «приветов» от Куно прямиком из ада. И напомни-ка, Браун, сколько секунд у тебя будет, чтобы спастись? — Четыре… — Верно. Даже если каким-то чудом спасёшься ты и твоя подружка, ваши родители непременно сдохнут от взрывной волны. Однако есть ещё один выход. — Какой?.. — В любую из дверей, которые — я повторяюсь — не закрыты. Вы можете сбежать и, если повезёт, даже пробраться мимо наших людей внизу. Но это вряд ли: с твоим ранением победа тебе явно не светит. И да — как только вы будете у любой из дверей, я нажму эту кнопку. Так что в любом случае ваших родителей ждёт одна и та же судьба. Будучи здесь, внутри, я нажму эту кнопку при любом раскладе. — Второе, — решительный голос из центра студии заставляет Корнелию обернуться. Энни Леонхарт, вновь содравшая изоленту с покрасневшего рта, приказывает: — Уходите отсюда. А если Рой не может идти, пусть Конни уйдёт сама. — Но мама… — в ужасе начинает ее дочь, но Энни тут же прерывает: — Ты слышал меня, Рой? Не теряй времени. Слёзы обжигают щёки Корнелии, когда к словам матери добавляется ещё и медленный кивок отца. С заклеенным ртом и скованными за спиной руками, это всё, что ему остаётся. — Кстати, о времени. Даю тебе пять минут, — заявляет Ланзо, — Как раз столько тебе осталось пробыть в сознании. Поторопись. — Но есть… и третий путь… — каким-то до странного хриплым голосом процеживает Рой, привлекая всеобщее внимание к себе. Молчаливый кивок рыжего подтверждает его догадку. — Ты… по-любому нажмёшь эту кнопку… если будешь внутри… да? Ланзо молча кивает ещё раз. — Тогда… я всё понял, — титаническое усилие — и Рой встаёт на ноги, при выпрямлении сильно покачнувшись. — Значит мне… всё-таки придётся стать… моим отцом, — бормочет он себе под нос, и, миновав шокированную Корнелию, ковыляет к столу, на котором лежат три пистолета. — О чём ты, Рой… Пожалуйста, не делай глупостей! — Конни хватает его за плечо, но Рой накрывает её руку окровавленной ладонью и твёрдо уверяет, — Всё будет хорошо, Конни. Просто… доверься мне. И, выскользнув из ее хватки, он ковыляет дальше, пока, наконец, не добирается до стола. — Ты меня слышал, Рой, немедленно уходи! — пытается вразумить его Энни, но Рой и вправду будто оглох: — Простите меня… миссис Леонхарт, — извиняется он, словно в опьянении передёргивая затвор одного из пистолетов, — и вы, мистер Арлерт… Тоже простите. Я был конченным… мудаком. Шмыгнув носом, Рой Браун разворачивается в сторону Ланзо и обеими руками начинает целиться в него. — Ты же всех нас убьёшь! — шипит Энни, наверняка проклиная свои наручники. — Не убью, — выдыхает Рой и, преодолевая вселенскую слабость, титаническим усилием берёт своё обескровленное тело под контроль. Для этого он вспоминает всё, чему учил его рыжий учитель и, дождавшись, пока силуэт Ланзо перестанет двоиться в его глазах, он замирает и… … стреляет. Но мажет. И пуля пронзает стекло внешней стены прямо над рыжей макушкой. — Что ты делаешь?! Он же сказал, что нажмёт на кнопку! Я не понимаю… — ужасается Конни, но новый выстрел заставляет её вздрогнуть и замолчать. Вглядевшись в пулевое отверстие, она понимает, что на этот раз выстрел Роя пробил стекло у левого уха Ланзо. И, не дав Конни шанса для очередного комментария, Рой стреляет ещё и ещё, пока в первом пистолете не заканчивается вся обойма. В самом деле поседевшая от ужаса Корнелия и не знает, что пугает её сильнее: цепь пулевых отверстий на стекле позади Ланзо, каждое из которых находится в сантиметрах пяти от его тела и не задело его словно нарочно, или его янтарный глаз, распахнувшийся в извращённом восторге и горящий воистину дьявольским огнём. Только когда Рой бросает первый пистолет на пол и берёт со стола второй, до Конни начинает доходить. Рой нарочно стреляет мимо рыжего, дырами в стекле очерчивая его силуэт. За второй обоймой следует третья, и солидный кусок внешней стеклянной стены позади Ланзо разрезается паутиной из дыр и трещин. Рой делает последний выстрел и бросает оружие, собираясь с духом для главного рывка. — Рой, пожалуйста… Не надо… На секунду в голову Конни приходит отчаянная и даже предательская мысль: не лучше ли послушать рыжего и сделать так, как он сказал, понадеявшись на удачу… Родителям же всё равно не выжить. «Твои родители — солдаты. Солдаты всегда готовы идти на смерть» — тут же всплывают в памяти слова Райнера Брауна. И сама не веря в то, что произносит это, Конни предлагает: — Может, послушаем маму и… убежим? Но Рой… Рой Браун уже всё решил. Обернувшись к ней, тыльной стороной предплечья он утирает мокрый нос, где-то в подсознании отмечая красноту оставленного следа, а затем говорит: — Я тебе… уже всё сказал, Конни. Я тебя люблю. И их… тоже, — Рой кивает в сторону своих опекунов, — И именно поэтому сегодня… — … я побегу один. Не говоря ни слова больше, Рой Браун наклоняется вперёд, чтобы сгруппироваться и сделать упор на левую ногу, а правую руку отвести назад, вырисовывая перед глазами Конни до боли знакомую позу. Ту самую, которую десятки раз принимал его отец. И, собирая остатки сил в обескровленных мышцах, напряжённых почти до предела, Рой Браун не верит сам себе: Как могло такое случиться, что всю свою жизнь он гнался за тенью Бронированного, не подозревая, что он всегда жил в нём самом? И как он мог проглядеть, что истинная сила бегущего титана вовсе не в броне и силе его мышц, а в решимости… … решимости пожертвовать собой. Подумать только: чтобы спасти всех остальных, не только Конни и её родителей, а может, даже и целый Либерио, Рою Брауну нужно всего лишь… …пробежаться. С разгона вынести Ланзо через ослабленное выстрелами стекло. И пусть по пути вниз Рой умрёт от страха высоты, а, может, от взрыва или гравитации, которая поломает его кости на тысячу частей — Плевать. Всё равно он уже не жилец. Да и Конни сказала верно: на кону стоит слишком многое. И, делая самый глубокий вдох в своей жизни, Рой молится о том, чтобы ему хватило сил на то, что когда-то казалось проще простого: Всего-то лишь пробежаться. В самый последний разок.