Зимняя охота

Не то чтобы Куруфин на самом деле был хорошим охотником. Не то чтобы он действительно любил несколько часов торчать в седле, отсиживая зад, увязать в сугробах и заливать новый, Илуватарову мать, плащ в крови какого-то особо неудачливого оленя, которого в этот раз удалось выследить его брату. На шкале от безразличия к горячей страсти к охоте он был примерно на отметке «абсолютно не выношу». Но он был… он всегда слишком нуждался в компании Келегорма, чтобы отпускать его на несколько недель чëрт знает куда одного. К тому же Нан-Эльмот хоть и был уже достаточно знаком им, всë же являлся чужой территорией, а заснеженная пустошь могла нести много опасностей. И хотя с Келегормом, конечно, была свита, Хуан и другие охотничьи собаки, Куруфин всë-таки не смог бы спать спокойно, находясь вдали от брата. Никогда он не спал спокойно, не имея возможности увидеть его в любой момент — эта привязанность была болезненна, но очень дорога сердцу. Так что когда Келегорму в голову взбрело, в порыве справиться со скукой, отправиться на зимнюю охоту, Куруфин конечно же собрался с ним. И хотя оставлять Келебримбора одного на время отъезда уже вошло в привычку, Куруфин всë равно беспричинно тревожился, поэтому решил взять с собой и его. Чему тот не слишком противился, ведь, в отличие от отца, к охоте относился с чуть большей теплотой и одно время даже проявлял к ней интерес, чем несказанно радовал Келегорма. Они выдвинулись незадолго до рассвета, в самой середине января, когда февральские ветры ещë не накрыли равнины, а самые страшные холода уже отступили, давая насладиться по-зимнему морозной, но солнечной погодой, на пути через Келон. Келегорм скакал впереди, его конь, подаренный Маэдросом взамен равнинного скакуна, сорвавшегося с тропы на Химринг, готов был перейти с иноходи на галоп, в то время как свита лëгкой рысью плелась позади, не соблюдая никакого строя. Куруфин старался держаться ближе к брату, но всë же не подходил слишком близко — Келегорму были важны моменты свободы, когда он мог стать одним целым с лошадью, чувствовать ветер в волосах, ощущать азартное предвкушение скорой погони. Сколько веков прошло, а охотника из него было не вытравить, не отнять у него тот детский восторг, с которым он загонял кого угодно, неважно, был это кролик или олень. И всë же, по прошествии нескольких часов, Келегорм перестал гарцевать кругами, игнорируя протоптанный тракт, и вернулся к отряду — как видно, его конь утомился. — Ну что, Тьелпэ, хочешь небольшое пари? — спросил он Келебримбора, пристраиваясь между ним и Куруфином. — Готов спорить, тебе не удастся сравняться и с половиной моей добычи. Куруфин фыркнул себе под нос, выпуская бледное облачко пара. Такое же вырвалось и изо рта Келегорма, когда он постарался подавить смешок. Оба они знали, что единственными из нолдор, кто мог бы посоревноваться с Келегормом в охоте, были Амбаруссар и Ириссэ, и то лишь потому, что он же их и обучал когда-то, но Тьелко всë же не переставал предлагать подобные пари каждому, кого можно было с лëгкостью обдурить. — Нашëл дурака, дядя, — Келебримбор выгнул тонкую бровь, смирив их обоих надменным взглядом. — Глупее было бы разве что соревноваться с Владыкой Оромэ. Келегорм цокнул, явно выражая своë разочарование в неудавшейся уловке, и развернулся к Куруфину. Его лицо раскраснелось от езды и мороза, ресницы слиплись уголками, а волосы у лица покрылись лëгким слоем инея, делая его похожим на сказочный мираж, на который Куруфин невольно засмотрелся, благо дорога пока была ровной и шла строго вперëд ещë несколько миль. — И зачем ты вырастил его таким сообразительным? Наших младших было обдурить куда проще. Они оба засмеялись, предавшись счастливым воспоминаниям. Дальше они скакали рядом, как бывало всегда, когда Келегорм пресыщался уединением, перебрасывались незначительными разговорами и даже Куруфину передалось нетерпение, с которым брат ожидал охоты. Вскоре с ними поровнялся Хуан, уставший носится в снегу и весь усыпаный им от носа до бьющего во все стороны хвоста. Обычно в хорошую погоду путь до реки составлял один день, но сугробы, начавшиеся там, где они разминулись с трактом, значительно замедлили передвижение, так что когда розовое солнце уже коснулось яркой кромкой горизонта, они остановились у практически единственного холма во всей равнине, чтобы переночевать. Ночевать среди поля было слишком рискованно, а небольшая возвышенность, имевшая с одной стороны крутой подъëм, могла послужить не только защитой от опасности, но и заслоном от ветра. Куруфин спешился со вздохом облегчения, чувствуя, как с непривычки ноют бëдра и поясница. Он привязал коня к остальным и размялся, не только чтобы разогнать кровь по занемевшим мышцам, но и чтобы согреться. Келегорм уже вовсю распоряжался над сооружением лагеря, и первая палатка шатко возвысилась на расчищенной от снега площадке, поднялся гомон. — Почему нам было не доехать до Келона и не остановиться там? — подходя от своего коня, спросил Келебримбор. — Осталось от силы лиги две. — Здесь же равнина, — Куруфин с усталой улыбкой покачал головой, повернувшись к кутающемуся в плащ сыну. — Знаешь сколько ночных хищников обитает на равнинах? И как мало у них добычи? Быстро скакать по темноте не выйдет, а в ином случае твоей лошади перегрызут ноги прямо на ходу. Келебримбор, внимательно выслушавший, только покивал, принимая сказанное к сведенью. Он был ещë так молод, по сравнению с Куруфином, и многое заботило его гораздо сильнее. У него не было братьев, у которых можно было спросить совершенно разные вещи, а оттого он всегда спрашивал у Куруфина, и Куруфин, в своë время обучившийся у каждого из старших чему-то своему, старался утолить его любопытство. — Нам ему помочь? — спросил Келебримбор, кивнув в сторону Келегорма, который махал руками и что-то с бранью кричал, руководя установкой лагеря. — Оставь ему маленькую радость, пусть наругается вдоволь, — покачал головой Куруфин, с улыбкой смотря за тем, как под командованием брата поднимаются ещë несколько палаток. — Предпочтëшь делить палатку со мной или с дядей? Келебримбор открыл рот, явно сбитый с толку вопросом и заморгал, издав невнятное мычание, будто не понимал как ему ответить. Куруфин засмеялся, потянув его пальцами за покрасневший кончик уха. — Расслабься, я буду спать с Турко, — успокоил он сына, в отчаянии захлопнувшего рот. — Наслаждайся уединением. И капюшон надень. Куруфин направился к уже прочно установленному лагерю, который представлял из себя полдюжины небольших палаток, огибая лежащие на земле мешки с вещами, которые они взяли с собой. Кто-то уже кормил лошадей и те довольно фырчали, поднимая в стремительно темнеющее небо клубы пара. Келегорм наконец успокоился, явно довольный проделанной работой и трепал по холке жмурящегося от удовольствия Хуана. — Курво! — радостно позвал он, завидев брата. — Я думал ты подошвами к земле примëрз. Лицо попроще сделай. — Иди ты, — Куруфин остановился и тоже положил руку на голову пса, отчего у того уши встали торчком. — Я продрог как собака… Всмысле, замëрз, короче. Келегорм хмыкнул и дотронулся до его щеки тыльной стороной ладони — перчаток на нëм не было, но кожа всë равно оказалась не в пример теплее. По лицу от его прикосновения расползся приятный жар, какой бывает, растекается по телу, когда с мороза заходишь в протопленное помещение. Куруфин сощурился, прямо как Хуан минуту назад и вздохнул. — Сейчас костры разожгут, — сказал Келегорм и с неохотой отнял руку, всë же натягивая перчатки, потому что и ему тепло было дорого. Через четверть часа совсем стемнело, на синем небе расцвели вспышки сначала самых ярких звëзд, а потом оно стало похоже на сокровищницу, освещая всю заснеженную пустошь на лиги вокруг. Несколько костров и факелов осветили лагерь, самая большая палатка заполнилась народом, готовящимся ко сну, лошади лениво били копытами, гончие сбились вместе, полусонно возясь. Куруфин тоже уже чувствовал усталость, но после ужина согрелся достаточно, так что лениво готовился ко сну, проследив что все караульные на своих местах. Келегорм у огня травил свои старые байки — многие из свиты охотников были совсем молоды, так что не имели счастья послушать их уже добрую сотню раз, а вот Куруфин предпочëл удалиться в палатку. Он-то наизусть знал каждую историю про оленя, кабана и утку, которую только был способен вспомнить брат, ведь мало того что слышал их уже бессчëтное количество раз — каждой был свидетелем. В палатке воздух был теплее, но всë таким же свежим и колючим, так что Куруфин предпочëл снять лишь верхний плащ и сапоги, прежде чем забрался на свое застеленное мехом и шерстянным одеялом спальное место. Спать в палатках мало кто любил, на такую романтическую нежность мог пойти только Келегорм, но Куруфин был из тех, кто к этому был привычен уже давно. Его, конечно куда больше прельщала собственная кровать в тëплой крепости, но неудобств он не боялся. Стоило улечься и под тихие разговоры снаружи, Куруфин совсем скоро стал проваливаться в дрëму. Заснуть по-настоящему у него не вышло, но он качался на волнах полусна, различая смех охотников и ржание коней, чувствуя как нагревается его тело под несколькими слоями одеял и как ночь вступает в свои права, накрывая лагерь звоном мороза. Всë было тихо какое-то время, когда Куруфин наконец смог крепко заснуть, но долго это не продлилось, ведь скоро вход в палатку приоткрылся, впуская внутрь холодный воздух и Келегорма. Тот повозился над своим спальником и без раздумий придвинул его к заворочавшемуся Куруфину, накидывая на него ещë одеял и затем, раздевшись, пробрался в этот нагромождëнный кокон. — Что ты, балрог тебя дери, творишь? — заворчал Куруфин, чувствуя как соскальзывают с него цепкие пальцы Лориэна, и холод пробирается в его ночное убежище, вместе с холодными руками и ногами, бесцеремонно вторгающимися к нему в складки одежды. — Хочу согреться, — странным задушеным шëпотом пробубнил Келегорм и его лицо оказалось очень близко, когда он дыхнул на Куруфина жаром и запахом вина. Наверняка после ужина кто-то нагрел его, чтобы согреться и немного отдохнуть, и Келегорм отхватил пару чашек, пока с азартом распылялся о своих похождениях. Куруфин и сам бы не отказался от чего-то согревающего, но выбираться ради этого из постели был не готов. Келегорм тем временем просунул свои ледяные ноги между его голеней, а руками пробрался под верхний слой одежды, заставляя Куруфина вздрогнуть от почти коснувшегося кожи холода. — Для этого не обязательно морозить меня, — возмутился тот, но всë же сразу подвинулся ближе, обнимая Келегорма за плечи и убеждаясь что сзади него одеяла не задираются, открывая морозу беззащитную спину. — Который час? — Около двух после полуночи, — Келегорм уткнулся холодным лицом ему в шею, поэтому голос его звучал приглушëнно. — Ты не очень долго спал. Не голоден? Куруфин отрицательно промычал, снова прикрывая глаза, даром что ничего и так не было видно в темноте палатки. Стало ещë теплее, почти что жарко, даже наверное можно было снять верхний слой, но возиться ради этого не хотелось, и Куруфин только устроил голову на подстилке поудобнее, готовясь снова уснуть. Келегорм же пока только тихонько мычал, дожидаясь окончательного оттаиванья конечностей, и, что невероятно, молчал. Относительную тишину лагеря нарушил подозрительный вздох. Это не было вздохом уставшего дежурного караула, не было выдохом спящей лошади, или храпом видящего десятый сон нолдо. Это был подозрительно похожий на стон вздох, несущий в себе что-то такое… что делало его совершенно непристойным, несмотря на то, что даже в тишине он был едва различим. Куруфин поднял голову от подушки, открывая глаза, Келегорм же лишь раздражëнно на это заворчал, даже не предпринимая попытки подняться. — Что это было? — возвращаясь на место, спросил Куруфин, всë ещë настороженно прислушиваясь к ночному молчанию. — Ты слышал? — Слышал-слышал, — отозвался Келегорм и снова притëрся лицом к плечу брата. — Уймись. Ничего страшного не происходит. Куруфин сквозь темноту глянул на него, едва различая змеяющуюся по покрывалу косу, растрëпанную и неопрятную, и всë же успокоился, вновь закрывая глаза. Но вздох повторился, даже, кажется, более громкий и отчëтливый, так что спутать его с ветром или звериным воем было попросту невозможно. Куруфин снова вскинулся. — Да что… — Начал он, но Келегорм оборвал его на полуслове, потянув за плечо вниз и зашипев. — Тише ты, — шикнул он прямо в лицо Куруфину и для надëжности закинул на него руку и ногу, уже заметно отогревшись. — Кое-кто просто отдыхает. Не будь идиотом. — Кое-кто? — Куруфин заторможено моргнул, теперь с ещë большим усилием вслушиваясь в тишину. Конечно, он понял о чëм говорит брат, но всë же относился к этому с подозрением. Кому бы вообще пришло в голову? В такой мороз, практически на открытом воздухе — да это же было совершенной блажью. Пока Куруфин размышлял об этом, Келегорм подозрительно замолк и его молчание показалось как будто даже виноватым. Но с чего бы ему держать в секрете личные интрижки случайных членов своей свиты? — Кое-кто? — более настойчиво переспросил Куруфин, теперь уже прямо уставившись Келегорму в лицо, которое было прямо напротив него. — Возможно, твой сын, — после недолгого молчания, тихо сознался тот, неуютно ëрзая и сбивая все одеяла. — Возможно? — Куруфин сорвался на истеричный шëпот, не желая криками перебудить весь лагерь. Казалось, прямо под самым ухом раздалась череда охов, которые совершенно отчëтливо были мужскими, и Куруфин округлил глаза, чувствуя как неосознанно вспыхивает лицо и бегут по позвоночнику колючие мурашки. — Я видел как он болтал с одним из охотников, — Келегорм пожал плечами, успокаивающе проведя ладонью от плеча к шее и погладил большим пальцем за ухом. — Кажется, они веселились, а потом вместе ушли. Никому не хочется спать в одиночестве в такой мороз. Куруфин замолчал, пытаясь примириться с полученной информацией, но всë равно был чересчур взвинчен и даже ласковые руки брата, теплом порхающие по щеками, вискам и краю уха, не помогли отвлечься. Только когда пальцы коснулись складки между бровей, Куруфин осознал насколько напряжëн. — Так что, Тьелпэ..? — пробормотал он, теперь изо всех сил стараясь отвлечься от всех звуков вокруг. — Уже большой мальчик? — Келегорм засмеялся, придвигаясь ближе и касаясь губами виска. — Определëнно. Куруфин вздохнул. Брат был прав — Келебримбор давным-давно перестал быть ребëнком, а Куруфин все никак не мог отделаться от чувства, что он ещë слишком юн. Поняв это, он откинул все мысли об этом прочь, стараясь вообще не касаться раздумьями того знания, что сын с такой лëгкостью пригласил к себе в палатку случайного… кого? Любовника? Между тем руки Келегорма стали настойчивее. Одна пробралась под одежду, касаясь горячего бока, вторая обернулась вокруг плеч, ладонью касаясь задней части шеи, там где завивались в непослушные кольца самые короткие пряди. Его дыхание облизало край челюсти и скулу, а дышал он тяжело и сбито. — Что ты творишь? — уже во второй раз возмутился Куруфин, пытаясь выдворить руку брата из-под рубашки. — Тьелко, что ты, блять, творишь? Келегорма мало волновали возмущения, он прильнул ближе и просунул ногу между бëдер, продолжая щекотно скользить подушечками пальцев по рëбрам, отчего кожа покрылась мурашками и даже проникший сквозь одежду холод, показался не таким страшным. Куруфин задохнулся, от неожиданного удовольствия зажмуривая глаза и сжимая пальцы на чужом запястье. Его прошибло чувственной дрожью и стоило больших усилий не вздохнуть так же довольно, как вздыхали и охали в соседней палатке. Они… не говорили об этом с той ночи. Может, Келегорму было так же неловко как Куруфину, может, он не видел здесь темы для обсуждений, либо же ему было всë равно, но ни слова они не произнесли, после того раза, как проснулись в кровати Куруфина обнажëнные и практически слипшиеся друг с другом каждым изгибом тел. Иногда, временами, Келегорм оставался на ночь. Он не говорил ни слова, кроме обычной и привычной бессмысленной болтовни, и они ложились в одну кровать, сплетая пальцы рук, ноги, чувствуя запах друг друга и успокаивая дневные тревоги в объятиях, которые трудно было бы назвать братскими. Они целовались. Дыхание Келегорма чувствовалось на губах как дурманящий и кружащий голову яд, нежность кожи его лица под пальцами пьянила так сильно, что Куруфин не мог сопротивляться. И сейчас — не может. Келегорм потянул его на себя, впечатываясь ртом в скулу, его шершавый горячий язык влажно скользнул к виску, заставляя зажмуриться, пропуская сквозь себя дезориентирующее чувство предвкушения. Он погладил пальцами грудь, слегка сжал, как если бы Куруфин мог бы быть какой-то фигуристой эльдиэ, стал целовать вдоль переносицы, пока, будто вслепую, не нашëл губы. Он умел целовать так, чтобы мысли покидали голову, оставляя еë совершенно пустой, но сейчас целовал совершенно иначе — так, что только дразнил страсть в груди, которую Куруфин едва мог удержать, скользя пальцами под рукав рубашки и касаясь тëплой кожи. Поцелуи стали жарче очень скоро — Келегорм никогда, никогда не бывал терпелив. Куруфин жаждуще встретил его язык, тихо застонал, надеясь что этот звук потонет в ночной тишине, не достигнув ничьих ушей. У него кружилась голова и под всей этой грудой одеял стало невыносимо жарко. Даже кожу теперь хотелось содрать с себя вместе с одеждой, но тратить с таким трудом накопленное тепло было бы слишком глупо. Куруфин коснулся пальцами свободной руки прохладных прядей светлых волос, скользнул ими до самого кончика длинной косы, наматывая еë на запястье. Келегорм на это чуть отклонил голову, разрывая поцелуй, и его губы влажно соблазнительно заблестели в темноте, к которой давно привыкли глаза. Быть настолько красивым, на взгляд Куруфина, было попросту несправедливо — от Келегорма невозможно было оторвать взгляд, когда он приподнял светлые ресницы, тяжело дыша распахнутым ртом и его светлые глаза жадно посмотрели в ответ, будто это Куруфин здесь был тем, кто дразнит. — Хотел бы я чтобы у нас было чуть больше свободы сейчас, — прошептал Келегорм, намекая на сковывающие их слои покрывал и необходимость сохранять тишину. — Я бы мог… — Тихо, — Куруфин запечатал его рот своим, не позволяя потоку развратных комментариев, покинуть шальную голову брата. Он не готов был слушать это сейчас, когда слишком много народу было за пределами их палатки, когда его сын был слишком близко, пусть и явно занятый совершенно другими заботами, когда его тело уже горело от внутреннего жара, а бедро Келегорма всë ещë плотно прижималось к паху, создавая там слишком много ненужного трения и жара. Или наоборот — недостаточно. Куруфин потянулся к своему ремню, звон пряжки неприятно резанул по ушам, но Келегорм, продолжающий почему-то мять его грудь, только довольно вздохнул в поцелуй, ëрзая от нетерпения. Теперь, когда они лежали, их разница в росте была не столь ощутима, но Куруфин всë равно с особым удовольствием провëл пальцами вдоль длинной ноги брата, согнутой в колене, вспоминая насколько он красив, когда полностью обнажëнным возвышается во весь рост. Это воспоминание было прекрасным и сладким, вызывающим и удовлетворение и стыд, но Куруфин так редко позволял себе насладиться им, что едва ли помнил в деталях каждый момент той ночи. После ремня и шнуровки уже ничто не препятствовало тому, чтобы рука Келегорма, покинув уже в конец распахнутую и разворошенную рубашку, забралась Куруфину в штаны, без заминки находя его член и обхватывая его в кольцо. За несколько раз их странной… близости, он поднаторел в этом деле и его пальцы чутко скользнули вниз, обхватывая у самого основания тугим кольцом, и вверх, а затем ладонью по кругу, так что от неожиданности Куруфин всхлипнул, закатывая глаза. Почему его рука была настолько нежнее и желаннее своей собственной, Куруфин не смог бы ответить, но теперь его уже и не волновал этот вопрос. Он спустился губами к мокрой от пота шее Келегорма, потянул его косу назад, открывая себе больше места, и толкнулся бëдрами в его сильную, немного неприятно сухую руку. Пока Куруфин расправлялся уже с брюками брата, тот всë же приостановился, вытягивая руку из его штанов и прижал пальцы к его губам, явно захваченный новой идеей. Его щëки горели как от лихорадки, что было особенно заметно на бледной, нетронутой зимним солнцем коже. Куруфин приоткрыл губы, позволяя пальцам Келегорма скользнуть по языку, почувствовал на нëм свой собственный пот, зажмурился, повторяя за братом каждое движение. Келегорм провëл кончиком среднего пальца почти до самого корня языка, надавливая, в то время как его губы сомкнулись лишь на самых подушечках пальцев Куруфина, и оба застонали, сами толком не понимая от чего. Жар тел был невыносим, голой кожи хотелось касаться с едва терпимой страстью, но они могли обнажить друг перед другом лишь небольшие участки и оттого становились только нетерпеливее. Когда обе ладони были достаточно влажными от слюны, они нетерпеливо столкнулись бëдрами и сплетая пальцы поверх подрагивающей твëрдой плоти, прижались к губам друг друга, теперь в полной мере ощущая то, чего ожидали обычно, прикасаясь друг к другу — интимность уединения, близость, доверие и покой. То, чего никто кроме друг друга не мог им дать, то, о чëм страшно было говорить и почему раз за разом Келегорм оказывался в постели Куруфина, а Куруфин не мог отпустить брата от себя надолго. Слишком нужное им обоим чувство, чтобы размышлять о его природе. Куруфин первым прервал поцелуй, упираясь лбом брату в плечо, на что тот прижался губами к его волосам, не переставая плавно двигать рукой, так что оба они дрожали. Их пальцы касались друг друга, их члены прижимались друг к другу так плотно и это ощущение было другим, новым, но по своему прекрасным, так что сдерживать вздохи и стоны удавалось с трудом. Теперь, когда весь шум и возня сосредотачивались в их палатке, казалось весь лагерь погрузился в абсолютную тишину и даже треск костра был неразличим за гулом крови в ушах. — Тьелко, — позвал Куруфин на выдохе так тихо, что даже сам Келегорм, наверное, не расслышал. Здесь, в этом безумном жарком безобразии, им не нужно было много времени, чтобы добиться разрядки, но оба старались оттянуть еë как можно дальше, чтобы как следует насладиться очень редким и с таким трудом пойманным мигом этого хрупкого и нового для обоих чувства. Куруфин снова сдался первым. Когда рука Келегорма, задевая его пальцы, двинулась к основанию, выкручиваясь, его бëдра дрогнули, он глухо охнул в одежду брата и почувствовал как между их ладонями стало мокро и вязко, и сам Келегорм нетерпеливо задрожал, толкаясь бëдрами вперëд. Он всегда был куда более шумным, и довольный утробный звук всë же разрезал тишину, когда он запрокинул голову, изливаясь, и удваивая устроенный ими беспорядок. То что повисло между ними — сытое, молчание, потный горьковатый запах, шум сбитого прерывистого дыхания, — это было так грязно и так интимно, что Куруфину захотелось мгновенно провалиться в сон, сохраняя этот момент, но он понимал насколько сильно пожалел бы об этом утром, поэтому всего через несколько мгновений пошевелился, пытаясь сбросить с себя ослабшие конечности брата. Они завозились, исправляя до смешного плачевное положение, тихо переругиваясь и тут же глупо смеясь, будто были не лордами, придавшимися страсти в походной палатке, а юнцами, по собственной горячности, не удержавшими себя в штанах. И что было более правдиво, Куруфин и сам не смог бы сказать. Наконец они улеглись и ночь стала совсем тихой, даже птиц и зверей не было слышно снаружи, а до ушей доносилось только дыхание лошадей. *** На рассвете Куруфин выбрался из палатки, слегка сутулясь оттого, что снятый с вечера плащ к утру уже совсем не помнил тепла и был насквозь промëрзшим, как и сапоги, в которые пришлось влезть. Было туманно, но солнце уже осветило одинокую пустошь, на которой после, казалось бы, тихой ночи, словно нарисованные на карте стрелки, появились следы множества различных зверей. Оставалось лишь гадать, кого за эту ночь повидали дежурные караула. Келегорм уже грел вечернюю похлëбку над огнëм, ещë несколько охотников сонно ошивались поблизости, прижимаясь друг к другу плечами, чтоб не замëрзнуть, кто-то кормил радостно фырчащих лошадей. Куруфин присел на небольшой камень, придвигая ноги к огню, чтобы немного отогреться, и размял шею, довольно зевая, ведь чувствовал себя хорошо отдохнувшим. Келегорм бросил на него короткий взгляд исподлобья и сам себе улыбнулся, заставив и Куруфина поджать губы, чтобы не выдать окружающим своего чересчур радостного настроения. Лагерь понемногу просыпался, из палаток стали выбираться сонные охотники, поднимая над их временным убежищем галдëж. Вскоре из своей палатки выбрался и Келебримьор, а вслед за ним другой нолдо — один из совсем молодых охотников, стройный и высокий, с мягким каскадом струящимися по плечам русыми волосами. Куруфин обратил на него внимание лишь мельком, чтобы не смутить, но всë же признал достаточно симпатичным. Завтрак был готов. Куруфин оказался сидящим между братом и сыном, как это бывало обычно, но сегодня это вызвало лишь ненужную тревогу и неловкость, и он даже не мог понять, один ли ощущает всë это. Хотелось вина и тëплую ванну, а не этого ощущения то ли стыда, то ли раздражения, собирающегося под языком вместе со вкусом пресной, но наваристой похлëбки. Келегорм придвинулся ближе, видимо замëрзнув, его тарелка уже была пуста и он просто смотрел на огонь. — Не замëрз ночью, Тьелпэ? — тихо спросил он, а в его голосе послышалось столько неприкрытого веселья, что даже Куруфин почувствовал тошноту. — А ты, дядя? — тут же вернул насмешку Келебримбор и его глаза опасно сощурились, а пальцы сжались на миске. Куруфин ощутил головокружение. Он едва сдержал порыв закашляться и только тяжело вздохнул. Его семья была совершенно невыносима — истина эта была неизменна сквозь целые века, а он почему-то всегда был застигнут врасплох. Келегорм засмеялся и его смех всë ещë был неприятным и некрасивым, но Куруфину нравился всë равно. Брат взглянул на него, поправил сбившийся меховой воротник и совершенно так же как вчера, коснулся тыльной стороной ладони щеки — но теперь это прикосновение несло совершенно иной смысл. Кровь прилила к щекам Куруфина и он сглотнул, в то время как Келегорм склонился к нему, дыханием опаляя ухо. — Когда мы будем дома, — прошептал он, заправив пару прядей за ухо, будто бы делал так каждый день. — Я возьму тебя как полагается. Куруфину было суждено подавиться этим завтраком, иначе неизвестно зачем ещë ему всучили эту миску, ведь аппетит у него пропал моментально. Откашлявшись, он не рискнул глянуть на Келегорма, который уже был занят сюсюканьем с подошедшим Хуаном, а вместо этого отвернулся от него к сыну. Келебримбор смотрел прямо на него, и выражение его лица было трудно прочесть, но Куруфин понял — он слышал. — Это… — вздохнул он, но ни единой мысли не пришло в голову для оправдания. — Атар, — спокойно отозвался Келебримбор, покачав головой. — Мне неважно. Куруфин лишь выдохнул, устало сжимая переносицу. Рано или поздно он должен был сойти с ума — возможно однажды так и будет. Возможно когда они вернуться домой с добычей, и Келегорм исполнит обещанное, возможно тогда это случится. Или это произошло уже давно и он просто не уследил, не заметил странных причуд изначальной песни, заведшей его в тупик безумия. Но это не имело значения. Если Тьелпэ это было не важно, то и Куруфину тоже. Не важно, ведь Келегорм смеялся своим противным лошадиным смехом, прижимаясь бедром к его бедру и этот миг, счастливый миг в череде тëмных времëн — он был единственным, что имело значение.