Аннигиляция

Он уже не в первый раз думает о том, что продуктовый ряд супермаркета — это не то место, где он ожидал встретить конец света. Честно говоря, конец света наступал уже несколько месяцев — болезни, отключения света, болезни, беспорядки, болезни, — но это похоже на точку невозврата больше, чем что-либо. Гроза грохочет сильнее, чем должен бы гром, линолеум на полу трескается всего один раз, насквозь. Небо фиолетовое. Не пурпур заката или фиолет загрязнений, а глубокий, болезненный фиолет синяка. Леви устраивается у стены и впивается пальцами в кожуру манго, только наполовину испорченного, глядя сквозь двери на ушибленное небо. Это оно. Каким-то образом он знает это в глубине души. Гроза станет тем, что повергнет мир в ту мертвую, тихую, апокалиптическую чушь, которую он всегда ненавидел смотреть по телевизору. Он фыркает, сидя сейчас на полу продуктового отдела, скрестив ноги, окруженный пустыми оранжевыми тележками и полусгнившей едой. Когда Шторм, наконец, обрушивается на город, Леви слышит крики — или, возможно, это просто шипение металла, крошащегося под химическим дождем. Он встает, находит пластиковую упаковку — непроницаемую для большинства кислот, как он помнит, — и заползает под нее, как краб-отшельник. Он засыпает под шум дождя, стучащего по крыше супермаркета. Леви просыпается в абсолютной тишине. Крыша супермаркета исчезла; то ли ее съел ураганный кислотный дождь, то ли сорвало ветром, Леви не знает. Здесь так тихо, что это пугает. Леви ищет еду и воду, но Шторм уничтожил все. Банки с драгоценными не скоропортящимися продуктами — расплавленные извивы ничего. Даже пол в ямках и неровностях, в кратерах с обнаженным асфальтом. У Леви нет вещей, кроме одежды на нем и ножа в кармане, поэтому он уходит, осторожно ступая через разбитые витрины. Он делает глубокий вдох и обнаруживает, что воздух пахнет лучше, чем за последние недели, месяцы, — как будто Земле наконец-то удалось побороть лихорадку. Леви переступает через тело чего-то, что, он не уверен, было ли когда-то живым, и думает: какая-то лихорадка. Он идет. Он ходит целыми днями, неделями. Еще дольше. Он привык быть голодным и по пути находит удивительное количество съедобной пищи, спрятанной в различных тайниках. Голодное детство так хорошо подготовило его к этой среде, что это почти сверхъестественно. Место, где прекратился Шторм, — четкая линия в обоих направлениях, черный, наполовину съеденный камень уступает место настоящей траве, и Леви так потрясен, увидев такое зеленое пространство, что останавливается как вкопанный, уставившись. Добравшись до нее, он снимает ботинки, ставит босые ноги на мягкую траву и плачет, только в этот раз. Это единственный звук, который он издал за последние месяцы. Он бродит по разрушенным городам, находит груды трупов и ждет, когда его заберет чума, которую никто даже не удосуживался назвать, но ничего не происходит. Как будто земля забыла о нем — последнем из вируса, от которого она почти исцелилась сама, уничтожив. Земля восстанавливается. Воздух резкий и чистый, небо сияющее, безупречно голубое, и когда Леви наконец пересекает бесконечные просторы национального парка, ему кажется, что он никогда не видел ничего более живого. Он спит под небом настолько усыпанным звездами, что это кажется невозможным, как будто черная пустота космоса не может вместить так много света, и почти предательская мысль зарождается в его голове, что — возможно, так лучше. Возможно, человечество и было вирусом. Он потерял свой голос. Через шесть месяцев он видит семью оленей, пересекающих то, что раньше было межштатной автомагистралью, и отправляется в том же направлении, в котором они идут. Начинается дождь, и Леви лишь на секунду замирает от страха, прежде чем он обрушится на него. Он ждет, когда плоть сойдет с его плеч, лица, но ничего не происходит. Вода прохладная и чистая, и пахнет она лучше, чем что-либо, что Леви может вспомнить. Он ложится спиной на траву и позволяет дождевым каплям стекать по его поднятым ладоням, впадине на шее, впадине пупка. Она согревает, когда касается его кожи. Впервые за много, как ему ощущается, лет Леви выдыхает. Его грудь расслабляется. Спустя почти год Леви кое-что видит. Отблеск стекла вдалеке, на крыше ржавой, перевернутой водонапорной башни. Леви осознает, что бежит, только позже, когда уже там. Он карабкается онемевшими, замерзшими руками, и металл скрипит под его весом. Когда его взгляд падает на человека — живого, дышащего — он почти теряет хватку, чуть не падая с башни. Мужчину зовут Эрвин, и его глаза, обращенные на Леви, нечеловечески наблюдательны — Леви не уверен, смущается ли он под этим взглядом или это потому, что он уже год не видел живого человека. Его голос в таком же плачевном состоянии, как у Леви, и они долго молчат. Пальцы Леви так крепко сжимают нож в кармане, что те немеют. Он начинает расставлять ловушки и приносить еду на водонапорную башню, даже не осознавая, и они оба делят лагерь, прежде чем это доходит до Леви. Наконец, после трех дней почти полной тишины, Эрвин разводит костер и жестом указывает на него. Леви садится. Они готовят двух кроликов - улов Леви. Ночь подкрадывается к ним, разливаясь прохладой и индиго от одной линии деревьев к другой, а костер теплый, безопасный и больше, чем обычно разводит Леви. Тепло, которое он излучает, так приятно, что Леви приходится бороться с желанием скрыть выражение своего лица. Эрвин вытирает руки о штаны после еды и говорит надтреснутым, рокочущим голосом: — Итак. Леви поднимает глаза. — Ты не сказал мне, как тебя зовут. Леви снова опускает взгляд. Мясо обуглилось с одной стороны, и он откусывает кусочек, чтобы не отвечать. Эрвин смотрит на него сквозь огонь, и интенсивность его взгляда пугает. Он, кажется, оставляет свой вопрос, и какое-то время между ними не проходит ничего, кроме потрескивания огня. — Чем ты занимался до этого? — внезапно спрашивает Эрвин, как будто ничего не может с собой поделать. Леви разрывает зубами обожженное горло кролика. — Не имеет значения, — говорит он, и его голос настолько хриплый, что едва ли звучит по-человечески. — Смотрите-ка, он говорит, — бормочет Эрвин себе под нос, наблюдая, как искры взлетают из костра в воздух. — Пошел ты. Один уголок рта Эрвина на мгновение приподнимается, а затем исчезает, превращаясь в полнейшее изумление, как будто он не может поверить, что только что улыбнулся. От разговора у Леви пересохло в горле, как будто он проглотил толченое стекло. И все же он спрашивает: — Как ты выжил? Эрвин выковыривает из зубов остатки кролика. — Я собирался спросить тебя о том же самом. Леви пожимает плечами. Глаза Эрвина в свете костра кажутся полупрозрачными, как будто если Леви наклонится ближе, он увидит их насквозь. Он и вправду почти подсознательно наклоняется вперед, и только обжигающий жар, когда он наклоняется слишком близко к огню, останавливает его. — Я не знаю как, — говорит Эрвин, глядя в огонь с таким пустым выражением лица, что Леви хочется отшатнуться в страхе. — Я был в походе, под брезентом. Дождь просто скатился с него. Леви не имел в виду тот Шторм. Но выражение лица Эрвина останавливает его от дальнейших расспросов. Что-то щелкает позади Леви, и он резко оборачивается, вскакивая на ноги еще до того, как звук затихает. Он щурится в темноте, но глаза не видят ничего, кроме призрака огня в синеве. — Енот, — говорит Эрвин, и Леви смотрит на него через плечо. Эрвин указывает пальцем. У животного деформирована вся левая половина тела, она похожа на гниль, как будто оно только наполовину избежало Шторма, но все равно выжило, и Леви чувствует острый укол жалости, прежде чем снова сесть. — Я не знаю, где ты спишь, — начинает Эрвин нерешительно, — но ты должен спать здесь. — Он не добавляет «со мной», но эти слова повисают между ними. Леви задумывается. Эрвин отводит взгляд, смотрит на свои руки — огромные, грязные и немного в крови, с длинными ловкими пальцами, Леви ощущает уверенность, о которой и не мечтал, — тот как будто хочет дать Леви шанс принять решение без его давящего взгляда. Наконец, Леви встает и уходит. Оставляет Эрвина у костра, молча наблюдающего за ним с печальным, смиренным выражением на лице. Он находит свой лагерь — луна почти полная, и такая яркая, что Леви делает это без проблем — и собирает брезент, на котором спал. Когда он снова появляется у костра с брезентом в руках, выражение лица Эрвина такое беззастенчиво радостное, что Леви отводит взгляд. Он расстилает брезент на земле и устраивается на нем спиной к огню. Земля твердая и холодная, но огонь теплый, а воздух неизменно пахнет сосновыми иголками и дождем, и ровный звук дыхания Эрвина — самое приятное, что Леви слышал в последнее время. Прямо перед тем, как заснуть, Леви говорит: — Леви. Наступает долгое, затяжное молчание. Леви чувствует себя странно уязвимым, как будто, назвав свое имя, он полностью обнажился. Он думает, что вряд ли сможет вынести, когда Эрвин произнесет его вслух. Он не может видеть Эрвина, но тон его голоса, когда он говорит, мягкий. — Привет, Леви. Леви ничего не отвечает. Он игнорирует дрожь, которая скользит по его плечам, закрывает глаза и игнорирует то, как поджимаются пальцы его ног. Ему снятся вещи, о которых он не думал целый год, и он просыпается в поту, дрожа, и у него стоит так сильно, что даже больно. Небо все еще темное, поэтому он снова ложится и пытается уснуть. Это почти невозможно — он не может перестать вспоминать сон. Голос Эрвина, надтреснутый. Его пальцы. Мышцы на горле, жгучее выражение в глазах. То, как их обоих поглотил свет от огня. Леви поворачивается к костру, который уже превратился в теплые тлеющие угли. Поверх углей он видит спину Эрвина, ее ровное движение вверх и вниз, пока тот спит. Леви засыпает, но сон все еще преследует его. Дни растягиваются в недели, и Леви и Эрвин становятся Леви и Эрвином, сами того не желая, не обсуждая. Водонапорная башня превращается в базовый лагерь, и Леви чувствует, что становится чем-то переходящим от кочевого к оседлому образу жизни. Он думает, что именно так и зарождался вирус под названием человечество. Он наблюдает, как Эрвин сажает семена съедобных растений, которые он собрал на поляне рядом с водонапорной башней, и думает о сельскохозяйственной революции. Он ждет, когда Земля почувствует это — культивацию, жизнь — которую они, кажется, строят, почти как запоздалую мысль. Он ждет, когда их сотрут с лица земли. Ничего не происходит. Проходят недели. Эрвин говорит. Он рассказывает Леви, чем занимался раньше — был в спецназе, и Леви даже не удивляется этому, — пока они готовят вместе. Его голос со временем выравнивается, перестает трескаться, и Леви понимает, что он у него раскатистый. Кажется кости Леви потряхивает вместе с ним. Тем не менее, после всех разговоров, готовки и посадки — Леви не ослабляет хватку на своем ноже. Каждую ночь он ждет, когда Эрвин заснет первым. И каждую ночь он подумывает о том, чтобы убить его прежде, чем Эрвину представится шанс сделать то же самое. На водонапорной башне проходит два месяца. Леви может сосчитать, сколько раз он говорил на пальцах одной руки, и все же Эрвин, кажется, просто знает некоторые вещи: он никогда не подкрадывается к Леви, и никогда не подходит сзади. Он не делает попытки прикоснуться к нему. Он не спрашивает о шрамах Леви, которые наверняка заметил, и не давит на него, дабы получить информацию, и всегда ложится спать первым. Поэтому, по прошествии нескольких недель Леви наконец чувствует, что его хватка на ноже в кармане ослабевает. Он сидит напротив Эрвина перед костром, в то время как солнце тихо опускается под деревья, окрашивая пурпуром. Эрвин точит нож о камень, повторяющийся звук умиротворяет. — До этого, — говорит он, и Эрвин на секунду замирает, но не поднимает глаз. — Я, э-э. Эрвин снова начинает орудовать ножом, и этот звук погружает Леви в своего рода транс. — Я был вором, — говорит Леви. — Одним из лучших. Эрвин, кажется, понимает — он всегда, кажется, понимает, — что заговорив сейчас может разрушить момент, поэтому просто смотрит на лицо Леви, а затем снова опускает взгляд на нож. — У меня была, эм, — голос Леви застревает у него в горле. Он прочищает его без особого успеха. — У меня была семья. Они помогали. Эрвин теперь уже открыто смотрит на него, и Леви чувствует, как его хватка на ноже ослабевает настолько, что тот выскальзывает из его пальцев. Он вытягивает обе руки перед огнем, пустые, голые, согревая их. Взгляд Эрвина опускается на его пустые руки, и это шокирует Леви до глубины души, эта интимность. Он почти засовывает руки обратно в карманы, но огонь согревает его ладони, и в том, как Эрвин смотрит на них, есть что-то почти электрическое. Он подгибает пальцы ног в ботинках. — Эта, эм, эта соплячка по имени … по имени Изабель, — тихо говорит Леви, глядя в огонь. — Она была нашим водилой. — Он издает тихий смешок, сам того не осознавая. — Она называла меня большим братом, чёртова девчонка. Эрвин теперь совершенно безмолвен, работа отброшена. Его взгляд острый и почти болезненный. Сверчки и лягушки оглушают, треск огня похож на выстрел. Леви говорит: — И Фарлан… — но его голос срывается, и он останавливается. Леви поднимает глаза и видит бесконечное пространство звезд, наблюдает, как летучая мышь охотится на насекомых, спасающихся от дыма костра, и удивляется, как нечто столь разрушительное, как Шторм и болезнь, которые покончили с человечеством, могло принести так много жизни. — Мы не можем быть единственными людьми, которые выжили, — говорит Эрвин тихим голосом, почти вопросом. Леви безмерно благодарен ему за то, что он не расспрашивает его о его прошлом. — Не знаю, — говорит Леви. Он имеет в виду, что нет, не можем. — Может быть, и нет. — И он имеет в виду, что рано или поздно что-то придет за нами. Эрвин кивает. В ту ночь ему снится лес. Ничего похожего на тот, в котором он находится — такой густой, что внизу деревьев темно как ночью, такой, который душит все живое, что попадает внутрь. Что-то движется под землей. Он не знает откуда он это знает, но знает. Земля оживает чуждым ему образом, — как и деревья, как и воздух. Кажется опасным, коварным и агрессивным — сделать вдох. Земля в лесу пахнет сладко и чисто, и ему на ум приходит Венерина мухоловка. Леви стоит у подножия дерева, огромного и черного, с корнями больше, чем он сам, и когда он прикладывает свой перочинный нож к черной коре сбоку от дерева, она кровоточит. Кровь течет медленно, она липкая, и такая темная, что сначала Леви думает, что это сок. Но он протягивает руку, словно в трансе, прикасается к ней, и ее глубокий красный цвет, ее запах ни с чем не спутаешь. Леви знает, как пахнет кровь. Он снова прикасается кончиком пальца к дереву, а потом она оказывается на его пальцах, ползет вверх по его ладони, по руке, а потом он весь в крови, покрыт с ног до головы, он чувствует её вкус во рту… — Леви, Леви, проснись… Леви стоит над кем-то на коленях. Он все еще чувствует, как кровь сама по себе скользит по его коже, как будто у нее был разум, скользит вверх по шее и попадает в рот, и он стоит на коленях над кем-то с… Нож, его нож, его нож разрезает тонкую бледную кожу на горле Эрвина. Эрвин совершенно неподвижен, говорит очень тихо и нежно: — Леви, проснись, это всего лишь я, всего лишь я. Леви замирает, затем слишком быстро убирает нож, и под идеальной челюстью Эрвина появляется ярко-алая капля крови. — Черт, — говорит он, тяжело дыша и обливаясь потом. Его сердце колотится со сна, и от страха, и от того факта, что он чуть не покончил с единственной жизнью, с которой может когда-либо столкнуться снова. — Черт. Эрвин поднимает руки, все еще лежа на спине. Леви все еще стоит на коленях над ним, по одному колену с обеих сторон от его торса. Эрвин спрашивает: — Ты в порядке? Леви усмехается, руки трясутся. — В порядке ли я? — Именно так. — Я только что чуть не убил тебя, черт возьми. Эрвин протягивает руку, прикасается к порезу на горле и смотрит на кровь на своих пальцах. Ни один из них не шевелится; Леви чувствует тепло тела Эрвина сквозь одежду. Он все еще так близок к нему. — Бывало и похуже, — говорит ему Эрвин с ободряющей, по мнению Леви, улыбкой. Но это не ободряющая улыбка — они слишком близко, они дышат слишком быстро, небо черное как смоль, и теплое, теплое сияние углей освещает одну сторону лица Эрвина, так что улыбка становится… … Интимной, привлекает слишком много внимания к губам Эрвина, а затем он совершает ошибку, встречаясь с ним глазами. Улыбка исчезает, а Леви все еще сидит верхом на груди Эрвина. Воздух холодный, и разница между холодом у него за спиной и обжигающим жаром тела Эрвина вдоль внутренней стороны его бедер поднимает волосы на затылке Леви дыбом. Эрвин долго молча смотрит на него. — Леви, — наконец говорит он, и его голос такой низкий, каким Леви никогда его не слышал. Значит это не вопрос. Эрвин тоже понимает, что происходит между ними. Он понимает и все равно смотрит. И все равно произносит имя Леви тем же голосом. Внезапно и без всякого предупреждения Леви чувствует прилив чистого страха из-за того, как легко Эрвин смотрит ему прямо в сердце. Внутри все замирает. Внезапно Леви встает и кладет нож обратно в карман, делая несколько шагов в сторону от огня и стоя спиной к Эрвину, пытаясь контролировать свое сердцебиение. Он плохо спит остаток ночи, пока ему снова не снятся сны. Об Эрвине, ну конечно, о ком еще. Леви прикрывает одной рукой его рот, а другой оставляет злобные кровавые отметины на теплой коже спины Эрвина, и он не может перестать издавать этот звук… Они в пустыне. Леви никогда в жизни не ступал по пустыне, поэтому его разум плохо справляется с ее воссозданием. Он подгибает пальцы ног, и Эрвин втрахивает его в потрескавшуюся, выжженную белую землю, пока Леви не начинает задыхаться, пока солнце над головой не становится неистовым, и он едва может дышать от его жара, пока пот не скапливается во впадине у Леви на горле и не скользит теплыми, влажными дорожками вниз по спине на засушливую землю. Пот мгновенно испаряется с шипением, как вода на раскаленной сковороде. Образ Эрвина перед ним затуманен от жары, и Леви все еще с трудом может дышать. Эрвин произносит его имя так тихо, что Леви задается вопросом, не только ли это у него в голове, затем с силой впивается пальцами в бедра Леви, и он тут же кончает, чувствуя, как сухой воздух пустыни высасывает из него каждую частичку жизни. Чувствует, что умирает. Он просыпается медленно и легко, с ровным сердцебиением и ленивым покачиванием плеч. Никакого затяжного страха, никаких трясущихся рук. Он не помнит этот сон. Он садится и сразу же ищет Эрвина, которого видит на вершине перевернутой водонапорной башни. Солнце все еще низко, и утренний туман еще не рассеялся, так что Эрвин выглядит едва ли ни призраком — маленьким и далеким. Что-то сжимает грудь Леви, и он зовет: — Эрвин. Эрвин поворачивает голову. Утренний воздух тих, поэтому Леви не нужно даже повышать голос. Эрвин поднимает руку и делает знак Леви присоединиться к нему, и, тот, не задумываясь, повинуется. Его ботинки оставляют отпечатки на росе на траве, и брызги от неё остаются сзади на его ногах, пока он идет. В лесу так тихо, что Леви удивляется, как деревья могут выглядеть такими живыми, — но листья на них дрожат от крошечных капелек воды, ярко-зеленых, мягких и сладко пахнущих, и раздаётся хор птиц, как только солнце поднимается достаточно высоко, чтобы разбудить их. И снова Леви поражается этой искренности. Тишине. Как прекрасна Земля в своем истреблении человечества. Он достигает вершины башни примерно в то же время, что и солнце, и обнаруживает Эрвина, распростертого на животе, с растрепанными светлыми волосами и ногами, одетыми только в шерстяные носки. Эрвин улыбается Леви, когда тот ступает на вершину башни. Леви вспоминает, как чувствовал его в своём сне, его твердое присутствие, безопасный, теплый запах его кожи, и хмурится. — Ты вообще спал прошлой ночью? Эрвин качает головой, и Леви чувствует укол вины — он боялся, что я убью его, пока он спит, — прежде чем понимает, что Эрвин все еще ухмыляется. — У меня появилась идея. Леви поднимает бровь и борется с желанием потереть глаза со сна. Солнце все еще мягкое, раннее и оранжевое, и оно что-то странное делает с маленькими волосками, торчащими из макушки Эрвина. Леви обнаруживает, что при виде этого у него болит сердце. — Идея? — спрашивает он. Эрвин снова кивает, и его глаза полны дикой радости открытия. Они выглядят более голубыми, чем Леви когда-либо видел их. — Чтобы починить это, — говорит он, указывая на корпус того, что когда-то было радио. Внутри его сумки полно спасенных деталей. Радиоприемник. Эрвин говорит: — Мы не можем быть единственными, кто остался, — и в груди Леви возникает какая-то опасная смесь надежды и разочарования. — Ты думаешь, что есть еще выжившие. Эрвин кивает, возясь с какой-то небольшой мешаниной проводов и батареек. — И мы попытаемся их найти.