тонкости переплетения границ

      От ужаса задеревенели мышцы. Даже лёгкие отказываются принимать воздух — грудную клетку передавливает, сжимает и стискивает до скрежета, а кровь стучит в висках с такой силой и оглушительностью, что понемногу начинает звенеть в ушах, и Сяо всерьёз думает, что потеряет сознание, если проведёт в этом напряжении ещё хотя бы одну секунду. Он не может сделать это. Не может заставить себя сдвинуться даже на полшага, что уж говорить о том, чтобы отпустить деревянный бортик, в который вцепился закостеневшей намертво хваткой, потому что ноги в буквальности разъезжаются на льду.       Сяо давно не чувствовал себя настолько беспомощно.       Идея пойти на каток принадлежала Итэру.       Разумеется.       Альбедо дописал и сдал научному руководителю свою многомесячно вылюбленную диссертацию, Итэр без пересдач выбрался из пекла сессии и даже сумел сохранить стипендию, а Сяо переступил грань своего самого долгого рабочего срока длиной в полгода — вдобавок ко всему этому в центре города открылся новый центр с катком, и Итэр прямо-таки настоял на праздновании их успехов его посещением, чтобы канонично хвататься за руки друг друга, скользя по льду под круговое повторение старых как мир праздничных песен из всех колонок.       И вот они здесь.       На переполненном катке, где люди нескончаемыми стайками мельтешат во все стороны и выглядят настолько уверенными и спокойными на коньках, что Сяо хочется сбежать отсюда и забиться в самый далёкий и тёмный угол, где можно в незасвидетельственном одиночестве сгнить от стыда за свою неумелость в том, в чём, кажется, ловок каждый человек.       — У тебя получится! Дай мне руку, — подкатившийся к нему Итэр лучезарно улыбается — ярче жёлтого до ослепительности и обманчиво кажущегося тёплым солнца на улице. Его протянутая ладонь полностью раскрыта перед Сяо, ни дрогнув ни одним пальцем в порыве согнуться, смыкаясь в кулак, и от этого в груди снова жмёт — мягче и гораздо нежнее. — Не волнуйся, меня Люмин также учила кататься: держала за руки и катила за собой, а потом начало получаться, и я поехал сам. Давай-давай!       Временами Сяо ненавидит настолько доверять Итэру.       Заставить пальцы разжаться, отпуская бортик — невозможно огромное усилие, на которое нужна целая вечность задержанного вдоха. Стиснув до фантомного — или нет — скрипа зубы, Сяо протягивает Итэру руку, кажущуюся замёрше-резиновой в нежелании разгибаться, а второй продолжает цепляться за бортик до тех пор, пока тот не хватает за ладонь, крепко сжимая в своей, что, кажется, скорее рука оторвётся, чем он отпустит её. Тогда Сяо смелеет достаточно, чтобы окончательно отпустить бортик и протянуть Итэру вторую руку — коньки успевают заскользить, и он распахивает глаза и рефлекторно коротко вскрикивает, моментально чувствуя, как к щекам и ушам приливает удушливый жар, потому что несколько прокатывающихся мимо человек кидают на него вперемешку вопросительные и насмешливые взгляды.       — Всё хорошо, я держу тебя! — заверяет Итэр, чутко перехватывая испуганно взметнувшуюся вверх руку, и крепко сжимает, тем самым безмолвно заверяя, что на подхвате, пока у Сяо сердце колотится с сумасшедшей скоростью и силой, а лицо пылает, точно в адскую летнюю жару или во время лихорадочно подскочившей температуры. Несколько оглушительно-громких и тяжёлых ударов — и сердцебиение понемногу возвращается в норму, так что он даже может немного расслабить хватку и не вцепливаться в руки Итэра с такой силой, что начинают ныть сведённые суставы.       Кажется, что Итэр не напрягается ни одним мускулом, когда плавно двигает ногами и скользит по катку спиной вперёд, лишь изредка оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что не рискует врезаться в кого-нибудь, а катящийся за ним следом Сяо сам себе напоминает корову на льду — это сочетание выскакивает в мозге и вмонтированно застывает, транслируясь непрерывной бегущей строкой крупным шрифтом. Чужие проезжающиеся по ним взгляды обжигают, точь-в-точь прикосновения раскалённого докрасна металла, и Сяо снова становится трудно дышать — лёгкие тоже начинают гореть, прямо-таки пылать, выжигая в уголь всю грудь изнутри. Он часто моргает, пытаясь прогнать параноидальные мысли — те послушно перестают жечься прямыми формулировками, но вместо того, чтобы вовсе исчезнуть, бросаются врассыпную по всему телу, стремительно растекаясь под кожей в зудящем, в буквальности сводящем с ума тревожном чувстве, когда хочется вывернуться из собственного тела и броситься прочь, в тот самый дальний и тёмный угол — только бы никто не видел и не думал о тебе.       Объективно Сяо знает, что едва ли кому-то на катке, кроме Итэра и Альбедо, есть до него дело, но не может заставить себя перестать забывать дышать, а потом судорожно втягивать носом воздух и громко сглатывать, цепляясь за руки Итэра, словно за свою последнюю надежду в жизни. Каждая мышца в его теле звенит, окаменевшая от зашкаливающего ужаса перед перспективой совершить хотя бы одно неосторожное движение и шлёпнуться на лёд, так что пронзительно-нежное выражение, с которым смотрит на него в этот момент Итэр, напрочь остаётся за рамками внимания.       — Смотрю, обучение проходит успешно, — хмыкает Альбедо, изящным росчерком лезвий коньков подъехав к ним.       Рассыпаться в пыль и сплавиться со льдом хочется сразу в стократ сильнее. Сяо делает прерывистый громкий вдох и жмурится, повторяя себе даже не коситься в сторону Альбедо, который размеренно едет рядом с ними, нисколько не напрягаясь, как и Итэр. Даже в этом они смотрятся друг рядом с другом настолько гармонично, что у Сяо подступает к горлу ком — тугой, распирающий, такой непроницаемо склизкий, что дышится едва-едва и мерещится, будто лицо наливается под завязку кровью, готовое в любой момент лопнуть, разорвавшись черепной коробкой изнутри.       С ночи хэллоуина к ним постепенно, по чуть-чуть, поштучно перекочёвывали вещи Альбедо: сперва были зубная щётка и запасное бельё, потом к ним добавились бритва и шампунь, когда он стал задерживаться на более, чем одну ночь, а дальше — пижама, любимая кружка с каким-то локальным университетским мемом на боку, одежда, книги. Даже полки в холодильнике мало-помалу начинали теснеть, забиваясь двойным объёмом продуктов или тем, что ел исключительно Альбедо.       Его присутствие в жизни Сяо и Итэра изо дня в день в этих деталях становится всё более закреплённым и ощутимо реальным.       И если в моменте сидра, гремящей музыки, зашкаливающих эмоций, взаимного влечения всё это казалось простым, самим собой разумеющемся, то после всю внутренность Сяо скручивает и пережимает.       Альбедо — невозможно красивый, невозможно очаровывающий, невозможно харизматичный даже при свете дня, на трезвую голову и со взъерошенным гнездом волос, больше похожим на один сплошной колтун — и это неоспоримо. Сказать, что его присутствие в жизнях Итэра и Сяо, их отношениях и квартире некомфортно или нежелательно, будет ложью от первого до последнего слова, но Альбедо определённо всё это осложняет — как минимум, с ракурса Сяо, который не может заставить себя перестать боязливо оглядываться вокруг, проверяя, равноценны и равноправны ли они все трое по отношению друг ко другу. Это так — в формальном смысле. В фактическом же Сяо привык быть единственным, кого любит Итэр, и единственно любить его, поэтому Альбедо — вдоль и поперёк от макушки до пяток сплошная новизна, с которой неясно, как обращаться, потому что делить с ним Итэра или его с Итэром или себя между ними — сложно и непонятно, как сделать, чтобы не ревновать и не волноваться о том, что может затесаться нечестность или недостаточность кого-то к кому-то.       В школе Сяо никогда не был силён в математике, поэтому подобное каждодневное выстраивание расчётов выматывает, вынуждая в буквальности чувствовать свой мозг внутри черепа натруженным, точно перенапряжённая мышца.       — Вполне. Как видишь, мы уже выбрались на лёд, — с широкой улыбкой — сияет, что немудрено ослепнуть — кивает Итэр, поворачивая голову к Альбедо. «Мы» из его уст, хотя речь-то именно о Сяо, который никак не мог заставить себя отцепиться от бортика, вызывает внутри противоречивые, в буквальности разрывающие напополам чувства: с одной стороны, это «мы» — про то, что Итэр воспринимает их едино и нераздельно, как союз и пару, что немного притупляет обыкновенную грызливую тревожность Сяо, а с другой — они с Альбедо смотрят друг на друга с таким теплом и задержкой при встрече взглядами, что ощущение себя третьим лишним удушливой желчью подкатывает ко рту и содрогает горло по-настоящему рвотными спазмами, что на секунду становится страшно, что это всамделишный позыв, а не исключительно тревожность.       — Похвально, — кивает Альбедо и, наконец, переводит взгляд на Сяо — и лучше бы ни за что не делал этого, потому что у того разом начинают вразнобой разъезжается ноги, так что Итэру приходится крепко-накрепко перехватить Сяо за руки, вцепившись буквально железной, намертво спаянной хваткой, чтобы он не начал судорожно дёргаться в панической попытке удержать стремительно теряемое равновесие. Альбедо коротко смеётся, проезжаясь этим смехом по ушам Сяо, точь-в-точь скрежещет сдавливаемый под прессом металл, и затем неожиданно протягивает ему руку — также открыто ладонью вверх, как совсем недавно это делал Итэр: — Давайте все вместе.       В голове живо возникает картинка того, как это будет выглядеть со стороны: уверенно скользящие по катку Итэр с Альбедо и крайне напряжённый, то и дело вздрагивающий и дёргающийся между ними Сяо, поддерживаемый сразу с двоих сторон, словно маленький ребёнок, приведённый родителями.       От нервов и без того жарко, но теперь становится совсем душно, когда горит всё лицо и кровь стучит оголтело, заглушая собой весь гул, стоящий на катке, а ещё свитер под курткой начинает колоться о липкую от выступившей испарины кожу, так что хочется выпрыгнуть — и из свитера, и из собственного тела. Для Сяо время замедленно, в то время как для остальных — нет, и он понимает это только тогда, когда отрывает через силу взгляд от руки Альбедо и видит, как они с Итэром озадаченно на него смотрят. Это хуже, чем стоять у школьной доски, не зная ответа ни на один учительский вопрос, потому что быть разочарованием в глазах учителя — сродни нормативу, а быть разочарованием в глазах тех, кого любишь и обожаешь и восхищаешься — пытка.       Сяо ещё лет десять не встанет на коньки.       — Я уже накатался, — торопливо выпаливает он и утыкается взглядом вниз — на исполосованный вдоль и поперёк, крест-накрест и по окружности каток без намёка на ледяную прозрачность, что логично, учитывая, что это обыкновенный городской каток, а не замёрзшее озеро или маленький каток, заливаемый на месте старого школьного стадиона недалеко от дома, где он жил в детстве. Смотреть себе под ноги — лучший план, чтобы не видеть, как лица Итэра и Альбедо становятся ещё более вытянутыми, а потом они и вовсе переглядываются между собой, точно пытаются безмолвно переговорить.       — Ты уверен? — в голосе Итэра безошибочно угадывается робкая, почти заискивающая улыбка, а потом он добивает Сяо тем, что поглаживает его большими пальцами по тыльной стороне ладоней, и в этом жесте столько сконцентрированной сквозящей нежности, что прямо-таки продувает насквозь, зябко просвистывая между рёбер. От этого Сяо чувствует себя ещё более виноватым во всей своей несуразности, потому что кататься на коньках умеют даже дети, но не он.       И ладно бы только Итэр — его растерянность, даже испуг, видит Альбедо.       Свидетельствует своими всё-таки внепланетными, прозрачными, как стекло, пронзительными глазами.       — Абсолютно, — кивает Сяо, по-прежнему не поднимая глаз. То, как приподнимаются уголки губ в вымученной, откровенно выдавленной улыбке ощущается, словно бы за них зацепили крючки с леской и тянут. — Я пойду. М, поеду, — пальцы разжимаются было, отпуская руки Итэра. Он взаправду намеревается самостоятельно добраться до выхода с катка. Выглядит несложно: оттолкнуться и проехать по прямой; однако стоит Сяо остаться под хотя бы без одного подспорья чужой руки — и сердце ускоряет своё биение до едва ли не сверхзвуковой частоты, гоняя кровь по венам с такой спешкой, что вдобавок начинает плыть всё перед глазами.       Итэр кивает и молчаливо перехватывает руку Сяо, ведя его в обратную сторону без необходимости выдавливать из себя просьбу или намекать жалостливыми взглядами в оглядку через плечо, и это почти заставляет успокоиться, потопив тревогу и стыд в признательности, но потом он замечает, как попутно Итэр и Альбедо обмениваются выразительными взглядами, после чего последний кивает и отъезжает, смешиваясь с другими посетителями — и теперь сердце, наконец, замирает, но ещё и падает глубоко вниз, в самые ступни, чтобы там вздрагивать, сокращаясь в предсмертных хрипах.       Так что стоит оказаться у бортика и, громоздко переступая на коньках, войти в безопасную зону за ним, как Сяо падает на ближайшую скамью и раздёргивает тугую перепутанную шнуровку, чтобы в буквальности спихнуть коньки с ног, отбрасывая их от себя, точь-в-точь ядовитую змею. Что-то змеиное в том, как раскидываются развязанные шнурки, и правда есть, а яд горячо растекается в крови и изнутри опаляет всё лицо от по-щенячьи растерянного вида Итэра, провожающего взглядом каждое движение. Молчание стягивается вокруг горла, как петля, и Сяо не может заставить себя встать со скамьи и уйти, оставив их обоих в этой окутавшей неловкости — это несправедливо, и Итэр этого не заслуживает, так что Сяо выдыхает, медленно поднимается и бегло касается его плеча, пробормотав:       — Я пойду погреться в кафетерий.       Итэр хватает его за руку до того, как та успевает соскользнуть с плеча, и заглядывает прямиком в глаза с такой выплёскивающейся за все мыслимые края тревогой, что становится почти совестно — по-настоящему совестно, что хоть начинай выть от желания и вместе с тем невозможности вывернуться из этого чувства.       — У меня ощущение, словно мы тебя бросаем, — выпаливает Итэр, сведя брови, и прикусывает губу с такой силой, что та бледнеет, и хочется сразу же поймать за подбородок, мягким надавливанием заставив расслабить челюсти и отпустить, а потом — загладить пальцем, потому что Итэр всё-таки не заслуживает чувствовать себя виноватым в чужих головных тараканах, к появлению которых не имеет никакого отношения.       Не нужно смотреть в зеркало, чтобы знать, что по лицу проходит рябь: Сяо отчётливо чувствует множество мимических сокращений у губ и бровей, и ему требуется пара мгновений, чтобы совладать с собой и выдавить улыбку, покачав головой. Протянув руку, он гладит Итэра по щеке и с расстановкой, вдумчивостью в каждое произносимое слово, заверяет:       — Всё хорошо, правда. Я просто пойду погреться. И я не хочу, чтобы вы шли со мной чисто за компанию, потому что вы оба заслужили хорошо провести время после тяжёлой учёбы, — Сяо в действительности считает так, как говорит, поэтому, должно быть, звучит достаточно убедительно, чтобы Итэр, который продолжает хмуриться и вглядываться в его лицо, словно надеется уличить в обмане, наконец, кивнул и, накрыв руку Сяо своей и притеревшись щекой к его ладони, затем отступил, возвращаясь на каток и сразу же теряясь среди других людей.       Едва ли в кафетерии можно по-настоящему погреться: от безостановочно работающих кофемашины и чайника валит и валит с шипением пар, но тепло от них ощутимо, только когда стоишь непосредственно у стойки, во весь голос с надрывом связок, лишь бы замотанный и оттого отстранённый бариста услышал, озвучивая заказ. Сяо такие места не любит, потому что в них ни капли спокойствия и умиротворения — даже почувствовать вкус еды и напитков не успеваешь, торопясь по-утиному не жуя проглотить и сбежать, чтобы освободить столик для новопришедших, потому что свободных мест никогда нет, а ещё настолько шумно, что неизбежно начинает болеть голова, что с опытом оказывается закономерностью, а не случайностью или чередой совпадений. В заказанном миндальном рафе от кофе один привкус, словно одну и ту же порцию кофе прогнали через кофемашину раза три, лишь бы сэкономить на расходе зерна. Он ещё и приторно-сладкий, а молоко как разбавлено водой, из хорошего — миндальная стружка, покрывающая пенку, точь-в-точь чешуя, и определённо единственное, что по-настоящему миндальное в этом рафе. Сяо не считает деньги вплоть до копейки, но потраченной суммы всё-таки жаль — купить из автомата вполовину дешевле было бы более выгодным вложением, учитывая идентичное качество между местным кофе и кофе там. Допивать не лезет в горло, так что он медитативно ведёт ложкой по кругу, размешивая остывающий раф и следя за тем, как миндальная стружка мало-помалу тонет — отправься они в бассейн, а не на каток, и Сяо также пошёл бы ко дну.       Рука замирает, стукнув ложкой по стенке чашки, и сердце тут же ухает, потому что кажется, что после этого каждый в кафетерии оборачивается на него, хотя есть ли кому-то из окружающих — влюблённых пар, шумных дружеских компаний, разношёрстных семей — дело до Сяо, сидящего в полном одиночестве за своим столиком.       Он до тошноты не выносит жалеть самого себя, а внезапное ясное до кристальности осознание того, что он и правда сидит здесь совершенно один, как ничто другое этому способствует. Стиснув зубы, Сяо отпускает ложку — и та булькает, почти по самый кончик рукоятки опускаясь в раф, в то время как сам он откидывается на спинку стула и сверит чашку хмурым взглядом, словно бы в ней — вся вина за мучительные чувства, скручивающие внутренности. Чтобы получить от других людей желаемое, нужно говорить им об этом вслух, и Сяо это известно, но когда другие догадываются о твоих желаниях самостоятельно, то это значительно отличается от того, когда просишь их об этом, а Сяо хочется именно этого — чтобы с ним пошли по собственному желанию быть вместе и рядом, а не потому, что в этом есть необходимость, обусловленная его просьбой.       Отношения, которые приходится кропотливо выстраивать, оказываются гораздо сложнее тех, что складываются сами по себе течением времени и обстоятельств, и в этом понимании нет никакой новизны, однако облегчения не происходит.       — Всё в порядке?.. — стул напротив громко шкрябает ножками по полу, отодвинутый, и затем на него опускается Итэр, складывая руки перед собой и налегая на них грудью, лишь бы вытянуться вперёд — как можно ближе к Сяо, заглядывая в лицо. Его появление заставляет вздрогнуть, а взгляд отрывается от чашки неохотно, буквально через силу, поднимаясь и встречаясь со взглядом Итэра, о чём Сяо тут же жалеет, потому что смотреть на него сейчас равноценно умирать ежесекундно от чувства вины за то, что пнул щенка.       Заданный вопрос совершенно дурацкий, если подумать, ведь он в буквальности сбежал с катка, чтобы отсидеться в кафетерии с катастрофически невкусным рафом.        Сяо шумно втягивает носом воздух и задерживает дыхание, пока рёбра не начинают натяжно звенеть — выдыхает только после этого, прикрыв глаза, потому что голова начинает кружиться, и это, на удивление, успокаивает. Мысли покачиваются из стороны в сторону, словно в лодке, а потом плавно встают по местам, и в следующее мгновение Сяо уже может растянуть губы в виноватой улыбке, возвращая на Итэра взгляд — и предусмотрительно держа его на уровне чужого лба, чтобы избежать смотреть глаза в глаза.       — Ты ведь знаешь, что я терпеть не могу, когда не справляюсь с чем-то. Вот и всё, — слова даются на удивление легко, срываясь с языка без сопротивления и необходимости прилагать усилия, чтобы их столкнуть. Возможно, потому что являются чистой правдой — с поправкой на то, что в присутствии Альбедо что на катке, что в их жизнях тяжёлое переживание любой промашки и неуспеха ощущается во много раз более катастрофично. — Извини, что испортил тебе настроение, — Сяо извиняется и ощущает эти слова ничтожно невесомыми, чтобы выразить всю степень его настоящего сожаления на этот счёт. Заставлять Итэра волноваться о нём — невыносимо, тем более что тот и без того достаточно волнуется из-за дурацкого сердца Сяо, подведшего с самого рождения пороком в себе.        Они как будто думают об одном и том же, раз Итэр, сведя брови, выбрасывает руку через стол и хватает Сяо, крепко сжимая его руку в своей.       — Тебе не за что извиняться! — пылко выдыхает он, продолжая хмуриться, и складки морщинок между бровей и на лбу хочется разгладить либо пальцами, либо губами. Смотреть на эти морщинки — спасительно, потому что позволяет Сяо держать взгляд поднятым, но вместе с тем не пересекаться со взглядом Итэра, который обязательно — почти общеизвестный факт — проберётся внутрь до самых поджилок, считывая всю подноготную, а делиться ею Сяо не хочет — из глубины себя ему гордиться нечем. Смешение дикой ревности и вместе с тем обожания к ним обоим с Альбедо — определённо не то, чем стоит гордиться, пожалуй, ведь в итоге оно только подпитывает ненависть к себе и не делает его лучшим человеком. Даже хорошим, наверное, не делает. А Итэр снова словно бы слышит эти мысли и переводит взгляд на их сцепленные руки, медленно разворачивая свою и бережно, с трепетом вклинивая между пальцев Сяо свои. — Умоляю, скажи, что ты не придумал себе какую-нибудь глупость, вроде того, что ты лишний и мешаешь нам с Альбедо. Это же совсем не так.        До этого момента Сяо и понятия не имел, что слова могут в такой буквальности выбивать из груди весь дух. Он не считает себя гением маскировки или сокрытия своих чувств, но всё это время был уверен, что в достаточной степени делает вид, что справляется с происходящими изменениями и нововведениями, а теперь выясняется, что его видят насквозь — лучше рентгена, потому что улавливают чувства и зудящие тревожные, похожие на паранойю, мысли. Секунда, другая, третья — Сяо дышит вполвместительности своих лёгких, стараясь изо всех сил совладать с собой и ничем не выдать то, насколько остриём ровнёхонько в цель прилетают слова Итэра. Дёргается в сглатывании кадык. Сяо медленно втягивает носом воздух, а потом резко, одним махом, выдыхает через рот, чтобы попросту застыть взглядом чуть выше головы Итэра, словно бы ожидает чьего-то спасительного появления из-за его спины.       Но нужно ли ему на самом деле спасаться — вопрос заключается в этом, ведь нет никакой опасности, зато есть столько понимания, чуткости и заботы, что хочется заплакать.       В последний раз Сяо чувствовал себя настолько абсолютно, всем телом, душой и сознанием уязвимым тоже перед Итэром: им было только исполнившиеся восемнадцать, только закончилась школа, только железнодорожные пути их жизней стали разветвляться в разных направлениях, и было до смерти страшно однажды перестать соединяться вовсе.       А потом Итэр сказал, что они взаправду могут жить вместе, раз его учёба и работа Сяо не предназначены быть совмещёнными сетками своих графиков.        И сейчас у Сяо чувство дежавю в самом нестандартном его описании, потому что ситуации не идентичны между собою ничем, кроме того, что Итэр опять видит его насквозь, понимает без слов, уточнений и намёков и говорит именно то, что нужно услышать, чтобы болящее во всех — прямых и переносных — смыслах сердце заболело с совершенно другой тональностью признательности и неверия, что такой человек рядом с Сяо — реальность. Он шевелит губами, но получается выдавить из себя всего несколько нечленораздельных звуков, потому что чувства не хотят оформляться в рамки слов, априори неспособные передать всю силу испытываемого.       — И я пришёл самым последним, — весело объявляет Альбедо, появляясь рядом настолько бесшумно и оттого — неожиданно, что оба вздрагивают. Ухватив за спинку и перетащив от соседнего столика стул, он усаживается сбоку от Итэра и Сяо, остановив взгляд на их по-прежнему сцепленных руках, и мягко улыбается. Почти сразу же подходит бариста и оставляет перед ним чашку с чаем — аристократичное блюдце в пару и промокшая ниточка с этикеткой от плавающего в кипятке пакетика. Без намёка на брезгливость Альбедо выуживает пакетик и удерживает его над чашкой, пока вся вобратая влага по капле плюхается обратно — это выглядит гипнотически, так что даже Сяо с Итэром замирают, залипнув взглядом, пока Альбедо не опускает, наконец, пакетик сбоку на блюдце, чтобы тут же подхватить чашку и отпить чай таким невозмутимо большим глотком, словно бы это не крутой кипяток. С другой стороны, в этом кафетерии не приходится надеяться даже на должную температуру кипения воды — вполне возможно, что в спешке выполнения заказов бариста мог попросту выключить чайник раньше положенного.        Появление Альбедо прерывает зародившийся было разговор: надави Итэр немного сильнее — и ему не составило бы труда заставить Сяо начистоту рассказать о своих належавшихся за прошедшие месяцы чувствах, потому что он весь, от макушки до пяток, переполнен ими до готовности взорваться в любую секунду и расплескать себя по округе, но теперь момент упущен на мучительную неопределённость — заговорить самостоятельно он вряд ли решиться, а Итэр — не факт, что осмелится по новой прикасаться к нему с этим разговором настолько скоро.        Прикосновение такое мягкое и вкрадчивое, что Сяо не сразу его осознаёт, решив, что его просто мельком задевают ногой, но когда это повторяется — отчётливое прижатие чужой ступни к его голени и плавное поглаживание вверх и вниз, — то по спине пробегают мурашки с такой силой, словно взаправду диким лошадиным табуном. Даже через ткань штанов различимо, что его касаются без обуви — щекотное скольжение ступни в носке от лодыжки до колена. Сглотнув, Сяо разом подбирается, резко выпрямляясь и прыгая взглядом на Итэра, чтобы затем сразу же перескочить на Альбедо, потому что из них двоих только он способен на подобное — и с невозмутимым выражением лица, пока мелкими глотками потягивает чай, словно бы под столом ничего не происходит. На мгновение эта невозмутимость действительно сбивает с толку, заставив подумать, что у Сяо чуть ли не галлюцинации, но поглаживания чужой ногой по его не прекращаются и ощущаются настолько реальными, пускающими одну за другой всё новые волны мурашек по коже, что сомнений не остаётся. Ладони, оскальзываясь от внезапно накатившей слабости, обхватывают чашку с остывшим рафом и подтягивают ближе, чтобы занять себя хоть чем-то, в то время как Альбедо носком подцепливает край штанины и чуть задирает её, поглаживая Сяо уже напрямую по ноге и тем самым заставляя прямо-таки уткнуться носом в свою чашку, булькая в неё.        Заигрывания — не конёк Сяо.       Особенно — заигрывания на людях. Они с Итэром достаточно натерпелись в школе ещё до оформления их взаимоотношений в романтические, так что публичная демонстрация привязанности автоматически вошла в список далеко не обязательных вещей.       И именно поэтому поведение Альбедо — из ряда вон и выбивающее из всякой колеи, образовывая в голове пустоту из полного непонимания, как надо или как хочется реагировать.       — Если хотите, то мы можем уже пойти домой, — подаёт голос Итэр, который чутким перескоком взгляда с одной чашки на другую отслеживает, допили ли они — и также чутко угадывая, что в имеющейся точке Сяо не будет допивать. — Я могу пойти сдать коньки за нас всех, чтобы не тащиться в очередь втроём, — предлагает он, и если Сяо может выдавить из себя лишь утвердительное мычание, то Альбедо опускает свою чашку на блюдце, складывает перед собой руки и улыбается, глядя только на Итэра, в то время как его нога поднимается ещё выше, минуя колено Сяо и задевая бедро — нахально вклиниваясь между его ног, чтобы щекотно проехаться мельком по внутренней стороне:       — Будет здорово. Спасибо.       Прикосновение прерывается, когда Итэр встаёт из-за столика и перехватывает у обоих их коньки, после чего они — всё ещё с Альбедо, который единственный может связать два слова на фоне расплывшегося Сяо — договариваются встретиться у выхода, а затем он бодрым шагом уходит. Сяо смотрит Итэру в спину, точь-в-точь загнанный в капкан зверь, отчётливо осознающий, что тот сейчас захлопнется и намертво зажмёт в себе, а единственное спасение стремительно уходит, покачивая тяжёлой косой. Сяо, эхом встав из-за стола, едва стоит на ногах и не в силах прогнать воспоминания о том, как к нему прикасались под столом — невинно по сути своей едва поглаживая, то есть откровенно поддразнивая, а он повёлся и, будучи честным с самим собой, ведётся до сей же секунды, вытомленно косясь на Альбедо и тут же отводя взгляд в паранойе, что заметит.       Словно бы тот может быть не в курсе.       Его настойчиво тянут за рукав — опустив взгляд, Сяо видит, что это Альбедо, одновременно с ним вставший, ухватывается согнутыми пальцами за его куртку, а потом, подняв взгляд, натыкается на сияющую улыбку. Потом Сяо гипнотизирует то, как Альбедо высовывает кончик языка и проезжается им взад-вперёд по кольцу пирсинга в губе, поэтому когда он выдыхает: «Пойдём-ка», — то Сяо безропотно подчиняется и, кое-как переставляя заплетающиеся ноги, идёт следом, вперившись взглядом в соединение их рук, даже если это соединение — натягивающийся рукав его куртки, за который продолжает держать Альбедо, у которого на запястье, приоткрытом приподнявшимся собственным рукавом, виднеется браслет из необработанных кусочков бирюзы. В голове проносится, что в цвет его глаз, и мысль об этом почему-то заседает занозисто у Сяо в голове и продолжает в ней звенеть, даже когда Альбедо заводит его в полутёмный тесный угол с рядами пустующих крючков для одежды, потому что сумасшедших снимать верхнюю одежду зимой на катке нет.       Прописывают ли врачи влюблённость как противопоказание людям с сердечными болезнями?       Определённо стоит, потому что Сяо ни капли не уверен ни в себе, ни в своём сердце, когда они останавливаются, и Альбедо разворачивается, чтобы с улыбкой сделать шаг в его сторону, а Сяо — шаг назад, отступая, пока не упирается спиной в стену, стукаясь затылком о дощечку с прибитыми к ней крючками и чудом не разбивая голову. От звука смеха Альбедо сердце, которое и так бьётся ошалело, заходится сильнее — буквально самоубийственно и не собирается останавливаться, а только набирает обороты, когда тот проскальзывает ладонью на затылок Сяо, зарываясь пальцами в его волосы и прохладно поглаживая прямиком там, где гудит ушиб.       — Смахивает на дурацкий романтический фильм, — бездумно вырывается у Сяо, который пытается втянуть голову в плечи и сжаться, а то и совсем втереться в штукатурку стены, потому что близость Альбедо — абсолютная и бескрайняя. Он как будто занимает всё окружающее пространство и вбирает в себя весь воздух, позволяя дышать только своим запахом, состоящим из табачной солёности и цветочной — лилейной — терпкости.       Альбедо хихикает, и от этого сердце снова совершает лихой поворот, вынуждая Сяо едва ли не в голос икнуть. От Альбедо кружится голова — и это совершенно преступно. Взгляд сам собой останавливается на его губах, растянутых в широкой улыбке, и не сдвигается с них, пока в голове у Сяо раскручивается покадрово то, как он привстанет на носочки, обхватит рукой за шею, притягивая ближе, и вопьётся своими — в самом прямом смысле того, чтобы жадно остервенело сминать, почти кусая и ударяясь зубами о кольцо пирсинга. Сяо представляет это, мысленно повторяет себе, что ещё секунда — и сделает, но тело остаётся по-кроличьи оцепеневшим и неподвижным, как он себе не приказывает задумано рвануться, обхватить и прижаться.       Катастрофа — настолько, что можно даже позволить себе разреветься от досады, точь-в-точь ребёнок.       — Люблю такие сцены в фильмах, — шёпот приходится точнёхонько губы в губы, и у Сяо каждый волосок на теле встаёт дыбом, так что вцепиться он умудряется только в плечи Альбедо, когда тот, наконец, стирает в ничто расстояние между ними и целует Сяо, вразрез со всеми представлениями делая это нежно: едва прикасаясь множеством неторопливых коротких поцелуев, а потом только приоткрывая рот и прихватывая нижнюю губу Сяо плавным посасыванием, чтобы дальше скользнуть языком.       Такие сцены в фильмах — всё ещё клише.       Но переживать их на себе — поистине сладко, хотя не то, чтобы Сяо прямо задумывается об этом, закатывая глаза и издавая глухое мычание, пока позволяет Альбедо целовать себя, как и позволяет ему второй рукой проскользнуть к себе под куртку и погладить по талии, затем крепко обняв за неё и прижав к себе.       Вместе с каждым новым поцелуем по всему телу, вплоть до кончиков пальцев и ушей, растекается тепло от осознания, что головокружительные поцелуи Альбедо — это именно его черта, а не придумка одурманенного сидром мозга Сяо во время той хэллоуинской ночи.       Прикасаться первым для Сяо — мучительная борьба с собой, необходимость подолгу самого себя уговаривать и перебираться через высоченную стену неумения в близость и тактильность, поэтому инициатива со стороны Альбедо — благодать, которую Сяо, на самом деле, охотно принимает, стоит только почувствовать прикосновение к себе. Особенно, если они такие настойчивые, чтобы проволочь его через всё здание катка в закрытый гардероб, чтобы обнять, прижимать и целовать прямо здесь и сейчас, не дожидаясь возвращения домой. И Сяо всё-таки приподнимается на носочках, всё-таки обхватывает его обеими руками за шею, всё-таки льнёт всем телом к чужому, стремясь соприкоснуться настолько тесно, насколько это возможно в обстоятельствах и в одежде.       Говорят, что лилии — ядовитые цветы, а Альбедо как раз одурманивающий достаточно, чтобы этот запах ему идеально подходил.       И жарко от него ровно также, как должны гореть наполненные ядом артерии и вены.       От звука вибрации в кармане куртки Сяо момент покрывается множеством трещин. Из прогресса за прошедшие месяцы — он не отпрыгивает от Альбедо как ужаленный, а изламывает брови и издаёт короткий звук, похожий на хныканье, после чего отстраняется и вытаскивает телефон, тяжело приваливаясь к стене и снова же ударяясь затылком о дощечку с крючками — Итэр слышит несколько шипящих ругательств и смех Альбедо, терпеливо дожидаясь, когда Сяо, отчертыхавшись, обращается к нему:       — Да?       — Я жду вас у выхода, — деликатно кашляет Итэр, и именно эта аккуратность с неприкрытым подтекстом полного понимания происходящего заставляет Сяо краснеть, внутренне холодеть и судорожно оттягивать воротник свитера, лишь бы не задохнуться, а внимательно, неотрывно наблюдающий за ним Альбедо нисколько не помогает справиться с этим. Потом он и вовсе тянется, наклоняясь к Сяо настолько близко, что их губы почти соприкасаются — фантомно это соприкосновение ощутимо совсем как настоящее, — и выдыхает вроде бы в динамик телефона, а на деле — в разомкнутые губы Сяо:       — Хорошо, мы скоро будем, — на том конце успевает раздаться смешок прежде, чем Сяо судорожно тыкает на кнопку сброса. Горит теперь не только лицо, но и уши с шеей, а задохнуться кажется вполне реальной перспективой, потому что спокойное выражение лица отстраняющегося Альбедо выводит из себя в двойной, а то и в тройной степени, потому что он — причина всех переживаний, которая нисколько не раскаивается и даже попросту не смущается, словно ему не в новинку подобные отношения, так что нет никаких собственных волнений.       У Сяо в голове ни остаётся даже обрывочного воспоминания о том, как они дошли до гардероба, поэтому Альбедо берёт на себя роль проводника в обратную сторону. Они пробуют взяться за руки, выходит — за мизинцы, потому что каждая мышца в теле Сяо деревенеет, стоит Альбедо протянуть к нему руку, предлагая свою раскрытую ладонь, и его хватает только на неловкое цепляние мизинцем за мизинец. Мягкая улыбка, рисующаяся на лице напротив, вынуждает сбивчиво забубнить какие-то нелепые, первые на ум пришедшие оправдания, которые Альбедо перебивает одним-единственным коротким чмоком Сяо в лоб — и тот сразу же замолкает, только следуя со своим горящим лицом через череду коридоров и попутно встречающихся людей, которые, возможно, не обращают на них ни малейшего внимания, а, возможно, вовсю таращатся, но узнать наверняка невозможно, когда взгляд упёрт в пол.       Итэр бесцельно шатается из стороны в сторону по холлу, когда они подходят. В нём ни грамма недовольства или обиды, что совершенно закономерно, ведь они в здоровых и доверительных отношениях все между собой, но Сяо, вообще-то, понятия не имеет, как на самом деле, а не в теоретическом представлении, функционировать в них, так что смущённо кривовато улыбается и с энтузиазмом хватается за предложенную Итэром руку.       И таки оказывается посередине между ним с Альбедо, когда они выходят с катка.       Самый большой камень преткновения на горизонте, что бери и с лёгкостью топись с ним на шее — это празднование нового года, которое у Сяо с Итэром то домашние посиделки, отличающиеся от любого другого совместного ужина гирляндами вокруг и шампанским под бой курантов, то спонтанное, вплоть до в последний момент тридцать первого вечером, решение вписаться в одну из больших дружеских тусовок. В этом году вопрос поднимается скомкано: в один из дней, когда они остаются наедине, потому что Альбедо решает переночевать в общежитии перед экзаменом, Итэр, накручивая нервной привычкой косу на руку, спрашивает у Сяо, не против ли тот отметить новый год дома втроём, и этот вопрос почти заставляет рассмеяться в полный голос, ведь они и так фактически живут вместе — пепельница, накрепко поселившаяся на балконе на следующее же утро после их первой совместной ночи, тому самое прямое доказательство, а Итэр всё равно робко заглядывает ему в лицо, обвиваясь обеими руками вокруг талии и трясь носом о плечо, пока заверяет, что не настаивает и не заставляет.       Что хочет, чтобы Сяо было комфортно и уютно, даже если он ещё не готов впустить Альбедо в их всё-таки семейный — в масштабах их маленькой, на двоих, семьи — праздник.        Поэтому совместный поход в магазин за продуктами к новому году инициирует именно Сяо, собравшись с духом через пару дней после посещения катка, когда проходит достаточно времени, чтобы тревога, фонящая внутри до фантомного ощущения поднимающейся к горлу тошноты, улеглась и выровнялась в беззвучность.        Между стеллажей и на кассах — столпотворение, словно магазин открыт последний день, и это совершенно обыкновенное дело под новый год, когда за неделю до него все люди в городе разом решают сойти с ума и целиком растерять здравый смысл, но каждый же год Сяо напрочь забывает об этом, так что застывает в дверях и мечется взглядом по сторонам, сразу же прикидывая, сколько часов придётся провести в очереди и насколько его будет пробирать дрожью отвращения от необходимости топтаться рядом с незнакомцами плечом к плечу, пробираясь к нужным полкам. Пока Сяо в растерянности оглядывается по сторонам в попытке понять, как будет справляться с внутренним содроганием от обилия людей вокруг, Итэр уже успевает выхватить прямо из-под носа у кого-то свободную корзину и подкатывает её к ним с Альбедо — тот сосредоточенно смотрит в телефон, пролистывая составленный заранее список покупок, что само по себе безумие, потому что Сяо с Итэром никогда не делают подобного. Их поход за покупками — это прикинуть, что им нужно молоко с яйцами, а потом стоять на кассе и вздыхать над набитой доверху корзиной в попытке понять, как вышло набрать столько всего, и одновременно прикидывая, в состоянии ли они всё это оплатить. В этом году всё складывается иначе: Альбедо дипломатично позволяет им отвлекаться, прилипая то и дело к стеллажу со сладостями или зависая около аквариумов в рыбном отделе, словно бы видят их впервые, но непреклонно в итоге ведёт строго задуманным маршрутом, не пропуская ни единого пункта в списке.       Затык — до абсурда катастрофических масштабов — происходит в отделе с консервами и маринадами, когда Альбедо тянется за банкой оливок, скрупулёзно изучая их состав и производство и сравнивая с другими, а Сяо, скрестив руки на груди в рефлекторном стремлении защититься от любых, даже самых гипотетических, нападок, негромко уточняет:       — Бери с расчётом только на себя, потому что мы с Итэром не едим оливки.       Альбедо поднимает на него настолько недоумённый взгляд, что Сяо аж переминается с ноги на ногу и всерьёз начинает сомневаться, не перепутал ли, так что приходится спешно прогнать в голове все воспоминания об их совместном времяпровождении и разговорах, чтобы убедиться — Итэр совершенно определённо ни разу на памяти Сяо не ел оливки и даже сам просил вечно убрать их из блюда, когда они ели вне дома или заказывали доставку. И всё-таки Альбедо смотрит на него с такой вопросительностью, что краем души Сяо продолжает сомневаться.        Прежде, чем кто-либо из них двоих успевает открыть рот, Итэр тактично откашливается и вклинивается между, с почти виноватой, прилипшей к губам улыбкой уточняя:       — Вообще-то ем, но не то, чтобы прямо люблю. Я спокойно к ним отношусь, так что могу есть, а могу не есть. Когда как, — торопливо, что едва успевает сделать вдох или сглотнуть, выпаливает он, смотря Сяо в ключицы и не поднимая взгляд до глаз, от чего внезапно начинает пощипывать в уголках, что ни капли не в характере Сяо. Он просто теряется, потому что всегда был настолько уверен в этом знании, что теперь смотрит на Итэра и моргает — медленно по факту движения век и вместе с тем учащённо. Представляя ситуацию со стороны — это фарс театральных масштабов, что они стоят у полок с оливками втесную к ним и друг ко другу, стыдливо бегают глазами, как будто провинились в чём-то, и прямо сейчас пытаются разобраться в том, ест оливки Итэр или нет.       — Ты же всегда просил их не добавлять или убирал из рецептов… — Сяо хватает ровно на выдавить эти слова из себя.        — Ну, мне правда всё равно, есть они или нет, но ты же категорически не любишь, а если мы готовим или заказываем что-то впервые, то тебе может не понравится. Возьми я блюдо с оливками, то мы не могли бы спокойно меняться, — ведёт плечом Итэр, продолжая улыбаться с такой натянутой виноватостью, что Сяо откровенно хочется сесть на корточки посреди магазина, обхватить голову руками и завыть, потому что узнавать подобное спустя энное многолетнее количество лет в отношениях отдаёт драмами из мыльной оперы, когда сценарист выбрасывает банальнейшую уловку в виде внезапного родства между персонажами.       Только в их случае — это скрытое родство Итэра с оливками ради комфорта Сяо. Здесь бы возмутиться, заявив, что его никто и никогда не просил о таких жертвах, но штука в том, что Итэр и не преподносит это как жертву — не заведи обстоятельства разговор в эту сторону, он и не поднялся бы, и именно этот факт вдребезги разбивает сердце, ведь означает, что его — Сяо — безусловно и до щемящего нежно, бескорыстно и безусловно любят, идя на жертвы и самовыбранные компромиссы исключительно из собственного желания это сделать, а не ради признания и благодарности.       Принимать такую любовь к себе невыносимо больно, потому что к такому её проявлению не приучают с самого рождения. Сяо уж точно не приучали.       Сердцебиение учащённое, гонящее кровь кругами с такой скоростью, что голова пылает, а руки и ноги — наоборот, ледяные до потери чувствительности, так что когда Итэр берёт его за руку, переплетаясь пальцами, то прикосновение ощущается странно, словно бы со стороны, а сам Сяо за ним исключительно наблюдает, опустив взгляд и сверля взглядом то, как Итэр поднимает его руку и, придержав за запястье, прижимается губами к тыльной стороне, вынуждая распахнуть глаза и застыть всем своим существом, вплоть до остановившегося полусделанным вдоха. Этот жест — редкий и каждый раз не просто разбивающий, а размазывающий в тончайший слой, потому что это даже не поцелуй, а что-то за гранью общепринятого понятия о любви и нежности. Такие поцелуи — они как будто про переизбыток и без того чрезмерно сильных и вместе с тех долговыдержанных чувств.       — Пойдём за сливками и агар-агаром? — Итэр перемещает руку Сяо, прижимая её к щеке, и накрывает своей, потираясь, а потом наклоняет голову, заглядывая ему в глаза, и улыбается уже мягче и теплее, без жалобной оттеночности — невыносимо. — Миндаль ещё остался. Сделаем твой любимый тофу на десерт на новый год? — и это беспардонный удар с размаху прямо под дых. Несколько секунд Сяо выдерживает смотреть ему напрямую в глаза, а потом жмурится и судорожно кивает. Краем зрения потом ловит усмешку Альбедо, который всё же кладёт банку с оливками в корзину перед тем, как двинуться вместе с ними в молочный отдел.        На кассе, когда длинная, точь-в-точь бесконечность гигантской сороконожки, очередь подходит к концу, они путаются в кошельках, торопливо пытаясь сообразить, как расплатиться — пробились в один чек, машинальностью под переговаривания о планах на новогоднюю готовку выложив всю корзину на рывками двигающуюся ленту. Денежные вопросы всегда про скользкость, и если у Сяо с Итэром это давно пройденный этап с если не общим семейным, то хотя бы перемешанным к полной потере границ бюджетом, то как вписать в это Альбедо — непонятно. Точнее сказать, напрочь не продумано, потому что подобных совместных на троих походов в магазин у них ещё не случалось, так что купюры и монеты высыпаются на прилавок под хмурый взгляд сидящей за кассой девушки сразу из всех трёх кошельков, примерно прикинутые до нужной суммы, а полученную сдачу делят точно также — на глаз и примерно, без въедливых подсчётов на калькуляторе и сверки с чеком.       Итэр, посмеиваясь, говорит, что они вошли в фазу тотального обнуления долгов друг друга.        У Сяо проскакивает мысль, что это типично для почти семейного сожительства.       Пальцы подводят, оскальзываясь по упаковке замороженных овощей, и те с глухим звуком шлёпаются мимо шоппера — эко-активистское внедрение Альбедо — на пол. Всякая ловкость в руках окончательно теряется, когда Сяо спешно ныряет вниз и пытается её подобрать, чтобы снова уронить и суметь подхватить только со второй попытки, впихивая затем в шоппер с таким остервенением, что Альбедо со смешком просит: «Будь нежнее — это же всего лишь овощи». И следом за овощами хочется затолкать в шоппер его голову с этой невыносимой улыбкой и сверкающими глазами, от одной встречи с которыми и так бьющееся на грани своих возможностей сердце начинает вколачиваться в середину груди с едва ли не самоубийственными намерениями проделать дыру и выпрыгнуть наружу, часто вздрагивая и задыхаясь впоследствии, точь-в-точь выброшенная из воды рыба.        Одного шоппера им не хватает, так что Итэр вытряхивает из кармана куртки пакет и с громким шорохом, который заставляет нескольких других покупателей на них обернуться, расправляет его, складывая остальные продукты — стоит пластиковым бокам забито округлиться, как Сяо сразу же перехватывает пакет, по-собачьи встряхивая головой на возражения и отчётливо чувствуя, как волоски на загривке топорщатся от звука очередного смешка Альбедо ему в спину.       Мороз стоит такой, что пальцы, заключённые в перчатки, за считанные секунды промораживаются насквозь, аж до пронзительной колючей боли, от которой перехватывает дыхание и хочется скулить, а Альбедо умудряется притормозить, отстав от них, чтобы прикурить, скособочившись под весом шоппера, пока одной рукой выбивает искру из зажигалки и пытается попасть пламенем по кончику сигареты, зажатой между губ. От одного этого вида окоченевшие пальцы Сяо, оттянутые пакетом, начинают ныть сильнее, потому что у Альбедо перчатки без пальцев — кончики заалевшие и едва сгибающиеся в суставах, но он всё равно упрямо останавливается то и дело, чтобы отнять сигарету от губ и выдохнуть густое облако дыма. Видимо, дымить буквальным паровозом, выдыхая через нос и плотно стиснутые, чтобы сигарета не выпала, зубы, не настолько удобно, хотя первые несколько метров по направлению от магазина Альбедо всерьёз пытается так делать. Итэр, у которого у единственного руки остаются свободными, пару раз на ходу перехватывает у него сигарету, позволяя выдохнуть, и затем ловко возвращает на место, предварительно быстро затянувшись сам — идея курения одной сигареты на всех, с губ на губы, заставляет всё внутри совершенно восторженно поджиматься напополам с удушливостью от того, что Сяо не предлагают затянуться.       У этого есть тысяча оснований, перечислением которых можно загнуть пальцы на обеих руках, но сам проклятый факт.        У подъезда Итэр проскакивает вперёд и сам вытаскивает ключи Сяо, прильнув всем телом и усилием протиснув руку в карман его джинсов — обыкновенное дело, но под взглядом Альбедо, замершим на крылечную ступень ниже в ожидании, мерещится чем-то чуть ли не непристойным, так что Сяо сжимает до натужного поскрипывания челюстей зубы, каменея, пока дверь с пищанием не открывается, пропуская их. Оказавшийся первым внутри Итэр сразу же жмёт кнопку вызова лифта, а потом вскидывает брови и хлопает глазами, окликая Сяо, который не останавливается рядом с ним и Альбедо, а начинает подниматься по лестнице, громко сопя от звенящего напряжения в руке, оттянутой пакетом.       — Не хочу перегружать лифт — мы же ещё с продуктами, — коротко бросает он, повернув голову в их сторону, и упрямо продолжает подниматься под скрежет раздвигающихся лифтовых дверей. Они с Итэром делали так в подростковые годы: один бегом поднимался по лестнице, а другой ехал в лифте — наперегонки, кто первый окажется у квартиры. В этот раз выходит удивительно единомоментно: запыхавшийся Сяо ступает на нужный этаж ровно в тот момент, когда Альбедо с Итэром выходят из лифта — последний кидается к Сяо и перехватывает у него пакет, отбирая из податливо разогнувшихся пальцев, а попутно сетуя и сокрушаясь на его дурацкое — и откуда только берётся — упрямство.       К новому году их квартира украшена ничуть не хуже, чем к хэллоуину: на окнах перемигиваются посуточно включённые гирлянды, на каждой двери по венку, а по подоконникам разложены настоящие еловые веточки, между которых — шкурки мандаринок, так что воздух наполнен горьковатым запахом хвои и цитруса. Это запах с ними на ближайшие пару месяцев — и не существует ничего прекраснее, чем ловить себя на мысли, что возвращаешься домой в полнозначности этого слова, а не только формальности названия, при первом же вдохе и ощущении этого запаха с порога. Они неуклюже топчутся на узости придверного коврика, лишь бы не снести с ботинок талый снег и грязь на пол, пока поочерёдно разуваются, только дёргая ботинки за шнурки, а в остальном чисто спихивая их с ног — верхнюю одежду снимают уже после, по-лошадиному отфыркиваясь, потому что зимой один лишь процесс послойного одевания и раздевания утомляет.       — Я хочу в душ погреться! Кто-нибудь со мной? — объявляет Итэр, на ходу стягивая с себя джемпер, застревая в нём головой и привставая на цыпочки, будто это на самом деле способно помочь — рубашка под ним задирается, обнажая живот, — после чего встряхивает головой, растрёпывая и без того взъерошенные волосы, и смотрит вопросительно на них с Альбедо: — Так что? Неужели только я не чувствую рук и ног от холода?       Обычно это звучит просто как предложение помыться вместе — экономия воды и лишний повод понежиться в заботе друг о друге, но сейчас у Сяо пересыхает во рту, заставляя наждачно сглотнуть, и он шумно выдыхает, упираясь взглядом в натянутую полиэтиленовую ручку пакета. Задумчивый оценивающий взгляд, которым по нему проводит Альбедо, ощутим каждым миллиметром кожи, прежде чем тот спрашивает:       — Ты справишься сам разобрать продукты?       — Конечно, — Сяо нужно всего лишь малюсенькое мгновение, чтобы перестать в скоростной перемотке сбрендившего проектора представлять, как Альбедо и Итэр будут обнажёнными ютиться в кошмарно тесной, явно ни разу не предназначенной для совместного мытья, ванне.       И затем Альбедо делает то, от чего Сяо перестаёт думать в принципе: уложив ладонь ему на спину, ровно между лопаток, он наклоняется и прижимается прохладными с мороза губами к его щеке. Поцелуй длится считанные секунды — даже долю секунды, а потом Альбедо отстраняется с щекотным шёпотом по щеке:       — Хорошо, змеёныш, как скажешь.       Это прозвище, прицепившееся с его губ к Сяо намертво с самой ночи знакомства, бессовестно обезоруживает каждый раз, как в первый, потому что «змеёныш» — отнюдь не то, как называют своих возлюбленных и отнюдь не то, что приятно слышать от своих возлюбленных, но Сяо тает, приваливаясь плечом к стене, как только Альбедо и Итэр уходят в ванную, и затем медленно сползает по ней на пол, звякнув о пол бутылками в пакете и спрятав лицо в ладонях.       Он не пошёл с ними в душ, потому что?..       Потому что Альбедо успел спросить раньше, а втроём не поместятся, так что проще уступить? Потому что Сяо не настолько замёрз, чтобы нуждаться в оттаивании под горячей водой? Или потому, что он идиот, которому предпочтительнее не справляться со своими переживаниями, а позволять им разрастаться, подпитываясь додумываниями и создавая своими же собственными решениями ситуации, подтверждающие это додумывания, которые всегда про поставить себя на последнее место?       Тело незаметно, что не успевает отследить, наливается такой тяжестью и нежеланием — невозможностью — сдвинуться с места, что Сяо несколько минут сидит на полу, слушая, как из-за двери ванной доносятся приглушённые — слова не разобрать — голоса, а потом начинает шуметь вода, словно бы кран открыт на полную. Затем он запрокидывает голову, упираясь затылком в стену, и вздыхает, таращась пустым взглядом в потолок, в то время как в голове рисуется с лёгкостью то, как горячая, исходящая паром, вода заполняет ванну, пока Итэр стаскивает с себя всю оставшуюся одежду, а Альбедо, возможно, ему в этом помогает, если не занят собственной, ограничившись тем, чтобы только искоса посматривать и улыбаться своей сдержанной полуулыбкой, от которой цепенеешь и только успеваешь закрыть грудь со стороны сердца ладонью, хотя оно с самого начала уже глубоко поражено.       Поднимаясь с пола и оттаскивая пакет с шоппером на кухню, чтобы разложить покупки по полкам, Сяо готов гордиться своей силой воли, что вообще сумел встать, вопреки протестующему натяжению в каждой мышцы и скрипу — в каждом суставе.       Он почти близок к правде в том смысле, что Итэр и Альбедо раздеваются каждый сам и без томно бросаемых друг на друга взглядов — просто раздеваются, совершенно по-разному складывая вещи: Итэр беспечно сбрасывает комом на пол, как только снимает, а Альбедо педантично разглаживает и складывает в несколько раз по строго отмерянным границам, после оставляя стопкой на корзине для белья. Первым в воду забирается он же, сразу устраиваясь в одном конце ванны и разводя согнутые ноги, чтобы Итэр устроился между них, сев спиной к Альбедо, который приглашающе протягивает руки и придерживает, помогая аккуратно, не пошатнувшись, опуститься в воду. Тела ещё не успевают отогреться после улицы, и замёрзшая кожа поначалу воспринимает горячую воду за обжигающе-ледяную, а потом температура нагоняет, и мышцы отпускает, расслабляя накапливающимся в них теплом.       — Мне как-то беспокойно насчёт Сяо, — признаётся Итэр, обхватив руками колени и пристроив на них подбородок. Когда его волосы распущены, то полностью укрывают спину и плечи — и не нужно никакого плаща. Набравшие воды и отяжелевшие, они и вовсе напоминают кокон или панцирь, и Альбедо нравится вплетаться в них кончиками пальцев, разделяя на мелкие прядки и попутно задевая кожу кончиками ногтей — как в замедленной съёмке можно пронаблюдать, как проступают мурашки, поднимая все волоски дыбом и заставляя Итэра с шумным вздохом резко выпрямиться и передёрнуть плечами. — Тебе не кажется, что он немного… замкнутый, что ли? То есть, он как будто всё время напряжённый и немного на взводе. Я не уверен, что ему комфортно, — Итэр хмурится и сглатывает, отчётливо чувствуя прокатывающуюся вниз по горлу склизкость. Он знает, что каждый из них троих — отдельная личность, самобытная и вполне способная существовать и жить в отрыве от остальных, однако в глубокой, неподконтрольной части себя считает Сяо своей второй душой, вторым сердцем, вторыми лёгкими — если не своей половиной, то своим родственным существом, будто бы предназначенным судьбоносными невидимыми нитями чем-то свыше.       И быть причастным к тому, чтобы Сяо чувствовал себя хотя бы на долю несчастно — это даже не последнее, чего Итэр хочет, потому что не хочет ничего подобного вовсе.       — Тебе виднее — вы же с ним дольше знакомы. Да и вместе дольше, — выдыхает Альбедо, медленно моргая и едва не задрёмывая — от горячей воды в руках и ногах покалывает, а стенка ванны, в которую он вжимается спиной, постепенно нагревается сама, позволяя выдохнуть и опереться на неё всем телом, не покрываясь мурашками от соприкосновения с эмалированной прохладой. Кончиками пальцев он ведёт по спине Итэра, едва касаясь и в буквальности ногтями подхватывая тонкие прядки волос, чтобы отвести их в сторону и открыть очередную родинку.       Альбедо не знает ни Итэра, ни Сяо столько и настолько, как они знают друг друга, и воспринимает это почти философски — вернее сказать, что просто принимает и их самих, и их отношения между друг другом, и то, что они пускают Альбедо к себе, внутрь своего будто бы заключённого под тесный купол тепла, хотя он бесстыже и бесцеремонно вклинился.       С другой стороны, вклинился по взаимному желанию Итэра.       И по согласию на то Сяо.       Который, на самом деле, заставляет беспокоиться и Альбедо, потому что ни единой секунды он не хочет — и никогда не хотел — становиться разводным клином между ним и Итэром. Хотел познакомиться, чтобы знать, кто стоит по другую руку от того, и хотел приблизиться, когда увидел, услышал, дотронулся вживую и понял, что проваливается и в Сяо посекундно, пока по его бледному лицу мельтешили цветные пятна вечериночного света и пока его взгляд был по-собачьи направлен только на Итэра, а потом перескакивал на Альбедо и тут же, застигнутый, прятался за опущенными ресницами, в то время как у самого Альбедо замирали внутренности. Итэр и Сяо совершенно разные и вместе с тем с удивительной бесскрипностью встающие в нужные выемки и выступы друг друга, образуя единую и гармоничную ауру вокруг себя.       Альбедо давно — кажется, ещё в школе с её сплошной зыбкостью под ногами — последний раз чувствовал себя настолько не вмещающимся и способным разломать что-то самим собою — самим фактом своего существования в мире и наличия рядом с другими людьми, поэтому противоречивое поведение Сяо, когда он то откликается на ласку и флирт и льнёт сам, то отстраняется и холодеет, чуть ли не застывая вытеской изо льда, сбивает с толку и тревожит Альбедо ничуть не меньше, чем Итэра.       Едва ли больше, само собой разумеется, но определённо не меньше, потому что Альбедо про созидание, а не разрушение.       По крайней мере, он хочет в это верить и старается быть.       — Ты уже успел пожалеть, наверное, что ввязался в такие специфические отношения, — протягивает Альбедо, склонив голову к плечу — кажется тяжёлой, словно бы чугунной, из-за раскалённой влажности запертого в замкнутости ванной воздуха, и мысли едва ворочаются. Внутри ничего не ёкает и не сжимается — это вопрос и только лишь, уточнение состояния партнёра без сюжетного продолжения с постановкой вопроса ребром о дальнейшем движении отношений, потому что проходит чересчур мало времени, чтобы принимать какие-либо решения — они трое всё ещё в процессе прощупывания почвы под собой и по направлению друг ко другу, чтобы уже делать выводы. В Итэре импульсивность словно бы напрочь отсутствует — даже когда он принимает спонтанные решения и выносит неожиданные предложения, то это ощущается спокойно и ровно, как заранее рассчитанный продуманный план, потому что Итэр — это надёжность и бережность по отношению к другим.       — Нисколько, — ответ звучит приглушённо. Отчасти из-за того, что тот опускает голову и зарывается лицом в колени, а отчасти — потому что ладонь Альбедо пробирается под его волосы и укладывается прямиком на спину, растопырив пальцы и прижавшись вплотную к разгорячённой коже всей своей поверхностью. Чтобы собрать все чувства в слова, а потом вытолкнуть их с языка, приходится прикрыть глаза и зажмуриться, пока по обратной стороне век не начинают рассыпаться мелкие, как песчинки, цветные искры. — Я очень люблю Сяо. Очень-очень люблю, — выдыхает Итэр и сводит брови, что во лбу зарождается преддверие мигрени. Альбедо протяжно мычит и кивает, продолжая неподвижно держать ладонь прижатой к его спине и чувствуя выступность позвонков. Повторное сглатывание звучит громко, а дальше наступает пауза, которую Альбедо тактично не торопит. — Просто я люблю вас по-разному. Одинаково сильно, но в целом по-разному, потому что Сяо я люблю, а в тебя с большего влюблён. И оно такое новое. Я не знаю, был ли я когда-либо влюблён в Сяо — я помню только, что люблю его и как будто всегда непрерывно любил с самого начала. И мне нравится чувствовать с тобой… по-другому. Мне нравится переживать этот… другой опыт.       Итэр не произносит это вслух, так что Альбедо договаривает за него, дёргая уголком губ в кривой — и вместе с тем бесконечно понимающей — усмешке:       — И ты боишься, что из-за этого Сяо подумает, что ты разлюбил его.       — Или что я сам так подумаю, запутавшись в разности этих чувств к вам, — кивает Итэр и сутулиться сильнее, прямо-таки съёживаясь. Линия позвоночника обозначается ещё чётче, а позвонки как будто заострённо упираются Альбедо прямо в ладонь.       Тело насквозь распаренное и разнеженное, отяжелевшее и ни в какую не желающее двигаться, но Альбедо всё равно заставляет себя отлипнуть от стенки ванны и, подавшись резким наклоном вперёд, обхватывает Итэра обеими руками, прижимаясь грудью и щекой к его спине — волосы то ли щекотно, то ли зудяще елозят под ним, раздражая кожу, и всё же Альбедо и не думает отстраняться, потому что Итэр, зажатый между его колен, а теперь и в кольце рук, кажется до ужаса хрупким и ломким — никакой привычной ивовой гибкости и иллюзии, что ни за что не хрустнет, как не крути в руках.       — Отношения никогда не были чем-то лёгким, так? — сдавленно из-за скрюченного положения тела бубнит Альбедо. — Особенно такие. Хотя откуда мне знать, — хихикает он, прикрыв глаза и словив себя на том, что теперь с трудом оторвётся от Итэра — та часть его тела, что не спрятана под водой, остывшая и зябкая, но от объятий всё равно тепло.       — А как же та история с Кэ… — вскидывается и даже полуоборачивается Итэр, отзываясь на последние слова, и Альбедо сразу же его обрывает резким шиканьем вперемешку со смешком, обнимая крепче:       — Мы не вспоминаем об этом. То история совсем другого рода, нежели наша.       И это «наша» сладко оттягивает под сердцем у обоих.       Окружающая тишина для оставшегося разбирать покупки Сяо кажется странной — быть в квартире одному и в то же время с кем-то навевает воспоминания о сотне просмотренных ужастиков, разве что реальность в разы страшнее фильмов, потому что от неё не сбежать, поставив на паузу или свернув вкладку, а ещё потому что страшное — это всё та же неизвестность, помноженная на страх не за свою жизнь, а за чувство собственной нужности и любимости кем-то, то есть Итэром. И Альбедо. Итэром и Альбедо. Кем-то из них, если не вместе, и с приоритетностью Итэру — за эту мысль становится всамделишно до удушья стыдно, так что Сяо останавливается в буквальности на полпусти вытаскивания упаковки яиц из пакета и, опустившись на корточки, упирается пустым взглядом в пространство перед собой. Раздирающие в самом прямом смысле противоречия — это часть него, настолько неискоренимо глубокая, точно заложена на генетическом уровне, и если разумом Сяо понимает, что нет ничего ужасного в том, чтобы считать Итэра своим приоритетным партнёром — это чуть ли не исторический факт, то намертво впечатанным чувством необходимости поступать честно и справедливо по отношению к близким он не может перестать укорять сам себя в этом как будто преуменьшении значимости Альбедо, хотя это не является таковым.       Альбедо крайне значим для Сяо — от его внимания, прикосновений, обращений внутренности поджимаются, что почти больно, а потом резко отпускает — и по телу до самых кончиков пальцев и корней волос разливается сладкое расслабление. Не испытывай этого к нему Сяо — было бы легче думать про Итэра как про свою безусловную и несомненную приоритетность, но всё складывается таким образом, что Сяо невыносимо тянет к Альбедо — и хочется одновременно поддаться, утопая в нём с головой, и отбрыкнуться руками и ногами, потому что чувствовать подобное Сяо не умеет — с Итэром как есть ровно и спокойно, так и было, как само собой разумеющееся на каждом этапе, а с Альбедо чувства захлёстывают, что трудно дышать.       А ещё страшно не встретить тех же всесносящих чувств в нём.       И страшно почувствовать себя лишним, ведь Сяо не слепой, чтобы не замечать, что Итэр без головы напрочь влюблён в Альбедо также, как и он.        У них никогда не всплывал вопрос сомнения относительно доверия друг ко другу, да и дело вовсе не в доверии — дело, скорее, в том, что Сяо в такой катастрофически огромной степени боится оказаться ненужным, не помещающимся, не вписывающимся и разлюбленным, что впрямую начинает отъезжать головой, перебирая каждую деталь их новых отношений на троих в сродни параноидальному стремлении отыскать знаки, что на самом деле Итэру с Альбедо гораздо лучше между собой, чем с ним — как по отдельности каждому, так и обоим.       Особенно задумываться над тем, что из себя представляют отношения из более, чем двоих, людей, раньше не доводилось, но в голове умудрились уложиться устойчивые стереотипы, и теперь каждому, кто скажет, что отношения втроём — это кайфовое увеличенное количество секса, Сяо непременно… в драку не полезет — уже не в том возрасте, но всё-таки обязательно найдёт, как отбрить, потому что по факту это увеличенные переживания, комплексы и усилия по притиранию друг ко другу и к тараканам каждого.        Они и сексом-то втроём после того раза на хэллоуин больше на занимались. Не сговариваясь, так просто сложилось: у Альбедо и Итэра наступила обыкновенная для декабря учебная запара, когда по приходу домой едва наскребаешь в себе силы сходить в душ и поесть, чтобы потом сразу же завалиться на кровать в беспокойном сне до будильника, а Сяо кидало из стороны в сторону по натоптанным дорожкам заскоков менталки, так что куда уместнее была шутка, что в таком состоянии ни у одного из троих попросту не встало бы.       Что было не совсем правдой, но не отменяло того факта, что взаимодействие было исключительно один на один, то есть попарно.       И не то, чтобы это было плохо, разумеется.        Вообще-то, это было очень и очень хорошо. Домашний, размеренный и в каждом движении привычный секс с Итэром позволил заземлиться, ощутив себя вернувшимся в привычную колею после того, как его оттуда не просто выбили — вынесли, как дверь плечом с петель. Секс с Альбедо, произошедший единожды, был зашкаливающе неловким и неуклюжим, но ровно настолько же — чувственным и заставляющим коленки в буквальности подогнуться, потому что он любит долго, неторопливо и глубоко целоваться, доводя одними поцелуями до почти исступления. Зато потом была сбивчивая дрочка в тесном пространстве подсобки у Сяо на работе, куда Альбедо зашёл словно бы случайно после университета, чтобы позже утыкаться носом Сяо в шею и тяжело дышать, а свободной рукой зажимать ему рот, заглушая стоны.       Отпустив упаковку яиц, которая тут же опасно глухо пристукивается, опустившись обратно в пакет, Сяо закрывает ладонями лицо — кончики пальцев ледяные — и плюхается с корточек на задницу, растягиваясь на полу. Вспоминать секс с ними обоими — не то, чем ему стоит заниматься, зная, что Итэр и Альбедо вдвоём в ванной в достаточной близости от него. Он может натягивать улыбку, насколько на это в принципе способно лицо Сяо, и отказываться пойти вместе в душ, но сам себя обманывать не в состоянии. До скрипа стиснутых челюстей и покалывания в переносице, до спёртого дыхания и болезненного потягивания в зареберье хочется, на самом деле, быть вместе и рядом с ними, касаясь самостоятельно и чувствуя прикосновения на себе — без подтекста и двусмысленности, как всего-навсего факт, что его видят и принимают и тоже хотят рядом и вместе с собой.       Воображение живо вырисовывает исключительно солнечные и тёплые картинки того, какими разнеженными от горячей воды выглядят Итэр и Альбедо, устроившись вдвоём в ванной: разведённые колени, расслабленная откинутость на чужую грудь, ленивое переплетение сморщившихся от горячей воды пальцев, ловля губами капелек пота с висков и размеренное перебирание влажных волос или откидывание их, назойливо липнущих, со лба.       Сяо всего лишь прерывисто мученически выдыхает, а хочется в полный голос заскулить и завыть. Сам же отказался идти с ними — сам же и виноват в том, что теперь сходит с ума.       Ждал ли он, что Итэр и Альбедо начнут уговаривать?       Хотел ли он, чтобы они начали уговаривать?        Ответ ни на какой из этих вопросов не имеет значения, ведь сейчас Сяо сидит на полу, бездумно таращится на пакет с наполовину разобранным покупками и предпочитает прокручивать в голове десятки сценариев, которыми сам же себе делает хуже, растравливая и без того ноющую рану прямо посередине груди, где сталкиваются противоречивые чувства, не говоря уже о приправленности прессом мыслей.       Собственное тело мерещится сплошь вывалянным из ваты, когда Сяо усилием заставляет себя встать и хватается за стену, покачнувшись из-за того, что голова от резкости движения идёт кругом, в ушах гулко шумит, а перед глазами темнеет, и темнота идёт затем цветными абстрактными пятнами, похожими на множество сливающихся между собой клякс. Зрение постепенно проясняется, а ощущение лёгкой, точно наполненной гелием, головы остаётся, и это с нажимом проезжается по тревожным, изо дня в день на протяжении всей жизни подавляемым мыслям Сяо о собственной омерзительной бракованности — ещё один повод, за который можно уцепиться, позволяя самопожиранию распространяться и занимать всё больше места в его голове.       И всё-таки он проглатывает эти липкие тошнотворные мысли, прикрыв глаза и покачав головой, пока в глазах не проясняется, а затем шаг за шагом — и каждый похож на грузное впечатывание ступней в пол — медленно идёт в сторону ванной, прокручивая в голове слова, который скажет, когда постучится. Мысли мгновенно спотыкаются об этот образ: он не решил, заглянет ли сперва внутрь или скажет из-за двери, чтобы дождаться сперва разрешения зайти и присоединиться. Лицу горячо, да и вся голова будто бы больше своих положенных размеров раза в два-три. Сделать желаемое с опозданием и огромным перешагиванием через себя лучше, чем не сделать никогда и грызть себя сожалениями и сокрушениями — не сказать, что это кредо Сяо, но в моменте кажется логичным, правильным и, что важнее всего, достаточно подбадривающим, чтобы занести руку и стукнуть костяшками по двери ванной, которая тогда же сама распахивается, нос к носу сталкивая его с раскрасневшимся распаренным Итэром, завёрнутым в халат. Позади него виднеется такой же Альбедо, бросающий взгляд через плечо и мельком улыбающийся, словно бы только для Сяо, который застывает со всё также поднятой рукой и переводит взгляд с одного на другого, силясь выдавить из себя хоть слово.       Изнутри груди словно бы протягиваются глубокие кровоточащие борозды, а в голове крупным шрифтом высвечивается: «Упустил момент».       В полной мере развиться, распространяясь по телу, точь-в-точь яд, не успевает. Вокруг запястья замершей в воздухе руки смыкаются пальцы Итэра, который, расплывшись в широкой улыбке, выскакивает из ванной и тащит Сяо в сторону спальни, не позволяя опомниться, а как только они оказываются там, то вручает ему щётку и всё с той же широкой улыбкой выдыхает:       — Расчешешь меня, как обычно?       На языке назойливо вертится, мол, почему не попросил об этом Альбедо, однако задать вопрос вслух Сяо благоразумно не решается, залипнув поначалу взглядом на щётке в своих руках, а потом переведя его на Итэра, который уже усаживается на самый край постели в ожидании, скрестив ноги и поёрзав на месте. Расчёсывать его волосы после душа, бережно распутывая все колтуны и медленно прореживая пряди — это традиция, их маленький ритуал, и от осознания, что Итэр решает сохранить его только для них двоих, внутренность затапливает теплом. Став позади, Сяо перехватывает тяжёлые, ещё набухшие от влаги волосы и короткими, отточенными многолетним опытом движениями принимается расчёсывать их сперва по концам, постепенно поднимаясь всё выше и выше и каждый раз проводя щёткой до концов, чтобы убедиться, что волосы не перепутались заново. Образовавшееся молчание ничуть не напрягает, а даже кажется уютным, замедляющим время и создающим иллюзию, словно они застряли во временной петле, когда не было никаких переживаний, а их квартира в буквальности напоминала обособленный от всего остального мира безопасный островок.       — Тебе нравится Альбедо? — внезапно спрашивает Итэр, звуча приглушённо из-за того, что держит голову наклонённой. Вопрос сиюсекундно щёлкает переключателем, превращая окружающий воздух в вакуум, что не вдохнуть. Сяо цепенеет, смотрит прямо перед собой, перестав расчёсывать, а потом сводит брови и резко выпаливает, едва только Итэр заканчивает реплику:       — Я никого никогда не полюблю так, как тебя.       Тот жмурится от того, как при этом Сяо неосознанно тянет за волосы, запутавшись зубьями щётки в них и не контролируя зазвеневшее в мышцах напряжение.       — А я и не говорил про любовь. Только про «нравится», — улыбнувшись, осторожно поправляет Итэр и чуть отводит голову назад, чтобы волосы не оттягивались настолько сильно и болезненно. — Но если ты и полюбишь Альбедо, то я совсем не буду против — только рад, — он запрокидывает голову, глядя на перевёрнутого с такого ракурса вверх тормашками Сяо, который выглядит, словно в любое мгновение готов разрыдаться, и усмешка — мягкая, ласковая, умилённая — на губах Итэра вздрагивает и плавно истаивает.       А Сяо и правда чувствует, как в переносице свербит, а в ноздрях становится по-плаксивому щекотно. Пальцы сильнее обхватывают ручку щётки, сжимая её с таким остервенением, что, мерещится, способны лопнуть пластик, а напряжённая рука подрагивает, как и плотно сомкнутые губы — аж звенят стиснутые челюсти.       — И ты не боишься, что я полюблю его больше, чем тебя? — свистящим шёпотом выпаливает он, которому приходится проталкивать каждый слог через тугой липкий ком, перекрывающий горло и мешающий даже дышать — не то, что говорить.       Протяжное мычание, издаваемое Итэром, вынуждает замереть, перестав дышать уже осознанно — сердце, мерещится, тоже останавливается и не бьётся всё то время, что тот сверлит взглядом стык между потолком и стеной. То, как происходит осмысление вопроса, кажется взаправду слышным надрывным грохотом головных шестерёнок, а когда Итэр чуть сводит брови, то мерещится, что из ушей и ноздрей у него готов повалить густой пар, если не едкий дым, и подобное нисколько не приободряет Сяо, продолжающего держать щётку запутавшейся зубчиками в волосах.       — Думаю, ты не полюбишь его сильнее меня, — наконец, произносит Итэр, и эти слова обескураживают, однако прежде, чем Сяо успевает заикнуться в ответ, он поясняет: — Ты просто его полюбишь и полюбишь по-другому, потому что Альбедо — другой человек, но это не будет ни сильнее, ни слабее, чем любовь ко мне. Это будет просто любовь к Альбедо и любовь ко мне, потому что мы разные и наши отношения с тобой разные в плане того, как они начались, как складывались и сколько длятся. Нельзя же сравнивать то, что попросту разное, даже если относится к одной категории, — Итэр пожимает плечами и улыбается той самой улыбкой человека, который открывает для себя нечто новое непосредственно в процессе открытия того же самого для других. Он не может быть уверен в том, что Сяо думает и чувствует ровно также, как он, но зато уверен в том, что в мире и в людских отношениях не существует ничего строго однозначного.       А Сяо не подозревал о том, как сильно нуждался в этих словах всё это время. А теперь его отпускает — постепенно, миллиметр за миллиметром, тревога разжимает зубы и позволяет ему по-настоящему выдохнуть, даже расплывшись в улыбке и коротко рассмеявшись, хотя в моменте этот смех больше похож на прерывистые всхлипывания. Он видит, как Итэр закусывает губу и сводит брови, из-за чего его лицо приобретает виноватое выражение, что ни капли не цель Сяо. Выпустив щётку из рук, он обхватывает лицо Итэра ладонями и, наклонившись, жмётся к его губам порывистым сухим поцелуем — тот не должен испытывать вину за переживания Сяо, в которые он сам себя загонял день за днём, предпочитая не озвучивать свои мысли, чувства и страхи, как будто проблема взаправду способна исчезнуть, если делать вид, что её не существует. Прикосновение вскинутых рук Итэра к своему лицу заставляет улыбнуться.       — Извини, — бормочет Сяо, отстраняясь, и большими пальцами поглаживает Итэра по скулам. Целоваться в таком перевёрнутом положении — далеко не самое удобное, что случалось с их поцелуями, однако за последнее время происходит столько всего, что про выход из привычных кругов, что поцелуи вверх тормашками вызывают только смех губы в губы. Когда затихает и он, то вновь повисает молчание, которое на этот раз выходит натянутым и неловким. Ровно до того момента, когда Сяо сглатывает и, серьёзнея лицом, что аж чувствует проходящую неподконтрольно по нему судорогу, бормочет едва слышно, на грани всей собранной смелости: — Мне нравится Альбедо. Правда нравится. Как парень, я имею в виду, — обведя языком пересохшие губы, Сяо шумно втягивает носом воздух и прикрывает глаза, выпрямляясь, чтобы провести ладонью по лицу в попытке собраться с мыслями. Тщетно — закономерно, но от этого не менее досадливо. Стоит ли Итэру знать о том, что он чувствует и переживает по поводу Альбедо? Нравится ли ему вообще то, что оба его парня в итоге сходятся и между собой, а не только с ним? Как должны быть…       — Я не ревную, — вмешивается в его мысли и перебивает их Итэр. Он уже разворачивается, смотря напрямую на Сяо, и улыбается — именно всей той искренней солнечностью, которой всегда успокаивает любые тревожные накаты, возвращая на твёрдую устойчивую почву. Взгляды пересекаются, и после недавнего диалога это трудно даётся, но ни один не разрывает их, потому что смотреть друг другу в глаза — привилегия доверия, сложная как минимум для Сяо. — Я вас люблю. И я буду очень-очень рад, если вы тоже друг друга полюбите, — протянув руки с растопыренными — тоже по-солнечному — пальцами в сторону Сяо, Итэр садится на пятки, чтобы дальше вовсе вытянуться всем телом навстречу и обхватить его крепкими объятиями, куда Сяо охотно ныряет, опустившись рядом на кровать и зарывшись носом в душистый воротник халата.       После этого разговора дожить до нового года становится проще. По крайней мере, определённо не страшно до стянутого в желчно-рвотные приступы желудка. Сяо даже находит в себе силы — и, что гораздо важнее и удивительнее, энтузиазм — выбраться на пробежку по городу в поисках подарков, хотя обычно решает этот вопрос в первых числах декабря, но в этом году всё иначе, начиная от необходимости подобрать подарок ещё и Альбедо, которого он знает катастрофически мало, чтобы поймать себя на знаковом «дзинь» внутри, когда в голову приходит идеальная идея, и заканчивая тем, что их с Итэром подарки должны выйти… равноценными. Не одинаковыми, а именно равноценными, и когда в собственном восприятии эта равноценность не про соотносимую стоимость или размер или количество, а про отсутствие внутри чувства зажатой неловкости при вручении, то вопрос выбора становится острым, точь-в-точь вставшая ровно поперёк горла рыбная кость. Сложно выбрать подобный подарок даже для одного человека, когда готов — хочешь — подарить ему весь мир вместе с небесами, не говоря уже о том, чтобы сделать это для двоих.       Просыпаясь утром тридцать первого числа, Сяо изо всех сил надеется, что справился с задачей, и суета, которая набирает обороты по мере приближения вечера, удивительно радует, отвлекая от переживаний — невозможно зависать взглядом в пустоте, размышляя в последний момент, а действительно ли он правильно выбрал подарок, когда Итэр громко шипит, судорожно и бесконечно запоздало выключая плиту, на которую выкипает бурлящая вокруг картошки вода, а Альбедо, наоборот, чрезмерно спокойно хмыкает, что они таки забыли купить сливочное масло, и уходит в магазин, чтобы застрять в нём на неироничные сорок минут — по возвращению Сяо также неиронично рычит, что хочет его сожрать, а потом всякое раздражение разом сдувается после того, как Альбедо с улыбкой выдаёт: «Станешь на колени прямо сейчас?»       Мысленно Сяо фыркает, что с таким поведением можно было бы оставить его и без подарка.       Вообще-то у них с Итэром в привычках нет пункта на обязательную многоблюдовость к новогоднему столу, но в этот раз с ними Альбедо — и автоматически хочется сделать всё по-особенному, по-настоящему новогодним. Семейным, если произносить едва слышным шёпотом, фактически беззвучностью неверия, что можно. Подобным образом, то есть с попыткой угодить вкусу каждого и оттого постоянным переизбытком еды на столе, праздновали новый год дома у Итэра, куда Сяо стали звать присоединиться, когда они были ещё только друзьями, успев подарить ему тёплые, то есть в буквальности образующие в груди щемящее тепло, воспоминания о том, какими семьи могут быть.       И ловить себя сейчас снова на этом чувстве — всё равно, что почувствовать себя попавшим в сон, раз от раза замирая и просто смотря вокруг в попытке осознать в полной мере, что они на самом деле слушают дурацкие, намозолившие уже слух, новогодние песни, пока Итэр липнет носом к стеклу духовки, следя за тем, как выпекается имбирное печенье, а Альбедо шлёпает по рукам Сяо, который тянется выскрести из миски остатки теста и тут же обиженно отдёргивает руку, ворча себе под нос сотни ругательств и вынуждая Альбедо вздохнуть и, покачав головой, провести пальцем по миске, чтобы собрать на него тесто, а потом протянуть Сяо с вызывающе приподнятой бровью. Тот, уже перехвативший нож, чтобы продолжить нарезать салат, замирает и стискивает его ручку с такой силой, что звенят суставы между пальцев. Посыл — прозрачнее некуда, а Сяо медлит, загипнотизировано глядя на перепачканный в тесте палец, и ощущает самого себя запертым в себе же: внутренность рвётся, призывая наклониться и обхватить губами, собирая тесто, даже если быстро, едва ли не воровато, без малейшего эротического подтекста, а тело — не шевелится, ни на миллиметр не сдвигается, как заледеневшее вопреки всем желаниям. Выражать свои чувственные импульсы — сложно, и приводит это к тому, что Альбедо за запястье перехватывает Итэр, разворачивая к себе, и сам облизывает палец, собирая тесто.       А потом наклоняется к Сяо и, придержав его за подбородок, целует — ни кусочка моментально растаявшего на языке теста не попадает к нему в рот, но у губ Итэра отчётливый имбирно-пряничный вкус.       Они такие дурацкие в этой абсолютной семейности. Сяо и до того знал, что все придуманные кинематографом и литературой сцены между возлюбленными тщательно выстроенные и не соотносимые с реальной жизнью, однако переживать это осознание заново, сгорая во всех смыслах от неуклюжести и сбивчивости их общих действий, это странно. Полузабыто. Как идти на ощупь в темноте по знакомой местности: знаешь, что она знакомая и сотни раз исхоженная, но стоит выключить свет — и нет никакой уверенности, что сумеешь повторить на чистой памяти, и хочется замереть на месте или вовсе развернуться восвояси.       Но знаешь ведь, что знакомо. И что пройти — не такое уж и испытание, как мерещится подбирающимся поджилкам.        К половине двенадцатого маленький складной столик, вытащенный из-за дивана, стойко держит на себе множество тарелок, которые ютятся край к краю, налегая друг на друга — он не предназначен для застолий и куда лучше подходит для их камерных ужинов перед телевизором, когда достаточно по тарелке каждому. Сейчас же свои тарелки приходится держать на весу, а ставить, если возникает необходимость, на пол под угрожающий тон предупреждения, чтобы ни у кого и мысли не мелькнуло чересчур резво дёрнуться, опрокидывая или наступая. Бутылка шипучего слабоалкогольного напитка («Никаких кокосов», — без пояснений отрезал Сяо по телефону, когда Альбедо вызывался пойти за выпивкой, так что они довольствуются чем-то с откровенно химическим запахом клубники) идёт по рукам: поначалу её пытается открыть сам Альбедо, а потом, не вытерпев слушать громкое старательное сопение и едва ли не скрип соскальзывающей по горлышку ладони, отбирает Сяо — и справляется за одну попытку, что приходится прикусить с усилием, аж до боли, щёки, лишь бы сдержать ухмылку, когда Итэр смеётся, подставляя свой стакан — бокалами до сих пор не успевают обзавестись. Сердце на миг замирает, когда он тянется, накреняя бутылку, чтобы заполнить стакан Альбедо, но тот сдержанно улыбается, качая головой, и Сяо почти — ключевое слово — отпускает момент, сосредотачиваясь больше на том, чтобы они все между собой успели со звоном соприкоснуться стаканами ровно под бой курантов, выпивая залпом. Пузырьки газа в голову ударяют сильнее, чем сам алкоголь.       А ещё всё разом схлопывается.       Не потому, что происходит что-то плохое или вообще что-то происходит, а потому что после боя курантов, после самого прямого наступления нового года, для вытомленной долгожданности этого момента больше не остаётся места, ведь ожидание, наконец-то, разрождается и там же завершается. В воздухе ещё не успевает рассеяться звон стукнувшихся стаканов, как раздаются громкие хлопки взрывающихся фейерверков за окном, добавляя цветастых отблесков по стенам вдобавок к уже горящим гирляндам.       Первые часы стык в стык после наступления нового года похожи на утро после первого секса: всё точно также, как было до, но со смутным ощущением рассинхронизации с самим же собой и непониманием, как вести себя с другим человеком — нужно ли изображать что-то особенное или достаточно быть как есть, то есть немного потерянным и дезориентированным, с расчехлённым пожарным чемоданчиком смущённых улыбок и надуманных тем для разговоров.       — Время для первой в этом году сигареты, — объявляет Альбедо, опасно оставляя свой стакан у ножки столика и поднимаясь. Пачка сигарет у него всегда под рукой, так что он, ни на секунду не зависнув задумчиво и даже не похлопав себя по карманам, выходит на балкон, по-кошачьи гибко проскользнув в едва приоткрытую дверь — и всё равно от неё успевает повеять такой стылостью, что волоски по всему телу встают дыбом. Дверь глухо стукается о косяк, закрываясь. Сяо набирает полную грудь воздуха, провожая его взглядом, и ёжится от одного вида Альбедо на балконе в футболке, а потом вздрагивает, подпихиваемым в плечо Итэром, который громко шипит:       — Иди за ним, ну!        Здесь огрызнуться бы, но язык не поворачивается, так что в итоге Сяо послушно встаёт, подхватывает с дивана плед и, кутаясь в него, прошаркивает в сторону балкона, переступая его порожек со стойким внутренним содроганием — и от холода, и от волнения, подводящего живот. Альбедо уже прикурил и теперь стоит, опершись о балконные перила, выпускает в морозный воздух дым вперемешку с паром, а пепел стряхивает в ту самую пепельницу в виде черепа. Полуобернувшись на звук открывающейся двери, он искоса смотрит на Сяо и дёргает уголком губ, поднося сигарету и снова затягиваясь, в то время как взгляд не отрывается, пробирая холодком вплоть до самой сердцевины внутренностей — погода и рядом не стоит. Собственная внезапно одолевающая робость моментальной цепной реакцией вызывает злость, так что Сяо, стиснув челюсти — от злости, разумеется, не от холода — и встряхнувшись, парой широких шагов оказывается рядом, бросая:       — Дай-ка затянуться.       — Уверен, что тебе стоит? — косой, по-прежнему неотрывный взгляд Альбедо заставляет все волоски по телу опять зашевелиться, потому что в этом столько заботы, что Сяо предпочитает счесть за насмешливую снисходительность, лишь бы не задохнуться от захлестнувшейся вокруг горла, груди, сердца, живота тронутости, что о нём помнят и заботятся. Беспокоятся.       На несколько секунд немеет язык, и Сяо только шевелит беззвучно губами, захватывая воздух, чтобы затем дёрнуть плечом и абсолютно неправдоподобно — он и сам об этом знает — хмыкнуть:       — Да какая разница — я всё равно уже в каком-то смысле полумёртвый, — с этими словами Сяо перехватывает сигарету у того прямо из пальцев и глубоко затягивается, что оранжевое тлеющее по фильтру колечку стремительно передвигается ближе к середине, а пепел хрупко осыпается на балконные перила. Курит он только за компанию с Альбедо в одну-две затяжки — ровно столько успевает урвать, потому что тот, в свою очередь, курит быстро, словно проглатывает дым подчистую, жадно и долго затягиваясь.       В этот раз Сяо не успевает даже выдохнуть, потому что стоит отнять сигарету ото рта, как её сменяют губы Альбедо, придвинувшегося вплотную, чтобы они сталкивались плечами и бёдрами. Его ладонь, лёгшая Сяо на щёку и придерживающая, ледяная, что от места прикосновения простреливает мурашками и дрожью. Распахнув глаза и замерев всем своим существом, Сяо только выдыхает — и дым вылетает прямиком в губы Альбедо, охотно его ловящего, а потом, перед тем как отстраниться, целующего напоследок мягким невинным чмоком. Вытащить сигарету ничего не стоит — пальцы у Сяо только вздрагивают самыми кончиками, слабо и значительно запоздало пытаясь перехватить и удержать.       — Наверное, надо перестать поощрять тебя в этом, — цыкает Альбедо и усмехается, выдыхая в морозный и насквозь тёмный воздух длинную струю дыма, а потом ввинчивает недокуренную сигарету в дно пепельницы. — И начать надо бы с себя. Подавать пример и всё такое, — от его прищуренного взгляда, брошенного в сторону Сяо, всё внутри переворачивается. На языке так и зудит пренебрежительное: «Я взрослый человек и сам разберусь, не надо меня воспитывать».        Однако он не произносит ни слова, а лишь смотрит на Альбедо. Смотреть впрямую, глаза в глаза и не спеша отвести взгляд — не в привычках Сяо, которому некомфортно ощущение, словно через зрительный контакт заглядывают в самую его глубь, и всё-таки сейчас позволяет это, потому что Альбедо — пронзительно пахнущий лилиями даже в леденющем воздухе и сквозь запах сигарет — ведёт себя по отношению к Сяо настолько бережно и заботливо, словно бы…       Словно бы любит.       Словно бы Итэр, который точно любит.       Альбедо первым разрывает сцепленность их взглядов, чтобы сунуть руку в карман и вытащить маленькую квадратную коробочку, обтянутую серебристой, чуть мерцающей в полутьме тканью, и с обвязкой бантиком.       Рука сама собой тянется, чтобы потереть занывшую как по щелчку пальцев грудину, пока Сяо сверлит взглядом эту коробочку. Холод перестаёт иметь какое-либо значение, а мороз словно бы больше не кусает за лицо — оно горит с такой силой, что, кажется, и вовсе может не только согреть самого Сяо, но и растопить мёрзлую корку льда с их балкона и с парочки ближайших. Не дожидаясь, пока открывший рот Альбедо произнесёт хоть слово, Сяо распахивает плед и накидывает ему на плечи, попутно заехав рукой в нос — и они оба сдавленно хихикают, прижимаясь теперь бок к боку друг друга. Постепенно смех сходит на нет, уступая место неловким покашливаниям и перетаптываниям на месте.       — Это подарок тебе на новый год. Я не был стопроцентно уверен, что такое в твоём стиле и будешь ли ты носить. Тем не менее… — не выдержав, он нетерпеливо сам тянет ленту за край, развязывая бантик, а потом откидывает крышечку, чтобы подхватить кожаный шнурок и вытащить за него подвеску — грубый необработанный камень, вкрадчиво переливающийся своей рыхлостью, будто его вытащили прямо из середины единой каменной структуры.       — Это жадеит, — поясняет Альбедо, а Сяо не может заставить себя пошевелиться и даже угукнуть — взгляд прикован к покачивающейся подвеске. В ночной темноте и тусклом освещении из комнаты не рассмотреть, однако он и без того в точности знает, какой у камня дымчато-зелёный, как будто взаправду молочно затуманенный изнутри, цвет. — У него много разных значений, но я выбрал его, потому что жадеит символизирует…       — …успокоение, обретение мира и гармонию, а ещё избавляет от метеозависимости, — заканчивает за него Сяо, перебивая, и расплывается в широкой улыбке, даже издаёт громкий смешок, когда ловит на лице Альбедо выражение озадаченности. Вместо объяснений Сяо засовывает руку в карман своих домашних штанов и вытаскивает простенький крафтовый пакет без каких-либо рисунков и названий на нём — красивая упаковка не входит в число его умений. Теперь приходит очередь Альбедо замирать, прыгая взглядом между пакетом и лицом Сяо, который обводит губы языком — на морозе прямо чувствуется, как обветриваются и впоследствии будут гореть — и выковыривает оттуда подвеску, где гладкий шар жадеита обрамлён в извилистые тонкие нити серебра, цепляющиеся крючком за тонкую цепочку. Секунды они стоят в молчании, вдвоём смотря на подвеску, а потом в голос смеются — Альбедо запускает пятерню себе в волосы и качает головой, пока Сяо кусает губы и пожимает плечами: — Я вообще в этих всех минералах и камнях не разбираюсь, но раз уж ты геолог…       — Геокриолог, — сквозь смех поправляет Альбедо.       — Да всё одно в камнях копаешься, — нарочито грубо фыркает Сяо, а потом шумно втягивает носом воздух и сглатывает. — В общем, консультантка помогла выбрать, и раз ты до сих пор меня не поправил, то не соврала. С новым годом, — Сяо вытягивает руку, держа подвеску за цепочку — жадеит гипнотически покачивается из стороны в сторону. — Я, эм, надеюсь, что весь этот год ты будешь с нами. И без твоих обычных мигреней каждый раз, когда погода меняется.       Сяо не умеет выражать нежность и привязанность — оно и не требовалось с Итэром, ведь они знали друг друга, точно зачитанную до дыр книгу, но Альбедо — он не знает их, а они не знают его настолько, чтобы также угадывать и понимать без уточнений. Заново, в буквальности с нуля учиться разговаривать — не то, чего Сяо ожидал от своих за двадцать, и всё-таки ни секунды не жалеет. Невозможно жалеть, когда они с Альбедо выбирают друг для друга идентичные подарки, словно супруги со стажем и одной мозговой клеткой на двоих — или на всех, если такая же история повторится с Итэром, когда они вернутся в комнату, а она повторится — Сяо предчувствует своим запыханным сердцем, по-настоящему волновать которое получается только у этих двоих.       Прежде, чем принять подарок, Альбедо перехватывает свой обеими руками и максимально растягивает шнурок, а Сяо покорно склоняет голову, позволяя надеть его, и кожа встопорщивается мурашками, когда жадеит тяжело и холодно стукается о грудь — прямо посередине — через футболку. И тут же его ловят одной рукой за затылок, а другой за подбородок, чтобы прильнуть губы к губам, мягко и вкрадчиво целуя — без языка и без напора, только плавно смятие и тихое влажное причмокивание. Сиюсекундно начинает кружиться голова, так что Сяо с огромным трудом собирает себя, чтобы вслепую, на ощупь, расстегнуть замок на цепочке и после застегнуть уже на шее Альбедо — всё также неотрывно от поцелуя, который, впрочем, всё равно перебивается улыбкой, ведь Альбедо чувствует все поползновения и, в конце концов, попросту покусывает и посасывает его губы, позволяя надеть на себя подвеску.       — Я уже окоченел, — признаётся Сяо, хмурясь, а ладонь при этом удерживает на груди Альбедо, накрывая подвеску — каменно-холодную и никак не согревающуюся. Тот согласно мычит, но отодвигается, выскальзывая из-под укрытия пледа, не сразу — сперва ещё касается легко губами щёк и лба Сяо, а потом вплетает свои пальцы между его, утягивая за собой обратно в квартиру, где воздух, по сравнению с балконным, едва ли не горячий.        Итэр, который чистит мандарины в промышленных количествах, если судить по горке кожуры и отсутствию съеденности, вскидывается при их возвращении и смотрит внимательно, точно насквозь просвечивает — и, само собой разумеется, цепляется взглядом за подвески. Вырисовывающаяся на его лице улыбка ярче света уличных фонарей, что до мучительного… обескураживает. Потоптавшись на месте, Сяо сжимает руку Альбедо и вздыхает, но не успевает сказать ни слова, опережённый:       — Прости, мы уже начали дарить подарки, — улыбается Альбедо без тени всамделишного раскаяния.       — Отлично! Мне не терпелось приступить, — Итэр оживляется сильнее прежнего. Энергия из него расплёскивается, что невозможно не попасть под брызги. Выдохнув, Сяо с улыбкой опускается на пол рядом и тянет Альбедо за собой, в то время как Итэр суетится, на четвереньках неуклюже передвигаясь к ёлке и вытаскивая из-под неё свёртки, чтобы вручить каждому — они одного размера, из-за чего заранее теплеет в груди, когда каждый получает свой. Он зажимает ладони между коленями и ёрзает, прыгая взглядом между Сяо и Альбедо, которые синхронно тянут за обвязывающие свёртки шнурки и шуршат упаковочной фольгой, разворачивая подарки. Дальше раздаётся хруст плёнки — у Сяо и Альбедо одинаковые свитера с новогодним узором, разве что у Сяо зелёный, а у Альбедо — синий.       И точно такой же свитер — жёлтый — надет прям сейчас на Итэре.       — Я знаю, что это жуткое клише, но не удержался, — кусая губы, посмеивается он и пожимает плечами, словно бы пытается заранее смягчить реакцию.       Как будто Сяо с Альбедо способны отреагировать иначе, кроме как улыбками, от которых болят щёки и щемяще ноет в груди.       Сяо первым откладывает свитер и обнимает Итэра — порывисто и крепко, стискивая в объятиях с такой силой, что тот со сдавленным смехом похлопывает его по спине и приглушённо признаётся, что рад тому, что им понравилось. Второй слой объятий от Альбедо накрывает ровно в тот момент, когда Сяо собирается отстраниться, едва сумев проглотить образовавшийся в горле ком, а тут его прижимают обратно к Итэру, которого Альбедо обнимает другой рукой, чтобы вторая через плечи Сяо, и это заставляет ком снова возникнуть, давя изнутри и распирая настолько, что задохнуться мерещится по-настоящему возможным.       — У меня тоже кое-что есть, — сглотнув, сипло выдавливает Сяо и, точь-в-точь кот, выворачивается из объятий, чтобы тоже нырнуть под ёлку за старательно перевязанной лентой коробкой — в своё оправдание он может сказать, что подарок Альбедо был куплен в самый последний момент, поэтому при всех плохих навыках по упаковке не успелось заняться ещё и им. Бант всё равно совершенно хлипкий, обвисший и худой, но он завязал его собственноручно, с рычанием сквозь зубы провозившись едва ли не час, так что чувствует себя в полном праве гордиться даже таким несуразным бантом, который Итэр распускает, красиво, как в кино, потянув за один из хвостов. Тот без сопротивления расходится, а под крышкой — матовая металлическая фоторамка, лежащая на ворохе из упаковочной бумажной соломы. Сплошная простота, в обрамлении которой их совместная, то есть втроём, фотография, сделанная самим Итэром энное время назад: это селфи, где его собственное лицо в углу крупным планом со сверкающей улыбкой, а на фоне — Альбедо и Сяо за кухонным столом, в один из совместных ужинов, пойманные именно в тот момент, когда Альбедо расслабленно, отчасти снисходительно улыбается и протягивает Сяо сигарету — первый и последний раз, когда было разрешено покурить внутри квартиры, так что они оба на фотографии выглядят растерянными, резко обернувшись на оклик, чтобы быть пойманными в кадр.       Держа крышку в руках, Итэр зависает заглядывающим в коробку, как будто комический стоп-кадр, а потом медленно откладывает её в сторону и подхватывает фоторамку, проходясь по ней большими пальцами бережным поглаживанием, от одного наблюдения за которым у Сяо перехватывает дыхание, словно бы касаются его. Идея спонтанная, пришедшая в голову в последний момент — в предновогодней лихорадке стоило немалых усилий осуществить распечатку фотографии, но оно определённо попадает в точку, если судить по тому, какое выражение лица становится у Итэра: разомкнутые, беззвучно вздрагивающие губы и залипший на фотографии распахнутый взгляд.       — Похоже, у меня достойный соперник, — смеётся Альбедо, прерывая затянувшееся молчание — он за это время успевает выскользнуть в коридор и, звучно пошуршав там, вернуться тоже с коробкой, обёрнутой матовой бумагой, чей цвет не различить в цветастом освещении гирлянд, и тоже бантом — куда более пышным и аккуратным, чем вышел у Сяо, у которого разом проскакивает мысль, что обвязать бы его — то есть Альбедо — подобным вокруг шеи. Если бы Сяо таки умел.       Вручив подарок, Альбедо садится между ним и Итэром, вальяжно — нарочито — опираясь на руки и откинув голову назад, чтобы следить за распаковкой своего подарка как будто немного свысока, и это вызывает у Сяо фырканье напополам с усмешкой. К моменту, когда Итэр расправляется с упаковкой, открывая спрятанную под ней коробку, Альбедо рывком подаётся вперёд и с откровенным трудом удерживает себя от того, чтобы начать комментировать и пояснять прежде, чем коробка вскроется — в полумраке плохо различимы рисунки на боках, так что сюрприз продолжает сохраняться вплоть до той секунды, как оттуда выуживаются три вытянутых бокала на таких тонких и длинных ножках, словно они способны переломиться просто так, под собственным весом.       — Могли бы сразу выпить из них, — отмечает Сяо, склонив голову к плечу, и вся вальяжность слетает с него, как сдутая сильным выдохом пыль, стоит почувствовать на своей спине ладонь Альбедо, который пожимает плечами:       — Я предположил, что будет достаточно символично вручить их именно после наступления нового года, чтобы положить начало новой традиции по праздникам пить именно из бокалов.       Его пальцы отбивают по спине Сяо дробь, передвигаясь вверх и вниз, точно по клавишам фортепиано, и это вынуждает держаться прямо, аж до протяжного нытья в старательно расправленных плечах, в то время как Итэр поднимает бокалы, любуясь цветными бликами на их идеально-чистых поверхностях, а потом, звучно чмокнув Альбедо в щёку, уносит их, сложенные обратно в коробку, прижатую с любовным трепетом к груди, на кухню, бормоча про необходимость вымыть перед использованием.       А по спине, прямо по линии позвоночника, продолжают щекотно вытанцовывать самыми подушечками пальцы, заставляя Сяо поджимать ноги и усиленно, до головокружения, громко дышать через нос. Они уже достаточно долго находятся в тепле квартиры, чтобы отогреться после морозной стылости балкона, но его кожа вновь покрывается мурашками — раз за разом по новой, потому что рука Альбедо то замедляется, позволяя перевести дух, то возобновляет своё движение и с каждым следующим разом касается всё более дразняще, то надавливая, то задевая щекотно ногтями через футболку. Голос перехватывает в самом основании рта, так что не получается выдавить из себя ни слова возмущений — Сяо только ёрзает, тщетно и не особо старательно пытаясь увернуться от поглаживаний, чтобы потом ему на плечо, как и Альбедо, опустилась рука Итэра, а сам он, сев на колени чуть позади, вклинил между ними голову, боднувшись поочерёдно лбом в каждого со словами:       — Я вас очень-очень люблю.       Никаких «люблю» и «влюблён». Никакого «каждого по-своему» и даже никакого «одинаково сильно».       Только «люблю».       Обоих.       Сердце разрывается.       Сложно сказать, кто начинает — отчётливо запоминается для самого себя только тот факт, что Сяо абсолютно осознанно и со своего собственного желания тычется губами в щёку Итэра совсем рядом с уголком губ, и тот охотно поворачивается навстречу, чтобы восполнить неуклюжесть, прижимаясь напрямую к губам Сяо своими. В груди щемит, как впервые, и вырывается скулёж, когда Итэр отстраняется, самым кончиком языка лизнув его губы напоследок, чтобы повернуться к Альбедо и поцеловать уже его, предупреждённого и оттого принимающего поцелуй едва ли не с нетерпением.       Сам от себя такого не ожидая, Сяо вытягивает шею, следя за их поцелуем с заворожённой жадностью распахнутого и не моргающего взгляда.       Альбедо отводит голову немного назад — открытая шея выглядит такой беззащитной, что во рту собирается слюна от желания накрыть губами вздрагивающий кадык, вынуждая замереть, точь-в-точь схваченного за шкирку кота, и Сяо не удерживается — действительно подаётся вперёд, выворачиваясь из-под руки Итэра и на коленях перебираясь ближе к Альбедо, чтобы в действительности прильнуть раскрытым ртом к его горлу, плавно присасываясь к коже и ощущая, как по нему прокатывается вибрация стона. Их с Итэром поцелуй закономерно прерывается, но друг от друга не отлипают: осев на пятки, тот подставляет своё плечо под затылок Альбедо, позволяя откинуться, пока Сяо, не отрываясь и влажно ведя губами по шее, перекидывает через него ногу, усаживаясь на бёдра и ссутуливаясь в сплошную кривизну позвоночника, потому иначе невозможно продолжить выцеловывать и дразнить беглыми прикосновениями языка шею, а тем более — опуститься к ключицам, ради чего Сяо проезжается вниз по ногам Альбедо, мучительно громко вздыхая от того, насколько будоражаще это ощущается.       Поначалу думается, что ладонь, опускающаяся ему на макушку, принадлежит Альбедо, но потом, когда Сяо бросает искоса взгляд, оказывается, что это тянется Итэр, поглаживая и дальше зарываясь всей ладонью в его волосы — на губах играет улыбка.       И никакой неловкости, натягивающей воздух между ними тремя.       Руки чуть подрагивают, подцепливая края футболки Альбедо, и тянут наверх — тот выгибается картинно грудью навстречу, помогая снять. Сяо приходится выпрямиться, одной рукой перехватив воротник, расправляя, чтобы не застрял головой, а второй продолжая тянуть футболку, и это оказывается ловушкой: встряхнув головой и пощекотав встрёпанными волосами, Альбедо пользуется моментом и сразу же обвивается обеими руками вокруг туловища его, прижимаясь, а ртом захватывает сосок — через мгновенно намокающую ткань футболки ощущается обжигающе-горячо. Ноги напрягаются до предсудорожной дрожи в голенях, крепко обхватывая бёдра Альбедо, а ладони моментально ложатся на его плечи, стискивая. Напряжение с почти электрическим потрескиванием разливается по телу вместе с тем, как посасывающе двигаются губы Альбедо, перемещаясь от одного соска к другому — и по-прежнему делая это через футболку. От мысли про соприкосновение зубов со скрипучей мокрой тканью начинают ныть собственные зубы, но сосредоточиться на этом не выходит, да и не хочется, когда кончик языка поочерёдно обводит соски, игнорируя затвердевшие вершинки, чтобы потом долгожданно — аж до широкой улыбки вместе с громким ахающим выдохом — проехаться по ним, упруго потеребив и ввинтиться кончиком.       Мысли усилием собираются в связность, когда Сяо чувствует, как его трогают за пояс, в то время как руки Альбедо продолжают крепко его обхватывать. Чуть отстранившись в сопровождении недовольного мычания и опустив взгляд, Сяо видит, что это Итэр, прижимающий теперь к Альбедо со спины и пропустивший руки под его руками, подхватывает футболку Сяо и приподнимает её — тот сам берётся за края и тянет наверх, снимая самостоятельно и не позволяя никому сделать это за него.       И это стоит тех неотрывных долгих взглядов, которыми его награждают Альбедо и Итэр, когда футболка откидывается в сторону, а распушившаяся чёлка убирается с глаз, позволяя отчётливо увидеть их лица.       Подаренная подвеска слабо стукается о грудь и холодит кожу. Сяо решает не снимать её и улыбается, когда замечает, как за неё цепляется взгляд Альбедо, а уголки губ вздрагивают в одобрительной ухмылке — мерещится, что даже слышно, как он хмыкает. Его подвеска точно также остаётся на шее, так что на смену напряжению приходит волнительное тепло.       Прижавшись к нему грудь в грудь, Сяо вытягивает шею и через чужое плечо целует Итэра в губы, сквозь полуопущенные ресницы наблюдая за тем, как у того разбегаются улыбчивые морщинки от уголков глаз. Поцелуй выходит суетливым — и вместе с тем проникновенным, а ещё ладонями Сяо чувствует, как покрывается мурашками кожа Альбедо от мокрых звуков, когда они пытаются углубить поцелуй, жмясь раскрытыми ртами друг ко другу, и сразу же прерываются. Горячо прижиматься кожа к коже, напрямую чувствуя гладкость и бархатистость чужого тела, возбуждает само по себе, а потом Альбедо смыкает зубы на основании шеи Сяо, прикусывая, чтобы затем оттянуть, посасывая, кожу, и возбуждение, собираясь в густую концентрированность внутри, мягко соскальзывает вниз по телу, сосредотачиваясь внизу живота жаром. Если игнорировать тесноту в собственных штанах ещё можно, то чужую — никак, а Сяо сидит на Альбедо бёдра в бёдра, так что впроцессно может отследить, как твердеет у того в паху.       Испытывать восторг, когда обнаруживаешь, что возбуждаешь своего партнёра — это тоже всякий раз, как впервые.       Остановившись в поцелуе и тяжело дыша, Сяо покусывает нижнюю губу, в то время как ладони Альбедо, проходящиеся поглаживаниями по его спине и не стесняющиеся поддевать, оттягивая, край штанов вместе с бельём, сбивают мысли со стройного хода, но это не мешает отстраниться, чтобы снова проёрзать бёдрами по его ногам, опускаясь всё ниже и ниже — губы бегло касаются хаотичными поцелуями плеч, ключиц, груди, живота. Сяо собирает всю свою волю в кулак, мягко вклинивая колено между чужих — и то, насколько податливо Альбедо разводит ноги, чуть согнув их, и с откровенным интересом наблюдает, заживо жжёт Сяо, устраивающегося между его бёдер и со скрупулёзной старательностью выцеловывающего линию вдоль джинсов. Прежде, чем он успевает взяться за ширинку, расстёгивая, Альбедо делает это сам — вслепую, позволяя Сяо упереться лбом ему в живот, щекоча волосами и пряча своё полыхающее лицо. Желание завыть от распирающего стыда разрывает его напополам с желанием перехватить ртом и с силой укусить эти руки, неспешно — наверняка намеренно — выталкивающие пуговицу из петли, ловящие язычок молнии и позубчато спускающие его.        Джинсы туго сползают с бёдер, даже несмотря на тот факт, что Альбедо приподнимает их, стоит только пальцам Сяо протиснуться за край. Резинка белья натирает костяшки, и в итоге он запускает пальцы и за неё, стаскивая разом с джинсами — сплошная неуклюжесть, совокупность натужного пыхтения и сдавленного хихиканья, но они, в конце концов, справляются, и джинсы тесносплетённым с бельём комом летят в сторону. Целиком и полностью обнажённый Альбедо, чья светлая кожа охотно принимает на себя свет гирлянд в нежные пастельные оттенки, выглядит произведением искусства — насколько бы плохо Сяо в нём не разбирался.        Альбедо теряет в равновесии, когда сидящий за ним Итэр внезапно встаёт и на ходу снимает свитер, перекидывая косу за спину перед тем, как опуститься пол рядом с Сяо, заставляя его подвинуться, чтобы они оба могли уместиться между ног Альбедо. Им не приходится говорить вслух — хмыкнув и кивнув, тот шатко привстаёт, опершись рукой о диван, и пересаживается на него.       — Настоящий секс такой странный всегда, да? — с тихим смешком спрашивает, хотя больше утверждает, Итэр, тычась носом Сяо в плечо, и тот сдавленно угукает, на самом деле задыхаясь от того, как ему жарко по всему телу, от макушки до пяток, внутри и снаружи.       Вообще-то Сяо нравится доставлять удовольствие ртом. Но делать минет Альбедо — это впервые. Тем более, вместе с кем-то — вместе с Итэром, который подбадривающе чмокает его в щёку, а потом уже сам льнёт щекой к бедру Альбедо, потираясь о него с блаженно прикрытыми глазами. Сяо не может пошевелиться, следя за тем, как на его макушку опускается ладонь, поглаживая, а потом, вздрогнув ресницами, Итэр поднимает на Альбедо взгляд — проникновенный, открытый и преданный.       Вполне вероятно, что он стоит перед Альбедо на коленях не первый раз.       И мысль об этом вдруг не отзывается в Сяо болючим переживанием о том, что с ним самим что-то не так, раз они с Альбедо не успели настолько друг ко другу притереться и раскрепоститься.       Приподняв голову, Итэр позволяет погладить себя большим пальцем по губам и вбирает его затем, всё также глядя глаза в глаза. Они с Сяо соприкасаются бёдрами, когда тот пододвигается ближе и обхватывает член Альбедо ладонью, выбивая из него протяжное шипение. Рука, опирающаяся по-прежнему о диван, собирается в кулак, шкрябая обивку, и Сяо поджимает губы, пряча ухмылку — он не в той храбрости и самоуверенности, чтобы суметь посмотреть Альбедо в глаза, укладывая его член себе на язык, зато точно знает, что в умении сделать невероятно хорошо, поэтому прикрывает глаза и, медленно ведя ладонью по члену, приподнимается на коленях, чтобы высунуть язык и прижаться им плашмя к тяжёлой и влажной от выступившего предэякулята головке. Причмок, с которым Итэр тем временем выпускает изо рта палец, взрывает слух — Сяо дёргает губы в улыбке, насколько это позволяет положение, и бросает искоса взгляд, прослеживая, как тот целует и покусывает внутреннюю сторону бедра Альбедо, постепенно перемещаясь ближе к паху. Сяо убирает руку, позволяя Итэру прижаться губами к основанию члена, мокро прихватывая его, пока Сяо собирает языком весь предэякулят и тесно обхватывает головку губами, посасывая и не торопясь брать глубже — разве что совсем по чуть-чуть, едва доходя до середины и после возвращаясь всем вниманием исключительно к головке. Он мог бы оправдаться, что хочет оставить место для ласк Итэру, который действительно старательно скользит губами вверх и вниз по стволу, нисколько не пытаясь сместить Сяо, но это будет ложью, ведь на деле ему до сладкого поджатия пальцев нравится слышать, как учащённо дышит и нетерпеливо пытается вздрагивать и ёрзать Альбедо, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не подгонять, и одновременно изнемогая от того, как Сяо в очередной раз доходит губами до середины члена, плавно втягивая щёки и прихлюпывая, а потом отстраняется, чтобы на смену скользнули губы Итэра, целующие, а потом раскрывающиеся пошире, чтобы высунуть язык и медленно провести его самым кончиком по члену, выписывая дразнящие линии.       Сяо всё-таки выпускает член изо рта, напоследок размашисто лизнув его и обрывая протягивающуюся до губ ниточку слюны. Они с Итэром мельком встречаются губами, улыбаясь, а потом синхронно скользят по всей длине члена, целуя и вылизывая, пока ладонь Альбедо не начинает аж похлопывать по дивану, выдавая его зашкаливающее, не находящее выхода возбуждение. Тогда ладонь Сяо опускается на мошонку, поглаживая и нежно сжимая, а губы касаются лобка, тонкой кожи паховых сгибов, внутренней стороны бёдер, в то время как Итэр захватывает головку члена и плавно, неспеша и вместе с тем не сильно оттягивая, заглатывает его, размеренно двигая головой, чтобы не столкнуться с Сяо, продолжающим ласкать губами и языком вокруг, а рукой — промежность.       При всём имеющемся сексуальном опыте, этот — абсолютно новый, и ни в ком из них не было ни грамма уверенности, что получится толк от такого двойного минета.       Надрывный всхлип, который вырывается из горла у зажмурившегося Альбедо, и содрогание его тела, за которым следует выплёскивающийся Итэру прямо на язык спермой оргазм, подтверждают, что толк есть.       Во всём теле образуется обманчивая воздушность — Сяо приходится огромным усилием её преодолевать, чтобы качнуться в сторону Итэра, подхватывая и стирая с его подбородка потёк спермы, а потом сунуть перепачканные в ней пальцы в себе рот, раз ему не доводится самостоятельно подставить язык. У того округляются глаза, но на губах — улыбка, и Сяо тоже смущённо улыбается, выпуская пальцы изо рта, а потом улыбается гораздо шире, слыша томный вздох со стороны Альбедо.       — Понравилось стоять передо мной на коленях? — бормочет он, протягивая руку и заправляя волосы Сяо за ухо. Первый порыв — отстраниться, потому что подобное обращение первоочерёдно ассоциируется со сниходительностью, и приходится себя одёргивать, напоминая, что это вовсе не так.       Не в их случае.        Альбедо, как вода, соскальзывает обратно на пол и приглашающе протягивает руки — и они все путаются между собой в руках и ногах, пододвигаясь отзывчиво вплотную, позволяя обнять и обнимая сами, сбивчиво и не попадая такт в такт дыша. Кожа липкая от пота, а ещё ноют челюсти. Скопленное возбуждение даёт о себе знать болезненностью в паху, и Сяо, успевший устроиться головой на плече Альбедо, утыкаясь носом ему в шею, протяжно вздыхает, тем самым заставляя его повернуться, а Итэра — вскинуться. И охнуть, ведь у него самого до сих пор член прижат к животу и обильно истекает. Смешок, издаваемый Альбедо, звучит обоим оглушительно прямо на ухо, а затем он поворачивает голову — кончик носа ведёт Итэру по виску:       — Отодвинься на секунду, пожалуйста, — и как только тот подчиняется, то Альбедо подхватывает Сяо под руки, будто котёнка, и усаживает спиной к себе между ног, обнимая и до волосков дыбом чмокая в загривок: — Хороший змеёныш, — сказано будто бы невпопад, а Сяо замирает, упираясь пустым взглядом перед собой. Его не к чему хвалить — он не делает сейчас ничего, за что он заслуживает похвалы, но Альбедо делает это, а Итэр, соображающий, что к чему, раньше Сяо, тихо смеётся, протягивая руку и поглаживая его по щеке.       Чтобы дальше придвинуться вплотную, раздвинув ноги и перекинув их через ноги Сяо, так что их члены соприкасаются друг с другом. Глубокий громкий вдох делается сам собой, а руки вразлёт в разные стороны хватаются одновременно и за Итэра, и за Альбедо, которые переглядываются между тем, чтобы целовать и гладить успевшего сжаться и стушеваться Сяо — по ссутулившимся плечам, по склонённой шее, по едва вздымающейся в медленным боязливых вздохах груди, по поджатому животу и по напряжённым бёдрам. И Сяо ожидаемо плывёт, плавится, оплывает и течёт в окружающих его ласках.       И в голос всхлипывает, жмурясь, наполовину с громким рваным стоном, когда ладонь Альбедо, проскользнув ему под мышкой, обхватывает их с Итэром члены, тесно прижимая их друг ко другу. До сумасводящего медленно проводит вверх, зажав на несколько секунд головки в ладони, и также медленно вниз, выбивая одновременный и стон, и всхлип теперь уже из Итэра, который роняет голову на грудь — заметно, как напрягаются его руки, упирающиеся в пол, а бёдра подрагивают, норовя в любую секунду толкнуться навстречу руке. Сяо легче лишь в том, что у него за спиной — опора в виде жаркой груди Альбедо, а так он и сам дрожит, часто вздыхает, хмурится, кусает губы в попытке приглушить свои прерывистые тонкие постанывания. Настолько не контролировать приближение оргазма похоже на пытку — и вместе с тем заставляет улыбаться и чувствовать себя головокружительно счастливо, когда они с Итэром пересекаются взглядами, читая на лицах друг друга одинаковое мучительное удовольствие.        Ладонь Альбедо двигается немного быстрее, постепенно ускоряя темп. Сердце — у всех троих, на самом деле — колотится с такой скоростью, словно стремится успеть в ритм, хотя это никак невозможно, и в итоге мешает дышать, что остаётся только хватать пересохшими губами воздух, который не ощущается всамделишно попадающим в лёгкие, так что голова кружится сильнее и сильнее.       Оргазм шквальный — мощный, взрывающийся в каждой части тела, закладывающий уши и сокращающий каждую мышцу с такой силой, что тело кажется отдельным и чужеродным объектом, а не чем-то своим и родным. В паху и отчасти на животе липко, а ещё Альбедо не спешит убирать руку, продолжая прижимать их члены друг ко другу, и его бы шлёпнуть по запястью, отпустив едкую шутку, но сил — чистый ноль без примесей.       От этой мысли Сяо коротко хихикает себе под нос и откидывается Альбедо на плечо. Звук его глубокого, не восстановившегося до конца дыхания умиротворяет, действует почти медитативно. Сяо протягивает руки, слабо шевеля пальцами, чтобы Итэр придвинулся — и он послушно придвигается из последних оставшихся сил, наваливаясь и прижимаясь щекой Сяо к груди, так что его удобно обнять, обхватив обеими руками. Находиться зажатым между двумя людьми, обнимающими в ответ, и слышать их дыхания и сердцебиения перемешанными со своим ощущается как самое правильное и гармоничное из всего, что случалось с Сяо за всю жизнь.       Обнаруживать, что из любой гармонии есть, куда двигаться ещё — удивительный и обезоруживающий опыт.        — Я вас очень-очень люблю, — эхом на грани с беззвучностью признаётся Сяо, таращась в потолок и сглатывая. Время тут же замирает, потому что он чувствует, как синхронно Итэр с Альбедо задерживают дыхание, после чего Итэр, с очевидным старанием, приподнимается и заглядывает ему в лицо с откровенно плохой попыткой сдержать улыбку.       Которая тут же рассыпается, а брови взлетают вверх, потому что из Сяо вырывается протяжный, поднёбно-утробный подвывающий всхлип, а контуры лица Итэра дрожат и плывут в стремительно набегающих слезах, которые тот с запозданием бросается стирать, заключая щёки Сяо в свои ладони и сбивчиво спрашивая, что случилось — с секундной разбежкой к нему присоединяется Альбедо, резко выпрямляясь и обнимая в буквальности руками и ногами, а потом разворачивая полубоком к себе и также заглядывая в лицо. Их с Итэром пальцы сталкиваются, когда они вдвоём отводят волосы с лица Сяо, гладят, убирают слёзы и с совершенно потерянными, граничащими с паникой интонациями пытаются выяснить, что произошло, когда всего пару мгновений назад воздух вокруг был таким тёплым, густым и разнеженным, а Сяо признавался в любви.       Объяснить он не может — по крайней мере, прямо сейчас и связно — даже самому себе. Просто переполненность чувствами зашкаливающая. Словно внутри у Сяо, прямо в середине груди, где болит каждый раз, когда сердце даёт о себе знать, всё время была пробка, идеально стоящая на своём месте, которая не впускала и не выпускала никаких чувств, а сейчас она выбита — и чувства вываливаются из него с такой силой, объёмом и насыщенностью, каких он никогда не подозревал в себе, и это попросту чересчур, когда ты не привык чувствовать подобным образом, а приходится, ведь не чувствовать или чувствовать порционно дальше становится невозможно — и нужно во всю силу, с непривычки выворачивая себя наизнанку.       Альбедо тянется к столику и тащит с него пачку салфеток, наспех с Итэром обтирая себя и Сяо, которому приносят стакан воды и тычут прямиком в губы, выпаивая едва ли не насильно, как котёнка с пипетки: Альбедо обнимает его поперёк туловища, не позволяя увернуться, и вдвоём они поддерживают Сяо под затылок, пока свободной рукой Итэр кренит стакан, заставляя выпить всю воду до последний капли. Срабатывает. Слёзы ещё катятся и катятся вплоть до жжения в глазах, но захлёбываться завываниями уже не получается, так что Сяо цепляется за них обоих, заставляя прижаться с обеих сторон, настолько тесно и вплотную, что ещё чуть-чуть — и можно слиться в единое существо.       — Я просто… я всё время… я думал, что я лишний, — кое-как ворочает наждачным языком Сяо, мотнув головой. Ему отлично известно, как именно на него сейчас смотрят — и именно поэтому сам смотрит только вниз, на свои поджатые ноги. Слова выскакивают с языка рывками, сразу из горла перепрыгивая на кончик языка и сваливаясь с него после неудачного балансирования. — Я не знаю, то есть, я знаю, что это глупо и что на самом деле не так, но мне всё равно казалось, что… что вам очень хорошо вдвоём. И что я могу мешать. Что влюблённость она… ну влюблённость же всегда сильнее, — безуспешно облизнув губы, Сяо сводит брови и жмурится, мучительно ощущая свои заплаканные глаза слишком горячими.       — Сяо, ты… — начинает Итэр и не договаривает, со вздохом чмокая его в плечо и оставаясь прижатыми к нему губами.       — Я вас правда очень люблю и мне хорошо с вами, с вами обоими. Именно когда мы все вместе, а не каждый с другим, хотя и это тоже нравится, но всем вместе — это особенно. Особенно, — тараторить, едва успевая языком и губами за мыслью, не в характере Сяо, но его накрывает с такой крышесносной силой, что замолкнуть помогает только прикосновение губ Альбедо к виску и звучный чмок в ухо от Итэра — с другой стороны.       Время снова останавливается и растягивается — когда его ощущение скачет подобным образом, то можно сойти с ума.       — Всё хорошо, — выдыхает Альбедо. Его улыбка ощутима кожей. — Для тебя есть место, Сяо. Ты нужен мне, ты нужен Итэру — ты нужен нам. Это место, — руки, лежащие у Сяо на талии, сжимаются, едва не поскрипывая рёбрами, — твоё. Ты занимаешь ровно своё место и пространство вне зависимости от того, вдвоём ли вы с Итэром, вдвоём ли со мной, все ли вместе втроём или ты сам по себе. Ты всегда на своём месте, ну.       В носу свербит с такой силой, что новый накат рыданий кажется неизбежным — в груди тоже хлипко подрагивает, когда Итэр укладывает ладонь Сяо на щёку, мягко поворачивая к себе, и покрывает множеством поцелуев его лицо, не пропуская ни одного миллиметра. Мышцы постепенно расслабляются, разрешая обмякнуть в переплетении чужих рук и ног, поддерживающих и не дающих завалиться даже несмотря на то, что Итэр и Альбедо сами выдохшиеся — и всё равно дотрагиваются, обнимая, поглаживая и целуя куда попало без малейшей двусмысленности, пока всхлипы Сяо вовсе не затихают.       — Я буду повторять, что люблю вас обоих, ровно столько, сколько понадобится, — заверяет Итэр.       — А если понадобится бесконечность? — Сяо сводит брови и прикусывает губу с такой силой, словно бы всерьёз рассчитывает жить целую вечность, и шутку об этом, готовую сорваться с губ Альбедо, Итэр чутко перехватывает строгим взглядом, так что вместо этого тот кивает, согнутым указательным пальцем погладив Сяо по щеке:       — Скорее ты устанешь слушать признания, чем мы — произносить их.       Итэр хмыкает, глядя поначалу на него с пронзительной признательностью, а потом кивая и переводя взгляд на Сяо, чтобы кивнуть уже ему.